Текст книги "Типы религиозной жизни"

Мать Мария (Скобцова)
Типы религиозной жизни

 
Средь хаоса – отчизны вечной почва,
Средь хляби водной – каменный оплот.
Среди пустынь – касанье длани Отчей
И солнца незакатного восход.
 

Мать Мария, «Стихи» (1937)

Мать Мария (Скобцова, 1891–1945)

От издателя

В издании впервые представлен текст статьи «Типы религиозной жизни», выверенный свящ. Сергием Гаккелем на основе не только машинописных версий этой статьи, находящихся в западноевропейских архивах матери Марии, но и на основе рукописи, обнаруженной им в Нью-Йорке[1]1
  Columbia University Libraries. Расшифровкой отдельных мест рукописи занималась Т. Емельянова.


[Закрыть]. Эта находка позволила прибавить и новое «Предисловие автора».

Мать Мария и ее «Религиозные типы»

Эта статья была одной из многих, написанных матерью Марией в тридцатые годы[2]2
  Полное собрание сочинений матери Марии в пяти томах под редакцией Т. Емельяновой готовится к выходу в издательстве «Русский Путь» (Москва).


[Закрыть]. Однако Константин Мочульский отметил ее особое значение для того времени. «Мать написала замечательную статью о христианстве синодальном, эстетическом, аскетическом и евангельском, – писал он в 1937 г., – она охвачена воинственным духом, любит борьбу. Бунтует против “духовного комфорта”, “христианского благополучия”, “обрядового благочестия”»[3]3
  К. Мочульский. Монахиня Мария Скобцова // Третий час. 1946. № 1. С. 71.


[Закрыть].

Воинственным духом веет от каждого слова матери Марии. Этим духом проникнута даже манера ее письма, в чем я недавно смог убедиться, работая над ее рукописью в нью-йоркском архиве, где она бережно хранится. Помимо предисловия, которое впервые публикуется в настоящем издании, вся статья написана стремительно, на одном дыхании, сплошным текстом, без деления на абзацы, параграфы или подразделы. Выделены только главные разделы статьи.

Параграфы введены позднее, при наборе текста старательной машинисткой. И поскольку рукописного текста у издателей не было, статья так и вышла в свет, разделенная на параграфы[4]4
  Мать Мария. Типы религиозной жизни // Вестник русского христианского движения. П.; Н.-Й.; М., 1997. № 176. С. 5–53.


[Закрыть]. В самом деле, текст в таком виде читается

легче, и при этом переиздании было решено сохранить это же деление.

Принципы христианской жизни, на которых настаивала мать Мария в 1937 г., для нее не новы и находят отзвук во всех ее трудах. Она всегда считала своим долгом бороться с ложными представлениями в области веры. «Бесчисленные подмены христианства» [5]5
  Мать Мария. Христианство: Неизданная заметка. Нью-йоркский архив.


[Закрыть] ее волновали уже с давних пор. Но именно в этом году у нее были особые причины говорить об этом.

Она подвизалась тогда в Париже на улице Лурмель, 77. Но здесь ее экзистенциальное монашество, которое она считала самой необходимой формой монашеского или, более того, христианского служения, вызывало раздражение у сестер монахинь, глубоко преданных уставному монашеству. Именно к таким людям могли бы относиться слова матери Марии о том, что у них «подлинная вера в спасительность субботничания»[6]6
  Мать Мария. Неизданная записная книжка. Нью-йоркский архив.


[Закрыть]. До такой степени все это было ей чуждо, что она даже хотела оставить общежитие. «Мать продолжает бунтовать, – отмечал Мочульский в это время. – Она говорит, что отдаст дом другим монахиням и пойдет скитаться по Франции». В этой связи он цитирует ее слова: «Мне хочется просто бродить по свету и взывать: “покайтесь, ибо приблизилось Царство небесное”» [7]7
  Мочульский. С. 71.


