Текст книги "Череп в небесах"

– Хорошо б, а то гранат к подствольнику только две штуки дали, и то одна – сигнальная… – продолжала сокрушаться девушка.

…Грузили нас в старые, видавшие виды имперские «кондоры» – четырёхмоторные военно-транспортные гиганты. Я и понятия не имел, что на Новом Крыму имелись такие. Или Дариана успела перегнать сюда даже их?.. Владисибирск продолжал оставаться в руках Федерации, и, похоже, имперцы ещё не успели развернуть фронтовую авиацию – иначе никто не дерзнул бы перебрасывать подкрепление беззащитными летающими бегемотами. Достаточно одной ракеты в двигатели…

Отсек «кондора» забился до предела. Сидели кто как, даже лежали, несмотря на опасность угодить во вполне приличную турбулентность и переломать себе кости, попав в госпиталь ещё до боя. Дорога прошла скучно. Кадровики комплектовали взводы по возрастному признаку. В моём, таким образом, и два остальных отделения оказались «детскими садами». А командовала нами весьма фигуристая и представительная дама, живо напомнившая мне незабвенную dame политпсихолога гауптманна фон Шульце.

Анна Леонардовна Бехтерёва тотчас потребовала, чтобы к ней обращались не иначе как «товарищ лейтенант» – и точно, на двух странного вида хлястиках у неё на плечах, долженствующих символизировать погоны, чёрной гелевой ручкой было старательно выведено по две звёздочки. Раньше она числилась «сочувствующей» в Шестой Интернациональной, и даже несколько раз ходила на сборы (о чём немедля и с немалой гордостью оповестила всех нас), что и дало ей «право на звание лейтенанта».

Двое других «отделенных» были ей под стать: нервного вида двадцатилетний студент Михаил и мужеподобная девушка, некрасивая и коренастая, примерно моя ровесница, по имени Римма, тоже имевшая некогда какое-то отношение к интербригадам, пока не «отошла от них» и не открыла своё дело – школу спелеологии, скалолазания и подводного спорта. Я плохо понимал, как всё это сочеталось, ну да ладно – судя по количеству впустую истраченных на косметическую хирургию средств, зарабатывала бедняжка неплохо.

Оказалось, что начальство уже всё распланировало. Нам на помощь двигаются «свежие кадровые дивизии с других планет». И что надо только «день простоять да ночь продержаться».

Восемь часов до Владисибирска. Затёкшие мышцы. Многие из моих ребят откровенно по-детски тёрли глаза, когда «кондор» наконец-то задрал хвост, открывая широкий провал выхода.

Над нами успела пронестись ночь, особенно короткая, когда летишь навстречу солнцу. Тёплое утро встречало нас вместе с выстроившимися длинной змеёй грузовиками. Обычные для перевалочного пункта хаос и неразбериха: горячего так и не выдали, предложили довольствоваться жалким сухпайком да захваченными из дома бутербродами (у кого в доме ещё оставалось, что на них положить). Не выдали и патронов, пообещав «довести до комплекта ближе к фронту».

Закрывая половину фасада Владисибирского аэропорта, под ветром лениво колыхался плохо натянутый портрет Дарианы Дарк в полный рост, призывно вскинувшей руку с каким-то угловатым пистолетом.

– Становись! Становись! – зашумела наша взводная, суетясь, словно детсадовская воспитательница.

Я с трудом подавил инстинкт отдать приказ на построение так, как это было принято в рейхсвере.

Мои опасения подтвердились почти сразу – интербригады не могли обойтись без митинга на патриотическую тематику.

Звучные речи я привык пропускать мимо ушей, а вот бедные мои мальчишки и девчонки слушали с горящими глазами. И когда – конечно же, о, конечно же! – грянула «Священная война», они впечатывали свои туристские вибрамы с такой силой, словно императорская гвардия на плацпараде.

Потом были грузовики и нескончаемое шоссе и тряска по просёлку… Была уже ночь, когда машины наконец встали и уставшие ребята полезли через борта.

