Текст книги "Неизгладимые знаки: Татуировка как исторический источник"

Феномен в горах Алтая

Исследования отечественных археологов в Горном Алтае не случайно находятся в фокусе пристального внимания специалистов и просто любителей древности со всего мира.

Когда минуло уже два тысячелетия с того момента, как будущий Ледяной Человек Отци навсегда заснул в альпийских горах, а цивилизация в глубине пустыни Такла-Макан еще процветала, не отступив перед песками, в горах Алтая жили племена кочевников-скотоводов.

Мумии представителей местной пазырыкской культуры, населявших степные долины на границе современных Казахстана, Монголии и Китая в V–III вв. до н. э., стали главным доказательством практики татуирования не только в скифскую эпоху, но и вообще в древности. До раскопок на Алтае представить себе подобное было просто невозможно.

Первой находкой с богато представленной татуировкой стала мумия вождя, обнаруженная экспедицией С. И. Руденко во втором Пазырыкском кургане в 1948 году и хранящаяся с тех пор в Государственном Эрмитаже. (Рис. 2.2а, б, в, г)

Рис. 2.2. Татуировка на теле мужчины «вождя» из второго Пазырыкского кургана (по Руденко, 1953, с.137–139), а – вид спереди, б – татуировка на спине, в – на правой руке, г – на левой руке.

Топография наколки подробнейшим образом была описана автором раскопок.

На груди татуировка плохо сохранилась, но над сердцем различима голова львиного грифона. На правое плечо нанесено изображение оленя.

По правой руке сверху вниз идут изображения клыкастого хищника, оленя с орлиным клювом, горного барана, фантастического крылатого зверя с кошачьим хвостом, на том же уровне – кулана или осла. На левой руке изображены два оленя и горный баран.

На наружной стороне правой голени, от коленной чашечки до щиколотки, изображена рыба. В верхней части стопы – фантастический клыкастый зверь с кошачьим хвостом. Там же, в области рта зверя – округлые шарики. Такие же кружки нанесены вдоль позвоночника. С внутренней стороны голени – сверху рогатый и крылатый зверь с длинным хвостом, ниже – четыре мчащихся горных барана или козла.

Публикация С. И. Руденко обрела всемирную известность, но пятьдесят лет назад трудно было ожидать, что в этом же регионе, в Горном Алтае будут сделаны открытия, не уступающие по своему значению самым первым раскопкам. Исследования Н. В. Полосьмак и В. И. Молодина стали одним из крупнейших археологических событий ХХ века.

Экспедиция Новосибирского Института археологии и этнографии выбрала для своих раскопок самую южную точку российского Алтая. Плато Укок на высоте 2,5 тысяч метров граничит сегодня с иностранными государствами: Казахстаном, Монголией, Китаем. Но этих границ не было в древности, и в скифскую эпоху кочевые племена свободно преодолевали большие расстояния в поисках новых пастбищ. По мнению археологов, пазырыкцы проводили на плато самую суровую пору – зиму и весну. Летом они отгоняли свои стада. Но перед тем как уйти до зимы, алтайские скифы совершали захоронения тех соплеменников, кто не дожил до лета. Именно большое число погребальных курганов на поверхности плато говорит о том, что в эпоху раннего железа люди чувствовали себя здесь как дома.

Что же привлекало кочевников в эти очень суровые места? Как считает Н. В. Полосьмак, пазырыкцы сумели освоить все богатства Алтая, необходимые для жизни скотовода. Им были знакомы местные месторождения золота, железной руды, киновари, меди, олова. Ученые давно допускают, что именно с носителями пазырыкской культуры и их предками связана легенда античного мира о «стерегущих золото грифах». Изобилие алтайской природы позволяло не просто выживать, но и вести активную торговлю, в результате чего в быт горцев проникали экзотические шелка, раковины каури, стекло и бисер. Скифские племена Алтая умели изготавливать тончайшую золотую фольгу, которой покрывали искусно вырезанные деревянные украшения. Они не делали массивных литых изделий из золота, как их западные собратья, но мерцание пазырыкских вещей, окружавшее их повсюду, символизировало идею верховной власти и бессмертия. Нужно признать, что пазырыкцы не только снабдили своих покойных металлом, символизировавшим вечность, но и сумели добиться, чтобы их тела остались нетленными.

