Текст книги "Путеводитель [рассказы]. бессознательное сознательное, выливающееся в мысли просто женщины"

Путеводитель [рассказы]
бессознательное сознательное, выливающееся в мысли просто женщины
Мария Терехова

Лена, спасибо!

Без тебя – не было бы бирюзы.

© Мария Терехова, 2016

© Елена Аскольдович, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Amsterdam RAI11
  Amsterdam RAI – крупный выставочный центр в Амстердаме – Примеч. авт.


[Закрыть]

Он снова тронул мои колени

Почти не дрогнувшей рукой.

/Анна Ахматова «Прогулка»/

Совсем нечаянно, заворачивая за бордово каменный угол, я врезалась взглядом в четко сложенную плитку под ногами и нашла там – влюбленность, перцово-сладкую. Точно кипяток в чашке чая, который случайно глотаешь так быстро и неожиданно, что обжигаешь небо. Осенью мне казалось, что я влюблена в девушку. В ее эксцентричность, красоту, мысли – как будто в личность, что поделать, я эстет. И не то, что бы пришло разочарование, а просто прошло очарование. Ведь что-то есть там внутри, а все-таки не то, разукрашенный максимализм, может, возраст пока такой, юношеский. А теперь вот мужчина, совсем мне неинтересный. И знакомили нас родители лет десять назад на речке, а на мне был арбузный купальник и вот-вот аттестат о среднем образовании.

У меня на днях разлетелся на куски многострадальный роман и задний бампер. А еще я очень боялась летать с пересадкой, а жребий пал немилосердный – лететь через запутанный немецким языком Франкфурт. На самом деле все просто, особенно когда уже хуже не бывает. Облака были так близко, большие ватные массивы, и по ним ходит Бог, если он тут живет на самом деле. Аэропорт во Франкфурте огромный, но, как выяснилось, не сложный. До выхода А40 я натерла обе пятки и чуть не улетела в Зальцбург.

Амстердам как-то сразу понравился, сразу стал моим. Не знаю, в чем причина – в нем самом или во влюбленности, или этот идеальный фильм не подлежит раскадровке. Я люблю город, если ты в нем занят, я сразу такой город уважаю. Он не крадет драгоценное время, а непременно дарит. Идти на работу в Амстердаме – это как не идти на работу в Воронеже. Вообще, у каждого города есть свой цвет, эксклюзивный и только ему принадлежащий: Париж – бежево-серых тонов, приглушенных, очень серьезный и холодный. Рим – развеселый разноцветный, но все-таки желтый, Киев – сочно зеленый, в крапинку из цветущих каштанов, а вот Амстердам – красный, стройный, как классический кирпич. Это город утреннего умиротворения: завтрак с видом на причал небольшого канала, поступающий в легкие воздух с горочкой, как капучино в большой кружке, свежая дышащая улица из тюльпанов, и вот ты идешь работать в РАЙ (но это совсем не значит, что в России я иду работать в ад). У нас самый красивый стенд, напротив два потрепанных француза – толстый и тонкий, китайцы непрестанно щелкают камерами нашу галерею (по их словам «contemporary art gallery»), принадлежащие ему широкие плечи не дают покоя, и даже разговаривать по-английски нестрашно. А он непрестанно шутит, совсем неприлично смотрит, будто касается, и ведет себя как пятиклассник, дергающий за косичку.

Я всегда и при любых обстоятельствах считаю, что женатый мужчина, укомплектованный двумя детьми, вертолетом и красивыми руками – это не для меня, это занято, это слишком. О, боги, боги, куда девались мои стыд и совесть?

Интеллект – очень важно, особенно его наличие. Подсознательно мы всегда ищем людей совершеннее нас, дабы у них научиться, подсмотреть, украсть новую информацию, превращаемся даже как-то в идейных клептоманов. А этот мальчишка в возрасте Христа ненавидит читать книги, пьет бутылками белое вино, раздражается на болтовню по-французски и нецензурно выражается, но умеет смешить и убеждать. Не с ним ходить в музеи Рембрандта и Ван Гога или вдумываться в судьбу Анны Франк, с ним изучать все местные музеи секса и эротики, курить паровозом косяки и заливисто смеяться. А я работаю, улыбаюсь:

«Hello, How are you?»

