Текст книги "Бусый Волк: Книга 1. Кузница ветров. Книга 2. Берестяная книга"

Последнее письмо

В это самое время чернокожий Ульгеш сидел в неполном десятке вёрст от Бусого, в общинном доме Зайцев, в отгороженном уголке, что несколько месяцев прослужил жилищем им с наставником Аканумой. Сидел при светце – так называлось устройство для лучины, коим здесь пользовались вместо добрых масляных ламп, – а кругом, занимая всё ложе почившего старца и половину его собственного, лежали книги. Книги деяний императоров Мавуно, древних и не очень, вроде Кешо, «Описания стран и земель» Салегрина Достопочтенного, почитаемые многими как непревзойдённые, а с ними рядом – «Дополнения» и «Удивительные странствия» Эвриха из Феда, столь же многими ценимые даже больше классических «Описаний». Другие тома несли изображения знаков звёздного неба, их страницы пестрели пометками, сделанными рукой Аканумы.

Дедушкины пальцы всегда были в чернилах. Потом их обагрила кровь. И уже никогда больше они привычным движением не поднимут перо. Не раздастся ворчливый голос, бранящий ленивого внука за то, что перо опять плохо очинено и брызгает, марая листы.

Тихо шипели угольки, падая в длинное корытце с водой. Ульгеш всхлипывал, размазывал по щекам слёзы и понимал, что его немужественные всхлипы сквозь меховой коврик, отгородивший угол, отлично слышат венны. Он пытался справиться с собой, но не мог.

Хорошо же знал его дедушка… Он предвидел, что Ульгеш сразу перероет все книги и за обложкой Эврихова «Похвального слова Кимноту» отыщет это письмо.

Мальчик с первого раза запомнил его наизусть, но продолжал перечитывать, и учитель Аканума незримо держал его за руку, наставляя в пути.

«Мой маленький Ульгеш! Если ты нашёл это послание, значит я не ошибся в расчётах и моя линия судьбы уже пресеклась. Не грусти, ибо я не жалею о том, как распорядился временем, милосердно отпущенным Свыше.

Дитя сердца моего, я пытался растить тебя гордым и добрым. Достойным отца, которого злоба людская не позволила тебе узнать. И в этом я, кажется, преуспел. Остальное – приложится.

Мой малыш, наши судьбы переплетены так тесно, как не всегда бывает даже у кровной родни. Хвала Мбо Мбелек Неизъяснимому, если моя судьба без остатка растворилась в твоей, а не наоборот, как приходится опасаться.

Я тщательно выверил орбиты светил и трижды произвёл вычисления, каждый раз с иной отправной точки, дабы исключить возможность ошибки.

Дитя моё, возможно, это и к лучшему, что ты не слишком прилежно постигал мудрость звездословия, которой я силился наполнить твой разум. Ты умён и, обладая должными знаниями, вполне мог сделать выводы, к которым пришёл и я.

Увы, всё указывает на то, что скоро наши жизненные пути омрачит тень зла, затаившегося под личиной. Сравняется время Переполненной Чаши, и из тени выйдет только кто-то один. Больше всего я боюсь, что твои смелость и честь не позволят мне в одиночку встретить её. Если это произойдёт, мне трудно будет тебя оградить. Но раз уж ты читаешь это письмо, значит мои стариковские страхи были напрасны. Всё закончилось хорошо.

Мой родной, ты, наверное, ждёшь, что сейчас тебе наконец будет открыто имя отца. Нет, Ульгеш. Это знание слишком опасно, и я не дерзаю тебе его вручить. Скажу иначе: тебе известно достаточно, чтобы сразу узнать отца, когда вы с ним встретитесь. Да, дитя моё, именно „когда“, а не „если“. Звёзды говорят мне, что при должном упорстве это обязательно произойдёт, а я знаю твоё упорство и то, что звёзды не ошибаются.