[Закрыть]. Этим объясняются и отчаянные слова в ее записной книжке: «Меня мучает, что даже среди самых близких чувствуется стена в основном. Благочестие, благочестие, а где же любовь, двигающая горами? Чем далее, тем более принимаю, что только она мера вещей» [8]8
  Мать Мария. Неизданная записная книжка. Авторский архив.


[Закрыть]. Здесь не могло быть выбора. «Или христианство – огонь, или его нет», – говорила она Мочульскому в том же году[9]9
  Мочульский. С. 71.


[Закрыть].

Таким образом, становится понятным, что побудило мать Марию написать эту статью, хотя следует отметить, что содержание ее выходит далеко за пределы огорчений и противоречий того года. Сразу после того, как статья была написана, она была прочитана в виде доклада. Об этом вспоминает Лев Александрович Зандер[10]10
  Л. А. Зандер // Вестник церковной жизни. 1947. № 8. С. 67.


[Закрыть]. И вполне возможно, что именно после чтения этого доклада Софья Борисовна Пиленко определила «Религиозные типы» как «очень интересный труд матери Марии… как все говорят» [11]11
  С. Б. Пиленко. Заметка в тетрадке матери Марии, которая содержит рукопись статьи «Религиозные типы». Нью-йоркский архив. Выделено мной. – С. Г.


[Закрыть]. В любом случае, нет никакого сомнения в том, что статья стала достоянием широкой общественности, – к чему и стремилась мать Мария. Этим и объясняется ее намерение включить статью в книгу, название которой нам неизвестно, но о которой мать Мария упоминает в «Предисловии». И это несмотря на то, что, по словам Зандера, «мы тогда не советовали ей эту статью печатать»: она написана «слишком остро, слишком метко и потому для многих обидно»[12]12
  Зандер. С. 67.


[Закрыть].

Но это еще не все. Мать Мария стремилась действительно достигнуть слуха людей, или хотя бы тех, кто был способен ее услышать. «Задача этой работы… найти друзей, более того – соратников и соработников».

И это не просто еще одна цель в ряду многих других, которые она перед собой ставила. Это – ее насущная нужда: «У меня потребность как-то перекликнуться с этими уединенными и затерянными единомышленниками, почувствовать просто, что они существуют» [13]13
  См. ниже предисловие м. Марии к статье «Религиозные типы» (с. 14).


[Закрыть].

Эти люди, как и она сама, не могли примириться с православием, основной функцией которого было бы лишь внешнее осуществление традиции. Ни «синодальный», ни «аскетический» или «эстетический» пути в православии не могут быть удовлетворительными, решительно настаивает она, какими бы важными они ни считались в свое время. Некоторые из них являются просто духовно опасными. В любом случае они не должны быть канонизованы, а тем более насильственно внедрены. Ибо «мы должны в свободе делать дело церковное». И, занимаясь этим делом, «мы должны четко отличать Православие от всех его украшений и одежд» [14]14
  Мать Мария. Положение эмиграции. Нью-йоркский архив (неизданная рукопись). Об отношении матери Марии к свободе см. мою статью: На страже свободы: Мать Мария и Николай Бердяев // Христианос. Рига, 2000. № 9. С. 65–81.


[Закрыть].

В то же время единственное, к чему должны стремиться люди, – это быть преданными Христу. И эта преданность должна проявляться в условиях абсолютной свободы. Кроме того, она должна быть жертвенной.

И даже если в этой преданности Христу в какой-то мере будет проявляться юродство – этого не следует опасаться. «Лучше кликушествовать и юродствовать, чем попивать чаек с просфоркой», – писала она в 1937 г. [15]15
  Мочульский. С. 71.


[Закрыть] Все это, несомненно, выходит за пределы споров и столкновений одного того года. Здесь, скорее, ответ на призвание свыше: «Пусть мы призваны к духовной нищете, к юродству, к гонениям и поношениям – мы знаем, что это единственное призвание, данное самим гонимым, поносимым, нищающим и умаляющимся Христом». Так пишет она в этой статье[16]16
  См. с. 66. Цитируется по тогда еще не изданной машинописи (авторский архив) в моей книге «Мать Мария (1891–1945)» (Париж, 1980. С. 79).


