Текст книги "Магическая трубка Конан Дойла"

– Кто такая эта леди Френсис Карфэкс? – бормотал он, на секунду задерживаясь перед мумией в гробу и изучая медную табличку. – Мишань, ты не читал?

– Что-то не припомню, – откликнулся Басаргин.

– Приедем домой – напомни посмотреть в собрании сочинений.

Наскоро обойдя две крохотные комнатки и заглянув на четвертый этаж, где трогательно светился белизной, расцвеченной синими цветочками, унитаз старинной конструкции, Полонский заторопился на выход. Про то, что после посещения музея хотели заглянуть в сувенирную лавку и купить подарок для Аллы Николаевны, он и не вспомнил. А Михаил напомнить не посмел. Он робел перед другом. Робел и безоговорочно признавал его превосходство. Но иногда в Басаргине поднималась глухая волна негодования, гонимая, точно морским ветром, неизменным вопросом «почему он, а не я?».

Радий красив, удачлив, легок в общении и, безусловно, талантлив. Но ведь и он, Миша Басаргин, талантлив не меньше Радия. Так почему всегда и во всем замечают Полонского, а Басаргина задвигают на задний план? Да и сам Радий держится так, точно он король, а Михаил – его вассал. Вот и теперь из-за Полонского Мишина мама осталась без подарка, хотя Алла Николаевна заботится о друге сына, как о родном. Проглотив обиду, Михаил отправился за Радием в отель. Полонский планировал посвятить вечер подготовке к завтрашнему выступлению, и Михаил считал своим долгом присутствовать при этой подготовке, разъясняя другу сложные моменты написанной Басаргиным речи.

Англия, 1905 год. Золотой Берег, 1881 год

– Мистер Дойль, вас не затруднит сопровождать мисс Бетти и меня в прогулке по берегу? – осведомилась пожилая леди.

– Само собой, леди Абигайль! Я с радостью составлю вам компанию, – откликнулся юный доктор.

Таким доверием Артур был удостоен не случайно. Тетушка и племянница стали свидетельницами поистине джентльменского поведения судового врача. Это случилось в один из бесконечно длинных вечеров, в тот еще не слишком поздний час, когда над неспешно качающейся на волнах «Маюмбой» звенела музыка. В салоне первого класса, отделанном с подобающей роскошью кожей и деревом, коротали скучные вечера затянувшегося плавания уставшие от качки пассажиры. Сидя на привычном месте за дальним столиком, Артур окидывал заполненный людьми зал разочарованным взглядом и недоумевал, как он мог так ошибаться, рассчитывая на серьезную работу.

Работы как таковой и не было. Как правило, пассажиры жаловались на морскую болезнь и на жесточайшие мигрени, каждое утро случающиеся после вечерних возлияний и танцев.

Женщин на судне было гораздо меньше, чем мужчин. В основном это были дочери и жены чиновников, командированных на Золотой Берег для поддержания в этих землях власти английской короны. Золотым Берегом колония была названа не случайно, ибо в девятом веке арабы добрались до Нигера и обнаружили залежи золота. Золото добывали в россыпях, а также промывали речной песок. Именно золото притягивало к побережью Нигера многочисленных любителей легкой наживы.

Сперва за обладание богатыми месторождениями с местными жителями сражались португальцы. Затем сюда пришли датчане, шведы, голландцы, французы. Но к концу девятнадцатого столетия всех прежних колонизаторов вытеснили англичане, чувствовавшие себя в этих местах как дома. Большая часть пассажиров «Маюмбы» как раз и представляла собой падких до наживы авантюристов, мечтающих о дармовом золоте. Но были и те, кто плыл на Черный континент за другим богатством Африки – дешевыми рабами, о которых говорил помощник капитана.

– Мой старик всегда хотел иметь родовой особняк с вышколенным дворецким, – с характерным для янки выговором разглагольствовал сидящий напротив доктора американец Роберт Смит. – В Новой Англии мы купили дом, и теперь отец желает украсить его крепким чернокожим парнем в белых перчатках. Я обещал, что привезу ему самого представительного негра, которого только смогу найти.