Укок – одна из самых высокогорных равнин Алтая. Вокруг простираются громадные ледники. Мерзлота не отступает и в «теплое» время года. Льдом сковывает края горных речек, текущих на равнине, неожиданно идет снег. По словам Н. В. Полосьмак, пазырыкцы были хорошо знакомы со свойствами вечной мерзлоты, они сознательно использовали эти свойства для сохранения тел умерших в нетленном виде. Если вырыть в местном грунте яму, она быстро заполняется проникающими подпочвенными водами, которые вскоре превращаются в ледяную линзу.

В такой «оправе» из льда летом 1993 года нашли тело молодой женщины, руки которой, включая некоторые фаланги пальцев, были сплошь покрыты татуировкой. Останки погребенной в кургане 1 могильника Ак-Алаха принадлежали девушке очень высокого социального статуса. (Рис. 2.3а)

Рис. 2.3а. Татуировка на теле женщины пазырыкской культуры, погребенной в кургане 1 могильника Ак-Алаха-3 (по Полосьмак, 2001, с. 229).

На левом ее плече – копытное с клювом грифона, со стилизованными рогами козерога и оленя, увенчанными головками грифонов. Такая же головка видна на спине животного, изображенного с перекрученным туловищем. Ниже, в аналогичной позе – баран с запрокинутой наверх головой. Позади барана – длинный барс с закрученным хвостом. Под ними – фантастический зверь, с лапами хищника, туловищем оленя, хвостом тигра и тоже вырастающей из спины головки грифона. Часть татуировки плохо сохранилась, но на запястье левой руки видна головка оленя с ветвистыми рогами. На второй фаланге большого пальца – копытное животное с перекрученным туловищем. Мелкие знаки виднелись на среднем и безымянном пальцах левой руки.

В 1995 году экспедиция под руководством В. И. Молодина при раскопках кургана 3 могильника Верх-Кальджин-2 обнаружила замерзшее тело третьего татуированного пазырыкца. Им оказался молодой мужчина, и через его левое плечо навсегда «свесилось» фантастическое копытное животное (с туловищем оленя, клювом грифона, головками грифа на рогах и спине). (Рис. 2.3б)

Рис. 2.3б. Татуировка на теле мужчины пазырыкской культуры, погребенного в кургане 3 могильника Верх-Кальджин-2 (раскопки В.И. Молодина, по Полосьмак, 2001, с. 229).

Н. В. Полосьмак посвятила пазырыкским татуировкам очень глубокое исследование. Она прежде всего отметила идентичность стиля и способа нанесения всех татуировок, единство образной системы. Кроме того, есть определенное сходство в локализации одних и тех же рисунков – верхнюю часть плеча и у мужчины, и у женщины занимали изображения фантастических копытных; они чередуются с изображениями баранов и хищников из семейства кошачьих. При известном разнообразии татуировки у всех трех мумий их объединяет повторяемость элементов рисунка. Н. В. Полосьмак видит объяснение консерватизма традиции в том, что на человеческое тело наносили не просто орнамент, а знаковую систему, «текст». Пазырыкская культура относилась к бесписьменным цивилизациям, поэтому она была ориентирована не на умножение текстов, а на их повторное воспроизводство. По Ю. М. Лотману, в таких случаях роль письменности выполняют мнемонические символы. По-видимому, к этой категории относится пазырыкская татуировка. По словам Н. В. Полосьмак, рисунки на телах – это образный язык пазырыкской культуры, ее письмо, тщательно сохраняемый язык предков. Соответственно, местная татуировка – сакральное письмо, передающее важную информацию мифологического характера. Неслучайно образы татуировки соответствуют изображениям с одежды, утвари и оружия. Так происходило переоформление естественного человеческого облика в изобразительный символ племенной мудрости.

Еще в 1961 году ленинградский археолог М. П. Грязнов, выдающийся исследователь древностей Южной Сибири, высказал предположение, что татуировка «вождя» из Второго Пазырыкского кургана предназначалась для демонстрации, например, обнажалась в момент публичных состязаний, во время борьбы. Причем не только для борьбы с другим богатырем, но для ритуального единоборства с чудовищем, для «шаманской схватки». Развивая эту мысль, Н. В. Полосьмак пишет: не для того наносилась татуировка, чтобы скрывать ее под одеждой. При важных событиях воины сбрасывали с плеч распашную шубу, державшуюся на одном поясе, и обнажали торс, женщины вскидывали разрисованные руки. Эта картина могла символизировать наивысшее единение племени алтайских скифов.

