Текст книги "Котики и кошечки (сборник)"

Роман Сенчин
Дима

Остаток того лета мы проводили вдвоем с Димой.

Довольно долгое время считалось, что Дима – кошка, и ее называли Диной из-за томности, грациозности, черного пятна на белой мордочке, над верхней губой. Но потом оказалось, что Дина – кот, и последовало незамысловатое переименование в Диму.

Словно оправдывая свое перерождение, недавняя Дина стал быстро превращаться из томного существа в ленивое, прекратил следить за своей шерстью, и она из белой окрасилась в серую, а на боках появились колтуны, глаза заслезились, взгляд приобрел мрачно-наглое выражение. А может, не из-за смены имени это произошло, а из-за переезда.

Еще недавно мы жили в благоустроенной квартире с теплыми в холодное время и прохладными в теплое батареями, с широкими подоконниками, на которых Дима любил лежать и поглядывать на птичек, порхающих с ветки на ветку на ближайшем дереве. А теперь оказались в избушке. Низенькой, темной, пыльной.

Родители пытались продать квартиру в моментально обнищавшем, наполнившемся бандитами городе, а мы с Димой, как считалось, временно пережидали переезд здесь, в деревне, недалеко от другого города, который еще оставался пригодным для жизни… Так казалось все просто – та квартира, трехкомнатная, продается, а здесь покупается двухкомнатная. И все нормально.

На деле оказалось иначе. Трехкомнатку придется отдать за «Москвич-2141» с мизерной доплатой, который, по сути, ничего не будет стоить; квартиру, даже однокомнатную, в другом городе купить не получится, – деньги в те месяцы дешевели изо дня в день… Наш переезд совпал с переселением народа с брошенного севера, дичающего востока, горящего войнами юга, цены на жилье в выбранном нами городе – недавно еще маленьком, тихом, для пенсионеров – взлетят к осени во много раз, и мы осядем в этой двухкомнатной, с тремя оконцами избенке надолго…

В тот август я еще ничего этого не знал, но тревога колола. Телевизор оставался в квартире, а транзистор работал кое-как – сквозь треск и писк можно было иногда уловить взволнованные голоса Ельцина, Хасбулатова, Руцкого, твердящих о нарушении конституции, новости о путях мирного урегулирования в Таджикистане, Молдавии, Грузии, Нагорном Карабахе, завершении вывода войск из Литвы, об убийствах криминальных авторитетов, о преимуществе ваучеризации… Прямо-таки завораживала реклама, красочно убеждающая: стоит купить ценные бумаги даже на маленькую сумму, и через несколько месяцев продать уже по такой цене, что хватит на все подряд… Были бы у меня тогда деньги, я бы купил.

Но денег почти не было. Зато в огороде, который мы торопливо засадили в конце июня, когда только приобрели эту избушку с куском земли, все просто перло. Погода в то лето для растений складывалась почти идеальная: гроза, короткий, но густой ливень, потом два-три дня жары, снова ливень, снова жара…

Изредка выходя в деревню – в магазин за хлебом и к пожилой женщине Наталье Степановне за молоком, – я успевал уловить, как меняется настроение людей. В июле разговоры были бодрые, а под осень – мрачные. Весной только что созданное из части совхоза акционерное общество распахало и засадило пшеницей и овсом огромные гектары, а теперь, когда пришло время собирать урожай, оказалось, что аренда грузовиков, стоимость солярки с бензином такие, что лучше не собирать…

Впрочем, меня мало трогали тогда горести деревенских – хватало своих. Страшно мне было, двадцатиоднолетнему, жить дальше, тоскливо и скучно жить сейчас… Вот уже больше месяца, с середины июля, я здесь. Охраняю дом, огород и ничего не знаю о том, что происходит у родителей, как там складывается…

Диме тоже было тоскливо и, кажется, страшно. Он вырос в городе, в квартире, на улице тогда оказывался считаные разы, тараканов считал самой крупной добычей, на птичек смотрел в окно, как мы на что-нибудь интересное в телевизоре, а теперь был вынужден перейти на почти дикарскую, первобытную жизнь.

