Текст книги "Бумажная роза (сборник)"

Большое дело

Девчушка была маленькой, где-то лет шести, а звали, словно взрослую, Катериной. Ее сестренке Лизе – три годика. Трехлетнюю Лизку баловали, что бы она ни сделала – все хорошо, вызывало умиление. И лишний раз по головке бабушка погладит. Тогда это была единственная ласка, которую взрослые могли себе позволить, на другое не хватало времени.

Однажды Лиза разбила миску, в которую бабушка на всю семью наливала борщ.

Как же Катерина обрадовалась! Сейчас наконец-то накажут эту подлизу! Надо только бабушке помочь черепки убрать и подмести все. Катерина незаметно стянула платок с головы (утром обеим повязали от солнца), чтобы сильнее ощутить бабушкину руку, когда та будет гладить ее голову… Катерина сегодня никаких проступков не сделала. Утром подмела двор и сейчас вон черепки за Лизкой уберет…

И ждет, что ее наконец-то похвалят и по голове погладят. Катерина даже великодушно вытерла ладонями заплаканное лицо сестры, утешив ее:

– Лизка, не плачь! Бабушка полается и перестанет.

А бабушка уже на всех парусах мчалась к ним и на ходу, чтобы не терять времени, ругалась:

– Это дракон, а не ребенок! Такую миску разбить! Эту миску еще моя мама мне в приданое давала!.. Придется теперь с чердака доставать посуду, ту, что на Рождество ставили.

Подбежала к детям и, увидев плачущую Лизку, прижала ее головку к себе, успокаивая:

– Не плачь, Лизонька! Найдем другую миску! Видишь, какая у тебя недотепа-сестра!

Бабушка второй рукой дотянулась к волосам Катерины и дернула так, что девчушка ойкнула. Дотягиваться было легко – Катерина подошла близко в ожидании, что ее погладят…

Кожа на голове болела. Катерина никогда не плакала, но сейчас глаза сами застилались слезами, и она вертела головой, чтобы незаметно выплеснуть слезы. А бабушка продолжала распекать:

– Здоровая дылда! Ты какой пример подаешь маленькой сестренке? Вон дитя бедное от испуга плачет!

И по головке поглаживает Лизку уже сколько раз! А Катерина смотрит и молчит. И продолжает головой вертеть, чтобы виднее было. А затем, совсем спокойно, по-взрослому, говорит:

– Это Лиза миску разбила!.. Дергайте меня за волосы – и совсем не больно!

И она наклонила свою голову к руке бабушки. Но та в это время пыталась заглянуть в лицо Лизы, которая после слов сестры громко заревела. А бабушка вытерла фартуком ее щечки и, ласково улыбаясь, выдала:

– Так это же к счастью! Посуда бьется к счастью! Слышишь, Лизонька? Перестань, детонька, плакать!

Повернулась к старшей и распорядилась:

– Собери, Катерина, все в ведро, и там, за сараем, куча мусора – выбрось туда.

А сама опять к Лизоньке – успокаивать дите.

Катерина вынесла битые черепки, подошла к бабушке и спросила:

– Бабушка, а что это – счастье?

Бабушка недовольным тоном ответила:

– Когда всем радостно и много богатства – вот тебе и счастье!

* * *

В тот вечер Катерина во все глаза глядела на бабушку, ожидая каких-нибудь добрых слов. В конце концов подошла сама и сказала:

– А там, где ты дернула за волосы, у меня болит!

У нее ничего не болело. Просто так сказала, в надежде, что бабушка хотя бы потрет рукой то место, на макушке. Но бабушка озабоченно наказывала старшей дочери, маме Катерины и Лизы, снять с чердака миску. Ту, которая с розами. А то завтра не во что обед разлить.

– Смотри, Нюська, осторожно слезай по лестнице, а то еще и эту разобьешь. Тогда совсем не из чего будет кушать!

Бабушка повернулась к столу убирать, и взгляд опять наткнулся на старшую внучку. Та не сводила с нее глаз.

– Ну что таращишь глаза все время? Бери Лизоньку, идите спать! – Вытирая стол, бормотала про себя: – Вот уж в ту породу пошла! А ну все тебе, крошечки подобрала! И глазами стрижет точь-в-точь, как ее папка!

