Текст книги "Мандариновый лес"

Новый год собирались встречать у Ниночки дома, впрочем, как и все остальные праздники. И ноябрьские, и майские, и женский день. Ниночкина семья всегда приглашала Наташу с сыном. Втроем – Ниночка, ее мама Надежда Сергеевна и Наташа – обсуждали меню. Распределяли обязанности. Валентина, жена Ниночкиного брата Вадима, в обсуждениях не участвовала, Наташа поняла, что на празднике Валентины и Вадима не будет. Видела, как расстроены из-за этого Надежда Сергеевна и Ниночка, но ничего не спросила. В каждом дому по кому. Ни одного плохого слова про Валентину Ниночка и Надежда Сергеевна не говорили, но Наташа чувствовала, что Вадимову жену здесь не любят.

Накануне праздника на пороге возникла Людка.

Открыв дверь и увидев бывшую подругу, Наташа онемела от неожиданности.

– Что, не ждала? – усмехнулась та. – Надеюсь, не выгонишь?

Людка была хороша – короткая модная стрижка, много косметики, пальцы в золотых кольцах. А уж одета – и говорить нечего: моднючая, как из журнала «Бурда». Лаковые сапоги, ярко-рыжая лисья шапка, элегантная шуба из искусственного меха. Кинозвезда, ни больше ни меньше. В руках огромная сумка.

– Разбирай, все тебе. Ну и немножко мне! – рассмеялась Людмила и шагнула в комнату.

Сосредоточенно листая книжку-раскладку, на коврике сидел Сашенька. С удивлением посмотрев на незнакомую тетю, перевел взгляд на мать – нервничать или не надо?

Увидев Наташину улыбку, снова переключился на книжку.

– Ух ты! – удивилась Людка. – Красавчик-то, а? Ну вылитый папаша! Прям копия, одно лицо. Какой симпатичный пацан! А ты чего встала? – Она с удивлением посмотрела на хозяйку. – Давай накрывай! Я что, зря все это перла?

В сумке были салаты, жареное мясо, пирожки и половина торта.

– Не боись, – усмехнулась Людмила. – Не объедки! Повар отвалил, банкет готовили. Жратвы – жопой ешь! Горы, прикинь! И вообще, пора бы, подруга, нам поговорить.

Уселись за стол после того, как Наташа уложила Сашеньку.

Людмила разлила коньяк и тут же, не дожидаясь Наташи, громко крякнув и прошептав «Господи, благослови», опрокинула рюмку.

Наташа сделал осторожный глоток.

Плавно растекшись в желудке, коньяк немного обжег внутренности, но сразу стало тепло и спокойно.

Наташа почувствовала, как проголодалась, и с жадностью набросилась на ресторанную еду – как было вкусно!

– Нравится? – усмехнулась Людка. – А мне уже надоело. Каждый день одно и то же, домашнего хочется, бульончика, например. Или сырничков. А прихожу домой и валюсь с ног, какие там сырнички! Падаю в койку и – уплываю. Устаю так, что ни до чего, вообще ни до чего, только бы поспать, ведь весь день на ногах, да мало того, на каблучищах. Ног к вечеру просто не чувствую. Меня же повысили, я теперь официантка в самом крутом, центровом кабаке. И без знакомства к нам не проникнешь, теперь поняла? Чаевых меньше красненькой не бывает!

– И зачем такая работа, – искренне удивилась Наташа, – если ни на что остальное сил не остается?

Людкины брови взлетели вверх.

– Как зачем? А бабки? А тряпки? Духи, цацки? А отпуск? Знаешь, где я отдыхаю? В Сочах, в «Жемчужине». Вот и подумай – зачем? Хотя, – она с жалостью посмотрела на Наташу, – да ты и не знаешь, что такое «Жемчужина».

– Не знаю, – согласилась Наташа. – А что, надо?

– Тебе – точно нет. Но, для справки, в «Жемчужине» отдыхают артисты, дипломаты, режиссеры, профессора, балерины и прочая знать! Ну поняла, Воронья слободка?

– Наверное, да. Одного не поняла – а при чем тут ты, Людка? Ты и вся эта знать? Ты-то с какого боку?

– Дура, – не обидевшись и продолжив жевать, ответила Людка. – Престиж, понимаешь? Знакомства всякие – пропуска на кинофестивали, премьеры, лучшие парикмахеры, лучшие врачи! Да и сервис там – улет, а не сервис! Не совок – заграница! На завтрак красная икра в волованах, усекла? Правда, мне эта икра до отрыжки.