[Закрыть].

Всего более она была готова свидетельствовать о Спасителе, не заботясь о своем личном или монашеском облике в глазах других. За это свидетельство она заплатила дорогой ценой своей жертвенной жизни. Увенчано же оно было ее мученической смертью.

Прот. Сергий Гаккель

Предисловие автора

Эта работа имеет целью не только подвести итоги мыслям, наблюдениям и фактам, но и выявить ответ на многие свойственные сомнения и недоумения. Пять лет монашества в эмигрантских условиях – это очень своеобразный опыт, трудно объяснимый людям со стороны. Вероятно, многое в этом эмигрантском монашеском пути облегчено по сравнению с тем, как он протекал в так называемых нормальных условиях, за монастырскими стенами. Но многое, наоборот, гораздо труднее и сложнее. Особенно, конечно, это невыработанность этого пути, неизбежность поисков, дилетантских попыток что-то найти и осуществить. Но самое главное заключается в том, что не только там монашеский путь изменен жизнью – вся церковная обстановка стала неузнаваемой, все отблески привычного церковного быта иные[. И] церковным людям приходится искать не только нового бытового оформления своей церковности, но и самого его смысла, основных задач, выдвинутых сейчас церковью. Нам не дано простое следование чужим традициям, мы не можем только повторять – и из этого вытекает острая необходимость наблюдать, решать, взвешивать, проверять. Монашество идет сейчас ощупью. И мне, наверное, как и всем другим, нужно было напрягать внимание, делать выводы, искать в большой внутренней напряженности своего, по воле жизни, такого необычного монашеского пути.

Когда начинаешь писать, то, помимо желания изложить свои мысли, привести их в порядок, точно формулировать, – есть еще желание сообщить их кому-то. Кому? Автор никогда не может быть вне чувства читателя. Можно писать, для того чтобы популяризировать какие-то идеи перед широкой и малоосведомленной массой читателей. Можно писать, чтобы оставить свои мысли людям, работающим в той же области, можно писать, чтобы кого-то осведомить, или убедить, или опровергнуть. Задача этой работы другая. Она стремится найти друзей, более того – соратников и соработников. Людей, живущих целиком церковными интересами, немного. Людей, живущих мыслями о монашестве, еще меньше. И только единицы, думая о монашестве, подходят к нему с предпосылками нашей сложной и новой жизни. И у меня есть потребность как-то перекликнуться с этими единичными и затерянными единомышленниками, почувствовать просто, что они существуют, в пределе – встретиться с иными при посредстве этой книги и вместе, может быть, будучи разделенными пространственно, делать общее дело. А оно такое, что, раз прикоснувшись к нему, знаешь, что одной человеческой жизни мало для того, чтобы достигнуть хотя бы самых ничтожных результатов.

Типы религиозной жизни

Если мы начнем изучать историческое место, на котором мы находимся, или, вернее, те исторические типы благочестия, которые сейчас выработало наше историческое положение, то мы сможем объективно и беспристрастно увидеть разные категории лиц, неодинаково понимающих религиозное призвание человека. Каждая категория имеет свои положительные и свои отрицательные черты. Очень вероятно, что только сумма их дает правильный облик многогранной христианской жизни. С другой стороны, классифицируя типы религиозной жизни в православии, надо иметь всегда в виду, что, наряду с отчетливыми и законченными представителями того или другого типа, большинство людей представляют из себя некое смешение двух, а зачастую и большего количества типов религиозной жизни. Классифицируя и определяя, очень трудно удержаться в рамках беспристрастия и объективности, потому что в жизни каждый человек притягивается к ему свойственному пониманию христианства и отталкивается от понимания ему чуждого. Тут можно только хотеть сделать все усилия, чтобы избежать такой пристрастности.

Если, наблюдая верующих людей, вести с ними беседы, читать разнообразные книги и журналы, посвященные духовным вопросам, то сразу бросится в глаза невероятная многогранность понимания духовной жизни.