* * *

Девочки спали вдвоем в кроватке. В обязанности старшей входило следить, чтобы Лиза не сбрасывала с себя одеяло. Но сегодня Катерина укрывать Лизку не хотела. Обида до сих пор дрожала на губах, в глазах. С девочкой так никто и не заговорил. Маме некогда, она все время на работе. А у бабушки если и появляется свободная минутка, так спешит к Лизке.

Катерина лежала, слушая ровное посапывание сестры, и вслух проговаривала свое имя так, как бы хотела, чтобы ее называли: Катенька, Катя, Катюшка… А все почему-то – Катерина. Ей особенно нравилось – Катя.

Так, повторяя свое имя, она и уснула.

Когда на следующий день Лизка, как всегда, картавя, назвала сестру: «Катаина», та в запальчивости воскликнула:

– Говори – Катя! Меня звать – Катя! Поняла? Так же легче говорить!

Лизка, засунув палец в нос, недоверчиво глядела на сестру, отрицательно качая головой.

Сегодня Катя решилась на большое дело.

Если посуда бьется к счастью, значит, Лизка разбила миску и Лизке – счастье! Но Кате тоже нужно счастье! Она так хотела, чтобы было богатство и возможность радоваться…

А ведь бабушка улыбалась, когда узнала, что Лизка разбила миску. Радостная была!

Разве счастье зависит от того, кто разобьет посуду? Катя сегодня попытается. Иначе не дождешься этого (чего там?) радости, богатства…

Она уже знала, что будет разбивать. И это будет счастье! Но только – ее. Разве что маме немножко даст.

Катерина подошла к обеденному столу. Сейчас он был почти пустой, стояла только ближе к краю расписанная яркими розами миска. Она была очень красивая! Глаз не отвести. Катерина вовремя вспомнила, что такое же и счастье будет красивое. Вовремя потому, что скрипнула входная дверь в сени. Видимо, зашла бабушка, она была во дворе.

Катя отчаянно схватила обоими руками миску и со всей силы шмякнула ее об пол… Та со звоном рассыпалась на кусочки. Самый крупный осколок (на нем вместилась целая роза) оказался рядом с ногой девочки. Она взяла его, крепко зажала в кулаке и завела руку за спину, потому как в дом зашла бабушка.

– Бабушка, это к счастью! – сказала Катерина, глядя полными страха и надежды глазами.

Бабушка хватала ртом воздух, махала рукой, будто звала на помощь, наконец, крикнула:

– Нюська! Иди, смотри, что твой выродок сотворил!

* * *

Мама держала Катерину на коленях и бинтовала ей руку. Осколок от миски оказался острым и порезал ладонь и пальцы. Бабушка во дворе продолжала ругаться, иногда переходила на причитания с заламыванием рук.

Катя сидела тихонько, прижавшись к маме, не обращая внимания на боль, уже ощутив маленькое счастье – она не помнила, когда мама брала ее к себе на колени. После страха перед бабушкой наступило умиротворение – у нее теперь, как у Лизки, будет счастье! И когда мама спросила:

– Дочка, ты зачем это сделала? Гляди, как бабушка разгневалась, – Катерина уверенно ответила:

– Чтобы радость и богатство были! А то у Лизки есть, а у меня нет… – Затем, помолчав, спросила маму: – Мам, а почему Лизку называют – Лизонька, детонька? А меня только «Катерина»? Называй меня – Катя.

– Это бабушка тебя так называет – «Катериной», ну и все остальные – по привычке.

– Мам, а как идти в породу? Бабушка говорила, что я пошла в породу?

– Катенок, не надо слушать все, что говорит бабушка. Она это говорила не для тебя.

Возникла пауза. Затем девочка с придыханием, шепотом спросила:

– Ой, мам! Как ты сейчас назвала меня?! Всегда так говори!

– Всегда – нельзя. Тебя так называл твой папка.

Девочка замолчала и глазами-блюдцами уставилась на маму. Затем несмело, также шепотом, произнесла:

– А где он, папка?

Нюська, жалея, что начала этот разговор, нехотя ответила:

– Он далеко. На пароходе плавает по морям-океанам.