И ещё так скажу тебе: держись друга, которого успел здесь обрести. Ты, может быть, пока и не знаешь, что вы с ним друзья, но я видел вас вместе, и моя совесть очистилась: в этом чужом краю ты не будешь один.

Да хранит тебя Мбо Мбелек Неизъяснимый, моё дорогое дитя…»

Предупреждение

Скоро было замечено, что девичьи посиделки за прялками определённо пошли Осоке на пользу. На другое утро она заплела косу и взялась мести избу. Потом отобрала у «государыни свекровушки» корзину с бельём, развесила во дворе сохнуть. Подозвала Колоярова брата-подростка, велела снять суконную свиту, зашила порванный на локте рукав. Взяла деревянную мису и ложку, замесила тесто, нажарила вкусных оладий на всю семью…

Ещё через несколько дней вместе с Бусым сходила на буевище поклониться могиле, принявшей прах Колояра и Срезня. И наконец, честь честью поблагодарив за добро, ушла с матерью домой, в родную деревню. Белки всей толпой провожали её.

– Ты бы погостил, братик названый, – попросила она Бусого. – Батюшка твой поправляется, а мне…

Бусый увидел, как дрогнули у неё губы, и сразу побежал к матери за позволением, и мама, конечно, позволила ему задержаться.

Ну то есть у Зайцев в деревне не одна Осока жила. Была здесь лихая Берёзка, которая сразу взялась шпынять Бусого на каждом шагу, и он знай гадал про себя, на что бы ей это было надо. И слепой дядька Лось, ощупью отличавший крашеный ивовый прут от некрашеного. И чернокожий Ульгеш, что вечно торчал под навесом у Лося.

– Ты, парень, молодец, при Осоке ходишь вправду как брат, – сказал однажды Бусому Лось. – Только пора уже тебе её оставлять.

Свались на Бусого берестяная крыша, она и то не так сильно ударила бы его. Он почувствовал, как малиновый жар напитал уши и приготовился растечься на всё лицо, и покосился на Ульгеша: слышал ли, вздумает ли насмехаться?

Ульгеш сидел в сторонке. Поставив перед собой новенький туес, он сосредоточенно срисовывал плетёный узор.

– Спасибо за вразумление, дядька Лось, – выговорил Бусый. – Так мне и надобно сделать.

От Лося не укрылось напряжение в его голосе, а может, и то, как мальчишке бросилась в лицо кровь. Он погладил опрятно изогнутую ручку корзинки, проверяя, всё ли в порядке.

– Осоке с тобой легче и вспоминать Колояра, и забывать о нём временами, – сказал он Бусому. – Ты её на руках несёшь, словно ту цаплю подбитую… Помнишь, как ты её выпускал? Помнишь, как крыльями получил за то, что рук вовремя не разжал?..

– Помню, дяденька Лось, – ответил Бусый смиренно, но горькая обида не проходила.

«То ж птица глупая!.. А Осока, она… она же – Осока!»

Но сколько он ни силился потом истребить в памяти показавшиеся злыми слова – так и не совладал.

Трах!

Две крепкие дубовые палки с громким треском сшиблись в воздухе. Бусый и его противник, гибкий и стремительный чернокожий парнишка, почти одинаково покачнулись, но всё-таки удержались на своих чурбаках. Мальчишки, ждавшие очереди занять их места, лишь разочарованно вздохнули. Опять никому не удастся заменить оступившегося поединщика! Бой Бусого с юным мономатанцем затягивался, тот и другой раз за разом умудрялись сберегать равновесие, хотя сражались честно, били своими дубинами размашисто и сильно. Остальные игроки уже плясали от нетерпения, но места на чурбаках всё не освобождались.

Трррра-ах!

С ближней берёзы снялась ворона и полетела прочь, негодующе каркая. А по голове бы кому, тут и голова прочь!

Такими ударами сносят друг дружку с чурбаков начисто, супротивника роняют и падают сами.

Бусый с Ульгешем устояли вновь. Оба.