Роберт был как раз из тех, кто отправился в это нелегкое плавание, рассчитывая купить на невольничьем рынке Золотого Берега партию чернокожих рабов для семейного бизнеса – плантации сахарного тростника на Ямайке. У себя на родине невольники стоили значительно дешевле, чем в любом другом месте. А так как рабов новому знакомому Артура требовалось немало, то экономия, даже с учетом перевозки всех невольников через океан, могла оказаться весьма изрядной.

– А миссис Честертон весьма неплохо танцует, – неожиданно сменил тему американец, мусоля сигару в углу рта.

– Вполне с вами согласен, – рассеянно откликнулся Артур, внимание которого привлек шум набирающей силу ссоры. В дверном проеме, перебирая пальцами бахрому опущенной вниз шали, стояла растерянная служанка миссис Люмейл, над которой скалой нависал стюард с пустым подносом в руках. У самых его ног по полу растекалась лужа из перекатывающейся с боку на бок пузатой бутыли, судя по всему, до столкновения стюарда со служанкой, стоявшей на подносе. При этом мужчина, не помня себя от гнева, визгливо кричал:

– Слепая курица! Смотреть нужно, куда идешь! Кто будет платить за разлитое шампанское?

– Но я торопилась принести хозяйке шаль, – лопотала перепуганная девушка. – Миссис Люмейл знобит, она неважно себя чувствует.

– Вот пусть теперь хозяйка и вычитает из твоего жалованья стоимость этой бутылки, – нападал на прислугу стюард.

Кодекс чести, привитый Артуру матерью с первых дней его жизни, не допускал такого обращения с женщиной. Матушка с детства внушала сыну, что необходимо быть смиренным со слабыми и оставаться рыцарем для любой женщины невзирая на ее происхождение. Извинившись перед соседом по столу за прерванную беседу, Артур поднялся со своего места и через весь салон устремился к разбушевавшемуся мужчине. Тот, увлеченный обвинениями в адрес неуклюжей служанки, не замечал подошедшего доктора и был немало удивлен, когда увесистый кулак доктора Дойля свалил его с ног, угодив прямо в глаз. Бокс относился к одним из самых любимых видов спорта судового врача, и Артур отлично владел хуком правой.

В зале раздались аплодисменты и выкрики:

– Молодец, док! Дай-ка ему еще разок, чтобы не забывался!

Когда смущенный Артур под радостные возгласы вернулся к столу, на него обрушился с похвалами Роберт Смит.

– Вот это я понимаю! – одобрительно хлопал он Артура по плечу. – Вот это по-мужски!

И американец отстегнул от атласного жилета золотую цепочку и передал в руки Дойля прекрасный брегет.

– Нет-нет, мистер Смит! Я не могу принять столь щедрый подарок, – смутился врач.

– Берите-берите, дружище! Я заметил, что у вас нет часов, и все ждал удобного случая, чтобы подарить свои.

И в самом деле, часов у Артура не было. Когда-то студент медицинского факультета подрабатывал помощником аптекаря Хора и практически безвылазно сидел в тесной каморке за лавочкой, приготовляя лекарства. Однажды в эту каморку вбежал герр Глайвиц, специалист с мировым именем по арабскому языку и санскриту. В доме аптекаря он давал уроки немецкого миссис Хор, и на тот момент аптекарша была его единственной ученицей. По щекам немца катились слезы, а из его бессвязных речей Артур уяснил, что филолог еле-еле сводит концы с концами. Семья герра Глайвица голодает, и несколько монет, одолженных Артуром, могли бы исправить ситуацию.

В кармане у студента было ровно полтора шиллинга. Но немец рыдал, он действительно нуждался в помощи, и юноша решился.

– Вот, возьмите, – выпалил он, протягивая часы и цепочку. – Возьмите часы и цепочку и толкните их!

– Толкнуть? – в мокрых от слез глазах немца мелькнуло недоумение.

– Загоните! Это хорошие часы! И не спорьте!

Смущенный собственным великодушием, Артур снова погрузился в приготовление лекарств, уже отчасти сожалея о своем внезапном порыве, но убеждая себя, что на его месте именно так и поступил бы каждый порядочный человек.

