Текст книги "Зарница"

Вы должны кое-что знать. Это фантастический мир: для одних больше похожий на антиутопию, для других – на идеальное общество. Но, читая про альтернативную Вселенную, в романе вы встретите много знакомых слов, явлений и образов. Поверьте, людям из мира «Зарницы» они опротивели не меньше, чем нам с вами.

Глава 1: Зима, танки и первое ранение в голову.

Люди и техника двигались через степь, пыльную от беспокойных ног и колес. В колонне списанных машин ехало несколько самоходных минометов, два танка, штук десять комбайнов и еще столько же тракторов, на прицепах везли что-то громоздкое, с поверх накинутым брезентовым грязным тентом. Следом волочилась громада на съемных шасси, своим видом напоминавшее пилотируемый комплекс для полетов на средние дистанции «Заря-90».

Сельскохозяйственный филиал Южного Машиностроительного Завода в очередной раз переезжал из одного провинциального города в другой, а в шумном потоке рабочих людей и машин, скупленная почти за бесценок военная техника, перегонялись легко и практически незаметно для лишних глаз. Что же касалось присутствующих, непроизвольно замечавших плохо замаскированные под сельскохозяйственные машины космические комплексы, то все они предпочитали молчать по той причине, что свои глаза лишними не считали. Да и остальных органов лишиться не хотелось. Многие работники заводов при переездах предпочитали соглашаться на бесплатный проезд на поезде, некоторые за прибавку к зарплате примыкали к конвою обеспечения. Николай отправил беременную жену поездом, а сам пошел в сопровождении колонны. Если напрямки через степь, идти было недалеко, ближе, чем ехать поездом или по трассе. Под утро обещали плотный туман, и колонна ускорилась, чтобы дойти до назначенного пункта за два часа.

В чистом звездном небе беззвучно полыхнуло. Некоторые из мужчин остановились и задрали головы. Сентябрьская ночь в степи была прохладной. Идти в дождь никому не хотелось. Через мгновение последовал еще один всполох, а потом – еще один. Вспыхнули три рыжие зарницы. Николай слушал, как некоторые из парней вслух считают до пятнадцати, а потом смотрел, как тыкают пальцами в салютующее им небо. Должна была быть третья очередь. Ребята снова считали, а зарницы снова озаряли радостные и чумазые лица наблюдателей через каждые назначенные им пятнадцать секунд. После девятого залпа рабочие зааплодировали, послышалось первое «ура!», следом – второе, такое же разрозненное. В третий раз оно прогрохотало на всю округу в стройном единозвучии. Николай тоже аплодировал. Краем уха он услышал скупое ворчание:

– Чего «ура»-то? Как будто мы там для красоты бахаем, а не тута по тридцать кэгэ на горбу таскаем.

Следом один из мужчин воскликнул:

– Пацаны, а прикиньте, они моими снарядами стреляли?

Проследив, откуда доносился задорный голос, Николай узнал молодого парня, собиравшего артиллеристские снаряды, Николай заприметил еще в начале недели – его перевели с Ракетостроительного завода. В целом, парень был славным, и за всю неделю Николай его ни разу пьяным не видел.

Рация бригадира затрещала и разразилась невнятным призывом дяди Саши выйти на связь. Дядя Саша прокашлялся, отозвался и деловито отошел в степь подальше от рабочих. Пользуясь внеплановой остановкой, некоторые закурили. По возвращению бригадир скомандовал пятиминутный привал и последующий переход до назначенного пункта уже без остановок и бегом. Николай смотрел на теплые угольки окурков и подмигивающие им холодные огоньки звезд и, как бы успокаивая себя, вспоминал, что Тату переведут в Центральный городской Отдел логистики, аккурат к седьмому месяцу беременности. А там уже и рожать. Окончание привала было отмерено громким криком дяди Саши, который, вопреки предстоящему марш-броску, был полон энтузиазма и просто светился не то радости, не то буквально – лоснясь от проступившего пота, не то фигурально – получив те самые новости, что прохрипела ему рация.