– А к нам он приплывет? Ко мне?! – уже громко воскликнула Катя.

Мама печально улыбнулась и, скорее для себя, чем для дочери, ответила:

– Для парохода нужно море. А у нас все поле да поле. Как же он по полю приплывет? Ну все! Иди к Лизке, ложись спать! – И направилась к двери.

Девочка вдогонку крикнула:

– Мам, я тебе дам тоже немножко счастья! А потом мы с тобой пойдем туда, где море. А если это далеко, дядя Петя нас подвезет на лошадях. Он добрый!

Вальс для бабушки

Девочки-восьмиклассницы птичьей стайкой собирались на перемене около широкого окна в коридоре. Следующее окно было для девятиклассниц. Граница между окнами по неписаному правилу не нарушалась. Учебный год только начался, поэтому поговорить было о чем, жуя припасенные из дому бутерброды. Обменивались новостями, обговаривая текущие дела.

Сашку Брусникину уже который день подруги не видели в своем кружке – она пропадала неизвестно где.

– У нее какие-то дела с Милкой Опариной из девятого «А»! – сообщила одна из учениц.

– Что общего может быть у Саши с этой дылдой? – обиделась подруга Брусникиной – Ольга.

– Ты не волнуйся, Оля! Они вовсе не дружат. Я видела, как они ссорились. Сашка даже руками размахивала, что-то доказывая. А Опара громко хмыкала. Потом они увидели меня и разбежались.

– Да, но почему Санька вот уже три дня не подходит к нам на переменах? Где она сейчас, в это время? Мне кажется, эта Милка-зараза что-то замыслила, – горячилась Оля. – После уроков у Сашки музыка. Я ее обычно жду, чтобы вместе домой идти…

Школьный звонок прервал жаркую беседу, все поспешили на урок.

В то время, когда подруги задавались вопросом, где же Саша, Александра Брусникина, ученица восьмого «А» класса, и девятиклассница Людмила Опарина стояли в дальнем углу школьного двора, затененного кустами сирени. Издали можно было подумать, что между девушками проходит увлекательная беседа… Брусникина горячо подавала реплики, для убедительности прикладывая руку к груди. Опарина слушала ее с джокондовской улыбкой, редко бросая колкие фразы:

– Мне твои оправдания на фиг не нужны! Целуйся ты со своим Кирюшей. Мне-то что за дело?

– Мила, перестань издеваться! Сколько раз тебе повторять, мы с ним не целовались! Он подошел ко мне и показывал, как правильно держать смычок. Ты в это время открыла дверь, и тебе показалось, что Кирилл Сергеевич меня обнимает. Но это же бред!

– Да? А почему же тогда ты отскочила от него как ошпаренная и покраснела до самых ушей, как вареный рак?.. Короче: хочешь, чтобы никто не узнал, – будешь мне каждый день отдавать свою жратву. Говорят, у тебя вкусные блины бабка печет. Кстати, вот сейчас и давай, поесть охота!

Брусникина, глядя на Опарину, как кролик на удава, механически протянула ей завернутые в бумагу блины, которые принесла с собой, чтобы поесть с девочками на перемене. Опарина, отхватив сразу полблина, промычала:

– А я, так и быть, буду… – и, запихнув оставшийся блин в рот, закончила: – …пока молчать, – сделав ударение на слове «пока».

На лице Опариной улыбка Джоконды сменилась наглым выражением. Потому как голод не способствовал проявлению высоких чувств. А Милка была голодной всегда. Достатка в доме не было, жили впроголодь. Осенью в сентябре их кормила соседская груша, ветви которой склонялись во двор Опариных. Ароматные груши заменяли Милке в школе бутерброды. Периодически Милкин отчим менял их на бутылку. Хозяин груши ругался, грозился спилить ветки, обращенные в сторону непутевых соседей, но пока что, вопреки угрозам, дерево одаривало плодами оба двора.

Симпатичная девица Опарина была старше сверстниц, потому что в некоторых классах сидела по два года. Тонкостью души не отличалась, лихо владела неформальной лексикой, не стесняя себя в выражениях. У нее было два брата – пяти и шести лет. Отчим выпивал и, что больше всего злило Милку, приучал к этому и мать.