Нас выгружали в леске возле небольшой, сейчас опустевшей фермы. Горели костры, словно никто и не боялся воздушных разведчиков. Длинная колонна дошла до места безо всяких приключений, значит, имперцы ещё не развернулись как следует.

С машин сгружали «шанцевый инструмент», в просторечии – лопаты; на обочине росла пирамида патронных ящиков. Наша «взводная» куда-то исчезла; хотелось верить – за картами (на портативные навигационные системы, понятное дело, рассчитывать не приходилось). Мы оказались в глуши, без малейшего понятия, что же предстоит сделать, кроме лишь сакраментального «стоять насмерть».

Мои ребята, прикончившие к тому времени домашние подорожники, тоскливо переглядывались. Остальные «командиры отделений» держались не лучше. И я не выдержал.

– Чего тут думать? Надо перекрыть просёлок. Ферму занимать нет смысла, – ориентир, по нему ударят в первую очередь. Они пойдут по просёлку, наткнутся на сопротивление, вызовут авиацию непосредственной поддержки или ударят дальнереактивной артиллерией, возможно, если мы выстоим после первой атаки, то выбросят десант у нас за спинами. Нечего время терять, надо окапываться! И хотя бы одну радиостанцию на взвод, а?

– Р-размечтался, старший сержант! – раздалось раздражённое за моей спиной. Пожаловала товарищ взводная. – Радиостанций не будет.

– А карты? Карт бы, товарищ лейтенант! – я поддержал игру.

– Карты обещали. Ближе к утру. А пока надо землю копать. Из штаба передали – ждать атаку с рассветом. Больше – ничего.

– Какие силы? Танки? Сколько?

– Много знать хочешь, сержант. Ничего не говорят. Только одно – держаться. Две бригады на подлёте к планете. Должны выгружаться сегодня. Так что…

– Минимум семьдесят два часа на то, чтобы перебросить сюда полнокровную бригаду с тяжёлым вооружением.

Взводная подозрительно уставилась на меня.

– И где это ты всё выучил, Саша? Ты ж не служил, верно?

– Книги читал, – уклонился я.

– Книжки он читал… ладно, разобрали лопаты и копать окопы. Сказали, здесь, поперёк дороги, дальше – в лес.

– А оружие? У нас ни одного пулемёта, ни одного гранатомёта даже нет, если не считать подствольных…

– Ты меня спрашиваешь, Саша? Нет пулемётов. Ничего нет. Обещали сапёров с минами, если успеют.

– Ясно, – против воли лицо моё каменело. Нам придётся сражаться против армии конца XXII века примерно с такой же экипировкой, как у наших прапрадедов в сорок первом. Ни индивидуальной брони, ни нашлемных прицелов, ни персональных навигационных систем, ни-че-го. Нет даже камуфляжа. Комбинированные «штайеры» Дариана Дарк, понятное дело, придерживала для «кадровых дивизий Федерации» – ну или своих особо приближённых. Я взглянул на доставшуюся мне «93-куртц» – что она видала виды, это ещё мягко сказано. В стволе почти не осталось хромирования, всё, что могло хлябать, хлябало.

– Ну, пошли, что ли? – подтолкнул меня студент Миша. – Копать надо…

– Копать успеем, – сказал я сквозь зубы. – Сперва надо из винтовок лягушек повыгонять. Они хоть пристреляны?

– Понятия не имею, – признался мой собеседник. – Раздали, и всё…

– Раздали… Первое отделение! Слушай мою команду. Оружие к осмотру!

Они, конечно, не знали, что такое «оружие к осмотру». Пришлось потратить время ещё и на это, но, во всяком случае, когда мы присоединились к ожесточённо копавшим окопы добровольцам, я был уверен, что у каждого из моих ребят винтовка по крайней мере выстрелит при нажатии на спусковой крючок.

Безумие, повторял я себе. Петровские гренадёры под Полтавой, внезапно обнаружившие, что на них надвигается «в силах тяжких» вся танковая группа Гепнера. Стандартную имперскую броню обычный патрон для 93-k возьмёт только если в упор и под девяносто градусов; нужны пули с сердечниками, а где их взять?.. Неведомый рубеж в лесу, который велено оборонять, само собой, «до последних патрона и человека». Почему именно здесь? Какие за спиной стратегические объекты? Почему не оседлать хотя бы гребень недальних холмов?