Высокие нетолстые кряжи были утверждены на таком взаимном удалении, что, стоя на одном, дотянуться палкой до противника, влезшего на другой, было нельзя. Все удары приходились по такой же палке в руках у стоящего напротив. Поэтому игра считалась безопасной, несмотря на то что крепкие, особым образом обожжённые дубинки оружием были нешуточным, да и действовали ими мальчишки от всей души – дубасили, не осторожничая.

«Постоять на чурбачках» всякий раз сбегалось немало желающих, но черёд переходил быстро, не заскучаешь. Даже встать на колеблемый торец и удержать его под ногами было не так-то легко. Очень уж высок и шаток отменно. А если не просто стоять замерев, но ещё и попробовать размахнуться тяжеленной дубиной? А если при этом по твоей дубине шарахнет другая, не легче? Да окажется в этом ударе совсем не та сила, которую ждал? А вдруг хитрый соперник, желая тебя провести, чуть изменит направление взмаха и твой защитный удар не встретит опоры?..

В общем, только тому это просто, кто смотрит со стороны. Один удар, реже два – и оба ратоборца под общий хохот сыпятся наземь, а на освободившиеся чурбаки карабкаются уже другие.

Сегодня чаще других победителем выходил Бусый. Этому особенно никто не дивился, Бусого Зайцы знали хорошо, знали его обыкновение хмуро смотреть противнику куда-то в живот, словно там, в животе, таилось ещё не родившееся движение. Чего доброго, и вправду таилось; иные пробовали делать как он, только не у всех получалось.

Ульгеш на чурбачок забрался впервые…

Он случайно забрёл на игрище, а когда стали звать, вначале отнекивался. Наверное, срамиться не хотел. Несколько раз он ронял палку и сам падал с опрокинутого кряжа, выслушивал хохот и, кажется, поначалу собирался озлиться, но вместо этого распалился азартом, ожил и… неожиданно приноровился, почувствовал телом, как подавать туда-сюда ненадёжный насест, творя летучее равновесие. И одного за другим стал скидывать наземь Зайчат.

Пока не подвернулся мономатанской косе да веннский камешек.

Против Ульгеша на чурбак встал Бусый.

Скоро Зайчата от нечего делать принялись считать удары. Благо поединщики бились не просто честно, не пытаясь лишь выстаивать, оказывая пустой вид, что бьются. Они сражались отчаянно, без видимой осторожности, яро вкладывались в удары, их ни в чём нельзя было упрекнуть.

Вот Бусый, размахнувшись одновременно с Ульгешем, сделал вид, что пускает всю силу в удар, но в последний миг двинул запястьями. Ульгеш ожидал столкновения и начал проваливаться вперёд. Но не провалился. Его палка полетела за палкой Бусого, являя едва ли не собственную волю, и всё-таки сшиблась с ней – хлёстко и звонко. Так, что теперь уже Бусому вроде бы неминуемо предстояло лететь с чурбака. Нет, тоже не слетел, правда, выгнулся неловко назад, вытянув далеко вперёд руки с тяжёлой дубиной… В которую Ульгеш тут же и нацелил новый удар, короткий и резкий. Нацелил, да не попал…

Остальные мальчишки, несмотря на то что им порядком надоело-таки ждать, не могли удержаться от восхищённого вздоха.

В это время раздался звонкий девчоночий крик:

– Лакомка щенков вывела!

Щенок

Бусый вмиг забыл про игру и про их с Ульгешем соперничество. Тут же бросил дубинку, соскочил так, что чурбак покатился прочь, и со всех ног помчался в деревню.

Общая любимица Лакомка, добродушная и ласковая красавица-сука, родила поздним вечером того дня, когда погиб сперва Срезень, а за ним и Летун. Родила, как рожала всю жизнь, – на руки своему хозяину, Серому Псу.

Лакомка была дочерью Срезня.

И мамкой Летуна.

