Текст книги "Черная луна Мессалины"

Я выросла, вышла замуж и ушла из нашей квартиры, но, как оказалось, ненадолго. Вернулась я обратно уже с маленькой Элькой. Бабушка, мама и дядя приняли в воспитании моей девочки самое горячее участие. Бабушка, пока была здорова, занималась развитием Элькиных творческих способностей, обучая малышку рисованию и языкам, мама уволилась с работы и стирала, убирала и готовила, а дядя Рома из зарубежных поездок привозил моей девочке самые красивые платья, какие только мог найти в фирменных магазинах европейских столиц.

Белое пальто дочери и ее развевающиеся на ветру черные кудри я увидела издалека. Скромно потупившаяся Элька скучала у обочины недалеко от метро «Фрунзенская», ожидая, когда я подъеду. Рядом с ней стоял черный «Паджеро», из которого выглядывала нахальная физиономия уличного приставалы. Облокотившись на опущенное стекло, речистый кавказец уговаривал мою девочку сесть к нему в машину. Но Элька, воспитанная в строгих традициях интеллигентной бабушкой, категорически отказывалась от сомнительного предложения. Я притормозила рядом с внедорожником и окликнула дочь. Элька смущенно одернула приподнятый ветром подол пальтишка и, обогнув транспортное средство незадачливого кавалера, проворно уселась рядом со мной, подставив холодную щеку для поцелуя.

– Привет, мамуль, – улыбнулась она, скидывая с головы затейливо вывязанную «трубу»[4]4
  Женский головной убор в виде длинного вязаного воротника, модный в девяностые годы прошлого столетия.


[Закрыть]. Карие глаза ее, как фонарики, вспыхнули радостью, и лицо озарилось внутренним светом. – Где так задержалась? Я уже начала волноваться.

– Что, проходимцы всякие липнут? – чтобы не отвечать на провокационный вопрос, усмехнулась я, кивнув в сторону продолжавшего чего-то дожидаться кавалера, с надеждой поглядывающего в нашу сторону.

– Это пятый за те сорок минут, что я тебя здесь жду, – зарделась Элька. – Я уже хотела поехать на метро.

– Ну и зачем тебе эта сутолока? Раз я обещала заехать за тобой, значит, обязательно приеду, – проворчала я, задетая справедливым замечанием. – Ну что, домой? Перекусим, и на аэробику.

– А как дела в твоей скучной бухгалтерии? – Дочь смешно наморщила нос, всем своим видом давая понять, что она и дня бы не выдержала в подобном месте.

– В моей скучной бухгалтерии Марина уходит в декрет, Светлана Андреевна собирается на пенсию, а Ольгу бросил муж, – пустилась я в фантазии, придумывая, как могла бы сложиться жизнь моих бывших коллег из душной комнатки на третьем этаже заводоуправления.

– Бедная ты моя. – Она потерлась щекой о мое плечо. – Какая у тебя жизнь унылая!

Я улыбнулась, коснулась губами Элькиного носа и согласно кивнула.

Москва, 1952 год

– Котик, не отставай! Мы опаздываем!

Мама дернула Котю за руку и прибавила шагу. До красивого дома с просторным палисадником и белым гипсовым горнистом в самом центре двора они шли всегда пешком. Можно было от метро доехать на автобусе, но ждать автобуса еще дольше, чем идти. Галоши то и дело сваливались, мама останавливалась и, ругаясь на бестолкового сына, снова и снова вдевала валенок в галошу. Когда остановились в очередной раз, мама строго посмотрела на Котю, как будто это он сам скидывал калошу, вдела в нее валенок, поправила висевшую на плече холщовую сумку и, не оглядываясь, устремилась вперед, к дому, где жила Королева Ведьм. Котя громко икнул и, оскальзываясь на ледках, припустил за мамой бегом.

Он всегда икал, если долго плакал. А плакал Котя всю ночь, потому что боялся страшную ведьму, у которой они теперь жили. В ее жилище пахло пылью – как на чердаке барака в гарнизоне, где служил Котин отец. Подниматься на чердак Коте строго-настрого запрещали. Но отец уходил на службу, мать отправлялась в гарнизонную прачечную, заперев Котю в их тесной комнатке, и соседский Андрейка сразу же стучался в заклеенное синей изолентой оконное стекло.