Если же попытаться свести это разнообразие к каким-то более или менее определенным группам, то мне кажется, что в данный момент эти группы таковы. В православии существует 1) синодальный тип благочестия, 2) уставщический тип, 3) эстетический, 4) аскетический и 5) евангельский. Конечно, такое подразделение до некоторой степени условно. Жизнь гораздо сложнее. Очень вероятно, что есть и другие категории, которые мне не удалось почувствовать. Но такое условное подразделение очень помогает в понимании многих явлений нашей жизни и до известной степени дает возможность разобраться в собственных симпатиях и антипатиях, в собственном духовном пути. У каждого духовного типа есть своя, подчас очень сложная история, свой собственный генезис, каждый определяется разнообразнейшими условиями своего возникновения. Человек не только по внутреннему тяготению оказывается в одной или другой группе, но как бы и предопределяется к ней той средой, из которой он вышел, воспитанием, научением, влияниями. Попробуем характеризовать каждую категорию с точки зрения ее исторического возникновения, попробуем характеризовать ее нравственные свойства, ее быт, даже ее искусство, силу ее распространения, творческие возможности, заложенные в ней, ее соответствие современным задачам церковной жизни.

1

Первым стоит у меня синодальный тип благочестия. Эмиграция нахлынула на Европу, можно сказать, еще не остыв от борьбы, в страстном кипении вражды, со страстно отстаиваемыми идеалами великой неделимой России, белой идеи и т. д. Она увезла из России не только свой нищенский скарб, не только штыки и знамена полков, но и походные церкви, натянутые на подрамники полотнища иконостасов, сосуды, облачения. И, оседая в чужих землях, она организовывала не только отделения Общевоинского союза, но и свои церкви. У многих церковь была живой потребностью их душ. У многих – каким-то неизбежным атрибутом великодержавной русской идеи, без которой трудно говорить о своем национализме, о своей верности традициям и заветам прошлого. Церковь определяла известную политическую и патриотическую благонадежность. Ее внутренний смысл как-то не задевал внимания – важно было, что в годовщины трагических смертей национальных героев или в годовщины основания славных полков в церкви можно было устраивать торжественные и суровые демонстрации своего единства, своей верности старым заветам – служить молебны и панихиды, становиться на одно колено при пении вечной памяти, объединяться вокруг старшего в чине. Зачастую тратили огромное количество изобретательности и энергии, чтобы из консервных банок соорудить семисвечник или кадило, чтобы приспособить какой-нибудь сквозной барак под церковь. Ее существование было обязательно, только мотивы этой обязательности носили зачастую не церковный, а национальный характер.

Если мы будем разбираться в том, откуда такое отношение пошло, то без труда найдем корни его в предшествующей церковной эпохе, в период ее синодального существования. Со времени Петра Великого наша Русская православная церковь стала атрибутом русской великодержавной государственности, стала ведомством среди других ведомств, попала в систему государственных установлений и впитала в себя идеи, навыки и вкусы власти. Государство оказывало ей покровительство, карало за церковные преступления и требовало проклятий за преступления государственные. Государство назначало церковных иерархов, следило за их деятельностью при помощи обер-прокурора, давало церкви административные задания, внедряло в нее свои политические чаяния и идеалы. За двести лет существования такой системы самый внутренний состав церкви видоизменился. Духовная жизнь отошла куда-то на задний план, а на поверхности было официальное, государственно признанное вероисповедание, выдававшее чиновникам удостоверение о том, что они исповедовались и причащались, – без такого удостоверения чиновник не мог почитаться благонадежным с точки зрения государства. Система вырабатывала особую религиозную психологию, особый религиозный тип людей, особый вид нравственных устоев, особое искусство, быт. Из поколения в поколение люди приучались к мысли, что церковь является необходимейшим, обязательнейшим, но все же лишь атрибутом государства. Благочестие есть некая государственная добродетель, нужная лишь в меру государственной потребности в благочестивых людях. Священник есть от государства поставленный надсмотрщик за правильностью отправления религиозной функции русского верноподданного человека, и в таком качестве он лицо хотя и почтенное, но во всяком случае не более, чем другие лица, блюдущие общественный порядок, военную мощь, финансы и т. д. В синодальный период совершенно поражающее отношение к духовенству – всякое отсутствие особого его выделения, даже скорее держание в черном теле, непускание в так называемое общество. Люди раз в год исповедовались, потому что так полагалось, венчались в церкви, крестили своих детей, отпевали покойников, отстаивали молебны в царские дни, в случаях особого благочестия служили акафисты – но церковь была сама по себе: туда шли, когда это полагалось, и вовсе не полагалось преувеличивать своей церковности – это, может быть, делали одни славянофилы, своим отношением слегка изменяя заведенный, формальный, казенный тон приличного отношения к церкви. Естественно, что синодальный тип благочестия опирался в первую очередь на кадры петербургской министерской бюрократии, что он был связан именно с бюрократией – и так по всей России распространялся через губернские бюрократические центры до представителей государственной власти на местах.