Несмотря на видимость грубой, не обремененной деликатностью натуры, была у девушки потаенная мечта, может, даже страсть, – пианино. Другие инструменты ее не интересовали. Когда из приемничка, висевшего на стенке и потемневшего от времени, звучала музыка, Милка спешно освобождала край кухонного стола, принимала позу пианистки, положив растопыренные пальцы обеих рук на стол, и начинала «играть»… Из целого симфонического оркестра она одним ей ведомым чутьем улавливала звуки пианино и отстукивала на столе аккорды. Два малолетних брата, Антошка и Ваня, сидели рядком на покосившейся скамейке, стараясь попасть в такт Милкиного стука болтающимися ногами. Когда затихала музыка, а Милка прекращала «игру», дети старательно, с преданностью в глазах хлопали в ладошки.

Год назад в поселке объявили, что вновь открывшаяся музыкальная школа будет платной (в то время входили в моду всевозможные платные курсы), и ученица Опарина поняла, что ей не светит стать пианисткой. Откуда взять деньги на учебу? В доме не всегда хлеб есть – Ванька и Антошка постоянно хотят кушать!

Мальчишек Милка жалела, хотя были они родные только по матери. Если в школе ей перепадала какая-то конфета, несла домой детям. Отчима презирала: когда бы со школы ни пришла, он спал, объясняя это тем, что творческие натуры могут и целый день проспать. А себя он считал творческой личностью, потому что когда-то участвовал в самодеятельности и даже пять дней руководил клубом, когда директору вырезали аппендицит. После того как Милка отчаялась напоминать ему имена мальчишек – где Ванечка, а где Антоша (тот их постоянно путал), она окончательно прозвала отчима «козлом», за что мать со всепрощающими глазами обижалась на дочку, пытаясь убедить, что та не права.

Звонок напомнил о начале урока, и Милка, поспешно проглотив последний кусок, закончила разговор по-свойски:

– Ладно, Клюква, не дрейфь! Сама тоже держи язык за зубами – не вздумай кому жаловаться! – и, ввернув крепкое словцо, припустила в класс.

На уроке Александра невидящим взглядом смотрела в раскрытый учебник химии. Оля пыталась выведать у Сашки, что за секреты появились у подруги, но учительница сделала обеим замечание, и они поспешно уткнулись в тетради. Через какое-то время Сашка подсунула под Олин учебник записку со словами: «Оля, меня после музыки не жди. Я теперь буду заходить к тете Вале, она болеет. Мама попросила».

После уроков Александра, не дожидаясь вопросов подруги, поспешила вдоль длинного коридора в сторону музыкальных классов…

Год назад ученица тогда еще седьмого класса Брусникина пошла учиться музыке не по призванию. Она была равнодушна к этому искусству и, как и все в ее возрасте, увлекалась современными шлягерами. Но дело было в том, что в ее комнате, за шкафом, в потемневшей от времени холщовой торбе висела скрипка. Всякий раз перед Пасхой и Рождеством бабушка во время уборки в доме вынимала скрипку и задумчиво протирала ее фланелевой тряпочкой, будто гладила… Потом вытряхивала пыль из торбы… А вечером в очередной раз рассказывала историю, как ее покойный муж Николай Адамович (Шуркин дедушка) научился сам, без чьей-либо подсказки, играть. Потому что никто играть не умел, а скрипка в доме была – не пропадать же добру! В этом месте рассказа бабушка всегда запевала без слов какой-то жалобный мотив. Но понять, что это за мелодия, было нельзя: музыкального слуха у бабушки не было… Она это знала и опять переходила к рассказу:

– И вот вечером, когда все соберутся за ужином, твой дедушка возьмет в руки эту самую скрипку да как заиграет!.. А в груди как будто что-то теплое разливается…

Историю эту Саша знала наизусть, но слушала бабушку каждый раз будто впервые.

А однажды бабушка взволнованно позвала Сашу в дом; та стояла у ворот, разговаривая с подругами:

– Шурка, иди быстрее, слушай! Вот это играл твой дедушка на скрипке!