И вот теперь уже ему приходилось принимать от других слишком щедрые подарки, вгоняющие в краску.

– Берите-берите, док, ведь это не последние мои часы, – снисходительно убеждал Артура американец. – Не сомневаюсь, что, когда потребуется, вы с самым чистым сердцем тоже окажете мне любезность. Вы врач и не сможете оставаться в стороне от консультации по естественно-научным вопросам.

– С радостью буду вам полезен не только как врач, но и как друг, – уступая настойчивым просьбам плантатора, Артур взял часы и принялся рассматривать их, привыкая к новой вещи.

– Да-да, именно как друг! – горячо воскликнул Роберт Смит.

– Ну что же, спасибо, дружище! – убирая часы в карман жилета, рассмеялся Артур. – Я рад, что на борту этого унылого судна встретил друга!

Леди Абигайль, наблюдавшая за этой сценой, подумала, что такому благородному человеку, как доктор Дойль, можно довериться. И вот теперь представился случай воспользоваться любезностью Артура.

– Да, мисс, именно так! Вы сойдете на берег только под присмотром доктора!

Получив согласие, мисс Бетти завизжала и, распахнув объятья, кинулась на шею старушке, чуть не свалив родственницу с ног. Затем заторопилась в каюту, наряжаться перед выходом. Тетушка последовала за ней, собираясь удостовериться, что наряд ветреницы будет приличным и не повергнет аборигенов в шок.

– Вот видите, – с улыбкой проговорил Артур, поворачиваясь к помощнику капитана. – На смену викторианской Англии идет преемница, непосредственная, живая, юная Америка.

– Как скажете, док, как скажете, – уклончиво ответил Том Вильсон, глядя на удаляющихся к каюте дам. – Ну что же, желаю хорошо провести время на берегу. Разрешите откланяться, господин Дойль. Служба.

Поднявшись с шезлонга и кивнув в знак почтения, Том Вильсон развернулся на каблуках и удалился в рубку. А с дальнего конца палубы к доктору торопился Роберт Смит. Молодой человек был в легкомысленном песочном жакете с широким поясом и короткими рукавами и бриджах цвета хаки, а рыжие вихры его покрывала широкополая шляпа, так горячо любимая среди жителей его родных мест.

– Ну? Так как, мистер Дойль? Вы поможете мне не оплошать с невольниками? – янки подмигнул Артуру, потрясая туго набитым щегольским бумажником из крокодиловой кожи, который держал в руках.

– Прошу прощения, Роберт, но я должен сопровождать на берег мисс и миссис Эверсон, – смутился врач. – Дамы просили помочь, и я уже дал согласие.

– Да ладно, док, не смущайтесь! – тяжелая пятерня американца опустилась Артуру на плечо. – Я вас отлично понимаю. Таких красавиц нельзя отпускать одних.

И мистер Смит, доктор Дойль и присоединившиеся к ним леди принялись терпеливо ждать, когда корабль пришвартуется, чтобы сойти на берег. Мистер Смит собирался купить невольников, доктор Дойль – проявить благородство и сопроводить знакомых дам в чужой и дикой стране, а мисс и миссис Эверсон хотели позаботиться об аборигенах, не понимающих своего счастья и манкирующих их заботой.

Дельфинья бухта. Наши дни. Лиза

Люблю ли я Гошу? Не знаю. Он просто у меня есть. Просто он часть меня. Как рука. Как нога. Без них тоже живут. Но как же больно, когда их теряешь! Хотя, честно говоря, сейчас меня подстегивает не столько любовь к сыну, сколько страх. Страх, живущий во мне с самого детства. Я очень хорошо помню момент, когда он во мне поселился.

Мне было шесть лет, и я проводила лето у бабушки. Бабушка забрала меня из Москвы к себе на дачу вовсе не потому, что хотела накормить витаминами с грядки и напитать летним солнцем, а потому, что отношения моих родителей зашли в тупик, и я только мешала им скандалить. Мама и папа подолгу и с упоением ругались, а я была досадной помехой в беспощадных родительских баталиях с взаимными оскорблениями, а порою и рукоприкладством.