В следующий раз Николай должен был идти конвоем в декабре. Тогда сотрудников обеспечения выбирали только из благонадежных. Подтвердить наличие оного качества надо было в кабинете, у которого столпилось уже порядка десяти человек, готовых пожертвовать обедом и перекуром ради возможности попасть в конвой. За благонадежность, как и за вредность, доплачивали. Николая вызвали без очереди. В кабинете дяди Саши было душно, но он не открывал окон.

– Коль, ну смотри, на месте надо быть прям в четыре утра. Они-то, конечно, сказали в шесть, но тут сам понимаешь, какое дело, – бубнил дядя Саша и бесцельно перебирал бумажки у себя на столе, глядя в них, а не на Николая.

Николай же плотно сжал губы, потом тихо цокнул, как бы обозначив этим звуком начало трудного для него разговора, и сказал:

– Александр Вениаминыч, давайте в этот раз меня.

Дядя Саша оторвался от бумаг.

– Коль, ты чё?

– У меня жена рожает. Врач сказал, скорее всего, во вторник.

Дядя Саша усмехнулся и в кои-то веки выдал не заготовленную заранее шутку:

– А ты у нее сам роды принимать собрался?

Николай не замялся и не обиделся. Ему всего-то надо было воздержаться от всего, сколько-нибудь похожего на авантюру. Поэтому он просто ответил, что роды принимать он точно не будет, но на всякий случай хочет быть рядом. И все же дядя Саша был непреклонен.

– Так, Коль, ты мне это прекращай. Ты понять можешь, что надо? Ну, людям надо. Таня без тебя родит. Тебе деньги, что ли, не нужны, тем более, когда вон ребенок будет?

Дядя Саша встал, чтобы открыть окно и выбросить в него засохший чайный пакетик, хотя рядом с его столом стояло мусорное ведро. Присаживаться обратно он не торопился. Встав руки в боки, дядя Саша тяжело вздохнул и продолжил уговоры:

– Там на все про все пара часов, ну, до обеда, если погода будет, как сейчас. Там пятьдесят километров, Коля, – затянул дядя Саша ударение на «о» в предпоследнем слове.

– Александр Вениаминыч… – начал было Николай, но аргументов, готовых быть озвученными в кабинете начальника, у него не нашлось.

– Коля, прекращай.

– Дядя Саша.

– Я сам не дурак, – уверенно и грозно сообщил он, – чтобы вляпываться. Ты очередь у кабинета видел? А это я полчаса назад только всем сказал, что конвой надо. Я ж тоже дуралеев брать не хочу, ты меня пойми. Техника сложная, много ее, погода, сам видишь – надолго остановишься, и заметет.

Николай тяжело выдохнул и обреченно закивал.

– Давайте, дядя Саша, пишите. – Николай встал и направился к двери. – Только там проверок никаких не будет?

Бригадир, посмеиваясь, ответил:

– Там все проверяльщики сами тем же заняты. Сейчас самая большая глупость, Коля, отказаться от глупостей. Страна развалилась, поздно бояться.

Очередь у кабинета за время их разговора выросла раз в пять. До окончания обеда оставалось около десяти минут. Николай подумал, что Тата расстроится, но ругаться не будет, и что страна не может развалиться только потому, что в ней сменился режим.

Во вторник в четыре утра Николай, дядя Саша и примерно тридцать человек рабочих стояли у входа в ангар. Грелись чаем и кипятком. В полшестого ангары начали открывать, чтобы выстроить технику в колонну. Николай насчитал с десяток танков разных моделей, столько же бронетранспортеров и боевых машин, нагруженных оружием, боеприпасами и амуницией. Бригадир раздал всем идущим в конвое винтовки и автоматы внушительных размеров, потом, осмотрев всю команду со стороны, велел надеть бронежилеты. Кое-кто из ребят уточнил, что изначально задача позиционировалась, как безопасная. Бригадир успокоил присутствующих тем, что обвешиваются антуражем для создания грозного вида, чтобы ни у кого точно не было желания приближаться к колонне.

– Я в голову, – крикнул Николай дяде Саше, но тот его остановил.

– Подожди. Ты мне не там нужен, в хвосте пойдешь, – сказал он и выдал Николаю патронташ со снарядами внушительного калибра. Бригадир осмотрел Николая с ног до головы и резюмировал. – Солидно.