«We produce the road marking materials».

«From Russia».

«Оh, really!»

«Yes, it’s like an art gallery».

«Of course you can take the picture with us!»

«What do you want from me?»

«You».

– И я, – кричу где-то в глубине сознания, и пусть меня заберут в плен китайцы, если это не так. Влюбленность распознаешь на стадии зажравшегося отрицания свеклы как изысканного блюда в ресторане с мишленовской звездой. Все так просто, как легкий уровень в балде на айфоне – он всего-навсего не составляет слова длиннее трех букв.

Амстердам такой велосипедный. У велосипедистов приоритет перед людьми, машинами, вселенной. Рискуя жизнью несчетное количество раз на дню, несанкционированно погружая две ноги на повсеместно раскинувшуюся велодорожку, я размышляла как раз о них, о ногах: вы понимаете, они же сами по себе ходят. Одна, другая, одна, другая – как они узнают, что надо идти? У меня очень самостоятельные ноги. Они постоянно касались его ног под столом, а страдала я вся, то холодно холодея, то впадая в жаркий жар. В хмельном тумане я похожа на Брижит Бардо, а он растянулся на ковре в баре и беспардонно забросил свои ноги в ботинках с черепами на диван, мелодраматично закуривая сигарету. Остапа несло в откровенность. Остап неосторожно признался в давнем чувстве, еще из моего юношеского детства. Я сосредоточенно, сквозь дымку лет, расставляла факты, диалоги прошедшей давности и приходила к неутешительным выводам: безумного секса не будет, и это все – чертово благородство.

Однажды зимой я уехала в Москву как бы насовсем, заранее зная, что побег обратно станет счастливым моментом. А этот странный мужчина, пробежавший сейчас пальцами совершенно случайно по моему колену, зачем-то занырнул в глаза, да там и утонул. А ведь он мог изменить мою столичную жизнь, отрезая обратный путь, если бы я только позвонила. Если бы.

Амстердам надо изображать на красном холсте с зелеными конопляными прорисовками. В воздухе его узких проулков стоит слой местного дурмана, который можно пощупать не руками, но разумом (хотя накурившись, можно и руками). Шоколадные чудо-кексы распространялись по организму долго и поступательно, наливая тело свинцом, утяжеляя веки грузами, подвешенными на ресницах, заворачивая язык в железную трубу. Реальность превращается в сложную схему, само ее восприятие ты анализируешь и подводишь важные итоги. Главный итог: я – единственная, кого он не тронет ни одной частью своего тела, руководствуясь социальными рамками, совестью и благородными принципами. От злости и похотливого отчаяния сводит зубы, лопатки, бедра.

I amsterdam. Женщина любит ушами. И, перепрыгивая с огромной красной буквы А на такую же мощную букву М, я не перестаю быть женщиной, которая любит ушами. И даже уместившись полностью в желтом золушкином башмаке посреди площади Дам, я не переставала ей быть. Мои уши остались сыты и довольны. Они семь лет сидели на диете и кушали только стихи и монологи, нравоучения, как надо правильно любить и делать минет. Они не ждали обещаний, просто у меня очень воспитанные уши. А пока я взрослела, превращалась в самостоятельную женщину, сращивала рыжие волосы и искала смысл жизни, со мной происходила история без моего участия. Так бывает, что тебя замечают в арбузном купальнике, но тебе пятнадцать и ты дочь друга. Так бывает, что он бежит искать тебе йогурт, чтобы спасти от изжоги, а ты так много думаешь о том, какое его тело под этим джемпером с Багз Банни, что врезаешься в автобус. У меня случился в Амстердаме роман, которого не было.