Позиция наша проходила краем леса вдоль полей, принадлежавших покинутой ферме, ныряла в полукилометровую перемычку между фермой и просёлком, пересекала дорогу, тянулась ещё метров на пятьсот вдоль края густо заросшего оврага и там, уперевшись в берег небольшого ручья, обрывалась. Всего километра два – не так много на полк, если это, конечно, нормальный полк, обеспеченный всем необходимым по штатам военного времени. С артиллерией, реактивными установками, индивидуальными противотанковыми средствами, носимыми средствами ПВО, надёжной связью и так далее и тому подобное, не говоря уж о ночных прицелах. Когда можно создать эшелонированные в глубину опорные пункты, когда на фронте непосредственного соприкосновения с противником развёрнуто только два батальона, а третий – в глубине, готовый оказать помощь там, где это потребуется; когда составлены огневые карточки и пристреляны ориентиры, когда налажено взаимодействие с артиллерией и армейской авиацией, а ещё дальше, в глубине обороны, развёрнуты дивизионные, корпусные и армейские резервы, за которыми смутно маячат контуры могучего боевого запаса, выделенного фронтом. Тогда – да, можно воевать. Можно зубами вцепиться в какую-нибудь безвестную, безымянную высотку и превратить её в неприступную крепость. Но не когда наспех и кое-как вооружённые одним лёгким стрелковым оружием ополченцы роют окопы, вытянутые в одну нитку, когда резервов нет и не предвидится, а вражьей авиации и вовсе полное раздолье – на весь полк у нас ни одного ПЗРК.

Тупые лопаты с трудом врезались в неподатливую, прошитую частой сетью корней лесную почву, ямы углублялись медленно. Нечего и думать отрыть настоящие окопы полного профиля, хорошо, если хватит времени на ровики, в которых только лежать и можно.

Моего терпения хватило ненадолго. Мы не задержим тут карателей, не заставим умыться кровью. Мы просто бездарно погибнем задолго до того, как мышиного цвета бронетранспортёры с белыми крестами на бортах и кроваво-красными эмблемами охранных дивизий доберутся до нашего боевого охранения. Нас разотрут в незримую глазом пыль кассетными бомбами, лес продёрнут нитью термобарических зарядов, «выглаживая» его в ровную посадочную площадку. И если обычные окопы ещё хоть как-то защитят от обычных снарядов и бомб, то распылённое облако затечёт во все негерметизированные укрытия, после чего находящимся там ничего не останется, кроме как превратиться в раскалённый пепел. Даже помолиться не успеешь.

– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!

– Что тебе, Саша? Всё уже вырыли, что нужно?

– Нет. Но нас же здесь раскатают в тонкий блин. Даже резерва не выделено.

– Что, хочешь с полковым начальством поспорить? – моя «взводная» подбоченилась.

– Если этого не сделает никто другой, то поспорю.

– Не дури. Имперцы ещё не развернули авиацию. Самоуверены донельзя. Прут по всем дорогам. Артиллерия отстала. Всё, разговорчики прекращаем. Марш к своему отделению, сержант!

– Только не забудьте, товарищ лейтенант, отдать команду «все вперёд!», когда здесь разведчик пролетит. Потому что иначе не успеем из-под облака выйти.

– Да откуда здесь облако? Эти, как их, вакуумные бомбы, что ли? Так они ж только с большого калибра. А его ещё не развернули…

Блажен, кто верует, чуть не бросил я, отдавая честь и выполняя отданную самому себе команду «кру-гом!». Выход один – отвести своё отделение, чтобы не оказаться на огневой оси. «Не развернули авиацию», понимаешь. Тут не надо авиации, хватит обычных беспилотных «шершней», которых полно в разведротах всех имперских частей. А потом хватит одной крупнокалиберной РСЗО, развёрнутой в безопасном тылу имперцев…

Ночь. Ещё одна ночь. Ещё совсем недавно я думал, что надо окапываться, но сейчас, после того как ополченцам подвезли сколько-то патронов, отчего-то забыв про еду. Хорошо ещё, на правом фланге позиции протекал ручей и фляжки у бойцов не пустовали.