В конце колонны шли транспортировочные машины с прицепами. Им уступало количество единиц космической техники – около пяти штук разных видов, но по размеру они превышали колонну бронетехники в несколько раз. Николай курил одну за другой сигареты под восхищенные комментарии дяди Саши, восклицавшего «Вот это мощь!», и грохот проезжающей техники. Через час началась метель. Верхом беспредела для Николая было решение ехать по магистрали. На выезде из города их встречали только заметенные по крышу, пустующие блокпосты. И стало понятно, что бригадир опасался исключительно таких же военизированных, грозного вида отрядов. Все шло слишком гладко. Дорогу осложняла только погода, которой, видимо, тоже не нравилось происходящее вокруг. На заре, в полдевятого утра на рабочий телефон пришло сообщение: «У нас родилась Зоя. А я спать». Неуместную по ситуации улыбку и в то же время несвойственное Николаю волнение дядя Саша заметил в конце пути.

– Что там Таня? Родила? – участливо спросил он.

Николай загадочно улыбался и только один раз кивнул бригадиру. Через два часа по возвращению на завод, дядя Саша первым делом рассчитался с Николаем и вручил ему букет белых астр, за которым заблаговременно послал секретаршу, возненавидевшую идею рожать и поздравлять в такую отвратительную погоду. «Поздравляю, Коля! И спасибо, выручил меня. Передавай Татьяне мои наилучшие пожелания. Скажи, в следующий раз сына ждем». Сложно было распознать, дежурные фразы выдает дядя Саша или говорит искренне, но выглядел он сегодня довольным, как никогда.

В-полпервого дня Николай вбежал в больницу в бушлате и с букетом пожухлых астр. Вероятно, его озабоченное, виноватое и одновременно испуганное лицо было настолько типичным для дебютировавших отцов, что никто и не подумал его останавливать, пока он не влетел на третий этаж. У входа в родильное отделение Николай столкнулся с медсестрой, которую уже несколько раз встречал на осмотрах Таты. Это была женщина средних лет, с отросшими темными корнями волос и немного потекшими стрелками на глазах. Она приветливо улыбалась. Николай не мог вспомнить ее имени, возможно, он его просто не знал. Медсестра оглядела посетителя, но, казалось, ничего во внешнем облике Николая ее не смутило.

– А я… – начал было он, но его перебили.

– А вы папа Холмогоровых? – узнала она.

– Папа, – согласился Николай.

Медсестра заметно занервничала. Но потом собралась, схватила Николая за рукав бушлата и утащила в глубину коридора.

– Вы не переживайте, у ваших все хорошо. Мама пускай отдыхает, недавно уснула. Вы с цветами – это тоже хорошо, но вы бы жене теплые вещи привезли. У нас тут – чувствуете – не топят, – трещала она по дороге к палатам.

– Чувствую, – подтвердил Николай, хотя кроме паники, охватившей его впервые за долгое время, он не чувствовал ничего. Под ноги им бросился старенький, дешевой сборки санитарный робот. Николай перепрыгнул через него, а робот пару раз врезался в стену и поехал дальше размазывать синее чистящее средство по полу.

– Нам на днях грозятся еще воду отключить.

– А, – протянул Николай, а потом наивно уточнил. – Горячую?

– Да Бог с вами, холодную. Горячую с октября не видели. – Она завернула за угол и остановилась возле детской комнаты. – Подождите, я вам сейчас вынесу дочку. – Но вдруг развернулась обратно к Николаю. – Вы только не пугайтесь.

Николай, как и многие, по своим оценкам уравновешенные и способные держать себя в руках люди, таких фраз крайне не любил.

– А повод есть? – осипшим голосом спросил он.

– Не то, чтобы. Так бывает, что во время антиотомии ребеночек получает незначительную травму.

– Какую травму?!