Родителей я любила одинаково, но спокойного уравновешенного папу все-таки больше, чем взрывную, крикливую маму, и, копаясь на бабушкиных грядках, как-то обмолвилась, что ращу эти огурчики для любимого папочки. Мамина мама строго посмотрела на меня пронзительным взглядом инквизитора, от которого побежали мурашки по спине, и холодно заметила, что, к моему сведению, у моего любимого папы имеется другая семья. И там есть ДРУГАЯ ДЕВОЧКА. Еще бабушка сказала, что ДРУГАЯ ДЕВОЧКА не ломает полки холодильника и не забивет сток раковины цветочными лепестками, поэтому-то папа и будет жить с ней, а не со мной.

Мир в этот миг не изменился. Не грянул гром, небо не обрушилось на землю, и даже вороны все так же продолжали галдеть на старой яблоне у сарая. Я все еще сидела на корточках перед крохотными огурчиками, только завязавшимися на усатых кустах, и руки мои по-прежнему были в земле, но сердце больно-пребольно сжали стальные пальцы ужаса, который не отпускает меня и поныне. Тогда все обошлось, и папа остался с нами. Но теперь всякий раз я внутренне цепенею, стоит мне только подумать, что отец узнает обо мне что-то плохое. Во мне сразу просыпается шестилетняя Лиза, которая готова умереть, лишь бы папа не выбрал ее. ДРУГУЮ ДЕВОЧКУ.

С тех самых пор я не люблю людей. Я их боюсь. Боюсь их смеха, жестов, взглядов. И никогда никому не смотрю в глаза. Чужие взгляды сдирают с меня кожу и больно жгут оголенную плоть. Люди рассматривают мои изъяны и сравнивают, сравнивают меня с собой, со своими дочерями, женами, со всем миром. И с ДРУГОЙ ДЕВОЧКОЙ. И по их насмешливым лицам я понимаю, что не выдерживаю этой жесточайшей конкуренции. И вот тогда я закрываю глаза и вижу Скрута. И мне становится легче. Ведь я не одна, у меня есть друг! Кто живет под потолком? Гном!

Прямоугольник света от веранды падал на выкошенную лужайку перед домом. Силуэты отца и мамы высвечивались на фоне плетей дикого винограда на стене. Мама держала в руке неизменный ежевечерний бокал вина, поднося его к губам и потягивая свое любимое бордо. Отец, заложив руки за спину, раздраженно ходил из угла в угол, напоминая загнанного в клетку зверя. Негромко играл джаз, в воздухе плыли звуки фортепьяно, словно аккомпанируя сердитому папиному голосу, далеко разносящемуся по округе.

– Ты поставила меня в чертовски неловкое положение, – выговаривал он маме. – Завтра деловой обед, а денег кот наплакал! В это непростое для семьи время ты выгребла все кредитки и всю наличность! Варюша, как ты могла?

– Сорок тысяч тебе хватит? – голос матери звучал пренебрежительно и даже брезгливо. – Пойди, возьми у меня в сумке. Это все, что осталось.

– Сорок тысяч! А если Лизе потребуется операция за рубежом?

– Потребуется – сделаем, – отмахнулась мать, подливая в бокал из пузатой плетеной бутыли. – Когда у тебя что-то не получалось?

Отец остановился перед сидящей в плетеном кресле женщиной и с ожесточением проговорил:

– Конечно! Всегда все получается! А чего мне это стоит? С моим-то больным сердцем! Ты, Варвара, как будто не понимаешь! Я тащу на своих плечах семью. Ты же знаешь, наша девочка не такая, как все.

– По твоей вине, между прочим! – разъяренной тигрицей вскинулась мать, словно только и ждала подобного поворота беседы. – Я рожала здоровую дочь! – еще сильнее повысила она голос, срываясь на крик. – Если бы ты не был кобелем и не завел на стороне ребенка, Лиза была бы совершенно здорова! А теперь живет в своем выдуманном мире. Дичится людей, крайне неохотно идет на контакт. Признайся, любимый, о такой дочери ты мечтал?