Мне было с питанием легче. Я объедался огурцами и помидорами, хрустел морковкой, делал из картошки разнообразные блюда, набивал живот перезрелыми сливами с оставшегося от прежних жильцов дерева… Дима всего этого не ел.

Праздниками для него были дни, когда я приносил молоко в двухлитровой банке. Я наполнял ему блюдце и потом доливал еще несколько раз. Дима лакал до упора, пока пузо не раздувалось, потом смотрел на меня долго, но без всякой благодарности, ковылял, переваливаясь, в сторону и кое-как умывался…

Я тоже пил свежее молоко, сколько влезало, зная, что завтра, самое крайнее, послезавтра утром оно превратится в простоквашу… Холодильника не было, а помещение банки в ведро с холодной водой помогало очень слабо – за несколько часов вода становилась теплой.

Правда, простоквашу я ел с удовольствием, а Дима не мог к ней привыкнуть. Не по вкусу ему был и мякиш белого хлеба. Обнюхав его и немного пожевав, он поднимал на меня наглые глаза.

– Мя, мя! – требовал чего-то.

– Нету у меня курятины-говядины! – отвечал я, забрасывая в рот сгустки пресноватой простокваши и заедая хлебом. – Видишь, что сам ем…

– Мя! – бросал Дима и отходил от блюдца.

За задами огорода находился пруд, в котором, пугая гусей, играли жирные краснобокие карпы… Тогда гусей держали многие обитатели дворов возле пруда. Вскоре воры и отсутствие после ликвидации фермы комбикорма положат конец этой традиции. И карпы переведутся – через пяток лет пруд спустят, рыбу повычерпают, и вновь заполнившаяся водой чаша станет тихой и спокойной.

Много часов я проводил с жалкой тальниковой удочкой на пруду. Карпы не шли ни на какой прикорм, а караси клевали, хотя, наверное, из-за жары, очень вяло.

Торчал я на берегу не из интереса, а по необходимости. Хотелось мяса. Но мяса не было. Была рыба, которая вот она, в пяти метрах плещется. Но в день получалось поймать в самом лучшем случае два-три костистых карася. Иногда брал крупный, граммов на триста, и тогда случался праздник – пожарив, можно отколупывать вилкой куски плоти и смело есть, не боясь исколоть язык…

Дима осторожно, высоко поднимая лапы в траве и, кажется, брезгливо морщась от всей этой природы, приходил на берег и садился справа от меня. Знал, видимо, что слева сидеть опасно – я там кидаю снасти. Наблюдал за поплавком из винной пробки. Когда я слишком долго не совершал манипуляций с удочкой, подавал голос:

– Мя-а?

– Не клюет, – объяснял я.

Поначалу, поймав маленькую рыбку и раздавив ей голову, чтоб не упрыгала обратно в пруд, я кидал добычу Диме. Он обнюхивал, подрагивая усами, и поднимал глаза. Взгляд говорил: «Приготовь. Сырой есть не буду».

– Ты обнаглел, котяра, – отвечал я его взгляду. – Жди тогда, буду себе варить или жарить, и тебе заодно…

Но и приготовленную рыбу Дима ел без аппетита. Будто из одолжения. Поев молча, без урчания, которое заменяет кошкам слово «вкусно», оборачивался на меня и смотрел недовольно, как-то презрительно. Мог и оскорбить своим «мя».

– Вообще могу не кормить, – говорил я. – Иди сам добывай пропитание. Не маленький.

Дима слюнявил лапу, небрежно умывал морду и заскакивал на старое кресло, где у него было место для сна. Но спал он для котов мало, и на каждое мое движение открывал глаза, приподнимал голову… Его взгляд, который я ощущал даже затылком, раздражал и обижал. Словно я ему был чем-то обязан.