На мне узкая юбка и черная рубашка, а мне кажется, что я голая от того, как он меня ест. Старательно размахивая бедрами, я провоцирую его психику (да и свою), а феромоны так и бегают по всему телу, то и дело забегая в декольте, а я пока роюсь в буклетах и усердно улыбаюсь иностранщине. Выставка превосходна! Разрисованные под гжель отбойники (а гжель придумали не мы, и не голландцы, а все те же китайцы), говорящие светофоры, грузовики со встроенной кухней, тарелочки-зеркала заднего вида, рука, трогающая шею между делом, и улетающая куда-то из-под ног ковровая дорожка, в сторону, и летящие по ней в пропасть корейцы с чемоданами.

Физика в отношениях между людьми – либо есть, либо ее нет. Физики без эмоциональной стороны внутри меня не бывает, и кто воспитал во мне эту романтичность? За семь лет любить одного человека – привыкаешь, и сейчас я хватала, как рыба ртом воздух, это экстренно новое чувство, жадно, ревниво, неразборчиво, да и к чему разбираться, это все будет потом, после, когда пройдут эти ночные звонки по внутренней связи из номера с перпендикулярным знаком бесконечности, когда останутся только улыбчивые люди на полароидной карточке где-то на улицах Амстердама.

Все дома в Амстердаме очень похожи, они стоят в ряд, тесно прижавшись друг к дружке, словно строй разномастных солдатиков, маленьких и больших, вжавших головы в плечи, округливших причудливые глаза-окна. На улице Красных фонарей в первых этажах таких домов стоят темпераментные полуголые девы, моментально психующие при виде фотоаппарата, задевающего их честь и отменный целлюлит. Вдыхая весь Амстердам, я смотрю, как он развалисто идет впереди, иногда немного семенит, большущие руки не болтаются по инерции от ходьбы, а будто зафиксированы сильными плечами. Утром я получила синее облачко, оцарапавшее мозг, отравившее последний вечер с чудо-кексом. «Маша когда тебя встречать?» – именно так, из прошлого, с пунктуационной ошибкой и с благородной целью. Второй случай благородства за неделю – это перебор.

Перелет обратно был через Вену, со своими странностями аэропорт-наоборот. Я везла домой вполне интересный сувенир из амстердамской влюбленности, который будет висеть на холодильнике и потихонечку угасать, превращаясь в обычный магнит.

2014

Гарны дивчины у Києві

Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?

/М.А.Булгаков «Мастер и Маргарита»/

Киïв встретил нас, обнял и сразу втянул в столично-типичную круговерть с хамоватым хлопцем, двугривенным метро и разливным Днепром. Хотя нет, все началось в душном плацкарте за восемьсот рублей с дедком, тяжеловатым на ухо, и неприятной склочной украинской бабой на нижних полках. А рядом теснилась на боковушках чудесная семья с тремя детьми – улыбчивой Машей и близняшками Назаром и Богданом. На границе их долго подготавливали к приходу таможенников, уговаривали и назидательно поучали правильному ответу, и их страдательно-жалобное «вони будут на мэне дывиться, я нэ хочу» загнали нас под стол в судорогах хохота. От них мы узнали о первой достопримечательности Киева – сверкающей на солнце железной статуе со щитом, возвышающейся над крапивно-зелеными холмами матери городов русских и видной из всех уголков города, которую мальчишки за завтраком, поедая «Омычку», обозвали «злой тетей Мотей» – так мы ее и запомнили.

Путь до гостиницы смело могу назвать героическим и экскурсионным – часовая прогулка под знойным украинским солнцем с неподъемной сумкой на плече, набившей мне первый киевский синяк (наверное, это две пары так и не обутых туфель на шпильке, фен и верный никон так нежно избивали мою плоть), мимо памятника Гоголю, проката велосипедов, местного театра с представленным в репертуаре спектаклем «Моя дружина – брехуха» (на тот момент, обладая идеальной незапятнанной репутацией, в отношениях с мужчиной брехухой почему-то слыла я), в компании с Днепром по правую руку – и вот мы на месте. Уже в последний вечер я категорично заявила А., что жить в отеле и не напиться в его баре на десятом этаже – признак дурачины, стукнула себя в грудь и захрапела. А. меня поддержала.