– Малой! – звал он с улицы. – Айда с нами на чердак!

Интерес старших товарищей к маленькому Коте был не случаен. Все дворовые мальчишки знали, что вечно пьяный Котин папа оставляет початые пачки «Казбека» на серванте. И подбивали Котю воровать отцовские папиросы, но аккуратно, не наглея, так, чтобы не вызвать у родителей ненужных подозрений. Краденые папиросы полагалось отдавать дворовым приятелям. Набив карманы картонными гильзами с табаком, Котя подтаскивал к окну отцовскую гантель, забирался на стул, со стула переползал на подоконник, кряхтя, замахивался чугунной чушкой и с силой ударял по оконному шпингалету. Шпингалет опускался, открывая путь на улицу. Распахнув обе створки, Котя торжественно слезал прямо на руки мальчишек.

Сбившись в стайку, ребята бегом огибали барак, заходили с черного хода и, поднявшись по скрипучей лестнице на чердак, просачивались сквозь прутья заграждения, на которых покачивался увесистый замок. И, расположившись на перевернутых ящиках от снарядов, выкуривали добычу, щекоча нервы страшными историями. Истории бывали разные – про черную руку, про дьявольский автобус с номером, состоящим из трех шестерок, про женские ногти в мясных пирожках и парикмахера-убийцу. Ну и, конечно же, про ведьм и колдунов. В благодарность за оказанную услугу Коте предоставлялось право выбора, и чаще всего мальчик просил рассказать какую-нибудь историю про ведьму.

На ведьмах специализировался Андрейка. Старший товарищ обставлял рассказы с театральной пышностью, и Котя трепетал и боялся гораздо больше, чем во время других повествований. Когда глаза привыкали к полумраку чердака, куда сквозь заколоченные досками окна с трудом пробивался солнечный свет, ребята занимали привычные места. Андрейка неизменно усаживался на место вожака у пыльного окошка. Подождав, когда мальчишки устроятся кто где, рассказчик раскуривал папиросу и, указывая на сухие белесые метелки пахучей травы, развешанные на вбитые в балки гвозди, небрежно вопрошал:

– А знаете, ребя, для чего здесь полынь?

– Ну, для чего? – хмыкал Макс, с восхищением глядя на кольца дыма, медленно выплывающие из округленного Андрейкиного рта.

– Чтобы отвадить ведьм! – понижал голос рассказчик, выпуская очередное неровное кольцо и передавая папиросу следующему курильщику.

– Да ладно, Дрон! Откуда здесь ведьмы? – кривил тонкие губы, неумело затягиваясь, Васек.

– Знаешь горбатую бабку, которая живет у развалин старой церкви? – прищуривался Андрейка, четвертый год ходивший в сельскую школу и знавший окрестности как свои пять пальцев.

– Ну? – неуверенно отзывался Васек, и по голосу было понятно, что бабки он не знает. – И че?

Андрейка подавался вперед и, тараща честные глаза, понижал голос до свистящего шепота:

– Я сам видел, как она на кладбище покойника жрала!

– А где она его взяла? – недоверчиво интересовался Котя, на всякий случай пересаживаясь поближе к лестнице. А вдруг полынь не подействовала и ведьма притаилась где-то на чердаке?

Чувствуя сомнения товарищей, Андрейка, чтобы поддержать авторитет, принимался живописать картины одна кошмарнее другой. Но с вариациями, чтобы не надоесть слушателям.

– Пока вы, мелюзга, в кроватках своих спали, мы с Володькой прошлой ночью на кладбище пошли. Идем и, это, видим – перед нами по дороге шкандыбает скрюченная седая карга с выкаченным глазом, затянутым бельмом.

Мальчишки слушали, разинув рты, и ни у кого не возникал резонный вопрос – как смельчаки темной ночью сумели рассмотреть не только седину в старухиных волосах, но и бельмо на ее глазу?