– Поняла, – кротко отозвалась Наташа и попыталась перевести разговор: – Ну а вообще? Что у тебя вообще, Людка? Как планы твои наполеоновские? Все сбылось?

Людка совсем загрустила.

– Не-а, не вышло, подруга. Не получилось. В общем, расстались мы с моим. Я чуть в психушку не угодила. Хотела в окно выскочить. Я и в окно – представляешь? Но слава богу, опомнилась. Бросил он меня, Наташка. Бросил. Кинул, как половую тряпку в помойку. Сволочь, конечно. Ну да черт с ним! Сейчас со своей инвалидкой мучается – есть в жизни справедливость!

– Люд, ты опять за свое? – с горечью сказала Наташа. – Я тебя очень прошу! Слышишь, не надо!

– Не надо, так не надо, – миролюбиво согласилась Людмила и подняла стакан с коньяком. – Ну, за нас, красивых? За нас с вами и за хрен с ними?

Выпили. Людка обтерла рот и подняла пьяные, поплывшие глаза на Наташу.

– Ну и у тебя, как я вижу, тоже не блеск?

– Почему? – удивилась Наташа. – У меня все хорошо и даже отлично!

– Не-а, не верю. Грузин твой где? Правильно, сбежал! Одну с ребенком оставил! А говорят, восточные люди детей не бросают! Живешь… – Людка пьяно оглядела кухню. – Все ясно, как ты живешь! Перебиваешься. Одна с ребенком. И это у тебя называется – все хорошо? А работаешь где? Сопли в магазине подбираешь? Твой-то? Совсем никак не помогает?

Наташа нахмурилась.

– Ты забыла – он ни о чем не знает. Да, работаю уборщицей, верно. Но это временно, потом что-нибудь придумаю, не сомневайся! Карьеры, конечно, как ты, я не сделаю, но нормальную работу найду! А потом – какой грузин, Людка? Ты спятила? Он аварец!

– А мне по барабану, – пробурчала Людка. – Хоть грузин, хоть этот, твой… баварец! А что не сказала – дура! Ладно, не мое дело. Но пацан у тебя классный! Прям красавчик такой! Ладно, не обижайся! У всех своя жизнь.

– А у тебя как на личном фронте? – осторожно поинтересовалась Наташа. – Кто-нибудь есть для души?

– Нет никого, – резко ответила Людка. – И некогда, и, если честно, неохота. Страшновато влюбляться. Так что для души – никого. Зато для здоровья навалом! – Она громко расхохоталась. Потом рассказала, что купила кооператив: – Большая кухня, не твой загончик. И комната приличная, двадцать два метра. И ванная большая, правда, совмещенная. Но я одна, какая разница? Ладно, – Людка глянула на часы. – Мне пора. Завтра на работу. Да и тебе тоже.

Подавив зевок, Наташа кивнула.

– На работу. И Сашу в ясли везти. – И тут же встревожилась: – А как ты доедешь? Поздно ведь, да и не надо тебе одной ночью. Оставайся, как-нибудь перекантуемся, а? Вместе на диване, как в юности?

Держась обеими руками за край стола, Людка тяжело поднялась со стула.

– Нет, подруга, спасибо. Но вместе на диване? Не, я отвыкла. Да ты не волнуйся, я же с шофером. Возит меня один, – Людка загадочно подмигнула, – молодой и красивый! Возит, развозит. Ждет, когда надо. Он же, – она снова подмигнула, – и для здоровья. Как «Скорая помощь». Когда совсем тухло.

– Как, ты что? – обалдела Наташа. – И все это время он был там, внизу?

Людка пожала плечом.

– А что тут такого? Такая работа, подумаешь! Ты что, его пожалела?

Наташа досадливо махнула рукой.

– Что с тебя взять! Тоже мне, барыня!

Чертыхаясь, Людка натягивала шубу и сапоги и пыталась накрасить губы. Красная помада расползлась по щеке и подбородку.

– Клоун, да? – усмехнулась она. – Петрушка на ярмарке.

Зрелище и вправду было жалкое – растекшаяся тушь, размазанная помада, всклоченные волосы, неустойчивая походка. Словом, славно девочки погуляли.

У двери Людка клюнула Наташу в щеку.