Я вернулся к своим – никто не спал, и это плохо. Погнал по окопам, благо все догадались захватить с собой спальники. Нечего растравлять себя перед первым боем; однако ж, конечно, растравляли, сидели, обхватив коленки, уставясь на едва видимые меж древесных крон звёзды. Дети, сущие дети, им ведь… – я оборвал себя.

– Спать иди, Инга.

– Не могу, товарищ сержант.

– Отставить товарища сержанта. Александром можешь звать. Дома-то кто у тебя остался?

– Мама, папа, три сестры… братишка младший, ему полгода всего… Папа сына очень хотел…

– Инга, короче, когда начнётся, лежать, головы не поднимать и меня слушать. Что я скажу – делать сразу, не раздумывая, понятно? Тогда выживем, если повезёт.

– Вы только сказать не забудьте, това… Александр.

– На этот счёт не волнуйся. И вообще, уши торчком, хвост пистолетом. В первом бою тот погибает, кто испугается. Кто задёргается, кто дуром куда не надо сунется.

Она бледно улыбнулась, обычная новосевастопольская девчонка, с наспех и неровно обрезанными, чтобы не мешались, волосами. Я хлопнул её по плечу, и тут над деревьями взлетела красная ракета. Банальная ракета, потому что даже дешёвых персональных раций у нас не оказалось. И тотчас же грянули первые выстрелы. Боевое охранение выполнило свою задачу.

Быстро ж они до нас добрались… И где, во имя всего святого, их артподготовка?

Позиция нам досталась где-то посреди между фермой и дорогой, в густом подлеске, его мы, по счастью, успели вырубить, иначе выскочили б на нас на расстоянии вытянутой руки. Заросший высокими соснами[6]6
  Вокруг ферм высаживались привычные поселенцам земные породы деревьев, хорошо приживавшиеся на Новом Крыму, обычай, знакомый ещё по Зете-пять.


[Закрыть] склон чуть понижался, видно относительно неплохо, даже без инфракрасной снасти. Где-то впереди вновь вспыхнула стрельба, винтовочный треск перекрыли басовые трели пулемётов, и затем по лесу заметались испуганные алые отблески – там лопнул зажигательный заряд.

А потом внезапно раздался многократно усиленный громкоговорителями голос, доносившийся, как мне показалось, сразу со всех сторон:

– Мужественные воины-добровольцы, жители Нового Крыма! К вам обращается командование имперских сил, прибывших сюда для восстановления конституционного порядка и законности. Не оказывайте сопротивления имперским Вооружённым силам; выходите из укрытый, держа оружие над головой, и двигайтесь навстречу войскам для оформления сдачи. Всем добровольно сдавшим оружие гарантируется личная неприкосновенность и, немедля по завершению восстановления конституционного порядка на планете, бесплатная транспортировка к месту жительства или любому иному месту, указанному вами. Мы активируем звуковые и световые маяки, они помогут вам добраться до позиций имперских Вооружённых сил. Прекратите бессмысленное сопротивление, вспомните о тех, кто оскверняет вашу прекрасную планету, кто глумится над вашими языком, культурой и обычаями; зачем вам надо умирать за них? Чтобы они могли бы с удобством устроиться в квартирах и домах погибших на фронте хозяев?.. Мы ждём, мы проявляем терпение и выдержку, но они небеспредельны. Даём на размышление один час. По истечении этого срока имперские Вооружённые силы предпримут все меры и используют все находящиеся в их распоряжении средства, чтобы положить конец беспорядкам и восстановить конституционное, правовое поле Империи на всём пространстве планеты Новый Крым.

Сообщение начало повторяться. Далеко впереди, на тёмной равнине меж деревьями, что-то замерцало, на манер стробоскопа.

– Эх, вдарить бы счас по ним! – прошипел кто-то из моего отделения.

Разумеется, из окопчиков никто не поднялся.