– Когда мы только на дорогу выходили, – продолжил рассказчик, добивая первый бычок, вернувшийся к нему по кругу, – не было бабки, вот честное пионерское! А потом, гля, перед нами тащится. Подошла, значит, старуха к воротам кладбища, и, гля, она уже с другой стороны ограды! Только что была на дороге – и уже бредет среди могил! А ворота-то на замок закрыты! Мы пролезли в дырку и видим – склонилась она над свежей могилой и землю руками, вот как собака, разрывает. Володька хотел убежать, но я ему не дал. Пионеры должны быть смелыми. Раз уж пришли – надо остаться до конца и посмотреть, что будет дальше.

– И чего было? – испуганно пискнул белобрысый Макс.

– Могилу она разрыла, вот чего, – еще больше выкатив глаза, прошептал Андрейка. – Потом затрещали доски, и мы с Володькой догадались, что это старуха ломает гроб. Володька чуть было не обделался от страха. Прикиньте, ребя, какая силища нужна, чтобы выломать крышку гроба и вытащить покойника за ноги из могилы? Мертвяки же после смерти тяжеленные и весят, наверно, как сто тыщ гаубиц! А может, даже больше…

– А потом чего? – нетерпеливо перебил его Васек.

– Ну, чего-чего? Проволокла старуха покойника через могилы, перекинула через кладбищенские ворота и вытащила на дорогу, – нагнетал обстановку «очевидец». – Мы тихонечко двинулись за ней. Остановилась бабка на перекрестке, оторвала у мертвяка руку, как если бы это была вареная куриная ножка, и стала жадно глодать. Идет по дороге и хрустит косточками. Идет и хрустит. Обглодала и кости выкинула. Потом оторвала ногу. И тоже сожрала. Пришла к развалинам церкви, разбежалась и врезалась лбом в кирпичную стену. Обернулась собакой, втащила в зубах остатки трупа на паперть, а там ее уже дожидалась целая стая черных псов.

– Ну а потом-то чего? – теребили Андрейку ребята, ожидая необычной развязки.

– Чего-чего! Растерзали они остатки мертвяка, и всех делов, а мы с Володькой вернулись домой, – скомкал концовку рассказчик, давя о деревяшку перекрытия последний окурок и поднимаясь с перевернутого ящика.

Одноклассник Володька был неизменным участником Андрейкиных приключений. Особая ценность его состояла в том, что ни опровергнуть, ни подтвердить слова Андрейки его дружок не мог, и не только потому, что жил далеко от гарнизона в частном доме на окраине села, а еще из-за того, что был немой. Иногда повествование принимало другой оборот, и колдунья, учуяв на кладбище человечину, бросала недоеденного мертвеца и, скаля окровавленный рот, пускалась за смельчаками в погоню.

– Мы с Володькой пулей забегаем в заброшенную церковь – больше-то спрятаться негде! – страшным голосом вещал Андрейка. – А там целая свора черных сук. Морды злющие! Рычат! Клыки скалят! Глазищи полыхают зеленым огнем! А вожак ихний – здоровущий такой кобель – на алтаре лежит и ждет, когда его прислужницы нас загрызут, чтобы первому отведать нашего мяса. И тут в церковные двери входит старуха. Уставилась на Володьку своим сизым бельмом и идет прямо на нас. Вытянула руки, зубы выставила, из угла рта кровавая слюна стекает. Володька как рванется, чтобы сбежать! И тут петух прокукарекал, и разом все исчезло. Смотрим мы по сторонам – ни старухи, ни собак, ни вожака ихнего на алтаре. Только кирпичные стены, размалеванные голыми тетками, да обломки иконных досок под ногами хрустят.

– А как отличить обычную старуху от ведьмы? – Голос Коти дрожал от любопытства и ожидания чуда.

– Ну, у ведьмы всегда есть хвост, только она его не показывает, – со знанием дела начинал загибать Андрейка перемазанные чернилами пальцы. – Еще обязательно копыто на одной ноге. Из-за него колдунья не может нормально ходить и потому хромает. А у Королевы Ведьм аж целых два копыта! Она вообще при людях не ходит, чтобы не стучать ногами по полу и себя не выдать. Часто бывает горб – в него ведьма прячет свои дьявольские крылья. Ну, амулеты у нее всякие колдовские – это уж само собой. С их помощью она колдует. И злая, конечно же. Детей ест. И не только детей. Вообще живые люди – ее любимое лакомство. А когда до живых добраться не может – обходится мертвечиной. Как та, кривая, с бельмом.