Мама права. Я прошла через годы лечения, тренингов, сеансов терапии и горы медикаментов, а врачи до сих пор не могут решить, что у меня – «классический» аутизм или синдром Аспергера, осложненный обессивно-компульсивным расстройством. Но это совершенно не важно. В любом случае даже самые продвинутые методики мне не помогают. И выход только один – чем меньше я общаюсь с окружающими, тем лучше себя чувствую.

– Кто в этом виноват? – обличительно продолжала мама. – Может, я?

– Варя! – В голосе отца послышался упрек с нотками страдания. – Я уже тысячу раз попросил у тебя прощения! Я сделал для нее все, что смог! Даже нашел Лизе мужа!

– Ну да, и от этого твоего распрекрасного Алекса Лиза родила дефективного сына! Между прочим, нашему внуку уже пять лет, а Гоша до сих пор почти не говорит и признает только мать. И чуть-чуть терпит няньку.

– Да ну, разве ж в этом дело? – На этот раз отец пытался говорить бодро, но у него не слишком-то получалось. – Гоша еще очень мал, чтобы судить о его умственных способностях. Дай срок, мальчишка подрастет и станет больше тянуться к отцу. Вот посмотришь, все будет хорошо. Лизкин муж необычайно рассудительный парень. Спокойный, хладнокровный, расчетливый. Я умею разбираться в людях. У него большое будущее. Сейчас он мой заместитель, и когда я уйду на покой, Алекс станет главой компании. Тогда я, конечно, перестану Лизе помогать, у них и своих средств будет достаточно. Но пока, Варюш, я, как отец, обязан заботиться об ущербной дочери. Ты же ее мать, должна отдавать себе отчет, что для семьи первостепенно, а ты взяла все деньги и…

– Ладно, хватит! – оборвала мама. – Не о чем говорить. Что сделано, то сделано. Новую яхту я уже купила. Только и слышу «Лиза, Лиза»! Я, между прочим, тоже нуждаюсь в лечении! Мне врач прописал морские прогулки! Или я, по-твоему, должна была до скончания веков выходить в море на старой развалюшке? Вот скажи мне, любимый, сколько лет нашей яхте?

– Да не помню я, – раздраженно буркнул отец.

– А я помню. – Мать снова повысила голос. – Ты подарил мне ее в тот год, когда родился Гоша. Гоше идет шестой годик, следовательно, и яхте столько же. Я неделю думала, брать новую или продолжать мучиться со старой. Тянула время, кормила продавца обещаниями. А потом мне стало неудобно перед человеком. Не могла же я предвидеть, что в голове нашей девочки что-то щелкнет, и она вдруг захочет первый раз в жизни прокатиться на мотоцикле! А выехав на улицу, покалечит какую-то бабку, врежется в забор собственного дома и свернет себе шею? Нянька толком объяснить ничего не может, только таращит глаза и что-то мямлит про Гошу. Так что давай прекратим этот ненужный разговор. Иначе я повешусь.

Мама вешалась много раз. Еще чаще топилась. Вскрывала себе вены, пригоршнями пила снотворное и, никого не предупредив, уходила в ночь. Должно быть, отец ее по-настоящему любит, если столько лет терпеливо сносит мамин истеричный шантаж. В отношении себя я далеко не так уверена. И даже напротив. Не уверена в его ко мне любви совсем. И поэтому денег у отца просить не буду. Я плохая. Очень плохая. Это из-за меня Гошу забрали. И если сейчас я загляну на веранду и попрошу полтора миллиона, папа сразу же поймет, что допустил колоссальную ошибку, предпочтя меня, нерадивую дочь, своей хорошей ДРУГОЙ ДЕВОЧКЕ.

Особенно теперь, когда она лежит в земле под тяжелым могильным камнем, отравившись в свои неполные четырнадцать лет паленой водкой, которую распивала с приятелями в подвале пятиэтажки на самой окраине Москвы. И в этом опять моя вина. Ибо ДРУГАЯ ДЕВОЧКА жила в вонючей клоаке потому, что отец выбрал меня. В день похорон папа с упреком посмотрел мне в глаза и горестно вздохнул:

– Если бы я занимался ее воспитанием, она была бы жива.