Сашка испуганно вбежала в дом и еще застала последние звуки музыки из репродуктора, висевшего на стенке. Потом голос диктора объявил: «В исполнении симфонического оркестра прозвучал вальс «Дунайские волны».

* * *

Откуда взялся инструмент – никто не помнил. Предполагалось, что скрипка оставлена кем-то еще во время войны. Удивительно, что все четыре струны были на месте. Корпус скрипки (теперь девушка знала, что это называется «дека») хоть и потемнел, но был достаточно крепкий – еловый… Обо всем этом Брусникиной поведал учитель музыки – Кирилл Сергеевич, к которому она ходила уже второй год два раза в неделю.

Помнится, когда Сашка пришла на музыку впервые, заявив, что хочет научиться играть на скрипке, учитель приятно удивился – до сих пор было больше желающих играть на гитаре. Он честно сказал ученице, что начинать учиться надо было хотя бы лет пять назад. Но услышав, что Александра не претендует на достижения в «большой музыке», а хочет научиться всего лишь играть вальс «Дунайские волны», чтобы висевшая за шкафом скрипка была использована, Кирилл Сергеевич одобрил ее желание, предупредив, что программа для всех единая, поблажек никаких не будет, это значит – на сольфеджио Брусникина обязана ходить.

Конечно же, Сашка будет выполнять все требования и учить, что полагается, затем и записалась в музыкальный класс. Хочется Александре преподнести бабушке эдакий подарок-сюрприз: вечером, когда все соберутся за ужином, возьмет Саша в руки эту самую скрипку… Поначалу девушка даже думала сохранить в тайне музыкальные занятия, но уроки оказались платными – пришлось все рассказать. Так что сюрприза не получилось.

Сейчас Александра Брусникина была в панике: а что, как Опарина не сдержит слова?! Перед глазами девочки рисовались жуткие картины. Вот жена Кирилл Сергеича, преподавательница химии (все мальчишки старших классов в нее влюблены), берет Брусникину за ее длинную косу и тянет из класса, говоря, что такой ученице не место в школе… То Кирилл Сергеич с презрением в голосе говорит, что не желает больше заниматься с Брусникиной… Но главное, что через два месяца запланирован концерт, который дает музыкальная школа для жителей поселка. Сашка узнала, что готовятся приглашения пенсионерам, ветеранам труда и войны. Конечно же, ее бабушка тоже получит такое приглашение. У нее вон сколько медалей за добросовестный труд! Александра к этому времени уже довольно прилично (со слов преподавателя) исполняла «Дунайские волны», особенно когда ей аккомпанировал на пианино Кирилл Сергеевич. Ее исполнение включили в программу вечера. Это было и радостно, и волнительно. Сашка мысленно представляла себе, как она выходит со скрипкой на сцену. Зал переполнен, она ждет, когда наступит тишина, и во всеуслышание объявляет, что свое исполнение она посвящает Полине Андреевне Брусникиной…

Красочная картина опять появилась перед глазами, но действительность была настолько горькой, что глаза девушки наполнились слезами, и она сердито вытерла их руками:

– Так, спокойно, Шурка! Возьми себя в руки и подумай: ты в чем-нибудь виновата? Нет! Значит, выход есть… Хотя он есть из любого положения, иначе бы остановилась жизнь – как говорит бабушка.

Между прочим, только бабушка называла Александру Шуркой.

От монотонного звука собственных шагов Саша немного успокоилась. Она была здравомыслящей девушкой. Как и все, читала детективы и имела представление о шантаже, понимала, что его надо пресекать в самом начале. Но здесь затрагивались интересы не только ее, но и других, уважаемых ею людей, на которых ей даже хотелось быть похожей. Например, Александре нравилось наблюдать за нежными отношениями между учителем музыки и его женой. И когда Кирилл Сергеевич после занятий просил Брусникину передать Ларисе Петровне, чтобы та его подождала (урок химии у нее заканчивался раньше, чем у мужа), Сашка стремглав неслась по коридору в главный корпус, чтобы (упаси бог!) Лариса Петровна не ушла раньше без мужа… А в сокровенных мечтах девушка видела избранника сердца – Стасика из девятого «А» класса – в костюме Кирилл Сергеича и в его же галстуке.