– Врешь ты все! – не выдерживал Васек, ревновавший к успеху товарища. – Чем докажешь?

Андрейка выхватывал из кармана что-то белое, ссохшееся, пятипалое и, тыча страшным предметом в ребят, завывал:

– Это рука мертвеца! Ведьма ее обронила, а я подобрал!

Перепуганные мальчишки с визгом просачивались сквозь прутья решетки, и бросались бежать с чердака вниз по лестнице, и только во дворе приходили в себя.

– Никакая это не мертвецкая рука, а куриная лапа, – предпринимал Васек попытку бросить тень на Андрейкины страшилки. Но Котя ему не верил. Он мог бы поклясться, что собственными глазами видел фрагмент человеческого скелета. На следующий день мальчик снова крал у отца папиросы и шел с приятелями на чердак, чтобы получить очередную порцию леденящего душу ужаса. Мама не одобряла таких походов и ходила ругаться к отцу Андрейки, но прапорщик Иванов только отмахивался. Пацанва, мол, что с них возьмешь. Он и сам в их возрасте беспризорничал, спал в канализационных трубах и нюхал марафет. А нынешние дети одеты, обуты, сыты и всего лишь курят папиросы. И что в этом плохого? Пусть ребятишки легкие развивают – здоровее будут. Но маму беспокоило вовсе не курение дворовых мальчишек. После походов на чердак Котя плохо спал и боялся один оставаться в их тесной барачной комнате. И когда семья уезжала из гарнизона, мама даже радовалась, что Котя больше не будет слушать Андрейкины истории.

Котя помнил поезд, на котором они ехали в Москву. Гудящая и ревущая махина днем и ночью стучала колесами через заснеженный лес, и мальчик прижимался носом к обледеневшему окну и, сделав дыханием глазок, не отрываясь, смотрел на бегущие мимо деревья, одетые в белые шапки и пушистые снежные воротники. Детскую душу томило ожидание чего-то прекрасного, которое непременно должно было случиться в самой замечательной на свете столице нашей родины. Когда Котю укладывали спать в узком купе и думали, что он заснул, мама горестно говорила:

– Ну и кому, Леш, была нужна твоя бравада? До увольнения в запас оставалось всего ничего! Тебе обязательно надо было напиваться и бить по лицу полковника Тищенко? Разве ты не знал, что выгонят из армии без выходного пособия?

– Молчи, женщина! – сдвигал папа к переносице густые брови, угрожающе сжимая кулак. – Твой номер шестнадцатый! Может, я специально дал ему в морду, потому как всегда хотел жить на гражданке! Я столяром-краснодеревщиком, может быть, устроюсь!

Котя знал вспыльчивый, но отходчивый характер отца, из-за которого сыну часто доставалось ремня, зато потом перепадали твердые, как камень, карамельки в прилипших намертво бумажках. Их нужно было долго лизать, отмачивая, чтобы добраться до конфеты.

– В гарнизоне хоть крыша над головой была, – скорбно тянула мама. – Теперь ни жилья, ни работы.

– Не дрейфь, Наташка! Прорвемся! – широко улыбался отец, и лицо его становилось почти что красивым. – Что-то душно здесь. Пойду в вагон-ресторан, освежусь.

Он возвращался, когда Котя уже почти спал, и, сопя и всхрапывая, лез с поцелуями к маме. Дородная тетка на верхней полке начинала ворочаться, кряхтеть и недовольно бормотать, что хоть бы мальчонки своего постеснялись. И только в последнюю ночь отец не забрался на мамину полку, а подхватил сонного сына на руки и прижал к своей жесткой колючей груди в синей олимпийке.

От отца пахло водкой и папиросами, и Котя очень не любил этот запах. Это был запах тревоги и ссор. Его всегда сопровождали мамины слезы и перекошенный злобой рот отца, который выкрикивал страшные ругательства, проклиная военное училище, в которое его запихнула дура-мать, хотя он всегда мечтал реставрировать старую мебель. Сейчас же отец, хоть и пах табачным дымом и водкой, специальным шуточным басом говорил Коте в сонное ухо: «Ну что, Кот? Ты готов к знакомству с бабушкой? О-го-го, брат, что это за женщина! Гранит! Бетон! Не-ет! Она не из плоти и крови, как мы с тобой! Она из железа! Она революцию делала!»