И этот страшный взгляд, которым он, разочарованный, опять на меня посмотрит, мне постоянно мерещится в кошмарных снах, приковывая к месту, наливая ноги свинцом и окончательно лишая воли. Нет, у отца нельзя просить денег. Нужно взять их где-то еще. Но беда в том, что я понятия не имею, сколько это – полтора миллиона рублей. Много или мало? Что нужно продать, чтобы получить такую сумму? Все без исключения магазины я старательно обхожу стороной, ибо буквально цепенею под тяжелым взглядом продавцов, прячущих обуревающую их ненависть под маской учтивости. Поэтому названная Толиком сумма для меня – пустой звук.

Идея раздобыть деньги самостоятельно была совсем неплоха, ведь у меня есть дом, который можно продать. Уж полтора-то миллиона он стоит? Я бросилась прочь с родительского участка и, выбежав на дорогу, снова столкнулась со Скрутом. Свет луны выхватывал из темноты вершины гор, превращая просто красивый пейзаж в пейзаж фантастический. Сказочный. Инфернальный. Гном в тирольской шляпе стоял рядом с мазанкой соседа. Перед ним белел наколотый на плетень исписанный лист бумаги. Гном вглядывался в него, читая. Заметив меня, он, не отрываясь от листка, с сожалением проговорил:

– Вот незадача! Как всегда, опоздал. Мы с однокурсниками должны были пойти в этнографическую экспедицию по окрестным селам, но профессор и ребята уехали без меня. Записку вот оставили. Пишут, что вернутся через пару дней, а пока советуют снять койку в поселке.

– Сними у меня, – быстро сказала я. – За полтора миллиона рублей.

– За комнату полтора лимона? – изумился парень, еще больше округлив и без того круглые глаза. – Да вы шутница.

– Тогда купи у меня за полтора миллиона дом.

– Вам очень нужна эта сумма?

Он сказал так искренне, при этом даже на меня не взглянув, что я еще больше прониклась к собеседнику доверием.

– Очень нужна. Причем немедленно.

– Столько денег у меня нет. – Голос Скрута звучал с явным сожалением и, главное, без издевки. – На студенческую стипендию не очень-то разгуляешься. Сам добирался сюда автостопом, потому и опоздал на назначенную встречу. Но за сотню в день я с радостью воспользуюсь вашим гостеприимством. – Он перевел глаза с плетня на подсвеченное луной море, скользнув мимо меня рассеянным взглядом. – Может, пока вы не продали дом, и в самом деле сдадите мне какой-нибудь чуланчик дня на два? Пока не вернутся профессор с ребятами?

– Договорились, – откликнулась я, наконец-то понимая, почему мне так комфортно в его обществе. Студент на меня не смотрит! Мало того, он словно такой же, как я, и сам старательно избегает визуального контакта!

– Тогда давайте знакомиться. Я Кузьма, – торжественно проговорил парень, разглядывая лунную дорожку на антрацитовой морской глади.

Я не могла не улыбнуться. Кузьма. Забавное имя. И очень подходит для гнома. Хотя я больше привыкла к Скруту.

– Лиза, – представилась я в ответ. И неизвестно почему чистосердечно добавила: – Ненавижу свое имя. Такое скользкое и липкое, как слизняк.

У меня свои отношения с именами. Я их ощущаю, как ощущают поверхности, проводя по предметам рукой. Алекс – скала, с острой вершиной, устремленной вверх, и мягкой травой у основания. Толик – имя неопределенное и бесформенное, как наполовину сдувшаяся резиновая игрушка. То ли да, то ли нет… Ну а Кузьма – он упругий и теплый, как сшитый из тряпок мячик, закатившийся за печку. Одним словом, гном.

– А мне нравится ваше имя, – серьезно проговорил Кузьма, медленно двигаясь по шоссе и при этом продолжая любоваться темным морем. – Е-ли-за-вета – очень красиво. – Он как будто пробовал слоги на вкус. – Звучит по-королевски. Профессор на лекции рассказывал, что когда-то в этих местах жила графиня Елизавета Сокольская вместе с мужем и сыном. Может быть, видели их особняк? Он на море стоит. Прямо на пляже. Вроде бы сейчас в графском доме разместился детский санаторий, а до революции дом долго пустовал, ибо там случились страшные события, после которых никто не хотел его покупать.