Вся система предопределяла то, что самые религиозно одаренные и горячие люди не находили в ней себе места. Они или уходили в монастыри, стремясь к полному отрыву от всякой внешней церковной деятельности, или же вообще подымали мятеж, бунтуя зачастую не только против данной церковной системы, но и против Церкви. Так растился у нас антирелигиозный фанатизм наших революционеров, столь похожий в своей первоначальной стадии на огненное горение подлинной религиозной жизни. Он втягивал в себя всех, кто жаждал внутреннего аскетического подвига, жертвы, бескорыстной любви, бескорыстного служения – всего того, что официальная государственная церковь не могла людям дать.

Надо сказать, что в этот синодальный период и монастыри также подверглись общему процессу разложения духовной жизни, на них, на их нравах и быте также чувствовалась всесильная рука государства, они становились одной из официальных ячеек общецерковного ведомства.

Так в церкви оставались главным образом лишь теплохладные, лишь умеющие мерить свой религиозный порыв, умеющие вводить запросы души в систему государственных ценностей. Вырабатывалась таким образом и система нравственных идеалов. Высшей ценностью был, пожалуй, порядок, законопослушность, известная срединность, вместе с тем довольно ярко выраженное чувство долга, уважение к старшим, снисходительная забота о младших, честность, любовь к родине, почитание власти и т. д. Никаких особых полетов не требовалось. Творчество было нивелировано слаженностью и общей направленностью государственной машины. Подвижники как-то не появлялись в губернских кафедральных соборах. Тут действовали иные люди – отцы настоятели, спокойные, деловитые соборные протоиереи, знающие прекрасно службу, старающиеся обставить ее пышно и благолепно, в соответствии с пышностью и благолепием огромного храма, прекрасные администраторы и организаторы, хозяева церковного имущества, чиновники синодального ведомства, люди почтенные, добросовестные, но не вдохновенные и не творческие.

И соборы – венец и выражение синодального архитектурного искусства – подавляли своей монументальностью, обширностью, позолотой и мрамором, огромными куполами, гулким эхом, многопудовыми Царскими вратами, богатыми ризницами, колоссальными хорами, поющими особые, итальянские, секуляризированные песнопения. Лики икон еле виднелись, окованные золотыми и серебряными ризами. Евангелие еле подымалось диаконом, так тяжел был его оклад, и диакон читал его так, что иногда нельзя было понять ни одного слова, – да в его задачу и не входило сделать свое чтение понятным, ему надо было начать на каких-то небывалых низах, а кончить так, чтобы окна дребезжали, показать всю мощь своего голоса. Все было одно к одному, все было слаженно во всех видах церковного искусства этой эпохи – все ставило своей целью явить мощь, богатство, несокрушимость Православной церкви и покровительствующего ей великого государства российского.