К сожалению, такого единения не наблюдается у многих жителей нашей страны, особенно по отношению к научным исследованиям. Раскопки, вызвавшие колоссальный интерес общественности, привели к парадоксальному и очень печальному результату. Некоторые представители современного алтайского населения, проникнувшись невероятной значимостью свершившихся открытий, объявили себя прямыми потомками «прародительницы алтайской нации» и обрушились на археологов, нарушивших ее «сон во льдах». В конце концов, парламент республики Горный Алтай запретил новосибирским археологам продолжать исследования на плато Укок. Это произошло в 1996 году, и разум до сих пор не возобладал. Удивительнее всего то, что этнические группы, населяющие сегодня Алтай (алтай-кижи, теленгиты, шорцы, кумандинцы, тубалары), – это потомки племен, мигрировавших с юга в I тыс. н. э. А пазырыкцы жили на плато Укок на тысячу лет раньше, в середине I тыс. до н. э. Кроме того, пазырыкцы были ярко выраженными европеоидами, с незначительной примесью местного палеосибирского субстрата. А нынешнее население Алтае-Саянского нагорья в большинстве принадлежит к центрально-азиатскому варианту большой монголоидной расы. Но, когда говорят эмоции, подобные аргументы слишком сложны и доступны только специалистам. По-видимому, поиск исторических корней и попытки самоидентификации способны заглушить и не такие доводы.

Казалось бы, на этом история алтайских татуировок пока закончилась. Тем более, после абсурдного запрета на проведение раскопок надеяться на поступление новых материалов с Алтая не приходилось.

И все же новое открытие состоялось. В начале 2005 года на суд научной общественности был представлен доклад сотрудников Государственного Эрмитажа Л. Л. Барковой и С. В. Панковой о новых татуировках, обнаруженных при детальном исследовании мумий, долгие годы хранящихся в отделе археологии Восточной Европы и Сибири.

Три мумии (две женские и одна мужская) происходят из тех самых раскопок С. И. Руденко пятидесятилетней давности. Еще одна мужская мумия была найдена в 1969 г. в Хакасии экспедицией под руководством московского археолога Л. Р. Кызласова. Именно при обследовании хакасской мумии из могильника Оглахты реставраторы заметили неотчетливые следы орнамента на коже. Освобожденную от одежды мумию подвергли инфракрасному облучению, и на поверхности кожи проступили ранее незаметные «письмена». Оглахтинский мужчина принадлежал таштыкской археологической культуре, распространенной в Минусинской котловине около двух тысяч лет назад. Его тело оказалось покрыто симметричными узорами на плечах, груди, руках, на спине и сзади на шее. Как сообщают исследователи, татуировка, в основном, имеет вид небольших запятых и розеток (локализация: руки и грудь). С внутренней стороны локтя изображение более предметно, и там вытатуированы лук со стрелой. На плечах и спине имеются крупные фигуры с отростками-щупальцами.

Как можно заключить из предварительного сообщения, некоторые элементы таштыкской татуировки повторяют орнаментальные мотивы, ранее известные для других проявлений изобразительной деятельности этого населения раннего железного века. Специалистам давно знакомы богатые традиции наскальной живописи у древних обитателей Минусинской котловины. Другое направление многообразно проявилось в рамках таштыкского погребального обряда, включавшего сложное обращение с телом умершего, в ряде случаев, по-видимому, приемы мумификации и, главное – создание посмертных масок. Изготовленные из глины и покрытые снаружи тонким слоем гипса маски достаточно условно передавали облик покойных. В то же время, вероятно, огромное значение придавалось орнаментации погребальных масок, которые раскрашивались сложными узорами. Спиралевидный орнамент на лбу и щеках масок, возможно, связан с древним солнечным культом. Не исключено, что узоры на погребальных масках лишь имитировали принятую у таштыкцев традицию наносить роспись или татуировку на лицо. Собственно говоря, именно такой обычай был обнаружен исследователями синьцзяньских мумий. (Рис. 2.4)

Рис. 2.4. Раскрашенная погребальная маска таштыкской археологической культуры. Могильник Уйбатский Чаатас (по С. В. Киселеву).