Храня малышей, Серый Пёс ни словом никому о них не обмолвился, и в деревне смиряли негожее любопытство, хотя писк из-под клети слышали все. Вот выведет Лакомка достаточно окрепших детей, вот надумает показывать их людям – тогда и будем смотреть!

Щенята Лакомки всегда бывали привязчивыми и смышлёными, в правильных руках из них вырастали настоящие волкодавы, своим хозяевам могучие заступники и друзья.

Бусый очень ждал, не родится ли в нынешнем помёте новый Летун. Он не сомневался, что сразу узнает его. По щетинкам на мордочке, чёрным с одной стороны и белым – с другой. По узкой белой проточине, бегущей на лоб…

Он так и не решился заговорить с дедушкой Псом, просто верил – старик ему не откажет.

Имя своё Лакомка получила оттого, что с удовольствием ела яблоки, которыми её угощала озорная ребятня. А когда ходила с Зайчатами в лес – объедала сладкую малину прямо с кустов. И само собой, никто лучше её не выучился заглядывать в глаза хозяйке, вышедшей из дому со свежими пирожками.

Бусый заскочил в дом, прихватил для суки гостинец: ломоть вяленой икры. И угощение, и забава.

…Подбежавшие к Лакомке дети обступили щенков, Зайчата гладили их, бережно брали на руки, с видом знатоков обсуждали, какой из кого получится толк. Толстые, выхоленные щенки потешно ковыляли, доверчиво тянулись к рукам, но от мамки на всякий случай далеко не отходили. Лакомка улыбалась, принимая заслуженные похвалы. Выводок у неё был далеко не первый, и она знала: ни люди, ни их детёныши вреда её детям не причинят.

А Бусый, сидя на корточках, ничего кругом уже не замечал. Он смотрел только на светлошёрстного кобелька – может, чуть поменьше других, шустрого, непоседливого, подвижного. Внешне в нём ничего не было от Летуна, даже ресницы и те белые на тёмной обводке глаз. Но что-то заставило Бусого прикипеть к нему взглядом, а потом зажмуриться и тихо позвать:

– Летун…

Он открыл глаза и увидел, что щенок идёт к нему, смешно косолапя.

Бусый вздохнул и со странным чувством, в котором радость смешивалась с непонятной тревогой, подался навстречу, осторожно протянул к малышу руки. Успел увидеть, как они вместе мчатся по лесу, как плавают в обмелевшем летнем Крупце, как топают домой с охоты под осенним дождём…

Лакомка вскинулась, в один миг оказавшись между ними, и жутко зарычала Бусому прямо в лицо.

– Эй! – прикрикнул строгий хозяин.

Мальчишка невольно шарахнулся и неловко сел наземь, ушибив подвёрнутую ладонь. Сердце трепыхнулось и застыло в груди.

– Лакомка… – одними губами выговорил он. – Лакомка… ты что? Это же я…

От звука голоса словно бы рассеялся морок. Сука тоненько взвизгнула, завиляла не то что хвостом – всем задом, что было сил извиняясь перед давним знакомцем Бельчонком. Дескать, сама не пойму, что меня толкнуло на этакое непотребство. Она ластилась к мальчишке, заглядывала в глаза, норовила лизнуть, всовывала морду ему под руку. «Ну погладь, ну покажи, что простил…»

Бусый, конечно, простил. Погладил, потрепал по ушам, хотя руки продолжали трястись. Сразу и полностью, лишь только пришёл в себя. Вытащил из-за пазухи угощение. Лакомка очень осторожно взяла пахучий ломоть… Бусому только бросилось в глаза, что её голова куда как побольше, чем у него. И когда она чавкала, довольная, в пасти казали себя страшенные зубы. «А что было бы, если…»

Да ладно, с Лакомкой никакого «если» не будет. Ну рявкнула. Так и человек на пустом месте рявкнуть может, не обрадуешься. А тут – сука со щенками!

Бусый снова опустился на корточки.

– Летун…

Лакомка с рёвом сшибла его с ног.