К Николаю возвращался голос. Медсестра торопилась объяснять и бубнила об скальпеле, прокалывающем родовой пузырь, задевшим новорожденного, и о том, что это быстро заживает. Медсестра профессионально протараторила оправдания и поспешно скрылась в детской палате, куда отцу вход был заказан. Впервые за весь день Николай трясся. Одной рукой он прижал букет цветов к разгрузке, а другой уперся в стекло окна, за которым стояли боксы с новорожденными. Младенцев, замотанных в одеяла, свитера и даже ватные куртки, видно не было. Медсестра вынесла сверток из шерстяного одеяла, откуда доносился тихий плач. Николай боялся дышать в их сторону. Женщина протянула сверток Николаю, а тот суетливо поспешил убрать цветы. Медсестра забрала астры, пообещав поставить их в палату жены, и поспешила оставить отца с малышкой. На улице буянили вьюга и мелкие шайки мародеров, а из кабинета дежурного врача радио вещало новости о событиях, на которые никто из присутствующих в этой больнице не мог повлиять. Николай бережно отодвинул край одеяла в сторону и увидел заклеенную пластырем ранку на темени. Он улыбнулся сквозь проступившие редкие слезы и заговорил с девочкой:

– Досталось тебе, да, Зоя Холмогорова? Скажи, незадача: только родилась, а тут и госпереворот, и за окном метель, и колонны танков едут, еще и в голову ни за что прилетело…

Зоя в ответ продолжала робко плакать. Николай прижался губами ко лбу дочки, и в охапку с ней сел на пол у дверей детской палаты. Здесь было слышно, как плачут чужие дети.

Глава 2. Миф о Преодолении.

«О, мы с тобой ничто перед Элладой».

«Ифигения в Авлиде»,

Еврипид.

Николая на работе ценили и уважали. Он чувствовал себя на своем месте, как выполняя монотонную работу на конвейере, так и ввязываясь в безумные передряги, казавшиеся таковыми только на первый взгляд, в действительности же – в авантюры без четкого плана, которым как раз сам Николай и не давал выйти из-под контроля и достичь масштаба катастрофы. Он с легкостью организовывал бесперебойную работу техники и людей и ловко адаптировал инструкции под сложившуюся ситуацию. То, что на первый взгляд казалось легким безумием, на самом деле было редким смирением. О своей судьбе Николай знал достаточно, хотя и не много. Но этого ограниченного знания хватало, чтобы считать, что ему повезло. В народе таких людей обычно называли фартовыми – на жаргонный манер. На протяжении истории Феномен Фортуны или Обман смерти, или Преодоление, или Выбор, или еще одно из десятка названий явления изучался многими физиками, биологами, историками и астрономами, Феномен лег в основу нескольких философских школ. Но все это Николай узнал от Виктора, двоюродного брата, доцента философских наук, метафизика. Лет пятьдесят назад об этом явлении громко говорить было непринято, но после Второй Революции, в большей мере явившейся культурной, научной и технической, оттого и менее разрушительной, о Феномене Фортуны заговорили во всеуслышание. Изучение его стало одной из глобальных задач цивилизации, а сам Феномен, казалось, казалось, уже облачался в форму зарождающейся религиозной концепции. Еще не оформленной, не имеющей символов, не оперившейся религии, которую, тем не менее, приняли. На почве интереса к Обману смерти расцвела метафизика, наука, ранее забытая и оказавшаяся на философских задворках. Самым удивительным было то, что Обман смерти существовал всегда и упоминался в первых письменных источниках на трех древних мертвых языках, но вспышки интереса к нему в религиозном и научном плане были такими редкими и тусклыми, что Феномен к моменту запуска первых ракет в космос был фактически не изучен. В день основания первой колонии на искусственном спутнике двенадцатилетний Витя читал четырнадцатилетнему Коле Миф о Преодолении, первый по витиным словам серьезный источник, в котором упоминался Феномен. Витя говорил Коле, что с возрастом тот поймет то, что не дается сейчас. Витя любил говорить, как взрослые. А взрослые были убеждены, что юный Коля, как и прочие подростки, мало что понимает. Но как раз тогда Коля понимал намного больше, чем в обещанном сознательном будущем, его устройство мира было простым, а понятийный ряд сформирован суровым немногословным отцом и младшим братом, чье стремление к звездам и познанию сущего бросало его из крайнего занудства в восхищенную мечтательность. Так, например, Витя мог вслух читать сказку, и к кульминации удариться в научные рассуждения о значении персонажа или события, взахлеб споря с самим с собой, и тогда, кажется, Коля действительно переставал его понимать.