– Ну что, простила? Больше не злишься? Не злись, Натка! Кроме тебя, у меня… никого. – Медленно, держась за перила, пошатываясь и чертыхаясь, Людка спустилась по лестнице. – Дошла! – крикнула она. – Все в порядке!

Наташа выглянула в окно – перед подъездом стояла темная, поблескивающая под фонарем машина. Людка забралась на переднее сиденье, и машина выехала из двора.

Захныкал Сашенька, и Наташа подбежала к сыну.

«Спать, спать, спать! Боже, зачем я столько выпила, – подумала она. – И вообще, зачем мне все это?»

Людка возникала нечасто, и это спасало, но по приезде обязательно начинался выпивон, а затем и пьяные рыдания. Мудовьи, как говорила сама Людка. Плач по убитым годам, уходящей молодости, надоевшим любовникам.

– Тебе-то свезло, всю жизнь любишь своего армянина!

– Аварца, Людка. Пора бы запомнить, – смеялась Наташа.

Впрочем, спорить с Людкой дело безнадежное и глупое.

Выпив, она принималась рыдать о сделанных абортах, а чуть протрезвев, говорила, что дети – сплошные слезы.

– Еще увидишь. Крутишься вокруг своего, а в пятнадцать пошлет тебя к черту, вот и наплачешься.

И все равно ее было жалко. Дуреха. Пускает свою жизнь по ветру, тратит на кабаки, мужиков, тряпки и бриллианты. А в душе баба несчастная и одинокая. Но недобрая, да. Впрочем, Людка всегда была злой.

То ли дело Ниночка – вот, кстати, пример для сравнения! Тоже не замужем, детей нет, а совершенно другой человек. К Сашеньке со всем сердцем, придет – зацелует, задушит в объятиях. Подарков принесет, потетешкается, поиграет.

Усталая, замученная работой и диссером, измученная тяжелым романом, а все равно она добрый, светлый человек, ни капли зависти или злобы.

Между тем жизнь текла своим чередом. Когда Сашеньке исполнилось три года, Наташа пошла в училище на парикмахера. Уговорила все та же Ниночка.

– У тебя, Наташка, легкая рука и хороший вкус. И вообще ты способная – и шьешь, и вяжешь, руки золотые. Значит, и мастер из тебя выйдет классный.

Два года училась и работала в родном гастрономе – жить-то на что-то надо. До шести Саша в садике, учеба днем, гастроном вечером, сынок сидит себе, книжки листает или рисует, маму не отвлекает.

Летом ездили к своим, в Труфановку.

Тетки Марины и бабы Насти уже не было, Ростик вытянулся, возмужал, говорил срывающимся юношеским баском, трогал мягкий пух над губой и, кажется, страшно им гордился. Племянница Светка росла красавицей – Петькины синие глаза, Танькины светлые волосы. Не девочка – золото, мамина помощница!

Наблюдая за сестрой, Наташа радовалась – хоть у Таньки все хорошо: дома порядок, и любовь, и согласие. С таким мужем сам черт не страшен! Уезжала из Труфановки не только с гостинцами, но и с радостным сердцем.

На работу устроилась в парикмахерскую возле дома – счастье. Дороги всего пять минут, за продуктами ходила в родной гастроном – вон он, за углом!

Мастеров было четверо: пожилая, одышливая Инга Семеновна, мастер никудышный, но со своей клиентурой, Аня Морозова, лет сорока, колкая на язык, но парикмахер от бога, к ней всегда стояла очередь, и Лена Саяпина, тихая, молчаливая. Потом Наташа поняла – бедная Лена заика. Хорошенькая, как куколка, стройная, длинноногая, талия в обхват руки, а с таким дефектом.

И заведующий парикмахерской Владимир Ильич. Конечно, по кличке Ленин.

Вскоре Наташа узнала: полная, болезненная Инга – бывшая любовница Ильича. Давнишняя, сто лет назад, с молодости.

– Почему не поженились? – сузив глаза, переспросила вредная Анька. – А у Ленина уже была жена. С Ингой так, путались! А распутались, когда жена до горкома дошла. Но выгнать он Ингу не смог, пожалел, потому что от переживаний она стала болеть. В общем, жене сказал твердо, хоть и боялся ее до синих чертей, мол, Ингу не уволю, такое мое условие! А будешь лезть – уйду, не сомневайся!