И отпрыгнула.

И снова принялась извиняться, только теперь Бусый рассмотрел, как она загораживала собою щенка.

От него загораживала…

Серый Пёс посмотрел на мальчика и молча, медленно покачал головой.

Один

Бусый выбежал из деревни Зайцев и кинулся дальше, сквозь берёзовую рощу, росшую на берегу Крупца. Он слышал недоумённые крики Зайчат, голоса взрослых, но не остановился.

Он сам понимал, что поступает скверно, не по-мужски. «Ну да, я сопливый мальчишка. И пусть…»

Даже с Осокой, в доме которой гостил, не попрощался.

«Прав дядька Лось, от Осоки я тоже когда-нибудь получу. Крылом по носу…»

Добрая Лакомка не просто так отогнала его от щенка, она что-то почувствовала. Теперь на ум лезли разные мелочи и намёки – слово тут, слово там, чей-то взгляд, обрывок то ли воспоминания, то ли сна… Всё вместе складывалось в петлю, готовую захлестнуться на шее.

У Бусого были мать и отец, за него стояли горой отважные Белки, его называли сыном вещие виллы… И всё равно он был на этом свете сиротой. Для всех чужаком.

Он думал, у него здесь семья, но оказалось, семья жила сама по себе, а он стоял в стороне. Тщился примерять на себя Беличью шкуру, но, как он ни старайся, настоящим Бельчонком ему не стать никогда. Лакомка, не умевшая притворяться, просто самой первой это ему показала.

Бусый умом понимал, что рассуждает очень несправедливо, что мать и отец от горя бы поседели, вздумай он вывалить им это в глаза. Он пожалеет их, он никогда им ни полслова не скажет, но… как же больно-то, как больно!..

Задыхаясь от бега и слёз, Бусый мчался по лесу, не разбирая дороги, всё равно куда, лишь бы подальше. Измучится бегом, глядишь и отступят чёрные мысли… Только вот измучиться всё не получалось, слишком крепок был Бусый, вынослив и легконог. «И это тоже во мне… не по-Беличьи…» Березняк кончился, справа и слева воткнулись в самое небо кронами сосны. Здесь Бусый остановился и постоял, прислушался к себе с жалостью и отвращением, махнул рукой на всё сразу и снова направился неведомо куда, только уже не побежал, а поплёлся. Потом лёг на маленькой, уже подсохшей поляне и подумал о том, как славно было бы прямо здесь помереть.

Лежать было холодно, душевную муку сменили безразличие и сонливость.

Вновь поднявшись на ноги, мальчишка равнодушно побрёл, зная: куда бы ни занесли его ноги, под вечер небось к дому-то вынесут. Не пугать же родню, не заставлять разыскивать его, дурака.

«Родню…» И кривая усмешка проползла по его губам.

Бусый вскинул голову, заслышав шорох над собой. Краснохвостая белочка собиралась спускаться по сосновому стволу, но что-то её остановило на полпути. Она уставилась на Бусого двумя любопытными бусинками, как будто ожидая чего-то.

Плох тот Бельчонок, у которого не отыщется с собой угощения для родни… Бусый пошарил в поясном кошеле, вытащил три орешка.

И протянул их зверьку на раскрытой ладони, заранее зная, что сейчас должно было произойти… Испуганное, а то и гневное цоканье… мгновенный взлёт к безопасной вершине…

Нет, белочка доверчиво пробежала сверху вниз по стволу, даже коснулась его руки коготками. Но орехов не тронула, махнула хвостом, исчезла.

Бусый выпрямился, уронив наземь орехи.

Он был чужим для них. Чужим в роду Белок.

«Я, может, и венном зря себя называю…»

Бусый сел на корточки и остался сидеть. Что с того, что он был приёмышем. У Белок хватало приёмышей, но лесные белки относились к ним точно так же, как к кровной родне.

«А я? Я чем хуже? Почему я один?..»