Впрочем, схема Обмана и его роль в истории была предельно понятна, стоило уйти от теоретических изысканий к историческим примерам. И Витя уходил к ним всю жизнь, и оттого сложно было сказать, любит он больше науку или поэзию. Он читал народные притчи, рассказывающие о счастливчиках, преодолевших свою смерть, и писал стихи о солдатах, сумевших благодаря решению отправиться на войну пережить Феномен Фортуны. До недавнего времени Обман совершался единственным способом – путем выбора, сделанного на основе банального предсказания некого эзотерика. Гадали на костях животных, кофейной гуще, картах, руках и глазах, трактовали по снам и полету птиц, и любая форма гадания подходила, если экстрасенс действительно был сведущ в вопросах судьбы и предсказаниях. Разумеется, шарлатанов находилось куда как больше. Неоспоримый дар был редкостью, и предсказатель быстро обретал славу, к нему собирались очереди, а его работа ценилась дорого. Возможность Обмана смерти была привилегией правителей, обеспеченных и влиятельных людей. Простому человеку такой шанс выпадал редко, был скорее случайностью – встретить ведьму в своей деревне или на ярмарке, и чтобы та согласилась рассказать твою судьбу. Витя утверждал, что каждый человек имеет возможность преодолеть смерть. Целое философское учение строилось на этой идее. Сам же Витя уверял, что по теории вероятности можно рассчитать случайные события на пару лет вперед, а при полном анализе биографии, характера, патологий и астрологических прогнозов – и на всю жизнь. Коля понимал его речи по-своему и по-свойски упрощал, говоря: «Не пойдешь купаться, не утонешь». Но Витя вновь сомневался и спорил сам с собой – поэт с ученым – и говорил, что иной раз лучше утонуть.

– Да как так «лучше»-то? – возмущался любой, кому Витя рассказывал свои наблюдения.

– Желающих потрясений покой душит, – отвечал в своей обыкновенной манере Витя.

По авторской витиной теории и по наблюдениям все тех же бабок-гадалок из окраинных сельских домов, пережив Феномен Фортуны, человек получал психические расстройства разных форм и масштабов, сродни посттравматическому синдрому. После второго Обмана смерти количество фобий и психозов увеличивалось, после третьего – депрессия достигала той фазы, когда человек добровольно сводил счеты с жизнью. Причину этого Витя, в отличие от суеверных бабушек, заверявших, что судьба все равно свое возьмет, видел в банальном стрессе от потери некоего значимого для человека жизненного компонента. Так урожденного горца матери увозили в равнину после предсказания, в котором сын умирал в ущелье горы. И тот горец потом страдал, потому что вся его природа звала обратно. Так жены оставляли мужей после гадальных вечеров, узнав у зеркал, что принесут в семью смерть. И мужья их страдали, как и сами жены. Подтверждением слов Вити служили примеры, когда люди жили счастливо и беспечно после Обмана. Но таковые были скорее исключением. Обычно платой за продолжение жизни была жертва, о которой вспоминалось с тоской. И, несмотря на печальный вид, каждый называл преодолевшего смерть баловнем судьбы. Фартовым.

Так и Николаю повезло не по его воле. Коля вырос, и взрослый Николай столкнулся со сложными решениями, которые нужно было принимать в установленные сроки. В ту пору Коля ходил влюбленный в Наталью, девочку с двумя толстыми светлыми косами. Наталья свои косы любила, сидела во дворе школы и переплетала их всю перемену, иной раз, опаздывая на урок, потому что волосы у нее были длинные, до самых колен, а перемены были короткими – пять или десять минут. Николай видел, как эти косы растут и как растет сама Наталья, и если пять лет назад он мог позволить себе аккуратно и застенчиво дернуть косичку, то сейчас, в пятнадцать лет, такой поступок казался ему странным и крайне немужественным. А перед Натальей хотелось выглядеть очень мужественно. Потом они гуляли по вечерам, и Коля провожал ее до дверей квартиры, а сам, бесконечно счастливый, потом бежал по ступенькам с девятого этажа. И называл он ее только Натальей, и никак иначе, потому что простецкое Наташа ей просто не шло.