Заклеив пластырями мозоли и почесав синяки – вперед! – двинулись покорять Киïв. Стояли первые майские деньки, солнце палило нещадно, обдавая жителей города, его гостей и нас тридцатиградусной жарой, и Днепр так и соблазнял своей прохладой и тишиной. Пробежав по-царски раскинувшийся Хрещатик от жадности слишком быстро и как-то ненасытно, и как-то сумбурно, и совсем уж спотыкаясь, мы вышли к Европейской площади. Там мы посидели на скамьях, расположенных амфитеатром, полюбовались на Арку Дружбы народов. Нас как-то сразу восхитила способность киевлян к парковке: они оставляют машины не вдоль бордюра, а на нем, причем в несколько рядов, экономя пространство. И вот мы немножко посидели, немножко посмотрели, поохали как красиво, и пошли дальше. Вверх по улице Грушевского – слева знаменитый стадион Динамо и прилегающий к нему Міський парк, справа Художественный музей, строгий, красивый, с колоннами, темно-серый, серьезный. Понравился. Рядом два щупленьких гаишника, объясняющие жертве, как правильно ездить. Поддерживаем, а то носятся по исторической брусчатке, точно истории не жалко. Судя по тому, что при каждом нашем путешествии по Грушевского эти двое сиротливо следили за соблюдением правил дорожного движения, смею внести их в список достопримечательностей. Прошли здание Верховной Рады, которая самым вульгарным образом отгородила себе во владение бордюр для пешеходов, установив железный забор и стража порядка, заставляя простых смертных прогуливаться по проезжей части и пробираться сквозь мерседесы и бумеры – мне кажется, это для людей! Далее Мариинский парк с видом на нашу левобережную часть Киева, который мы посетили не раз. Однажды вечером мы натолкнулись там на кучку парочек, танцующих латину, и пусть это было не профессионально, даже немного хаотично, зато от всей души, особенно зажигала женщина в черном платье, выкручивающая бедрами необычайные кренделя и очень этим смущавшая свою партнершу, да-да, партнершу, а может и не смущавшая, черт их разберет!

На Майдане Незалежности мы останавливаемся на нулевом километре, сверху на нас подозрительно смотрит Берегиня, а я отчаянно ищу Одесу, черноморскую жемчужину. А. язвительно бурчит сбоку: «Ты не в Одессе живешь, не выпендривайся». С Майдана двинулись по Михайловской вверх к монастырю, потыкались в толпе, уткнулись в фуникулер, отложили его на потом, и по Десятинной к Андріївському узвiзу. Дальше все плачевно – горы щебенки, вывороченной брусчатки, рыхлый песочек, краны, строительные леса и цемент. Увы и ах – до музея Булгакова нам было не дано дойти, что стало сильным предательством со стороны Киева. Но остановимся у Андреевской церкви. Очень хороша и красива! Чистая, скромная, светлого голубого цвета, сияющая позолоченными куполами, на краю холма – замерла и будто упирается в небо. Возможно, она запала в наши сердца еще и из-за своей лирической легенды: в Андреевской церкви нет колоколов, поскольку по преданию некогда тут было море, и оно ушло в гору, оставив место городу, и если ударить в колокол, то море выйдет из горы и затопит эти святейшие места. Этот колокол, которого нет, не давал А. покоя все киевские дни – «А давайте стукнем в колокол!» – просто на море хочется посмотреть.