Знать бы, что он кому сделал, за какие грехи с ним так обошлась Хозяйка Судеб. Но – обошлась, и дальнейшая жизнь перестала существовать. Бусый слышал, что есть на свете сироты, люди, у которых совсем никого нет, и что эти люди так и живут – одни, умудряясь как-то с горя не помереть.

«Я так жить не смогу. Я не хочу…»

Один…

«И огонь очажный в доме – не мой. И меньшие, кого в люльках качал, – не сестрички мне и не братики…»

Чьи-то шаги вторглись в его бессвязные мысли, шаги были знакомые, Бусый не стал оборачиваться. Вот рука осторожно коснулась плеча. Бусый устало поднял глаза.

Рядом стоял Ульгеш. Вот ведь – и леса толком не знает, и что ему, спрашивается, до зарёванного Бусого, пытавшегося убежать от себя? А догнал, и торчит напротив, чёрная рожа, и смотрит огненно-жёлтыми глазищами, словно кто его об этом просил…

– Надо что? – спросил Бусый неласково.

Мономатанец сел под тем же деревом, касаясь его плеча своим, и ничего не ответил.

Встреча

На Крупце заканчивался ледоход, с верховий плыли редкие льдины. Осока с Бусым и Ульгешем не торопясь шли берёзовой рощей, что тянулась вдоль берега Крупца сразу от деревни Зайцев. Солнце ощутимо пригревало, по северным склонам холмов ещё лежал снег, но на подсохших буграх лезла из земли отважная зелень. Осока смотрела по сторонам, хотела увидеть первый подснежник.

Сегодня втроём они ещё раз побывали на буевище. Ульгеш принёс деду свечку, которую сам справил из белёного и красного воска. Хитрая была свечка, кручёная и о двух фитильках.

– На что так? – спросил Бусый.

– Дедушка Аканума был жрецом Мбо Мбелек. Там, дома, – не очень понятно ответил Ульгеш.

Бусый не стал особо вникать и расспрашивать, отложил на потом.

Льдины плыли мимо, унося с собой чьи-то расплывшиеся следы, трепетал на ветру маленький двойной огонёк… Ульгеш заслонил свечку куском коры, чтобы не гасла. Он сказал:

– Я плохо учился у дедушки… А теперь по ночам и звёзд почти не видать…

Бусый давно заметил, что на реку можно смотреть хоть с утра до вечера – не надоест. Так же как и следить за огнём. И движущаяся вода, и пляшущие языки пламени – живые, и жизнь эту можно постигать без конца. Колояр, помнится, рассказывал, как Соболь учил его собирать воедино ум и внутреннюю силу, всего лишь наблюдая за течением реки или за пламенем. И не просто собирать, но и множить достигнутое единение, питая его от пламени и воды. Соболь говорил, это умение может сделать воина непобедимым. Бусый ещё попросил Колояра научить и его. Тот смутился и пообещал научить, только чуть попозже, ему, мол, самому эта наука пока ещё не очень даётся, вот немного освоится, тогда уж и Бусого станет учить…

Как недавно всё это было.

Осока тоже наблюдала за льдинами. И тоже наверняка думала о Колояре. Может, и ей он что-то пообещал, чего никогда уже не сможет исполнить?

Втроём они обошли мокрый, с надувшимися почками ракитник и увидели на том берегу Крупца большого медведя, вышедшего к воде.

Медведь пристально смотрел на них жёлтыми глазами, а на спине у него распластался неподвижный, искалеченный человек.

Бусый сам не помнил, как шагнул вперёд, загораживая Осоку. Ульгеш от неожиданности что-то воскликнул на своём языке. А Осока…

– Колояр!..

Смахнув мальчишек с дороги и дико крича, она ринулась по речному откосу и с разбега сиганула в стылую воду. Вынырнула и, расталкивая плывущие льдины, напролом, бешеными саженками поплыла на другой берег. Прямо к тому месту, где стоял медведь со своей страшной ношей.