Надо сказать, что ученица Брусникина не была избалована вниманием мальчиков. Сама об этом знала и особо не парилась по этому поводу. Ее бабушка всякий раз повторяла:

– Наша Шурка – поздний цветок. Весь род Брусникиных таков… Дал бы Бог дождаться, когда расцветет.

Александру можно было бы назвать «серой мышкой», если бы не длинная, толстая коса. За эту самую косу ее вплоть до седьмого класса дергали все кому не лень. Особенно досаждал Стасик из девятого «А» (тогда он был в восьмом). Она даже одно время намеревалась обрезать косы. Но бабушка стояла на страже:

– И не вздумай даже! Особой красотой не вышла, так хоть на косу кто обратит внимание!

Но уже к восьмому классу все повзрослели, дергать девчонок за косы стало несолидно – Сашка лишилась и этого «внимания».

Зашла Александра в музыкальный класс с твердо принятым решением рассказать обо всем Кирилл Сергеичу, и будь что будет. Разговор получился путаным. Поначалу учитель не мог понять, что от него хочет его ученица. Потом подумал, что девочка заболела. Даже попытался потрогать рукой ее лоб, но она в испуге шарахнулась в сторону, бормоча что-то бессвязное. Ничего из ее невнятного лепета нельзя было разобрать. В конце концов Кирилл Сергеевич, привычно взглянув на часы, хлопнул ладонью по столу и довольно строгим голосом прикрикнул:

– Успокойся, Брусникина, и скажи внятно, что ты хочешь? Пока что я услышал имя девятиклассницы Опариной. И про блинчики… Она – твоя подруга и вы поссорились? Ты хочешь, чтобы я вас помирил? Но при чем тогда блинчики?

Саша, закусив губу, взяла себя в руки. Потом неестественно спокойным тоном, делая паузы после каждого слова, выговорила:

– Опарина придумала, что я с вами целовалась! Помните, она открыла дверь класса, а вы показывали мне, как держать смычок?

Кирилл Сергеевич, хоть и сбитый с толку от неожиданности, легко воскликнул:

– Да и пусть себе думает что хочет! Она может еще что…

Учитель вдруг споткнулся на полуслове и озабоченно посмотрел на ученицу:

– Погоди-ка, она что, грозится всем рассказать о своих домыслах?!

– Да. Потребовала, чтобы я отдавала ей свои завтраки. За это она пока будет молчать. А еще раньше взяла у меня сочинение по литературе, которое было задано на лето. Говорит, что свободная тема для девятого класса тоже подойдет. Теперь мне срочно надо писать новое, иначе будет два одинаковых.

Брусникина замолчала. После того как она высказалась, ей стало легче, но увидев растерянность на лице учителя, опять обеспокоилась:

– Кирилл Сергеевич, Опарина может и блины съесть, и говорить все, что захочет! – Потом, помолчав, добавила: – Она каждый раз ошивается под дверью музыкалки!

Учитель попытался рассмеяться – смех не получился. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, спросил:

– Так ты, Брусникина, сегодня голодная? Возьми, у меня здесь булочка осталась. Ты теперь, получается, моя боевая подруга!

Сашка зарделась от удовольствия и непроизвольно потянулась было за булочкой, но в смущении остановилась, чуть слышно прошептав:

– Да я не хочу есть… Спасибо.

Кирилл Сергеевич стал укладывать в портфель бумаги, сказав, что сегодня занятий не будет, но дома пусть Александра упражняется – концерт не за горами, скоро выступать. Он надеется, что ученица его не подведет – аккомпанировать ей на пианино он будет сам. А с Опариной он поговорит, все будет в порядке.

Домой Александра шла успокоенная – очередные занятия по музыке в конце следующей недели, глядишь, к тому времени Кирилл Сергеевич все уладит. Правильно все-таки Саша сделала, что рассказала обо всем учителю! Он такой представительный, умный! Уж наверное, сможет втолковать этой заразе, насколько глупы ее измышления! Похвалив себя, Сашка подходила к дому и вовсе в хорошем настроении. Вот только желудок сводило от голода.