С того дня Наташа Ленина зауважала – мужик. Он был невредным, этот Ильич – в личные дела не лез, козней не строил, материала давал, сколько надо, премии выписывал, не зажимал. Не начальник – золото, повезло. Но самое главное – Ленин разрешал приводить на работу детей. Прибегала после школы Анина Тома, а Наташа приводила из сада Сашеньку – куда его деть, если она в вечернюю смену? И дети спокойно сидели у Ильича в кабинете. Тома делала уроки, Сашенька читал или рисовал.

Первыми Наташиными клиентами были Надежда Сергеевна и Ниночка.

Пришли, чтобы ее поддержать.

У Наташи тряслись руки – еще бы, такая ответственность! Но, кажется, все получилось нормально, подруга осталась довольна.

Вскоре у Наташи появились постоянные клиенты. Сначала страшно смущалась брать чаевые, но потом привыкла – что поделать, такая профессия, такие негласные правила. Да и что плохого в том, что люди хотят отблагодарить?

Через два года Лена Саяпина вышла замуж за глухонемого.

– Лучший вариант, – недобро пошутила Анька. – Разговоры разговаривать не надо, молчи себе в тряпочку.

Тут даже Инга не выдержала, хотя с Анькой не связывалась.

Упрекнула Морозову в злобе и ненависти ко всему живому.

– А если у них любовь? – тихо сказала Наташа. – Или так не бывает?

Анька расхохоталась:

– Бывает, конечно, бывает! Вот у тебя, Репкина, например! Была, верно? И где она, не скажешь? Молчишь? Все еще любишь его? Вижу, что любишь, что не забыла. И никого у тебя, Репкина, нет – ни-ко-го! Даже интересно – почему? Потому что того не забыла? Теряюсь в догадках. Баба ты симпатичная, квартирка имеется, зарабатываешь неплохо, а мужика нет. Может, с тобой, Репкина, что-то не так? А у вас, Инга Семеновна, если не ошибаюсь, тоже была любовь? Крепкая и настоящая? Правда, оставили вас, так сказать, бросили. И ребеночка вы не родили. Не дозволили вам ребеночка, верно? И у меня, девочки, тоже была. Да какая! И чем дело кончилось? А дело кончилось тем, что мой благоверный, любимый и самый прекрасный, сошелся с моей лучшей подругой! Квартиру разменял – так мы с Томкой оказались в коммуналке. Алименты платит копеечные. С дочкой не видится. Шесть лет как не видится! Первые пять моя дурочка плакала, уж очень папку любила! Вот вам и вывод – глупости все это, ваши любови, сплошной обман. Так, сказочки для малолеток. А конец все равно известен. Но за нашу Ленку я рада. Нет, правда, рада! Научится немому языку, будут пальцы растопыривать. И все, красота. Вот вам и выход!

– Злая ты, – вздохнула Наташа. – Злая и завистливая. И еще – очень несчастная.

– А ты у нас счастливая? – рассмеялась Морозова.

– Я – да, – твердо ответила Наташа. – Но ты вряд ли поймешь. Тебе не дано.

А Лена сияла, счастье было смотреть на нее. После работы ее встречал муж, симпатичный молодой бородатый и темноглазый парень. Поглядывая в окно, ждал ее после смены. Лена показывала на часы и растопыривала пальцы – дескать, осталось десять минут или двадцать.

Муж кивал, исчезал и возвращался с мороженым, двумя Лениными любимыми эскимо в блестящей обертке.

Через год Лена Саяпина ушла в декрет и больше в парикмахерскую не вернулась – еще бы, она родила тройню! И такое бывает.

* * *

К первому сентября готовились основательно. Делая стрижку сыночку, Наташа в который раз удивлялась:

– Ну и волосы у тебя, Сашка! Боюсь сломать ножницы!

Надо было купить форму, белые рубашки, ботинки, одежду для физкультуры, портфель и много еще чего.

Из деревни приехали за две недели до начала занятий – Сашенька рвался в Москву. Ему не терпелось поскорее надеть форму и новые ботинки, набить тетрадками и учебниками портфель – почувствовать себя школьником, а значит, почти взрослым человеком.

В конце августа завалилась Людмила – странная, притихшая, ошалевшая и без бутылки. На вопрос, что случилось, почему-то смутилась. Закурила, но, как будто что-то вспомнив, сигарету быстро затушила.

Выпив два стакана компота, попросила чего-нибудь кисленького.

– Людка! – ахнула Наташа. – Неужели?