– Колояр!..

Ошалевшие было Бельчонок и Кот рванули вдогонку. Да где им! К тому времени, когда мальчишки переплыли Крупец и выскочили на берег, Осока уже снимала с медвежьей спины несчастного парня. Бусому бросилось в глаза, что тот вправду напоминал Колояра. И статью, и лицом, и русым золотом волнистых волос…

На медведя сумасшедшая девка не обращала никакого внимания, подавно не боялась его, а и что тут бояться, ведь он даже помог стянуть с себя парня, лёг на снег… Вроде бы вздохнул с большим облегчением…

Ни мальчишки, ни Осока – никто не уследил, куда потом подевался чудесный медведь. То ли растворился в чащобе, то ли растаял, как утренний туман над рекой…

Человек же остался. Он лежал на медвежьем одеяле, разостланном прямо в снегу. Одеяло было огромно. Хватило и под голову подвернуть, и сверху закутать… Вот только глаз парень не открывал, а дышал ли?.. И Осока металась, не зная, за какое дело схватиться в первую голову. Зажигать костёр или на подмогу людей звать? Одежду свою рвать на полоски, чтобы ему раны перевязать?..

Зато Бусый сразу сообразил, что ему делать. Всякий жизненный случай даётся нам ради науки, тот не воин и не мужчина, кто не умеет учиться. Бусый свою науку усвоил накрепко. И сейчас, когда рядом не было Соболя, мальчишка вмиг понял, что человек уходит. Уходит безвозвратно, вовсе не собираясь возвращаться. И остановить его обычными лекарскими средствами никак не удастся. Можно лишь попытаться позвать: вдруг услышит…

«Так-то так, но Осока для меня вроде родной, вот она и услышала. А этот, кто я ему? И нашли-то мы его на левом берегу… Да как нашли…»

Бусый уже привычно зажмурился, стиснул кулаки, собирая всё, что было у него внутри…

Он сразу понял, что не совладает. Его зовущий голос был тонок и слаб. Он ничего не значил для уходившего человека.

«Один, без Соболя… Никто мне не поможет…»

Помощь пришла неожиданно и такая, какой он вовсе не чаял. Рядом с его дрогнувшим голосом неведомо откуда возникли другие. Они переливались лунным светом, снегом и серебром, блеском зеленоватых глаз, прохладой меха, жарким дыханием.

Весной волкам не время и недосуг выть, но они выли.

Матёрый оглянулся на бегу и вознёс к небесам призывную песнь, и ему коротко отозвалась волчица. Переярки подхватили, пустили лететь по ветру свои голоса. Маленький волчонок взлетел по ним, прыгая с одного на другой, и настиг, и повис на ноге, стаскивая человеческую душу обратно в дневной мир.

На волчий вой, как на крик рожка, со всех ног побежали Белки и Зайцы, смекнувшие: всё не просто так, в лесу что-то случилось. Кому-то помощь нужна.

…Отпущенный Предком, он вновь отправился было к ушедшей много лет назад маме. Но на полдороге в него вцепился клещом, повис невесть отколь наскочивший незнакомый малец. Вцепился и нипочём не отпускал, давился злыми отчаянными слезами и слушать не слушал никаких слов.

Человек досадовал на задержку, но не отшвырнуть же, в самом деле, от себя дитё неразумное! А взъерошенный, похожий на волчонка мальчишка держал намертво… Пока на речном берегу не появились люди. Человек понял, что уйти ему не позволят. Не выпустят все эти руки, ткавшие кругом него крепкую прозрачную сеть. «Мама, подожди, пожалуйста, ещё чуть-чуть! Я скоро… я не задержусь…»

Но и мама, до которой он чуть было не дотянулся, просила его не спешить. Он не мог отчётливо разобрать слов, только то, что мама радовалась приходу этих людей. «Хорошо, хорошо, не буду спешить! Не буду обижать малыша. Я ещё подожду. Скорее бы…»