Я недоверчиво посмотрела на гнома, безмятежно шагающего по ночной дороге. Весь его вид говорил о том, что он не имеет ни малейшего представления, что беседует с нынешней владелицей бывшего графского особняка.

– И что же случилось в этом доме? – осторожно поинтересовалась я.

– Графиня завела любовника, друга семьи, и тот, любитель красивой жизни, в поисках легкой наживы украл графского сына и потребовал с любовницы выкуп. Такие вот дела.

Парнишка с теплым именем улыбнулся, многозначительно вскинул брови, рассматривая мои шлепанцы, и неожиданно подмигнул им круглым глазом, словно на что-то намекая.

Англия, 1905 год. Золотой Берег, 1881 год

Как всегда перед заходом в гавань, на палубу «Маюмбы» высыпали пассажиры и, толкаясь, всматривались в побережье Гвинейского залива, с каждой минутой становившееся все ближе и ближе. Обдуваемый горячим морским ветром, молодой врач вместе со всеми с возбуждением смотрел на желтый прибрежный песок и выстроившиеся длинной шеренгой вдоль линии прибоя ярко-зеленые пальмы. В отдалении на холмах белели полуразрушенные зубцы крепостных стен и башен, еще сохранившие свой грозный вид, хотя это и были первые бастионы, возведенные европейскими завоевателями более четырех веков назад.

Ближе к полудню «Маюмба» встала на якорь. Сгибаясь под тяжестью багажа, пассажиры суетливо занимали места в шлюпках, доставляющих на берег. На берегу толпились встречающие, среди которых можно было различить как европейцев, так и африканцев. Европейцев было значительно больше. Обожженные солнцем чиновники из управляющих компаний Ее Величества низко надвигали на красные от жары лица тропические шлемы из пробкового дерева, высматривая в толпе прибывших коллег и родственников. Развязные представители золотодобывающих фирм в белых льняных костюмах вербовали желающих взять в аренду участок на богатой золотым песком реке Анкобре. Здесь же крутились жучки, предлагающие посреднические услуги в покупке по сходной цене партии невольников.

Засидевшийся без дела корабельный врач, как молодой тигр, спрыгнул из лодки на берег и помог сойти дамам. Краем глаза он заметил, как к Роберту Смиту устремился смуглый усач самого делового вида и, ухватив американца под локоть, увлек за собой. Помахивая докторским чемоданчиком, прихваченным на всякий случай, и утопая ботинками в песке, Артур жадными до приключений глазами окинул бурлящую народом пристань. И тут же был атакован чернокожим чичероне.

Маленький гибкий африканец, обернутый вокруг бедер куском ткани, смотрелся рядом с британским великаном совсем ребенком. Он дергал Дойля за полу рубашки и на ломаном английском навязчиво звал белого господина смотреть интересные места, которыми славится королевство Ашанти.

– Хочу, хочу посмотреть на королевство! – захлопала в ладоши мисс Бетти, наблюдавшая за приставаниями аборигена.

Расценив преисполненный достоинства кивок леди Абигайль как одобрение, Артур охотно согласился на обзорную экскурсию.

– Зови меня, белый господин, Овусу, – обегая молодого доктора то с одной, то с другой стороны, говорил проводник, ведя клиентов в сторону необъятного баобаба, около которого образовалось что-то вроде стоянки гужевого транспорта. К вбитым в ствол дерева крюкам были привязаны мулы и ослики, запряженные в плетеные тележки, напоминающие огромные корзины на двух больших деревянных колесах.

– Садитесь, господин! – Овусу сделал жест в сторону застенчивого ослика и просторной повозки. Заметив сомнение в глазах Артура, африканец всем телом навалился на спину животного и бодро заметил: – Садись-садись, осел сильный! Всех вас увезет!