Смущенная Людка обреченно кивнула:

– Ну да. Так получилось.

– Счастье-то какое! – ворковала Наташа и все никак не могла успокоиться. – Людка, как здорово, а? Ой, подруга, как же я рада!

А Людку как будто выключили – смотрела в окно и молчала.

– Людка, ты что? – испугалась Наташа. – Ты… еще думаешь?

Людка вскипела.

– А ты б на моем месте не думала бы? Прям сразу так и решилась?

Наташа задохнулась от возмущения.

– Да ни минуты! Ты сама говорила – столько абортов, вряд ли когда-нибудь будут дети. А тут такое!

– Какое? – раздраженно спросила Людмила.

– Счастье такое, – тихо повторила Наташа, внезапно почувствовав опустошение. – Счастье, – тихо повторила она.

Людка устало усмехнулась.

– Ну не знаю, не знаю. Не решила еще. С одной стороны, вроде бы да. А с другой…

– С какой другой? – резко спросила Наташа. – Нет здесь другой.

– Это у тебя нет, – зло ответила Людка. – А у меня – навалом! Хлебная работа, жизнь моя вольная! И потом… Да ладно, достаточно, – оборвала она саму себя.

– А отец, – осторожно спросила Наташа, – имеется?

Людка расхохоталась.

– А ты думала, я от святого духа? – И тут же погрустнела: – Имеется, как не иметься. Только папаша этот… В общем, не при делах. Живет своей жизнью: жена, дети. Я на него не рассчитываю. Да и потом, ничего он мне не должен! Ни-че-го! Так, повстречались, потрахались. Все. Да и на черта он мне? Денег от него мне не нужно, а все остальное – дело добровольное, как понимаешь.

– Людка, – взмолилась Наташа. – Послушай, просто поверь! Нет большего счастья! Нет, понимаешь! Когда такое свое, родное такое и собственное. Нет, легко не будет, я тебя умоляю! Забот столько, что голова кругом. И болезни эти… Знаешь, когда Сашенька болеет, я умираю! Кончаюсь просто. И Богу молюсь. Молитв не знаю, а молюсь: «Помоги!» Да, сложно все это. И объяснить сложно. Просто, когда обнимешь его, прижмешь к себе, тогда все становится ясно!

– Доходчиво. Ладно, Репкина, хренов ты агитатор! «Обнимешь, прижмешь». Я тебя поняла. Поеду, Наташка. Да, и вот еще что! Ты долго будешь корпеть в своей вшивой конторе? Короче, подруга! У меня подружка появилась, хорошая баба. Так вот, она заведующая в центровой парикмахерской. Клиенты – сплошные сливки: артисты, балерины и дипломаты. И еще деляги – ну, ты поняла. Отсюда и чаевые. Я тебя мигом устрою. И мужичка себе нормального найдешь, богатенького – там их как говна за баней!

– Нет, Людка. Спасибо. Но я уж как-нибудь здесь, в своей, как ты говоришь, вшивой конторе. Мне там хорошо и удобно. Саша из школы придет, и уроки сделает, и покормлю его. И у меня на сердце спокойно. Да и Ленин, заведующий, старенький. Не могу его бросить, прости. И своя клиентура – тоже не шутки.

– Дура, – отозвалась Людка. – Как была дурой, так и осталась. Ладно, позвоню как-нибудь.

Наташа стояла у окна и видела, как, опустив голову, Людка медленно бредет по двору. Совсем другая Людка. Совсем. Растерянная, озабоченная, потерянная.

Ребенка Людка оставила. Ходила тяжело, лежала два раза на сохранении, а все равно родила раньше срока. Девочка оказалась с синдромом Дауна. На третий день там же, в роддоме, Людка написала отказную. Как говорила, абсолютно твердой рукой.

В Наташе боролись странные чувства – и бе-зумная, запредельная жалость к подруге и к несчастной малышке, и злость, даже ярость, гнев, разрывающий ее на части. Обида за девочку, обида за Людку. Господи, ну почему все так? Почему так получилось? Ведь если бы все сложилось нормально, ее бестолковая Людка наконец бы стала счастливой.

Жалко ее было, но видеть ее не могла. Навестила ее Наташа спустя месяц. Людка открыла нечесаная, растерзанная и – небывалое дело – в грязном халате, отекшая и разбухшая, вдрабадан пьяная. Вонь стояла невыносимая – первым делом Наташа раскрыла окна. Выкинула бутылки, окурки, объедки. Вымыла посуду, полы, ванную комнату. Собрала и спрятала повсюду валяющиеся деньги и золото.