У Николая не было ни робости, ни витиной целеустремленности, как не было и выдающихся талантов. Коля любил возиться с техникой, и у него получалось чинить, собирать и конструировать, а все побочные навыки были для него наживными. Он исправно делал то, что от него требовалось, и почти никогда не приносил никому разочарований. И то, что на первый взгляд казалось мягкостью, вновь оказывалось смирением, диктующим поступки Николая. Возможно, качество это было врожденным, но также возможно, что оно было приобретено Николаем в результате событий самых странных и фантастических, которые он по своей привычке не вознес, а пережил с простотой и легкостью. И ошарашенный Витя шутил, что если Коле поручить миссию по спасению мира, тот сведет все возвышенное и героическое в ней к бытовому. Так и было в день, когда Николай впервые «обманул смерть». Старуха, живущая в конце улицы у глухой кирпичной стены, нагадала Николаю столкновение со скорой смертью или разлуку с девушкой с двумя светлыми косами. Старуха встретила его на рынке у школы. Старуха нагадала Николаю, «обманувшему смерть», дочь, и Николай полюбил свою дочь, еще не рожденную и далекую, едва только вышел за порог своего дома с вещмешком. Старуха нагадала Николаю вторую смерть не на Земле или гибель любимой дочери, и обещание трагедии повисло над Николаем и протянулось через всю жизнь. Долгие годы Николай думал, почему он тогда послушал пожилую женщину, которую видел впервые, и почему одни ее слепые белесые глаза произвели на него достаточное впечатление, чтобы уехать и оставить Наталью, чтобы мытарствовать по чужим съемным квартирам и рабочим общежитиям, чтобы жениться на Тате. Но в день, когда родилась Зоя, он получил ответы на многие вопросы, долгожданную причину все это пережить и абсолютную веру в готовность пожертвовать столько раз, сколько потребуется.

Миф о Преодолении.

Высокий Эпос, всесильный Эпос, кому ты матерь свою оставил? Какому князю отдал державу, чтобы пуститься за море в битву? Что ждал ты, Эпос, живя во славе царя-героя, в любви жеманниц: того ль, что сыщешь себе невесту и будет род твой вовеки править? О смелый Эпос, всесильный Эпос, как скажет матерь твоя Фортуна, что мог сражен быть ты раз как восемь, и на девятый сражен навечно? Но лишь в миру ты погибнешь сразу, едва увидишь малютку-сына. Так что потребно тебе, о, Эпос: героем сгинуть или на царстве?

Но Эпос был во доспехе славном, взирая гордо на парус в небе. Героем сгинуть ему не страшно, и мать его не неволит в доме. Там, на дороге к победам, к славе, в порту, где войско сливалось с войском, он встретил деву – царевну, в жертву даренную богу всех океанов. И встал один он впротиву воинам, идущим в земли врага с мечами. Войне мешала случиться то, что живет в миру средь людей царевна. И Эпос смотрит, как та ступает на жертвенный камень смиренно, гордо. Вступившись за деву, бесстрашный Эпос такой от нее приговор получает: «Я только трава. Народившись во поле, не мне сокрушаться, что стану я почвой, когда вокруг и цветы, и деревья, и травы земле процветания. Ступай на войну, за верность и храбрость, тебе возвращу я все то, что утратил. Травинка с земли вовеки не спросит. Иди, верный Эпос». И Эпос могучий, пылавший во гневе, смирился и сам же по воле царевны ее провожал до алтарного камня. И дева его обернулась лебедкой с венцом золотым и крылом, как полнеба. Взлетев, паруса раздула армаде и за утес, торопясь, упорхнула. Дошли корабли до вражеских царствий, и там шла война на долгие годы. И Эпос уже восемь раз, как не умер, хотя сама Смерть за ним приходила. И в битве последней, и в битве ужасной, сражен был наш Эпос могучим колоссом. И вмиг пожалел лишь о том, что не смог он потомства оставить, наследника землям, и матери внука.