Успех при обследовании мумии из Южной Сибири побудил ученых из Эрмитажа сфотографировать в отраженных инфракрасных лучах оставшиеся пазырыкские останки. Результаты превзошли все ожидания. Все мумии оказались покрыты татуировками, ранее совершенно незаметными на потемневшей коже. Рисунки выполнены в традиционной пазырыкской манере. Они представляют и отдельных животных, и сцены терзания хищниками копытных. Среди хищников – тигры и барсы, среди копытных – лошади, архары, косули. Есть изображения птиц и фантастических существ (копытных с птичьей головой, хищников с крыльями). У всех были татуировки на плечах, руках, больших пальцах рук. У мужчины, помимо этого, татуированы спина и голень. То есть теперь можно уверенно говорить о том, что татуировка – обязательный атрибут взрослого пазырыкца, делавшая его полноправным членом общества, хранителем мифического наследия предков.

Естественнонаучные методы в изучении пазырыкских мумий

По мнению С. И. Руденко (1953, с. 140), татуировка выполнялась либо прошиванием кожи, либо нанесением уколов с введением под кожу красящего вещества (сажи). Она производилась задолго до смерти, скорее всего, в молодости. До сих пор неясно, намечали предварительно рисунок или нет. Основываясь на многочисленных этнографических источниках, описывающих обычаи обских угров, тувинцев и алтайцев, исследователи предположили: красящим веществом могла быть сажа. Сажа от котла символизирует для кочевника домашний очаг, дом, род.

Для проверки этой гипотезы образцы тканей женской мумии из могильника Ак-Алаха-3 были изучены в лабораториях Института катализа и Института неорганической химии СО РАН методом спектрального микрозондового анализа. На коже проявились точечные зоны с поперечником около 20 мкм с высоким содержанием калия. Точки – места, которых касалась игла кольщика. А скопления калия свидетельствуют о растительном происхождении красителя. В нее могли входить обуглившиеся остатки растений, то есть действительно сажа.

Другие исследования мумий, непосредственно не связанные с изучением татуировки, уточнили данные об образе жизни алтайских скифов.

Так, судя по изотопному анализу образцов костей и волос, пазырыкцы охотно ели рыбу (Феномен алтайских мумий, 2000, с. 236). Казалось бы, этот вывод достаточно тривиален, ведь алтайские реки и озера изобилуют живностью. Все дело в том, что среди некоторых современных народов юга Сибири и Центральной Азии употребление в пищу рыбы было табуировано (например, в некоторых группах хакасов или у монголов).

Пазырыкцы, как и все кочевники евразийских степей, в основном питались мясом и молочными продуктами, но нельзя отрицать, что рыба играла в их жизни большую роль.

Рыба как сюжет татуировки или войлочных украшений седел, найденных в кургане могильника Ак-Алаха-1, вполне возможно, отражает не только гастрономические интересы пазырыкской элиты.

Если говорить о татуировке на голени мужчины из Второго Пазырыкского кургана, нельзя не отметить возможный сакральный смысл этого изображения.

Стилизованные изображения теплокровных копытных животных неслучайно присутствуют в верхней части тела, украшая руки и туловище. Изображение холоднокровного существа (рыбы) украшает нижнюю конечность. На наш взгляд, это вполне может отражать противопоставление двух разных стихий (воздушной и водной), и, в конечном счете, двух миров – мира живых и потустороннего. К такой трактовке нас подталкивает и неоднократно высказывавшееся разными учеными представление о связи изображений нижней конечности (стопы) с хтоническими, часто змеевидными, божествами из «преисподней» (Дэвлет, 2004а). Кстати, подобное восприятие рыбы и лежит в основе поздних пищевых запретов.

Психология звериного стиля

Звериный стиль – характернейшая особенность скифской эпохи на обширных пространствах Евразии. Как видно, он воплотился не только в выразительных предметах декоративно-прикладного искусства раннего железного века, но и такой форме изобразительной деятельности, как татуировка.

Любопытно, как некоторые современные психологи (например, П. Веденин) пытаются объяснить подобные изобразительные сюжеты сегодня. Рисунок хищника с оскаленными клыками может принадлежать кисти человека, склонного к насилию. Эти изображения увязываются с аффектами – состояниями дикой неуправляемой ярости. По мнению Веденина, так проявляет себя архетип звериного начала, бывший сутью пред-человека и помогавший ему выжить в схватке с враждебным миром.