Присела на стул передохнуть и глянула на часы – надо поторопиться, Саша у Ниночки, с ним Надежда Сергеевна, баба Надя, как называл ее сын.

Глянула на храпящую, раскинувшуюся Людку. В том, что она не остановится, Наташа не сомневалась. Чертовы гены, чертова слободка! Сколько лет прошло, а держит, не отпускает, будь она проклята.

Уехала, а сердце болело. Звонила почти ежедневно, но Людка брала трубку редко. А если брала, все было ясно с первой секунды – пьяная в хлам, еле шевелит языком. На все Наташины просьбы и увещевания лечь в больницу, куда Ниночка Людку обещала устроить, Наташа слышала мат, оскорбления, даже угрозы и в конце концов звонить перестала. Зачем?

Звонить перестала, а вот мучиться нет. Имеет ли она право осуждать Людку? Она, у которой красивый, способный, здоровый сынок?

Поделилась своими сомнениями с Ниночкой. Та успокоила:

– Все разные, Наташа. Ты бы не отдала такого ребенка, я бы тоже. А твоя Людмила, она другая. Но она же не виновата в том, что другая?

Ниночка, святой человек. Никогда никого не осуждает и всем найдет оправдание. А у самой счастья нет, одни душевные муки. Любит своего доктора и мучается оттого, что отбирает его у жены. Хотя какое там «отбирает» – смешно! И в гости Ниночка ходит одна, и в театры, и в отпуск едет тоже одна.

Сколько раз от него уходила – не счесть, но всякий раз возвращалась.

Кажется, с этим все давно смирились – и Ниночка, и ее семья. И сам доктор, человек слабый, но, кажется, славный. И даже жена доктора после того, как все узнала, пришла к Ниночке и, заливаясь слезами, упрашивала не оставлять детей сиротами. И Ниночка рыдала с ней вместе и просила прощения.

* * *

Когда Сашенька перешел в пятый класс, наконец накопили на ремонт. Теперь ванная была в новой импортной плитке – старая почти отвалилась. Новая кухня – и светильник, и плита, и холодильник. А главное – новый кухонный гарнитур, светло-бежевый, с витыми, медными ручками. Не гарнитур – сказка, мечта! До поздней ночи Наташа сидела на кухне и любовалась. Переделали и балкон – убрали Петино творчество (а прослужил он много лет и выручал будь здоров!), застеклили новыми рамами, развели цветы в горшках, не балкон – красота.

Ну и, конечно же, в комнате потолки, обои – все новое, все красивое. Содрали старый, вытертый линолеум и постелили паркетную доску. Сашеньке купили новый диван, на второй не хватило. Наташа решила, что подождет, перебьется.

Взяли в кредит большой телевизор и, самое главное, купили новую стенку. Недорогую, скромную, но все в ней: и книжный шкаф, и платяной, и застекленный для посуды. Антресоль для вещей и всякой ерунды. Все распихали, все разложили. Гениальное изобретение и такое удобство! А уж для советского человека да в наших квартирных условиях!

* * *

Саша впервые спросил про отца в пять лет. Вопрос звучал обычно и буднично:

– Мам, а где мой папа?

Конечно, Наташа ждала его, этот вопрос, но твердо решила – никакого вранья! Она скажет правду. Ну и сказала:

– Твой папа уехал, живет далеко, в маленькой горной республике.

– Почему? – удивился сын.

– Что – «почему»?

– Все папы живут вместе с детьми, а мой уехал. Он что, меня не любил?

– Так сложилось, – попыталась объяснить Наташа. – Он уехал раньше, чем ты родился. Там, дома, он был нужнее.

– Нужнее, чем здесь? – удивился мальчик. – У него что, там, в горах, был другой сын? И его он любил сильнее? Ну раз он уехал к нему?

– Что ты, мой милый, – затараторила Наташа. – Конечно же, нет. И не было там никакого другого мальчика. И никого он не любил сильнее! Просто там была его мама, понимаешь? Старенькая и больная. Ну и сестры, семья. И им он был нужнее, чем нам.

Глупость, полная глупость. Ужасно объяснила. Но Сашенька понял, и, кажется, ее дурацкое и нелепое объяснение мальчика успокоило.