Но солнечный луч на море мерцает, и в небе парит над битвой лебедка! Лебедка в венце обернулась царевной, несущей в шелках дитя, как награду. Его в небесах она доносила, и им разродилась, спустя эти годы. О, Эпос, смотри же, на первенца-сына, чьи пелена ты испачкал во крови. Так дай ему имя царевича день как и после годами царя для народа. И Эпос глядит на рожденного в небе и имя ему отдает вместе с жизнью. И встав на колено, предсмертно хрипит он, тот Эпос могучий, Смерть обманувший, последнее слово и имя для сына, и нам завещание: «Стих».

Глава 3. Бедные наши девочки.

До пятнадцатилетия Зои Холмогоровой оставалось два дня, и вся семья готовилась к празднику. Сама же Зоя готовилась к поступлению в Консерваторию по специальности артиста балета, поэтому подарки – пуанты, платья и украшения – посыпались на нее еще за неделю до нужной даты. Николай возвращался по вечерам с работы и уставший, едва успевший поужинать, помогал ей репетировать поддержки. Этим же вечером приехал дядя Витя, которому мгновенно устроили внеплановый вечерний концерт в столовой общежития. Зоя подбрасывала цветы и шифоновые ленты до высокого беленого потолка столетнего дома, а соседи выходили из своих комнат и аплодировали после каждого эффектного номера. Дядя Витя искренне восхищался племянницей, как он обыкновенно восхищался гениальными стихотворениями, и сам Николай с восторгом смотрел то на дочку, то на Витю, кивая ему, мол: смотри, какую красавицу вырастил. У него было немного предметов для гордости, и Зою он носил на руках, как фамильное украшение. После концерта Зоя любовно складывала ленты и пуанты в коробку, залезала к Тате в кровать и засыпала мгновенно и тихо. Николай шел с Витей на балкон, садился на низенькую табуретку, пил чай из битой эмалированной чашки и курил. Последнее Витя не одобрял, но неодобрение выражал одними тяжелыми вздохами и церемониальным покашливанием. Завтра всем предстоял сложный день: у Вити за лекцией в местном университете следовало публичное выступление, на котором была представлена и балетная школа Зои. Николай и Витя говорили долго, горячо спорили и молчаливо соглашались, отвлекшись единожды, когда заметили, как ближе к полуночи Тата аккуратно вышла из ванной в газовом платке поверх бигуди с двумя вешалками в руках: на одной висело концертное платье Зои, на другой – парадная инженерная форма Николая. Никто из любопытных, прикладывающих граненые стаканы к стенкам, соседей так и не узнал, о чем долго говорили братья. Самые важные решения они для себя приняли давно и явно не на этом балконе, а весь разговор был скорее рефлексией по беспечной юности и судьбоносным событиям.

В День героев Отечества за кулисами стояли трое: нарядная, в мятного цвета многослойном платье Зоя, Николай в форме с планшеткой и двумя орденами «За добросовестный труд» и Виктор в темно-синем костюме. С ними стояло еще порядка сорока людей, через толпу которых протиснулся расторопный ведущий мероприятия и сообщил: «Господа, у нас Александр Валерьевич Вяземский уезжает, так сказать, через полчаса. Поэтому мы концертную программу ставим сразу после вручения наград и презентации… Ну, вы поняли. Наоборот всё». В конце ведущий замялся, а господин Вяземский откашлялся. Николай сурово посмотрел на Виктора, тот похлопал его по плечу, а космонавты, инженеры и солдаты выстроились в очередь по фамильному списку, висящему на бархатной кулисе. Грянул гимн. Зоя пританцовывала под него, пребывая в легком возбуждении, какое обычно начинается у артистов за кулисами. Ведущий вышел на сцену и начал торжественную речь, за ним вышел Вяземский. Судя по тяжелому скрежету шасси, который не смог заглушить даже оркестр, на сцену выкатили «Зарю-12». Николай наклонился к уху Зои и сказал:

– У тебя два цветка болтаются, сейчас выпадут. Пойди к зеркалу, поправь.

Мятное платье упорхнуло в пролет, ведущий на первый этаж, и направилось по коридору к туалетам. Нарядная Зоя блеснула в зеркале и занялась растрепанной прической. Из кабинки донеслись всхлипы. Всхлипы звучали все настойчивее, и в итоге кто-то гнусаво спросил:

– Зоя, ты тут?

– Надя? Надя, ты чего там плачешь? Выходи!