Котя окончательно проснулся и залился безудержным смехом – ему казалось, что грозный папин голос никак не вяжется с добрым словом «бабушка». Своих бабушек он не видел. Мамина мама жила где-то очень далеко и внука ни разу не навестила, а вот к мальчишкам в военный городок бабушки приезжали довольно часто. Все они были приветливые, угощали дворовых ребят печеньем и дарили внучатам подарки. И Котя, сойдя с поезда, с волнением и тайной радостью ждал встречи со своей собственной бабушкой, выбрасывая из кармана мелкий мусор и расчищая место под дары, которыми его вот-вот осыплют.

Москва, 199… год

Связаться с импресарио порнозвезды оказалось непросто. Уже на следующий день после собрания креативной группы я отправила Лео Фишману факс, на который он мне ответил лишь через месяц. Американец писал, что график мисс Секси Бум расписан на пять лет вперед, ее ждут площадки Бродвея и Лас-Вегаса, и в планы мегазвезды не входит выступление в мало кому известном российском стриптиз-клубе. Хотя Костя и не подал виду, но я все равно заметила, что отказ американца его изрядно огорчил. Все, что нам оставалось, – это срочно придумать, кем заменить строптивую Секси Бум.

Но ближе к Новому году, когда мы уже договорились с широко известной в узких кругах Группой Экспериментального Секса, я получила согласие на приезд американской Мессалины. К согласию прилагался изрядный райдер, включающий в себя пятизвездочный отель, машину представительского класса, четырехразовое питание в ресторане, одноместные номера для команды звезды – все должно было быть по высшему разряду. Честно говоря, сумма выходила довольно приличная, но Костя с радостью согласился, заявив, что престиж заведения он ценит превыше денег. Думаю, это обычный прием порнодивы – морочить голову до последнего, дабы набить себе цену.

И вот, наконец, после стольких тревог и волнений, за пару дней до Нового года я стояла в толпе встречающих в зале аэропорта «Шереметьево», держала табличку с именем импресарио и всматривалась в лица проходящих мимо людей, выискивая мисс Секси Бум. Я помнила ее эффектное лицо по фильму, специально просмотренному вместе с Костиком в ознакомительных целях, и была уверена, что не ошибусь. Но мимо текли шумные людские толпы, обсуждая предстоящие праздники и свои насущные дела, а ярких зеленых глаз, рыжих волос и чувственных губ мисс Секси Бум не было и в помине. Вдруг меня сзади тронули за плечо, и от неожиданности я чуть не выронила табличку. Обернувшись, увидела высокого представительного мужчину без возраста в длиннополом бежевом пальто. Шею его украшал полосатый шарф в пастельных тонах, один конец которого он то и дело перекидывал через плечо.

– Добрый день, я Лео Фишман, – по-английски сообщил обладатель шарфа. – Госпожа Левина, будьте так любезны, пройдемте в полицейский участок аэропорта.

Не дожидаясь ответа, импресарио развернулся и двинулся к дальнему концу зала, где светилась вывеска «Милиция». Расталкивая попадающихся на пути людей, я устремилась следом за Фишманом к стеклянным дверям отделения. Запыхавшись, вбежала за ним в участок и первым делом увидела разодетую в соболя даму в темных очках и надвинутой на лоб высокой шапке из лисьего меха. Любительница мехов сидела на стуле, лица ее не было видно, но сжатые в нитку губы с опущенными вниз уголками говорили о крайней степени недовольства.

Рядом с дамой восседал худой бледный юноша с гладко зачесанными назад волосами цвета воронова крыла, необычайно похожий на вампира, какими их изображает массовая культура. На соседнем стуле развалилась рыхлая бритая девица в немыслимом стеганом балахоне. Напротив иностранцев тосковал милицейский майор, вертя в пальцах шариковую ручку. В центре стола белел заполненный протокол. Импресарио перегнулся через стол, подцепил бумагу холеными пальцами, поднес к глазам и без особого любопытства принялся читать.