– Знаешь, мам, я тебя тоже ни на кого бы не променял! Я бы остался с тобой! Только ты, пожалуйста, не болей и не будь старенькой, ладно?

Рыдать Наташа убежала в ванную, под открытую воду.

Потом она много раз говорила сыну, что его отец – лучший человек на всем белом свете. Самый честный и самый порядочный. Не каждый сын бросил бы училище, Москву и яркую, замечательную студенческую жизнь. А он все бросил и уехал. Потому, что обещал. Потому, что мужчина и, значит, отвечает за своих близких.

– Ну когда-нибудь же он приедет? – с грустью спрашивал сын. – Чтобы познакомиться со мной?

Соврала. Вот здесь соврала. Нельзя отбирать у человека надежду.

– Надеюсь. Очень надеюсь, мой милый.

Картина «Мандариновый лес» висела над Сашенькиным диваном, и он знал, что это картина отца.

Сколько сказок Наташа ему рассказывала, сколько придумывала историй! Но сын всегда просил рассказать про мандариновый лес и, затаив дыхание, внимательно слушал.

– Тебе не надоело? – смеялась Наташа. – Сашуль, ну сколько можно?

– Рассказывай, – требовал сын. – И с самого начала, мамочка, слышишь?

– С самого начала, – покорно соглашалась Наташа и, путаясь и сбиваясь, начинала рассказывать.

Хмуря брови, Саша ее поправлял.

– Лес этот сказочный, волшебный, – начинала Наташа. – Находится он далеко, за тысячи верст, за семью морями и семью горами.

– Далеко, – грустно вздыхал Саша. – Жалко, что так далеко!

– Да, далеко! Но если человеку очень надо, если у него случилось что-то непоправимое или страшное, если он хочет попросить волшебный лес о чем-то важном, поверь, он найдет дорогу. Идти придется долго, возможно, годы. По дороге он собьет ноги и сносит пять пар башмаков. Есть будет то, что найдет по пути, или то, что дадут добрые люди, пить из ручьев и спать под открытым небом. Ему придется мокнуть под проливным дождем, замерзать в метель и мучиться от жажды. Но он все равно будет идти. Два года, три года, а может, и пять. А может и вовсе не дойти, потеряться. Лес этот… ну как бы тебе объяснить… Он путает, понимаешь? Водит за нос, проверяет людей на прочность. Если не сходят с пути, тогда приведет куда надо. Этот лес уважает упорных и тех, у кого настоящая цель или такое желание, что без него никак.

А те, кто идет за чепухой, ерундой – да ну их! Вот таких лес за нос и водит. Зачем ему лишние просьбы? А когда уж дойдет, – тут Наташа загадочно улыбалась, – вот тогда и…

– Что – «тогда и»? – каждый раз нетерпеливо перебивал сын. – Все сбудется?

– И здесь все не так просто, – продолжала Наташа. – Плохого человека, злого, лживого, хитрого, лес не примет и золотой мандарин не отдаст. А хорошему – ну ты понимаешь! И если уж человек получил золотой мандарин, то беспокоиться ему больше не о чем. Все, о чем он мечтал, точно сбудется!

– Ну что, например? – недоверчиво спрашивал мальчик. – Всё-всё?

– Всё-всё, мой хороший. Ну например, поправятся его близкие. Это самое главное. Родится долгожданный ребенок. Человек встретит свою любовь. Настоящую, на всю жизнь, понимаешь? Соберет богатый урожай. Злой сосед перестанет строить козни и оставит его в покое. Дочери удачно выйдут замуж, а сыновья женятся на хороших девушках. У каждого, как понимаешь, свои просьбы и свои мечты. Но самое главное – это здоровье. Вот тут лес всегда помогает.

– Ну хорошо, а дальше? Вот человек дошел, через горы, моря, реки. Через все трудности. А дальше, мам? Как все там происходит, в волшебном лесу?

– А там уж все просто, – смеялась Наташа. – Главное – иметь настоящую цель и добрые намерения.

– Да я понимаю, – привстав от нетерпения на локти, раздражался мальчик. – Ну вот я зашел или ты. И что дальше?

– А дальше мы, я, или ты, или кто-то другой, идем к королеве-елке, вон к той, что посередине! Самой пушистой и самой высокой. И начинаем рассказывать, с чем мы пришли. Какая у нас беда или проблема. А лес затихает, слушает. Тихо так, что становится страшно. Ни жужжанья пчел, ни стрекота стрекоз, ни уханья филина, ни кукования кукушки – вообще ничего, ти-ши-на! Такая тишина, что мурашки по коже!