С точки зрения психоанализа, широкое распространение хищников и сцен терзания копытных животных в изобразительном искусстве скифской и сарматской культур свидетельствует об особенностях психологического состояния тогдашнего общества. По данным археологии и благодаря письменным свидетельствам древних авторов установлено, что у скифов, сармат и многих других современных им народов в основе общественного устройства была так называемая «военная демократия». Социальное положение воина было сопряжено с особым престижем, и, соответственно, общий уровень агрессивности также, по-видимому, был весьма высок. По крайней мере, сведения антропологии о частом военном травматизме среди сарматского населения подтверждают эту гипотезу.

Фигуры геральдики и наследие наших далеких предков

Разговор о татуировках у представителей общества военной демократии и о зверином стиле неизбежно подталкивает нас к рассмотрению другого значимого явления, распространившегося в мире, где статус воина был чрезвычайно высок. Речь идет о гербах и геральдике средневековой Европы.

В соответствии с принятым повсеместно определением, герб – это эмблема, наследственный отличительный знак, сочетание цветов, предметов и фигур на котором имеет символическое значение. Построение герба подчинялось строго определенным правилам. Владельцами гербов были как отдельные люди, так и целые сообщества.

Некоторые современные специалисты в области геральдики, говоря о происхождении европейских гербов, склонны к самым прагматическим объяснениям. Например, французский историк Мишель Пастуро (2003) считает, что гербы возникли в средневековье из-за необходимости различать воинов, одетых в одинаковые доспехи, во время битвы. Он не видит предшественников гербов ни среди символов античности, ни в германских рунах, ни на Востоке. Во времена первого крестового похода гербов еще не было, но ко второму они уже украшали щиты европейского воинства. Защитное вооружение (кольчуга и шлем, скрывавшие фигуру и лицо рыцаря) пробудило желание быть узнаваемым. Якобы именно поэтому возникла потребность расписывать щиты яркими и узнаваемыми картинами.

Дополнительным «средством опознавания» стал так называемый гребень, прикреплявшийся к верхней части шлема. Описывая эти навершия, которыми могли быть рога, перья или еще более экзотические украшения, многие авторы используют аналогии с масками и даже тотемами. Гребнями украшали шлемы еще воины античной эпохи.[3]3
  Можно вспомнить и перья в головном уборе американских индейцев. По мнению французского специалиста в теории знаков Люка Бенуаса (2004), они служат символом высшей духовной власти великих вождей. Он проводит аналогию между этим украшением и крыльями, прикрепленными к ногам посланника богов Гермеса, воплощающими идею освобождения от силы тяжести, способность к полету и связь с небесным миром.


[Закрыть] Этот декоративный элемент служил устрашению противника. У средневекового рыцарства плюмажи и гребни носили более парадный характер. С течением времени гребень мог стать дополнением герба, передаваясь по наследству. Подобная практика стала особенно характерной для польского и венгерского дворянства, в среде которого представители одного рода носили одинаковые фамильные гребни, иногда дававшие имя всему клану (Пастуро, 2003, с. 69).

Как бы там ни было, герб в средневековье стал важнейшим общественным кодом, расшифровывая который можно было узнать о происхождении человека, семейных (в том числе брачных) связях, об истории приобретения титулов и земельных владений. Конечно, только один наследник, старший в первой по старшинству ветви, владел «полным» фамильным гербом. Младшие сыновья обязаны были вносить в герб небольшие изменения, так называемые бризуры. Женщины наследовали отцовский герб, а выходя замуж объединяли его с гербом супруга.

Возникнув на поле боя, гербы очень скоро стали востребованными всеми сословиями. По-видимому, потребность в символике, простой, наглядной и очевидной современникам, отвечала потребностям представителя той эпохи, нуждавшегося в самоидентификации и подтверждении своей принадлежности гильдии купцов, цеху ремесленников или, тем более, древнему дворянскому роду. Нарисованные символы стали выполнять очень важные информационные функции. Они служили средством общения, консолидации и размежевания. Любопытно, что графические символы стали необходимы и получили распространение в «варварских» частях бывшей римской империи, где объединяющую роль играл раньше латинский язык. По-видимому, не будет преувеличением сказать, что геральдические символы в эпоху средневековья стали надэтническим языком общения.