Сдаваться сразу и мириться с недоступностью Андреевского спуска – это не по нам. Мы решили всех обмануть и подняться по спуску вверх, просто и по-женски: сделать все наоборот. Спустившись по Воздвиженке, усыпанной цветными пряничными домиками, похожими на картонные театральные декорации, к Нижнему Валу, отыскали начало узвiза и наткнулись на табличку «Ходу немає». Потерпев окончательное фиаско, обиженные, мы пошли к Почтовой площади, зайдя по дороге на Житний рынок, буквально ныряя в море вышиванок, скатерок, платков, а я даже в порыве сентиментального приступа приобрела рушник, спровоцированная украинской традицией – считается, что невеста должна сделать вышивку крестиком на рушнике и подарить своему жениху (возможно, к пенсионным годам я вышью палочку – горизонтальную или вертикальную, могу и весь комплекс линий дорожной разметки, но это при условии, что с меня снимут титул брехухи). На Почтовой площади мы сели отдохнуть и поизучать карту в симпатичный дворик, где застали некоего мужчину, на расстоянии метров в двух от него курившую женщину и ровно посередине между ними пустую бутылку шампанского, служившую признаком их натянутой связи. Подслушав их разговоры, мы выясняли, что они в любви, но в ссоре. «Я тэбэ все объясниииила, шо нэ поняааатно?» – и как в фильмах – далеко внизу тихо плещет Днiпро, ветер шелестит листвой и благоухают кусты сирени, и кажется, что мы даже слышали, как пустили фоном музыкальную дорожку «Ты ж мэнэ подманула, ты ж мэнэ подвела». Отдохнув, мы решили отдохнуть еще, совершив часовую прогулку на пароходе по великой реке. Нашему восторгу не было предела целую дюжину минут, а дальше все прозаично – справа холмы, слева пляж, развернулись назад – справа пляж, слева холмы. Устали мы за этот час больше, чем за шесть часов ходьбы, с обгоревшими носами и плечами почему-то только с правой стороны, насмотревшиеся на тетю Мотю со всех ракурсов и слегка ей утомленные. Но наконец, наш Каштанчик-17 пришвартовался к палубе, и мы в счастье сошли на берег и двинулись к фуникулеру (как сказала одна гражданка, совершенно не имевшая к нам никакого отношения, «киевский фуникулер – это экшен!»). Итак, экшен стоит всего полторы гривны, очередь на него выходит за пределы здания несколькими вилюшками, и, пропустив около четырех посадок, мы, наконец, забрались в этот синий пузатый вагон, немного мультяшный, и двинулись вверх – тут нас настигло легкое разочарование, поскольку в ощущениях не было ничего необыкновенного, кроме двух больших поп впереди и трудности с проникновением воздуха в легкие назальным путем из-за плотной массы народа. Но, оказавшись на вершине, даже голова закружилась – так высоко и красиво! Спасибо, пузан! Уходящие вниз пути, аркой нависшая зелень, где-то сливаясь с небом, выглядывает Днепр, словно подсматривает, и вдалеке возвышаются железные баррикады недостроенного моста. Ах, Киïв, вроде ничего особенного, а так цепляешь!

В холмистом Киеве есть что-то мистическое – там точно живет черт. Например, нам всегда казалось, что мы постоянно с одышкой поднимаемся вверх, и совсем редко идем налегке вниз, или до сих пор загадка, почему не все киевляне платят в маршрутке за проезд, или почему дождь каждый день начинается около трех часов пополудни, или куда пропала киевская карта по приезде в Воронеж, или что, в конце концов, означает постоянно преследующее нас слово «будинок», или этот вечный поиск незапароленного wi-fi, чтобы собственно узнать, что «будинок» переводится просто как дом. Сущая чертовщина творилась со зданиями, которые нам хотелось найти, но мимо которых мы упорно проходили, нарезая круги, зная при этом точный адрес и заранее отыскав это место на карте. А чтобы выйти на улицу Гончарную, мы с А. пролетели мимо нее три раза, и только потом обнаружили сырую деревянную лестницу в кустах. Загадка на загадке. Или как мы искали фестиваль-ресторацию Диван. Мы облазили вокруг Бессарабской площади все вдоль и поперек, в несколько заходов, в несколько вторых дыханий, и только на третьем уперлись в вывеску с названием, и кто теперь разберет – отсутствовала ли эта вывеска до этого, или на нас напала пятиминутная катаракта.