…Однажды я сидел в огороде на чурбаке. Только что полил огурцы, перец, и нужно было собрать забуревшие помидоры, спустить в подпол, где прохладно. Пусть там лежат – там не так быстро поспеют, может, дотянут до времени, когда приедет мама, засолит на зиму…

Начинало вечереть, но было душно. Воздух тяжело колыхался – влага из земли вытягивалась в небо, собиралась там в новые тучи. Наверняка дня через два снова загрохочет гроза… Пора бы уж на осень сворачивать – надоела эта жара. Хотя… Я представил холод, затяжной дождь, когда, чтобы до сортира добежать, надо будет надевать плащ, шапку и поежился. К тому же и дров нет. Между делом я пилил ножовкой разные гнилушки из хоздвора, укладывал их в подобие поленницы, но этого на несколько дней хватит, не больше…

Подошел Дима, осмотрелся, поискал, куда бы сесть. Ничего подходящего не нашел, подвернул хвост и сел на него. Этак сбоку вверх глянул на меня, встретился глазами и произнес:

– Мя, мя!

– Отстань. – Слушать его претензии и требования не было никакого желания.

– Мя! – продолжал кот. – Мя-а!

– Все б ты ел, все б ел. Иди вон воробьев лови. Все подсолнухи обклевали. Сидишь тут, требуешь. – И я пихнул Диму ногой в сторону подсолнухов с поникшими изогнутыми шляпами, над которыми безустанно работали воробьи.

Потом сходил за ведром и стал собирать помидоры. Они были большие и красивые. Бычье сердце. Через несколько дней станут красными, а через неделю начнут портиться. И куда их деть?.. Мелькнула мысль сесть в автобус и отвезти на городской базар. Продать прямо ведром. Но если не купят? А денег осталось в обрез, может и на обратный путь не хватить…

Когда возвращался к избе, наткнулся на Диму. Он преградил мне тропинку. В пасти что-то держал. Снова столкнулся со мной глазами и положил на землю растрепанного воробья. Сказал «мя!», развернулся и куда-то пошел, гордо и независимо подняв хвост в сухих травинках и пыли.

Воробей остался лежать, задавленный и несъеденный, и я догадался, что Диме нужно что-то еще кроме еды.

А на другой или третий день он исчез… Признаюсь, я не очень-то горевал. Сначала решил, что, поняв правила дикой жизни после удачи с воробьем, Дима отправился изучать окружающий мир. Но он не возвращался. Ну и ладно.

Через неделю, правда, я затосковал. Стало не хватать живого существа рядом, даже этого наглого «мя!».

Покупая молоко у Натальи Степановны, теперь уже из экономии литр, я сказал, что кот у меня пропал.

– Наверно, собаки задрали, – пожала она плечами. – А может, обратно отправился.

– В каком смысле – обратно?

– Где вы раньше жили. Кошки часто так делают. Тут люди из деревни в деревню переезжали, и коту не понравилось. Так ушел и в прежний дом вернулся.

– Ну, это из деревни в деревню, – усмехнулся я. – А здесь четыреста километров.

– Если не задавят машины да зверье не задерет – дойдет, – уверенно сказала Наталья Степановна, обтирая наполненную банку полотенцем. – Ты, это, не стесняйся, в долг бери. Потом отдадите. Не голодай.

– Спасибо…

Вскоре наконец-то приехали родители на «Москвиче», следом пришел «КамАЗ» с мебелью, книгами, посудой. Мы занялись рассовыванием вещей под крыши – в сарай, летнюю кухню, даже угольник, так как в избушку все не вмещалось… Потом родители отвезли в город помидоры, перец, морковку, кое-что продали на рынке, и торговля овощами на годы стала источником наших скудных денежных поступлений… Потом купили две машины дров, пилили, кололи… О Диме горевать было некогда.

Поздней осенью я оказался в родном городе. Нужно было выписаться, сообщить в военкомате, что сменил место жительства.

Тянуло постучать в дверь нашей квартиры – так недавно еще нашей, – спросить новых жильцов: «Кот к вам не приходил? Белый такой, с пятном на морде… Это наш. Дима».