Какова была сила распространения такой церковной психологии? Конечно, нельзя думать, что это было единственным типом религиозного сознания, но вместе с тем несомненно, что все остальное пришлось бы выискивать и вылавливать, настолько подавляющ был этот тип. Особенно это ясно, если мы примем во внимание, что одновременно с таким пониманием церковной жизни и религиозных путей росло наше напряженное безбожие. Люди, по меткому замечанию Соловьева, веруя в то, что человек произошел от обезьяны, полагали душу свою за други своя. Выход для любви, для жертвенности, для подвига можно было найти вне церковных стен. А внутри церкви все, что было иным, тем самым находилось в оппозиции, плыло против течения, утеснялось и умалялось. Церковная психология опиралась на очень прочный быт, и быт этот в свою очередь питался ею. Традиция проникала во все – от молитвы до кухни. Из сказанного ясно, что на такой почве вряд ли можно ожидать роста творческих сил. Тут все направлено к консервированию, к охранению устоев, к повторению чувств, слов, жестов. Для творчества обязательны какие-то новые задачи – тут их не было, ни в области мысли, ни в области искусства, ни в области жизни. Блюли и охраняли крепко. Новшеств не допускали. В творческом начале не нуждались. Синодальный тип религиозной жизни, выдвигавший наряду с духовными ценностями ценности другие – государственные, бытовые, традиционные, – тем самым не только переставлял и путал иерархию ценностей, но зачастую просто подменял Христову любовь эгоистичной любовью к вещам мира сего. Трудно, даже невозможно видеть Христа, чувствовать охристовление жизни там, где открыто провозглашается принцип обмирщения церкви. Этот тип благочестия не справился с непосильной задачей воздать Божье Богу, а кесарево кесарю. За свое длительное существование он все больше и больше давал торжествовать кесарю. В нем римский император победил Христа не на аренах цирка, не в катакомбах, а в минуты своего признания Царя Небесного, в минуты начавшейся подмены христианских заповедей заповедями обмирщенной государственности. К синодальному благочестию можно прийти путем воспитания, путем привычек и традиций – но никак нельзя прийти путем вольного искания следовать по стопам Христовым.

С точки зрения исторической, уже в конце XIX века эта стройная система начала давать трещины. В церкви появился неожиданный и не очень желанный гость – русский интеллигент. Но о его роли будем говорить дальше. В начале она как-то мало внедрялась в существо церковной жизни – это было явление прицерковное, скорее.

Все изменилось решительно с момента Февральской революции, и в жизни церкви эти изменения были запечатлены Всероссийским церковным собором и восстановлением патриаршества. Но как бы ни были сильны эти изменения в историческом бытии церкви, они, конечно, не могли сразу переменить психологию людей – переиначить настроенность душ. Именно поэтому даже эмиграция унесла с собой в чужие страны память о синодальном периоде Русской церкви, ее быт, ее искусство, ее священников, ее понимание роли и значения церкви в общем патриотическом деле. У нас и сейчас, пожалуй, преобладающ синодальный тип благочестия. Это легко доказать, если мы учтем, что целая особая карловацкая группировка нашей церковной жизни живет именно этой идеологией сращенности церкви и государства, блюдет старые традиции, не хочет замечать новых условий жизни, проповедует цезарепапизм. А ведь она не втянула всех, принадлежащих к синодальной психологии. Повсюду и везде, в обширнейших кафедральных соборах и в провинциальных барачных церквах, мы можем встретить людей, исповедующих свою принадлежность к православной церкви и наряду с этим исповедующих церковь лишь как необходимый атрибут русской государственности.

Трудно иметь два мнения по вопросу о соответствии этой психологии современным задачам церковной жизни. Жизнь, во-первых, так настойчиво требует от нас творческих усилий, что никакая группировка, лишенная творческих задач, тем самым не может рассчитывать на успех. Кроме того, нет сомнений, что в плоскости исторической синодальный период кончился безвозвратно, – нет никаких оснований предполагать, что порожденная им психология надолго переживет его. В этом смысле даже неважно, как мы расцениваем такой религиозный тип; важно одно: это то, что он несомненно умирает, ему не принадлежит будущее. А будущее ставит перед церковью такие сложные, новые и ответственные задачи, что трудно сразу сказать, какому религиозному типу даст оно возможность творчески проявить и осуществить себя.