Артур подсадил своих дам, перекинул длинную ногу через плетеный бортик, устроился на скамеечке, и телега медленно покатилась по песку в потоке таких же повозок, заполучивших белых седоков. Чичероне, нахлестывая ослика тростниковой плеткой, неспешно шел рядом с телегой, держа направление к виднеющимся вдали ярко-зеленым зарослям тропического леса. Навстречу им тащился мул с лежащим на повозке огромным стволом красного дерева, таким большим, что казалось, животное вот-вот упадет под его непомерной тяжестью. Стараясь мулу помочь, тележку толкал крепкий черный парень.

– Ты знаешь, белый господин, каким должен быть настоящий мужчина? – внезапно осведомился Овусу.

И, получив отрицательный ответ, продолжил: – Вот прямо сейчас в этом сыром тропическом лесу, не покладая рук, трудятся умелые ашанти. Они быстро расчищают от зарослей участки под посевы, ловко валят гигантские деревья, обрубают сучья, разделывают стволы. Все горит у них в руках. А почему? Такими их вырастил отец. Именно он следит за воспитанием сыновей. От отца ребенок наследует душу, дух. Это он, дух, делает мужчину ашанти сильным и смелым. И очень трудолюбивым.

Не понимая, к чему весь этот разговор, доктор согласно кивал, переглядываясь с женщинами и трясясь по неровной дороге мимо тростниковых хижин, сбившихся в деревни на небольших, отвоеванных у джунглей просеках. Около каждой деревни зеленели засеянные ямсом поля, отделенные от соседней труднопроходимыми зарослями, перед которыми вдоль всей дороги сидели чернокожие женщины, разложив прямо на земле овощи и фрукты, названия большинства из них Дойль не знал. Тонконогие рахитичные дети крутились тут же, и каждый зазывал проезжающих к своему развалу.

В самом начале торговых рядов миссис Эверсон выбралась из тележки и стала одаривать чулками улыбчивых женщин, получая взамен связки бананов и загадочные фрукты самой разной формы и расцветки. Перед одним глазастым постреленком не устояла и мисс Бетти и, тоже покинув телегу, за пенни купила у его толстой бабки плетеную сетку непонятного назначения. Откуда-то издалека уже давно доносился стук тамтамов, усиливающийся по мере того, как повозка продвигалась вперед.

Показалась очередная поляна, отгороженная от дороги торговками с детьми, и внимание путешественников привлекло шумное празднество в самом центре деревни. Именно здесь били в большие барабаны. В окружении хижин на фоне зеленой травы выделялся яркий деревянный петух размером с дорожный сундук, вокруг которого пели и плясали чернокожие обитатели этого места.

– Как интересно! Послушайте, давайте свернем, – тронула мисс Бетти за руку провожатого, указывая на тропу. – Они что-то празднуют. Должно быть, свадьба.

– Не свадьба, похороны, – поправил девушку маленький африканец, дергая животное за уздечку и тем самым останавливая его неторопливый бег.

– Какой кошмар! Почему эти люди так радуются смерти ближнего? – От изумления овечье лицо миссис Эверсон вытянулось еще больше.

Дойль тоже во все глаза наблюдал из остановившейся тележки за ритмичными танцами аборигенов, не понимая их радости.

– Ашанти знают, что их близкие не умирают, а переходят в иной мир, – буднично пояснил Овусу. – Гораздо более светлый и радостный, чем наш. Жизнь ушедших предков продолжается, и духи помогают нам в тяжелых ситуациях, надо только уметь попросить. Мир духов чист и светел. Вчера в этой деревне, жители которой считают себя потомками льва, убили вождя, а его брата, который должен был стать новым вождем, взяли в плен работорговцы. А сейчас мертвого вождя хоронят вот в этом деревянном петухе, ибо никто, кроме вождя, не может первым увидеть восходящее солнце. Вождь живет совсем так же, как гордая красивая птица петух, и, умерев, именно в петухе входит в царство мертвых.

– А если покойный был музыкантом? – округлила глаза мисс Бетти, кивая на бьющих в барабаны туземцев.

– Его похоронят в искусно сделанном тамтаме, – ответил гид. – Чтобы в другой жизни он мог бить в тамтам.