Потянулось томительное ожидание, время от времени нарушаемое лишь периодически повторяемыми призывами имперцев к сдаче.

Я смотрел на своих ребят – на лицах только спокойная сосредоточенность, если кто-то и боялся (а точнее, боялись-то они все), то нашёл в себе силы скрыть это. Я понимал, как мучительно это бездействие, что все сейчас просят чего угодно, но – скорее, чтобы знать, что делать.

Час истёк. Маяки угасли, стих призывающий сдаваться голос.

И сразу же – знакомое «шрр-трр, шрр-трр»: «шершень» пронёсся над самыми вершинами сосен.

– Отделение! За мной, вперёд!

Они повиновались, по счастью, никто не стал спрашивать «а почему?» и «зачем?». Глядя на меня, неуверенно выпрямились в окопчиках и ребята двух других отделений. Их командиры только и могли, что глазеть на меня, разинув рты.

– Вперёд, идиоты! «Шершень» прошёл! Сейчас это место зачистят! – гаркнул я, про себя уже считая секунды: вот сигнал с разведчика уже обработан АСУ наступающего авангарда… цели распознаны и классифицированы, выдана рекомендация по применению реактивной многоствольной установки «игель», калибр 28 см, азимут… дальность… угол возвышения… тип боеприпаса – термобарический, тип огня – одиночными, в автоматическом режиме, временной интервал между выстрелами…

Ветки хлестнули по лицу, вниз, вниз, по склону, скорее вниз, «игель» будет бить скорее с небольшим запасом, чтобы не задеть своих (да и неудивительно, всё-таки расстояние изрядное, не меньше двадцати километров позади передовых отрядов), снаряды лягут с небольшим перелётом, что для данного типа боеприпаса несущественно – так, вертолётам, например, находиться ближе, чем 1200 метров от эпицентра взрыва полутонной бомбы с термобарической боевой частью, смертельно опасно – и, значит, нам надо бежать, бежать что есть мочи, пытаясь выйти из опасной зоны.

И мы бежали. Я заметил, что следом за моим отделением рванул остальной взвод, никого не слушая. И, по-моему, также наши соседи справа и слева.

Задыхаясь, падая, раздирая штормовки и собственную кожу о торчащие сучки, мы бежали вперёд, туда, где подозрительно быстро стихала совсем недавно завязавшаяся перестрелка.

Да, конечно, «игель» выстрелит не сразу. Может, минута-две у нас всё-таки будет, прежде чем стреляющий офицер в штабной машине, получив подтверждение на расход запрошенного боекомплекта, нажмёт клавишу «огонь».

Никогда в жизни я так не бегал. Да и, наверное, никто из моего отделения. Километр по пересечённой местности мы покрыли, наверное, в темпе спринтеров, бегущих стометровку на идеальном покрытии стадиона.

…Имперцы оставили нам ровно две минуты. Две минуты, ничтожных сто двадцать секунд, после чего за нашими спинами полыхнуло.

…Двадцативосьмисантиметровый снаряд весом под восемьсот килограммов со свистом скользнул над верхушками деревьев. Уже выработал своё двигатель, и несущая смерть болванка плавно опускалась на парашютике, словно большая детская игрушка. Само собой, я ничего этого не видел – но слишком хорошо запомнил, чему учили в «Танненберге». Сейчас сработает высотомер – старая, надёжная схема, ей без малого два века – и у нас за спинами…

Взрыв. Между стволов становится светло, как днём. Грохот и треск, от которого я глохну, удар в спину, от которого я лечу, едва успев прикрыть голову.

Снаряд лёг на дальнем левом фланге нашей позиции, и мне даже страшно подумать, что случилось с нашими, не успевшими выйти из зоны поражения.

Да, схемы снарядов остались, в общем, старыми, а вот начинка… она изменилась, и здорово. В радиусе пятисот метров эти снаряды не оставляли ничего живого.

Прошло секунд двадцать, и грянул второй взрыв, на сей раз чуть ближе. Неведомые имперские артиллеристы чуть сдвинули азимут, и снаряд лёг правее, смещаясь к центру нашей позиции.

– Вперёд! Ещё вперёд!