Бабушка, подвигая внучке тарелку с едой, ворчала:

– Что-то ты, девка, похудела. Как тростинка стала, скоро коса будет толще тебя. Аппетит вроде хороший – вон как на еду набрасываешься…

На следующей неделе Брусникина заболела. Поначалу думали – ангина, но оказалась, обычная простуда, и бабушка травяными отварами поставила Шурку на ноги за два дня. После болезни Сашка с опаской шла в школу: вдруг шантажистка успела все разболтать?! Поэтому на перемене девушка, не ожидая ультимативного требования, сама подошла к Милке и сунула ей сверток с блинами. Девица Опарина повела себя совершенно непонятно. Во-первых, она покраснела, чем вызвала полнейшее изумление у Сашки, а затем зло бросила:

– Сама ешь свои блины!

Потом, видя недоумение на лице Александры, добавила:

– Балда ты, Клюква, я прикалывалась! – и шмыгнула в дверной проем на улицу.

Брусникина сначала оторопела, потом ее лицо осветилось улыбкой: «Кирилл Сергеич все уладил» – мелькнуло в голове, и она направилась к подругам-одноклассницам. Попала в тему: девушки горячо обсуждали Милку Опарину.

– Девочки, я сама видела, как Опара покупала в магазине бутылку вина! А продавщица тетя Зина потребовала с нее паспорт! – оживленно рассказывала Света, которая жила недалеко от Милки. Оля, Сашкина подруга, добавила:

– А я видела, как она нашему дяде Косте давала какую-то бутылку. И вообще, у Милки какие-то дела с нашим сторожем.

Подошедшая Брусникина, пребывая в хорошем настроении, милостиво изрекла:

– Да пусть она покупает что хочет! Поговорим лучше о нашем выступлении. Оля, я видела программу вечера – твой номер перед моим!

Внимание учениц легко переключилось на грядущий концерт, и они увлеченно стали его обсуждать.

* * *

Настроение у Людмилы Опариной было скверное. Ее замысел потерпел, мягко говоря, неудачу. Хотя поначалу ей казалось: он сработает безотказно. А провалился он только потому, что девица вдруг почувствовала себя неловко: одно дело – отнять блины у этой курицы Брусникиной, и совсем другое – уважаемый всеми учитель… Да, он позвал ее в класс, пригласил сесть, сказав, что у них будет серьезный разговор… Милка не стала ждать, а сразу почти в панике воскликнула:

– Да прикалывалась я! А эта Клюква приняла всерьез! – Помолчав, уже спокойней добавила: – Извините!

Развернулась и пошла к выходу. По пути не удержалась, подошла к пианино и по-хулигански, что есть силы ударила по клавишам, вложив в удар всю горечь и досаду. Громыхающий звук покатился в дальний конец коридора. Милка вышла за дверь и тщательно прикрыла ее за собой, как припечатала.

Кирилл Сергеевич все это время что-то говорил, но она не слушала. Горько было Милке расставаться с мечтой. Конечно, сцену объятий и поцелуев в классе Опарина придумала. Да, это гнусно, она знает, но сделала это лишь затем, чтобы преподаватель вызвал ее для беседы! А дальше, по ее задумке, должно было как-то так получиться, что она заиграет… А учитель музыки, покоренный ее исполнением, воскликнет:

– Опарина, что же ты до сих пор скрывала свой талант? Немедленно приходи в музыкальную школу, начнем заниматься!

В этом месте Мила, скромно потупив глаза, ответит:

– У родителей нет денег платить за уроки…

Но Кирилл Сергеич под впечатлением волшебных звуков, издаваемых Опариной на инструменте, великодушно бросит:

– Особо одаренных учеников школа будет учить бесплатно!

Ничего этого не произошло. Но и сдаваться Милка не намерена. Дядя Костя давно пускает ее вечерами в музыкалку – поиграть на пианино. Сегодня она подарила сторожу бутылку вина, которую купила для отчима. Отчиму она сказала, что якобы бутылка по дороге разбилась. Конечно, тот «козел» не поверил, все ходил, сокрушался:

– Я-то думаю, что это деваха вдруг такая добрая – «давайте деньги, я принесу, все равно иду в магазин». Принесла, называется! Спрятала где-то для своих дружков! Больше, прохвостка, ты меня не обманешь!