Ах, как мы влюбились в Пейзажную аллею. И снова загадочность Киева – идешь-идешь по стандартно киевскому урбанистическому проспекту, поворот направо во двор и вдруг оказываешься в ласковом детстве – милая аллейка точно ручей огибает зеленый обрыв и предлагает гуляющим невероятные сумасшедшие лавочки. Мы с А. посидели на каждой инсталляции современных скульпторов, будь то торчащие из асфальта устрашающие руки или барный стул с отличным углублением для двух половинок пятой точки. Пробираясь сквозь пластмассовые подушки, астрономические башни, железные фигурки, цветных писающих мальчиков, домики и горки в виде кошачьих морд, мы с А., жадные до того, чтобы всего коснуться и везде открыть свой рот (открытый рот – тематика Пейзажной аллеи), норовили согнать счастливых детей с очередного аттракциона под ослабевшими от киевского каштанового воздуха бдительными взглядами мамаш, и бежали сломя голову залезать в рот зайцу или коту.

Отдельное наше внимание привлек Театр Ляльок в виде сказочного дворца в Крещатом парке. Бронзовые Буратино, Мальвина, Пьеро, Папа Карло и жаба обосновались там навечно и позируют рядом с туристами, получаясь на фото просто бесподобно (не то, что я под шляпой папы Карло с одним закрытым глазом). Обычная семья прогуливалась с нами под накрапывающим дождиком (ну естественно, было три часа пополудни) по окрестностям театра, и когда их очаровательный мальчик лет двенадцати подбежал к веселому Артемону, родители в умилении достали фотоаппарат и приготовились его снимать на долгую память. Сынишка вскочил на пуделя, заорав: «Умри!». Какая прелесть!

Петляя по паркам недалеко от театра, мы с А. каким-то неожиданным образом вышли к Мосту поцелуев, который еще называют чертовым. Логика так и шепчет, и вот почему – этот мостик соединяет два киевские холма и пролегает над обычной автомобильной дорогой на высоте порядка пяти метров (или десяти, у меня кретинизм в области мер, но как факт – очень высоко!). Сам по себе он узкий, с железными поручнями и увешан пестрыми замочками – явный знак присутствия тысячи влюбленных мужей, которые перенесли не менее влюбленных жен на своем горбу через мост. Однако к этому стоит добавить, что мост популярен среди самоубийц. Такая вот ирония местных жителей – и в счастье, и в горе. И правда, стоит посмотреть вниз и становится просто страшно – основание моста, который ходит ходуном, состоит из старых досок, расшатанных и с огромными расщелинами, что через них видно, как под тобой пролетают цветные крыши машин. А. вцепилась в поручень и сообщила, что только идиоту придет в голову тащить бедную девушку к счастливой жизни, скорее уж в последний путь. Уговорами о мороженом и сокращении нашего пути (не жизненного, а километрового), мне удалось телепортировать А. на другой холм. Такой вот поцелуйный мост самоубийц, вдохновляющий на замужество.

А в день Перемоги мы с А. уже сидели на своих чемоданах, полные счастья, впечатлений, киевских тортов и магнитов (а я еще и с рушником зачем-то), и покидали чудо-град. Было грустно, как всегда бывает грустно в конце путешествия, но что-то осталось от меня в украинской столице, и я еще обязательно вернусь дышать этим каштаново-сиреневым воздухом (фальшивая уверенность всех путешественников). Киïв – приятный и нежный, как хороший друг, с которым вроде только начинаешь общаться и еще пребываешь в розовых очках производства эйфории влюбленности, но уже чувствуешь, что веришь ему давно и следуешь правилу верности. Я не знаю, как А., а мне Киев стал дорог, словно мы пережили с ним историю. Я це люблю.

2012