Дверь кабинки драматично открылась, и зареванная Надя Шувалова мгновенно повисла на Зое.

– Папа улетает! – проревела Надя.

– Куда?

– На «Зарницу», – не унималась Надя, уже без сожаления сморкаясь в подол шифонового платья. – Он сегодня утром сказал, что у него командировочное подписали на восемь лет. Зоя-я-я, – вновь занялась Надя.

– Да как так-то? Как же он мог так поздно вам рассказать? – утешала и в то же время возмущалась Зоя. – Это нечестно. Жестоко даже. Он должен был рассказать или же отказаться. У него семья. Когда несовершеннолетний ребенок можно отказаться.

– Но он не отказался, – Надя ныла так громко и тягостно, что у самой Зои начинало болеть сердце.

Сверху эхом донеслись слова ведущего, представляющего Виктора Колмогорова.

– Дядя на сцене, – подтвердила Зоя. – Пойдем, Надя, пойдем. Нам скоро выходить. Но ты, если не хочешь, не выступай. Куда тебе сейчас? Но со мной пойдем. Я тебя тут одну не оставлю.

Через пару минут девочки влетели за кулисы. На сцене по-прежнему стояли мужчины в форме, у некоторых на груди прибавилось орденов. За ними всеми высился пилотируемый комплекс «Заря-12». Перед ними Виктор Колмогоров произносил участливо и одновременно отстраненно заготовленные слова:

– И каждый из нас смотрит на вас, как на воплощение гордости и надежды. Для нас, ученых, звезды – это любовь и мечта, какую лелеют родители к детям. Вы, наши герои, эти звезды покоряете, и потому звезды любят вас, оттого зовут к себе и не отпускают. Я смотрю с искренней, но белой завистью, и надеюсь, что никто никогда не пожалеет об этом благородном решении. Я прошу вас всех, присутствующих здесь, проводить каждого члена экспедиционного корпуса – рабочего, ученого и военного – громкими аплодисментами. Капитан Игорь Васильевич Шувалов!

Зал разразился овациями, а Надя – новой истерикой. Дядя Витя поочередно объявлял всех членов экспедиции, и каждого встречали так же бурно, как и капитана.

– Рабочие инженерного корпуса: Семен Геннадьевич Витаков, Павел Платонович Перепелица, Николай Михайлович Холмогоров…

«Зоя, бедная моя Зоя, – думал Николай, и пытался найти ее глазами в зале и за кулисами». Но не находил. А Зоя не знала, скольких мужчин еще назвал дядя Витя, прежде чем все они прошли мимо нее и бархатного занавеса, а ведущий объявил начало концертной программы. Зазвучали горны и флейты. Зою легонько толкнула в спину руководитель балетного класса, всучив ей охапку искусственных ирисов, роз и ромашек. Зоя выпорхнула на сцену, выпуская из горстей очереди цветов: розы из правой руки летели в зрительный зал, а левая метила в пилотируемый комплекс, который так и остался стоять, занимая собой половину сцены, и никакие ирисы не могли пробить брешь в его обшивке. На авансцену двумя вереницами вышли остальные девочки, и Зоя, для размаха которой не оставалось места, недолго думая, влетела по трапу на «Зарю». Музыка нагнетала атмосферу хаоса и трагических новостей, и рыдающая Надя, не выдержав эстетического натиска, рухнула в углу сцены, спрятав лицо в ладони. Танец близился к финалу, Зоя закрутилась в фуэте, и последний громкий аккорд не остановил ее, хотя должен был. Балерины на авансцене замерли, Надя отползла ближе к кулисе и, возможно, пару раз утерла лицо золотой бахромой, а Зоя все вертелась, подобно буру, желающему просверлить титан пилотируемого комплекса. Тяжелые бархатные кулисы с глухим хлопком закрылись. И в этот миг Зоя, поскользнувшись, полетела с «Зари-12» прямо на сцену, миновав трамплин. Хруст ее костей почти не был слышен в бушующих аплодисментах. Николай легко и осторожно вынес дочь за кулисы, а на поклон вышел весь класс с руководителем, но без солистки и плачущей на ступенях Нади. Зоя поднялась на локтях, пытаясь посмотреть, что сталось с ее ногой.