Я видел – люди медленно поднимались с земли; медленно, слишком медленно!..

Но всё-таки, подхваченные странной силой, мы бежали, отделения и взводы перепутались, перемешались друг с другом; за нами грянул третий взрыв, имперцы методично и точно клали снаряды в нитку наших окопов, протянувшихся через лес; а мы, задыхаясь, едва не падая, очутились далеко впереди нашей несчастной расстреливаемой позиции; сквозь заросли замелькал огонь, там уже лежала дорога, и подбитый Mittlere Schützenpanzerwagen, съехавший в кювет, над почерневшим развороченным капотом лениво поднимались жирные языки пламени.

Откуда-то из темноты сухо щёлкнул выстрел – почти поглощённый грянувшим за спинами третьим взрывом. Кто-то закричал, и в следующий миг темнота впереди загрохотала, прямо в лица засверкали быстрые вспышки выстрелов, над головами разрывались двадцатимиллиметровые снаряды «штайеров». Во мраке впереди на дороге угадывались массивные туши бронетранспортёров, и оттуда нас тоже поливали свинцом.

Требовалось залечь, вызвать подмогу, хотя бы расчётами УРО расчистить дорогу дальше, но ничего этого не было, и даже гранат для подствольников – раз, два и обчёлся.

Бывает, когда человек бежит прямо на режущие в упор пулемёты, не боясь ни смерти, ничего, когда его можно остановить, только разорвав на куски – Первая Добровольческая сейчас, похоже, впала именно в такое состояние, когда все равно ощущают себя бессмертными; и мои ребята слепо рванулись прямо на бьющую в лица гибель.

…Каратели, похоже, отошли недалеко. Кто-то из нашего передового дозора удачно потратил гранату, после чего имперцы отступили и вызвали артподдержку. За нашими спинами лес прочеркнула широкая огненная полоса – там продолжали взрываться тяжёлые реактивные снаряды; поваленные деревья пылали, горели земля и трава, горело всё, и занявшим оборону ополченцам оставалось только одно – рваться вперёд, пока не вцепишься в глотку карателям.

Мы схватились во тьме под деревьями, во мраке, озаряемом лишь вспышками выстрелов. Каратели высокомерно не стали окапываться, многие не потрудились даже залечь; однако никто из них не пренебрёг бронёй, которую пули 93-k пробивали не слишком охотно…

Но они нас не ждали. Окажись тут вышколенная имперская часть, они встретили бы нас сплошной стеной огня и не ввязались бы в рукопашную. Каратели замешкались, и началась беспорядочная свалка.

«Правильный», «современный» бой такого не допускает. Противника надлежит поразить задолго до того, как он сам сможет причинить тебе хоть какой-то ущерб. Системы управления и наведения, компьютерные чипы в шлемах имперских солдат, превращавшие целые дивизии в единое, подчинённое одной воле существо, превосходная артиллерия, авиация – всё это должно было, нет, просто обязано было стереть нас в порошок. Заблаговременно стереть.

Но на сгрудившихся беспомощным стадом «бюссингах» красовался не слон с вытянутым хоботом – эмблема 502-го отдельного батальона тяжёлых штурмовых танков, не дубовый лист – знак 1-й танковой дивизии, и даже не бегущая гончая – символ, украшавший технику 16-й моторизованной. Там, на разрисованных камуфляжными разводами бортах виднелось нечто, напоминавшее накрученную колючую проволоку с задранными вверх и вбок острыми концами:

203-я охранная дивизия. Её «прародительница» ничем не успела себя ни особенно запятнать, ни особенно прославить – сформирована в январе 1942 года из 203-й охранной бригады, в 1944 году стала «полноправной» пехотной дивизией; но по-настоящему она прогремела (разумеется, среди тех, кто знал) – во время Второй Варшавской обороны и Жлобинского восстания. Это её вояки шли за первыми эшелонами рейхсвера, не столько выкорчёвывая последние гнёзда сопротивления, сколько деловито собирая по подвалам и убежищам всех живых, кого только могли найти. Кто отказывался идти или не мог – тех просто пристреливали, и это оказалось впоследствии актом величайшего гуманизма, потому что остальных отправили в качестве сырья для различных генетических экспериментов (всё те же набившие оскомину попытки создать homo super), отходы же оных опытов, по слухам, продали Чужим. Для их собственных опытов.