Не стал. Вряд ли он добрался. А если вдруг и добрался… Хотелось думать, что новые жильцы поняли его «мя!», впустили. И он лежит теперь на своем любимом месте между сервантом (тот сервант, что стоял теперь в избушке, почему-то представлялся и в оставленной квартире) и чугунной батареей, напоминающей растянутый аккордеон, мирно дремлет и как сон вспоминает наше с ним житье в темной избушке, простоквашу, тоскливую рыбалку, растрепанного воробья, которого он поймал и побрезговал съесть…

Елена Усачёва
Спасти мир

– Давай выходи!

Сказал сухо, впроброс. И не посмотрел.

Инна откинулась на спинку кресла. Уставилась в лобовое стекло автомобиля.

Как же все надоело! Как же ей это все надоело!

По столбикам низенького забора прошла кошка. Пушистый толстомордый зверь. Топал уверенно. И как он в эдакой глухомани себе такую ряшку наел?

Артем тяжело качнулся на своем месте, открыл дверцу. В машину дохнуло холодом. Или Инне уже везде мерещился холод?

– Выходи!

Артем стоял на улице. Кот ушел. По дорожке прыгала ворона.

Захотелось сказать Артему, что он не прав, что он не должен так ей говорить. Что она не виновата…

Дверь стала закрываться.

Ничего она не успеет сказать. Как всегда…

В исчезающую щель двери просунулась кошачья голова. Огромные удивленные глаза, врастопырку уши, тощая морда.

Мгновенно представилось, как дверь захлопывается и кошачья голова катится по черному резиновому коврику.

Инна взвизгнула.

– Что еще?

– Там кошка!

Артем распахнул дверь, заглянул внутрь. Кошки на улице не было.

Образ катящейся головы не стирался. Еще бы секунда…

– Что ты вечно выдумываешь? Что тебе опять показалось?

– Ты чуть кошке голову не отрезал.

– Ой, хватит!

Дверь закрылась. Инна несколько секунд смотрела на черный коврик. Надо же такому…

Каждый жест выдавал раздражение – засунутые в карманы руки, напряженные плечи… Недовольно притопывал.

Они ехали в Ярославль. Артем собирался показывать свой фильм. Зачем она с ним напросилась? Отказывался, отговаривался, твердил, что одному удобней, что ждут только его. А она все просила и просила. Настаивала. Думала, что быть настойчивой – это правильно. Все-таки он муж, он должен ее услышать.

Не услышал. Просто в какой-то момент перестал спорить. Кивнул и сразу отвернулся.

Последнее время стал часто отворачиваться. Резко. Словно отрезал от себя все, что осталось за спиной. А за спиной была Инна. И она была виновата. Во всем. В том, что нет работы. В том, что последний заказ был год назад. В том, что, несмотря на возраст, хорошо выглядела. В том, что так легко шагала по жизни.

Артем с удовольствием скидывал на Инну свое раздражение. А она ждала, когда он успокоится. Говорила о времени. О том, что все проходит. Что вместе – это не поодиночке.

– Что ты несешь? – кричал Артем и уходил в комнату.

Он ждал других слов. Угадать их Инна не могла. В то, что все плохо и ничего не получится, не верила, поэтому не говорила.

В Ярославль выехали поздно. Проспали. Инна еще решила вымыть голову.

– Давай я тебя оставлю! – кричал через дверь Артем. – Ей-богу, быстрее будет! С тобой же постоянно останавливаться придется!

Инна торопилась, и от этого получалось все нескладно. Убежал кофе, подгорела яичница, хотела сделать бутерброды с собой в дорогу, но в спешке не стала и начинать – в коридоре Артем уже гремел ключами.

Сидела в машине, грела озябшие руки и думала – почему не слышит? Раньше слышал, а теперь?

Проехали половину пути. Переславль-Залесский. Заправки не нравились, свернули к Никольскому монастырю, здесь была лавка с пирогами и чаем.

Вот и приехали. Чуть кошку не убили.