За короткий промежуток времени геральдическая лихорадка охватила Европу, и существование свободного человека без герба стало просто немыслимым. Мало того, на средневековых гравюрах можно видеть дьявола, держащего в руках щит с персональным гербом! Обычно это изображения трех зеленых жаб или простой щит с изломанными линиями (Пастуро, 2003, с. 85). В баварском манускрипте позднего средневековья придуман герб для Бога: вилообразный крест, символизирующий троицу, а на гребне голубь, в напоминание о Святом Духе (Пастуро, 2003, с. 86). Альбрехт Дюрер даже разработал герб для Смерти (Пастуро, 2003, с. 30). На этом фоне уже не выглядит удивительным наделение гербами персонажей античной литературы, например, действующих лиц «Энеиды» Вергилия.

Древние гербы имели простые очертания, представляя собой, как правило, одноцветную фигуру на поле иного цвета. Номинально использовали всего шесть цветов, хотя за счет разных оттенков палитра гербов была достаточно разнообразной. Избранные шесть цветов называли особыми словами, что, безусловно, подчеркивает их далекую от обыденной декоративности природу. Так, под «золотом» подразумевался желтый; «серебром» называли белый, «червленью» или «киноварью» – красный, «чернью» – черный, «зеленью» – зеленый. Совсем редко при построении гербов использовался седьмой цвет – пурпур или багрянец (на деле фиолетовый), но его не считают полноправным геральдическим цветом. Как подчеркивают специалисты, цвета геральдики выступали как некая обобщенная категория, духовная, а не материальная.

Любопытно, что геральдические цвета не совпадают полностью с цветами спектра. (Вспомним знаменитую фразу «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», помогающую воскресить в памяти красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый цвета.) Иерархия цветов и определенные предпочтения заметны и в разделении геральдических красок на две категории: первая – серебро и золото, вторая – все остальные. По правилам составления гербов запрещалось соседство двух цветов одной категории. Скажем, если поле щита серебряное, фигура геральдического животного не могла быть золотой.

Теперь перейдем к самим изображениям. В гербах часто рисовали геометрические орнаменты, звериные головы, лапы, хвосты, плоды и листья деревьев. Со временем изображения все больше усложнялись.

По мнению специалистов, первоначально смысл и неповторимость гербам придавали фигуры зверей. До сих пор у трети известных гербов центральный элемент композиции – фигура животного. Предпочтение отдавалось льву (до 15 % в обобщенных данных по средневековой Европе [Пастуро, 2003, с. 58], впрочем, в большинстве центрально– и западноевропейских средневековых государств доля изображений львов составляла 60–70 %, там же, с. 102).

Лев – царь зверей, в этом не сомневаются самые маленькие дети. Однако в природных условиях тех стран, где эти представления столь сильны, львы не встречаются уже несколько тысячелетий или не встречались вовсе. По данным палеозоологов, львы обитали в южной Европе, например, на Балканах, но были истреблены уже в эпохи энеолита – ранней бронзы, то есть за IV–III тыс. до н. э. Еще раньше, в каменном веке, Европу населяли пещерные львы, современники кроманьонцев. Тем не менее, память об этих могучих зверях, а может быть, мифические представления, унаследованные от далеких и южных предков, оказались столь сильны, что лев (а не медведь) – главное геральдическое животное Европы.

Кто знает, насколько далеко в прошлое человечества уходит страх и преклонение перед огромными дикими кошками? Единоборство героя (бога, царя, вождя) со львом, например, важнейший сюжет в наследии древнейшей цивилизации, сложившейся некогда в Месопотамии, в междуречье Тигра и Евфрата. Шумерский эпос о Гильгамеше, дошедший на глиняных табличках, рисует картину победы над львом – картину, многократно воспроизведенную в шумерских, аккадских, вавилонских, ассирийских каменных изваяниях и печатях.

Или, может быть, интерес ко львам и леопардам, а значит, истоки звериного стиля имеют еще более глубоко спрятанные причины, таящиеся в подсознании представителей нашего вида?

Этот вопрос не риторический, и ответ на него дали этологи, специалисты по поведению животных и человека. Не секрет, что наши далекие предки, представители гоминидной линии эволюции, очень долгое время, на протяжении миллионов лет, жили в тропической зоне, а точнее, в Африке. Как пишет замечательный зоолог В. Р. Дольник (2004), для наземных приматов, в том числе для прародителей человека, самым страшным хищником был леопард. Поэтому в процессе естественного отбора сформировалась инстинктивная поведенческая программа, заставляющая нас с особым вниманием относиться к внешним признакам крупных кошачьих. Это касается окраски – желтая с черными пятнами до сих пор вызывает у нас подсознательную тревогу, чем пользуются, например, рекламщики или конструкторы дорожных знаков.