А рядом с ними приткнулся транспортёр с ещё одной эмблемой, меня несколько удивившей. Я знал на память все отличительные знаки дивизий имперской армии, но эта была новой.

…«Арийский легион». Добровольческая дивизия «вечно вчерашних», значит, они таки её сформировали, как и сообщалось в сетях. Вот эти-то, «Память и Гордость» вкупе с «Союзом Изгнанных» – самые настоящие нацисты, убеждённые, что Адольф Гитлер был великим человеком, а идеи Третьего Рейха должны быть непременно реализованы в Четвёртом. И, к сожалению, не считающиеся такими уж одиозными общественным мнением Внутренних Миров…

Но сейчас они растерялись. Они растерялись, привыкшие волочить за шкирки обезумевших от ужаса, растерянных людей. Я от бедра выстрелил прямо в тёмное стекло шлема – возникший передо мной каратель опрокинулся, исчез, а я уже поворачивался к следующему, понимая, что убиваю даже не тех, с кем делил имперский хлеб и носил фельдграу, но отборных хищных тварей, вскормленных человечиной; о да, они тоже лично не виноваты, их такими сделали, но иногда приходится просто стрелять, чтобы дикий зверь не разорвал тебя самого. И мы стреляли.

Тело стонало, торопясь повернуться, глаза ловили малейшее движение, и сейчас мне совсем не требовалось представлять своих противников бесчувственными манекенами, как на Сильвании. Хотя эти враги походили на манекенов куда больше, чем мальчишки и девчонки в штормовках, таких же, как и те, что бросились сейчас в атаку вместе со мной.

Ещё одна безликая фигура в шлеме поднимается передо мной, в руках – «штайер», вокруг верхнего дула возникает венчик пламени, но двадцатимиллиметровая болванка разрывного заряда проходит рядом, а я, не теряя ни секунды, бью карателя прикладом в затемнённое забрало.

Рядом оказывается какая-то девчонка, деловито приставляет ствол к шее опрокинувшегося карателя и нажимает на спуск, содрогаясь всем худеньким полудетским телом от отдачи. Из-под шлема летят кровавые ошмётки, каратель не успевает даже крикнуть. Я подхватываю его штуцер-двойник, ловлю стволом ещё одну фигуру в броне – и тяжёлая чушка снаряда разворачивает грудную пластину панциря. Я видел, как мальчишка из соседнего отделения бросился на спину не успевшему повернуться карателю и как паренька буквально смело ударившей в бок пулей.

Ночь опрокинулась, разбилась, словно громадная тёмная чаша, по которой дружно ударили сотни крохотных молотов сказочного народца. Из мрака вырывались новые и новые люди в штормовках, сцеплялись с карателями, и, как всегда внезапно, дикая рукопашная кончилась. Уцелевшие имперцы бежали, «бюссинги» надсадно ревели двигателями, но прорваться сквозь чащу не могли. Повсюду лежали тела – наши, новокрымчане и имперцы – вперемешку. У карателей почти не было тяжёлого оружия, но с лёгкой бронёй полугусеничных «бюссингов» мог справиться и подствольник 93-k. Тупорылые монстры это знали, поспешно отползая во мрак и огрызаясь короткими очередями. Четыре передовых отойти не успели, поражённые сразу пятью-шестью зарядами, они лениво чадили, языки пламени были едва видны сквозь жирный и густой дым.

Словно очнувшись, закричали раненые – и наши, и имперцы. Рёв «бюссингов» замирал в отдалении – каратели даже не попытались отбить своих.

– Отделение! – гаркнул я. Отсюда надо было немедленно уходить, собрав с убитых и раненых оружие. За нами протянулась широкая полоса могучего лесного пожара; очень скоро ничего не останется и от уютной фермы.

Всё неправильно. Следовало бы организовать преследование отброшенных карателей, они сейчас – лучшая защита от имперской артиллерии, но куда там!..