А Милке больше бутылки и не надо! Она уже выучила почти половину этого вальса путем подбора на слух. Брусникина его уже год пиликает на скрипке… Под дверью музыкалки Опарина всегда слышит, как «Кирюша» аккомпанирует этот вальс на пианино. Здорово у него получается! Милка еще так не может. Особенно в одном месте она сбивается, и именно там, где самые красивые звуки… Эх, поучиться бы ей хоть немного нотной грамоте! Сегодня дядя Костя ей сказал: «Играй, сколько хочешь – мне не жалко. Звукоизоляцию здесь строители хорошую поставили – с улицы ничего не слышно. Только никого с собой не приводи!»

Вспомнив, что она сегодня вечером будет играть, Милка повеселела. Перед глазами возникла сказочная картина: большая сцена, конферансье объявляет: «Заслуженная пианистка, лауреат международных конкурсов – Люси Оперина!» Придумала себе такое имя Людмила. Всего пару буковок поменять, и какая красота! Даже что-то от оперы есть!

Уже подходя к дому, девушка достала из сумки грушу (утром подобрала у соседей под деревом) и съела с кусочком хлеба, затерявшимся между учебниками.

* * *

Концерт, посвященный ветеранам войны и труда, полной радости Александре Брусникиной не принес. Она вообще подумывала отказаться от участия в нем, потому что Кирилл Сергеевич повредил кисть правой руки и в ближайшее время играть не мог. Без сопровождения на пианино Брусникина своей игры не представляла. После длительных уговоров учитель вынужден был прикрикнуть на ученицу, справедливо отметив, что выступление Александры – это игра на скрипке, а аккомпанемента может и не быть.

И Саша стала готовиться к первому концерту. Родные знали, что Шурка будет выступать – играть на скрипке, но что именно – Саша держала в тайне. И вот наконец торжественный вечер наступил.

Все было так, как она представляла: и переполненный зал, и сидящая у стенки, где не было сквозняков, бабушка, и рядом с нею – мама с папой. Ведущая вечера библиотекарша Катя объявила, что следующий номер посвящается ветерану труда Полине Андреевне Брусникиной! Сашка вышла на сцену, звенящим и прерывающимся от волнения голосом громко произнесла:

– Румынский композитор Иосиф Иванович – вальс «Дунайские волны», написанный в 1880 году…

Она со скрипкой стояла в центре сцены перед пюпитром с нотами, хотя могла играть и без них – знала все наизусть. Ждала тишины. Где-то еще послышалось: «Да это же Брусникиных девчонка, Полькина внучка». Потом все затихло, и девушка заиграла. Ах, как же ей не хватало аккомпанемента! Надо же такому случиться – Кирилл Сергеевич даже на вечер пришел с забинтованной рукой!

Вступление у Александры прошло гладко. Она подходила к тому месту, где в ее игре была синкопа, после чего на пианино громко звучали аккорды, потом они делались тише, и лилась основная мелодия скрипки. Александра боялась этого места. Нет, ноты она помнила. Но тихие, еле слышные аккорды на пианино акцентировали звучание скрипки. В мелодии достигалась именно та гармония, которую мог дать этот инструмент. Короче, без пианино Сашкина игра теряла половину очков. Особенно вот это место… Смычком его никак не акцентировать. Кирилл Сергеевич здесь еле дотрагивался до клавиш, и вместе со звуками скрипки лилась завораживающая мелодия. Вот как сейчас! Из-за кулис, где стояло пианино, послышались тихие аккорды. Александра внутренне встрепенулась, еще не веря, что это для нее. Потом стала подлаживать свою игру под звуки пианино. Иногда ошибалась, или же ошибался пианист, потом сыгрались… И зазвучал вальс, и волны в Дунае вздымались, потом падали…

Когда закончилась игра, в зале какое-то время стояла тишина. А потом трескучим громом разразились аплодисменты. Сашка от волнения боялась расплакаться, однако это не помешало ей подумать с благодарностью о Кирилл Сергеиче. Несмотря на покалеченную руку, он все-таки ей аккомпанировал! Надо, чтобы и он вышел на поклон, эти аплодисменты для него тоже! Девушка бросила взгляд в сторону пианино, но никого не увидела: инструмент был зашторен кулисой…