– Госпожа Левина, – сообщил он, отрывая от документа снулые глаза, – у вас проблемы.

– Простите? – покосилась я на майора, ожидая разъяснений, и тот раздраженно проговорил:

– Не пойму, из-за чего сыр-бор. Здесь, в аэропорту, у этой гражданочки, – он махнул подбородком в сторону дамы в соболях, – украли сумку с какими-то побрякушками. Насколько я понял, так, ничего ценного. Лабуда.

– Потрудитесь выражаться прилично! – повысил голос Лео Фишман, продолжая общение на родном для себя языке, из чего я сделала вывод, что раз американец понял замечание майора, значит, вполне прилично знает русский. – Моя жена знаменитая актриса! Она популярна во всем мире! Мисс Секси Бум проявила лояльность, приехав в вашу страну на гастроли, и не успела она ступить на землю варварской России, как пропал очень важный элемент ее костюма! В похищенной сумке находилась точная копия лунного гребня, с которым, как известно, не расставалась жена императора Клавдия, вошедшая в историю как Мессалина.

Глядя на сложенный горкой у дверей багаж иностранцев, состоящий из роскошных сумок «Луи Вюитон», в принципе я вора понимала. Мало кто смог бы пройти мимо такого лакомого куска, как американская порнозвезда, словно кричащая всеми своими мехами и сумками: «Ограбьте меня немедленно!»

– Думаю, варварская Россия не много потеряет, – ехидно заметил майор, переходя на язык потерпевших, – если такая, с позволения сказать, актриса, как госпожа Секси Бум, не выступит в Москве. Порнографии у нас и своей хватает. Для этого не нужно прилетать из-за океана. В «Интуристе» Мессалин хоть отбавляй!

– Вот и отлично! – Жесткая складка залегла у губ американца. – Мы сейчас же вылетаем обратно в Нью-Йорк! Я пригласил вас, госпожа Левина, исключительно для того, чтобы вы поняли, что гастроли срываются не по нашей вине, и ни о какой неустойке не может быть и речи.

– То есть как это, вылетаете обратно? – не поверила я своим ушам. – Из-за гребня? Разве нельзя пропавший реквизит заменить другим?

– Сразу видно, что вы не знаете, о чем говорите, – неприятно усмехнулся Фишман. – Я культуролог, неоднократно участвовал в международных конгрессах и форумах и не раз выступал консультантом на съемках фильмов об античности. И потому как никто другой знаком с особенностями костюма жены императора Клавдия. Лунный гребень для ее образа просто необходим. Мы специально для «Черной луны Мессалины» заказывали точную копию гребня, хранящегося в музее Революционной истории.

– Вот и славно, – обрадовалась я. – Раз все так просто, закажем еще одну копию!

– Не думаю, что это хорошая идея, – скривился импресарио, потирая под шарфом вспотевшую шею. – Вещица очень сложна в исполнении. Мастер работал над заказом две недели, а потом еще неделю устранял недостатки, на которые я ему указал.

– А если взять гребень в музее? – не сдавалась я. – На пару дней?

– Кто же вам позволит вынести из музейных стен столь ценный экспонат? Это одно из главных украшений экспозиции, посвященной Александре Коллонтай, и вряд ли сотрудники музея решатся с ним расстаться.

– Коллонтай? Первая в мире женщина-посол? – встрепенулся майор, неожиданно продемонстрировав знание истории родной страны. И вяло полюбопытствовал, выбивая шариковой ручкой дробь по столу: – И как же он к ней попал?

– Подарил друг детства, некий царский офицер, – пояснил осведомленный культуролог.

– Вас не должно волновать, как я добуду гребень, – горячо заверила я Фишмана, снова возвращаясь к волновавшей меня теме разговора. – Главное, что я обещаю утрясти этот вопрос. А милиция тем временем поймает вора и вернет вам реквизит в целости и сохранности. Ведь поймаете?

Взгляд, который я кинула на майора, растопил бы даже ледяную глыбу, но страж порядка не пожелал мне подыграть, неопределенно пожав погонами.