Кое-как я собрал своих. Из десяти человек осталось семеро, ещё трое сгинули; мы подбирали своих убитых и раненых, равно как и имперцев; с тел карателей сдирали всё, имевшее хоть какое-то отношение к оружию.

– Дай мне, – я нагнулся к девушке Инге, безуспешно пытавшейся справиться со сложным замком броневого нагрудника. Запор щёлкнул, помятая кираса раскрылась, словно раковина, – внутренности вымазаны кровью. В погибшего карателя кто-то выстрелил в упор, приставив ствол к груди. – Ничего, ничего, не брезгуй, это лучше, чем штормовочка.

Бледная Инга мелко кивнула. Да, девочка, тебе сегодня пришлось убить человека – впервые в жизни. И сколь бы ни был он мерзостен и чёрен душой, это был человек, и оставалась надежда, что…

Я прервал себя. Нет. Никакой надежды на исправление и раскаяние карателей давно не осталось. Их надо остановить, огнём и мечом и как можно скорее.

– Отделение! Давай, давай, шевелись! – гаркнул я. Семеро моих ребят кое-как, с моей помощью, облачались в трофейную броню. Волей-неволей пришлось демонстрировать ловкость в обращении с бронекомбинезонами – у карателей они такие же, что и у регулярных войск, разве что окраска «хамелеон», могущая прикинуться и городскими развалинами, и лесной просекой. – Собрать боеприпасы! Карманы на разгрузке проверили?..

Оборонять нам стало нечего. Остатки нашего полка медленно отходили, огибая бушующий лесной пожар. Без команды, движимые инстинктом. Приказ добрался до нас много позднее, уже после того как проложенная имперскими снарядами пламенная просека осталась позади и мы поднялись на ту самую холмистую гряду, которая с самого начала показалась мне более выгодным местом для обороны. Хотя, когда по тебе садят безответными двадцативосьмисантиметровыми термобарическими снарядами, никакая позиция не может считаться выгодной.

…Дошедший до нас приказ оказался прост – отступать к Владисибирску. Мы выдержали первый удар, и даже отбросили карателей; но, отбитые в двух местах, они прорвались в пяти других. 1-я добровольческая дивизия оказалась в полуокружении.

Мы кое-как разместились в уцелевших грузовиках. Из уст в уста передавался чей-то рассказ, что «карантинники» вновь наступают, правильно поняв, что ни на какое настоящее преследование у нас сил нет. Не знаю, правда это или нет; все мы сжались, стараясь разобрать сквозь гул мотора зловещее «шрр-трр» имперского разведчика. Если он нас засечёт, колонна очень быстро обратится просто в груду обугленного металлолома.

Однако нам повезло. «Шершень» действительно прошёл над нами, но уже утром, когда мы приближались к Владисибирску. Тяжёлая артиллерия имперцев осталась далеко позади, а нагнавший нас у самых городских окраин ударный беспилотник «беовульф» был аккуратно сбит на удивление профессионально сработавшим расчётом зенитного «гепарда». На борту я успел разглядеть эмблему части: древний французский вертикальный триколор. В середине, на белой полосе, красовался лотарингский крест. Некогда этот флаг принадлежал «Forces Françaises Libres»; два века спустя его приняли группы сопротивления на французских планетах.

Кадровые дивизии Федерации, если, конечно, к ним вообще применимо это слово.

Наша колонна втянулась в город. Владисибирск опустел, большинство жителей, как я понимал, эвакуировалось; однако в окнах то тут то там мелькали лица, люди перевешивались через подоконники, провожая взглядами нашу колонну. Какой-то старичок дребезжащим голосом крикнул «ура!».

Далеко мы не углублялись. Колонну остановили возле небольшого театрика и объявили привал. А заодно и задачи.

Само собой, нашей целью становилась «оборона города до последней крайности». Помощь идёт, уверял нас щеголеватый человек с золотыми погонами о четырёх звёздочках, вроде как капитан. Само собой, говорил он на общеимперском. Сюда перебрасываются закалённые боями дивизии «друзей-французов», первые части уже прибыли.