– Ну мам, ты так говоришь, как будто там была! – недоверчиво отзывался Саша.

– Была. Но больше я ничего не скажу. Ни слова. Такие там правила.

– Ну ладно, – мальчик разочарованно вздыхал, – не обижайся. И что будет дальше?

– А дальше, – продолжала Наташа, – лес просьбу… ну рассматривает, что ли. Как бы думает – помогать или нет, давать золотой мандарин, не давать. Тишина стоит полная. И вдруг, – Наташа делала «страшное» лицо, – поднимается ветер, начинают качаться и шуршать ветками, словно шептаться, деревья. Да, да, именно так – шевелят ветками, клонятся, качаются. К королеве-ели оборачиваются, представляешь? А она не шелохнется, она же королева, и она размышляет. И тут – не сразу, конечно, а через какое-то время – все затихает, замирает, останавливается, застывает, как не было. И лес начинает светиться – загорается, золотится! Золотые мандарины освещают все вокруг – лес, небо, землю! И становится так светло, будто зажглись тысяча лампочек! Светло и радостно, словно и твое сердце, твоя душа наполняются этим светом и запахом! Да, – сдвинув брови, уточняла Наташа. – Я тебе говорила про запах?

Сын мотал головой.

– Так вот, – вдохновенно продолжала она, – лес наполняется таким запахом, что начинает кружиться голова – ты же знаешь мандариновый запах! Вспомни, под Новый год достаешь из сумки пакет с мандаринами, и вся квартира наполняется этим запахом, свежим, терпким, сладким, чуть кисловатым, с горчинкой. А лес? Вот ты вспомни, как пахнет елка! Хвоя, помнишь? Хвоя пахнет свежестью, морозцем, зимним лесом. И все эти запахи, мандаринов и хвои, – Наташа мечтательно заводила глаза, – лично для меня лучшие в мире. Потому что из всех праздников я больше всего люблю Новый год! – И тут же испуганно поправлялась: – Но на первом месте, конечно, твой день рождения!

Мальчик нетерпеливо перебивал:

– Мам, я это знаю! Ну а что дальше?

– А дальше, – загадочно продолжала Наташа, – а дальше человек осторожно подходит к елке и срывает волшебный мандарин. И тут же замирает от счастья – на его ладони светится золотистый волшебный шар, и человек понимает – мандариновый лес ему поверил и просьбу его исполнит.

И идет он осторожно и аккуратно, и держит на вытянутой руке золотой мандарин. И голова у него кружится от его запаха. И глаза слезятся от его ослепительного свечения. И даже если вечер или ночь, от золотого мандарина идет такой свет, что этот свет освещает дорогу. – Наташа замолкала.

– А что дальше? – тихим голосом уточнял сын. – Человек возвращался домой?

– А что дальше, сынок? А дальше все исполнялось. Больные выздоравливали, у бедных появлялась еда. Море наполнялось исчезнувшей рыбой, леса – дичью, поля – цветущей рожью. Спасая землю от засухи, начинались дожди. У бездетных рождались детки. Хромые отбрасывали костыли. Слепые прозревали. А золотой мандарин… Знаешь, им, людям, даже не было нужды в свечах или в электричестве. Золотой мандарин освещал дом так, что можно было даже читать среди ночи! И еще, представляешь, – улыбалась Наташа, – от него шло такое тепло, что люди переставали топить печи и зажигать камины!

Лет в девять Саша сказал:

– Знаешь, мам, это все, конечно, красиво, но это сказка. Раньше я в это верил, а сейчас… Не обижайся, но какой мандариновый лес? Мандарины, мама, не растут на елках, на соснах и вообще на хвойных деревьях! Мандарины – это культура, и их специально высаживают. Окучивают, окапывают, рыхлят, поливают. В общем, целая наука. И где этот лес? За какими семью горами и семью морями? И выходит, что папа мой… – у Наташи замерло сердце, а Саша продолжил: – большой фантазер. Может, он, – вспоминая, Саша задумался, – импрессионист? Мы с тетей Ниной видели такие картины в музее. И она объяснила, что они, эти имп-рес-си-о-нис-ты, – он по складам произнес трудное и незнакомое слово, – они видят мир по-другому, не так, как обычные люди.