Подхватив несколько сумок иностранцев, я весело глянула на заграничную звезду и оптимистично предложила:

– Ну что, мисс Секси, пройдемте к машине? А то шофер заждался!

Лео немного подумал и согласно кивнул, помогая подняться со стула путающейся в шубе супруге, так и не проронившей ни слова за весь наш разговор.

Я слукавила. Водитель заказного лимузина особенно нас не ждал. Развернув на рулевом колесе «Спид-инфо», он ел беляш, заодно пробегая глазами статьи и собирая на газету капающий из мясного пирожка сок. Оплата ему шла почасовая, и чем дольше американцы выясняли ситуацию с пропавшим багажом, тем больше он зарабатывал. Заметив подошедших к его длинному и не слишком-то новому транспортному средству пассажиров, водитель скомкал газету, вытерев ею руки, и дернул за рычажок под рулем, открывая багажник. Но Лео Фишман класть сумки не торопился. Он недоверчиво рассматривал авто, точно не мог взять в толк, как на такой машине ехать.

– Послушайте, госпожа Левина, – постояв так с минуту, обернулся он ко мне. – В райдере записано, что Секси Бум должна передвигаться на авто представительского класса. А что нам подали?

– Чем же плоха машина? – удивилась я. – Чисто вымытая, черная, блестит! Водитель в ливрее и фуражке, в салон поместится цыганский хор!

– Она же старше моей бабушки! И гораздо уродливее, – фыркнул импресарио. – С чего вы взяли, что мы согласимся ехать на таком старье?

– Не на старье, а на раритете, – заливалась я соловьем. – Превосходный «ЗИС-110», тысяча девятьсот сорок восьмого года выпуска, доведенный русскими умельцами до состояния лимузина. Больше вы нигде на таком не покатаетесь!

– Черт с вами, ехать-то надо, – махнул рукой Фишман, укладывая сумку в багажник.

Его примеру последовала и я. Мисс Секси Бум уселась с видом королевы на заднее сиденье, с ней рядом устроился ее придирчивый муж и свита, а я устремилась к своей машине, чтобы сопровождать гастролеров в гостиницу.

Рим, I век н. э.

Ступая по булыжной мостовой упругой походкой, нубийские рабы несли носилки из эбенового дерева в центр Рима. Их потные спины блестели на солнце, как дорогой сафьян. Пробираясь сквозь толпу разгоряченных горожан, носильщики шествовали мимо базара и городских бань, пока не поравнялись с храмом Аполлона, украшенным высоченной мраморной статуей бога, голова которого с недавних пор была заменена сиятельным ликом императора. Идея стать богом посетила Калигулу во сне. Проснувшись, Гай Цезарь во всеуслышание объявил себя божеством и потребовал от подданных соответствующих почестей, для простоты поклонения заказав скульпторам переделать прежних обитателей Олимпа в себя, солнцеподобного.

На этот раз матрона Лепида подгоняла носильщиков еще нетерпеливее, чем тогда, когда торопилась на свидание с Флавием Скорпом. В голове патрицианки звучали слова болтливой сплетницы-соседки о том, как Мессалина смотрит на мужчин. Неужели ее маленький каприз, ее самовольность свели на нет плоды стараний стольких лет?

Когда в ранней юности честолюбивая дочь славного рода Домициев прибыла на гору Кармал к киммерийской сивилле, вещая старуха, по слухам, обитавшая у озера Аверон уже более тысячи лет, отложила неувядающую розу и, пристально вглядевшись в благородную римлянку, каркающим голосом пропела:

– Вещицы, что называешь своими, носишь ты не по праву. – Сухонькая ручка сивиллы поднялась в направлении прически пришедшей, плавно переместившись в область ее шеи.

Юная Лепида тут же догадалась, что речь идет о ювелирной паре, которую она надела, отправляясь к провидице. В ковчежце лимонного дерева с незапамятных времен в ее доме хранилась золотая булла[5]5
  Полый внутри амулет, надеваемый на шею и содержащий священные атрибуты.


[Закрыть] в полпальца величиной в виде крылатой девы с совиными лапами, попиравшими спины двух львов. В руках химера[6]6
  Фантастическое чудовище, состоящее из частей разных животных.