В инстинктивной программе «свой», главный хищник – это тот, кто однажды прервет твою жизнь. Его надо бояться. Но, поразительное дело – он же обладает наибольшей притягательностью! По словам В. Р. Дольника, возникший в процессе эволюции инстинкт побуждает приматов восхищаться хищной кошкой. Врожденное «чувство прекрасного» заставляет из безопасного укрытия наблюдать за повадками страшного врага и готовиться к последней встрече с ним. Парадоксальны законы восприятия: мы восхищаемся грациозностью леопардов, львов и тигров, готовых нас сожрать в любую минуту, и как к пародии на человека (вполне безопасной) относимся к нашим ближайшим родственникам – обезьянам.

Пытаясь понять скрытые механизмы человеческого поведения, этологи давно обратили свой взгляд на виды приматов, не столь близкие к нам, как человекообразные обезьяны, но зато живущие в тех же условиях, что и наши предки. Такими животными, населяющими открытые пространства африканской саванны, оказались собакоголовые обезьяны. И, как выяснилось, именно наблюдения за павианами, гамадрилами и бабуинами позволили выявить очень близкие современным людям формы поведения.

Во главе сообщества павианов стоят старшие по возрасту доминантные самцы (самая настоящая геронтократия). Их участь в конце жизни предопределена: либо их свергнут более молодые и сильные, жаждущие власти особи, либо они погибнут в схватке с леопардом. И вот, оказывается, однажды геронт-павиан может пересилить страх и на глазах у своего стада вступить в смертельную схватку с леопардом. В этой без преувеличения геройской смерти В. Р. Дольник видит сходство программ поведения с человеком. В древних инстинктивных действиях он усматривает объяснение обычаям многих племен, вожди которых, чтобы подтвердить свой статус, должны были вступать в единоборство с крупным кошачьим хищником (леопардом, львом и тигром в Старом Свете, ягуаром и пумой – в Новом). Соответственно, атрибуты царской власти у человека неслучайно оказываются тесно связаны с крупными кошками, а значит, образ «витязя в тигровой шкуре» превращается в общечеловеческий архетип.

Конечно, подобный взгляд этолога может вызвать у кого-то неприятие. Само по себе сравнение с бабуинами выглядит для нас не слишком лестно. Но как объяснить иначе, чем врожденным инстинктом, экзистенциалистскую тягу к опасности, точно подмеченную А. С. Пушкиным:

 
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
 

(К теме «упоения в бою и бездны мрачной на краю» применительно к татуировкам мы еще вернемся.)

Итак, страх и преклонение перед крупными кошками, по-видимому, возникли у наших предков, когда они населяли просторные саванны Восточной Африки. От более ранних стадий эволюции, по мнению этологов, к нам перешло другое наследство – восхищенный интерес к огромным хищным птицам, несущим опасность для мелких приматов. То же можно сказать и о змеях, действующих на человека завораживающе. Любопытно, что мифы о мировом змее (взять для примера скандинавскую мифологию) распространены отнюдь не там, где людям угрожает особая опасность от этих пресмыкающихся.

Но вспомним, наконец, о гербах. Хотя в кельтских, германских и скандинавских землях, там, где царем зверей считался медведь, он так же часто встречался в гербах городов и местного дворянства. Тем не менее, на втором месте по значимости и встречаемости после льва стоит изображение орла. Как отмечает Пастуро, в странах, где популярен лев (Бельгия, Люксембург, Дания), геральдические орлы встречаются редко. И наоборот, есть страны, где изображения царственных птиц доминируют над львами и, тем более, медведями (Австрия, Северная Италия). В целом можно говорить о доминировании в гербах животных и птиц, традиционно связанных с солнечным культом. Таковы орел, лев, лебедь и фантастический феникс (Бенуас Л., 2004, с. 54).

По словам Пастуро, прочее зверье изображалось много реже. К числу геральдических животных, украшавших гербы знати, относились олени, вепри и волки. Домашние животные украшали гербы простолюдинов. Из птиц в геральдический бестиарий попали ворон, петух, лебедь, журавль, цапля, аист. Гораздо реже – утки, павлины, страусы, попугаи. На гербах духовенства красовались голуби и пеликаны.