[Закрыть] держала серебряный знак двойной бесконечности, а голову ее украшали семь рогов.

Был в ковчежце и сработанный в пару к булле богатый гребень из серебра, золота и кости. Как и химера, гребень был необычайно хорош и формы необыкновенной. Серебряный лунный серп, искусно инкрустированный фигуркой обнаженной красавицы. Выточенное из кости тело женщины казалось живым, на поднятых вверх руках она держала золотой знак двойной бесконечности, точно такой, как у химеры. Золотые волосы ниспадали на молочно-белые плечи, а ноги деве заменяло золотое пламя, исполненное в виде семи извилистых, как языки огня, зубцов. Изумруды глаз смотрели на мир насмешливо и дерзко, алый коралловый рот улыбался самоуверенной улыбкой.

Ковчежец со всем содержимым достался предкам патрицианки от родственника – легата, по указанию которого римские воины стерли с лица земли храм иудейского царя Соломона. Солдаты нашли ковчежец в подземелье под храмом. Когда туда сунулись, из погреба вырвались огненные шары и сожгли первых смельчаков, рискнувших покуситься на запретное.

– Это наследство Гекаты, для дочери уготованное, – скрипела гекзаметром старуха. – Дитя, что родишь ты от брака с кузеном, дочерью Великой Темной Матери будет являться. В безлунную ночь яркие эллипсы вспыхнут на черном небе, и дочь Гекаты появится на свет. Станет дитя то царицею мира, будет над Римской империей волю вершить! Гребень дарует свободу ей делать, что хочет, булла придаст благоразумие в делах. Если отдашь ей лишь буллу, станет дочь Темной Богини богатой и знатной, но не познает свободы. Если же будет она обладать только гребнем, свобода ее будет безгранична, но что с нею делать, несчастная так и не поймет. Две эти вещицы уравновесят друг друга, одна без другой много бед принесет.

Пророчество сивиллы вселило в душу молодой патрицианки пусть смутную, но все-таки надежду. Давно она мечтала о царской власти, и если ей самой не доведется стать императрицей, роль матери правительницы Рима тоже весьма неплоха. Все случилось так, как предсказала вещунья. К Домиции Лепиде посватался двоюродный брат Мессала Барбат, до этого не проявлявший к кузине особого интереса, и знатная невеста тут же дала согласие на брак. Валерия родилась, когда в полночном небе над домом Барбатов сверкали и искрились пересекающиеся овалы. Девочка и впрямь росла диковинным цветком, сторонящимся материнской ласки. С раннего детства Валерия Мессалина стала требовать отдать ей буллу-химеру и лунный гребень, как будто точно знала, что украшения принадлежат именно ей.

Матрона Лепида не собиралась идти на поводу у дочери, рассчитывая вернуть вещицы из ковчежца не раньше, чем та подрастет. Своевольная малышка, не получая желаемое, срывала зло на безответных рабах, собственноручно бичуя их сыромятной плеткой, и часто доходило до увечий. Мать даже не пыталась влиять на необузданную дочь, ибо и сама видела, что рожденное ею дитя – квинтэссенция женского начала, страстного и темного, как сама Богиня Тьмы. В Валерии слишком много силы Великой Черной Матери, и укротить снедающий девочку внутренний жар смогут только булла и гребень. Но всему свое время. Пока дочь не выросла, Лепида сама будет владеть наследством Царицы Тьмы, используя себе на благо идущую от него небывалую мощь.

Высоко ценя свою избранность, матрона частенько советовалась с Темной Матерью, испрашивая у Гекаты ответ на тот или иной вопрос, касавшийся не только малышки Мессалины, но и прочих дел. С обращением к Гекате пришло и чувство уверенности. Домиция Лепида больше не боялась быть самой собой, отдаваясь первобытным желаниям и удовлетворяя обуревавшую ее похоть. При этом патрицианка была уверена, что дары Гекаты, которые она носила не снимая, не дадут ей попасться. Так было во время суда над Лепидой за прелюбодеяние с родным братом, Гнеем Домицием Агенобарбом. Император Тиберий, затеявший это судилище, настолько своевременно скончался, что не узреть в этом волю Гекаты было, по меньшей мере, неблагодарностью.