Инна вышла из машины. На столбике сидел все тот же толстомордый тип. Глаза полуприкрыты. Стороной юркнул тощий глазастый зверь.

– Вон тот! – воскликнула Инна.

– Пойдем уже! Хватит выдумывать!

Поздняя осень никак не могла лечь снегом. Морозило, зябко холодило плечи. В ста километрах от столицы первый снег уже лежал. Трещали лужицы под сапогом.

От холода и дождей монастырь казался серым. Над крышами летали птицы.

Артем успел отругать Инну за то, что не взяла бутерброды, что они вынуждены были заехать сюда, сделали лишнюю остановку.

Меню было написано от руки.

– Артем, – позвала Инна, когда они уже сидели за столиком. – Поехали к озеру.

– Зачем? Мы и так опаздываем!

– У тебя показ в семь, а сейчас двенадцать. Ехать еще два часа. Давай к Синему камню свернем.

– Слушай! Может, ты сама тогда останешься и будешь тут все, что угодно, делать – ходить, смотреть, хоть жить на этом камне!

Инна поправила на столе пластиковый стаканчик. От него вкусно пахло травками – в местной лавке продавали особый сбор, разом от всех хвороб. И пироги были вкусные. С капустой особенно – большие, румянобокие.

– Я хочу желание загадать, – прошептала Инна.

– Какое еще желание у тебя не исполнилось? – закатил глаза Артем.

Он ел бутерброд с селедкой. Из надкусанного куска торчали тонкие косточки.

– Чтобы ты не ворчал.

– Ин, ты вообще соображаешь, что ты говоришь?

Инна подняла стаканчик с чаем.

Удивляло, что Артем так говорит. Словно ждет, когда нервы у Инны сдадут. А когда это произойдет, ее можно будет обвинить в том, что она нетерпелива.

– Ты меньше думай, быстрее ешь!

Артем залпом допил свой чай.

Между белых монастырских стен гулял ветер. Из труб поднимался дым – топили печки.

Артем решительно шел через двор к воротам. Инна спешила следом. С крыши массивного каменного крыльца на нее смотрел кот. Грязно-серый.

– Ты чего смотришь? – проворчала Инна.

– Вот еще с котами ты не разговаривала! – крикнул Артем. И как он ухитряется все замечать?

Артем грел двигатель, искал по радио хотя бы одну работающую станцию. Подойдя к машине, Инна оглянулась. Забор, столбики – никого. На трех крайних столбиках снег сбит. И только ворона еще прыгает на дорожке перед машиной.

Инна качнула открытой дверью. Сейчас Артем будет ворчать, что напустила в машину холод, что вымораживает его.

Она села, потянулась к двери. Из-под руки что-то выскользнуло. Серое длинное тело. В колени уперлись маленькие пяточки.

– Это что такое? – опешила Инна. – Артем!

По коленям прошлась кошечка. Та самая – тощая, огромные глаза, уши врастопырку. Посмотрела выжидающе.

– Ты чего? – прошептала Инна.

Кошка оставляла после себя следы – вся улица разом оказалась на белом пальто.

– Ты чего?

Артем повернулся:

– Ты зачем кошку притащила?

Инна развела руками. Это было настолько нелепо – предположить, что она могла вот так запросто взять незнакомого зверя и посадить себе на колени. Чтобы потом любоваться, как он топчет ее пальто?

Кошка глянула на Артема. Маятником шагнул туда-сюда хвост.

– Она сама!.. – выдохнула удивленно Инна.

– Да какое сама! Она мне сейчас машину испачкает!

Кошка повернула голову. Глаза у нее были огромные, в каждом плескалось темное холодное озеро. Шевельнулись уши-антенки.

– Гони ее! – Артем перегнулся через кресло. – Выходи!

Инна машинально вынесла ноги из салона, колени наклонились, и кошка скатилась по ним на землю.

– Ты-то куда!

Кошка приземлилась на лапы, потрясла головой, словно сама себе удивилась, и правда, чего это она – и неспешно пошла прочь. Ни разу не оглянувшись.

Инна смотрела на испачканное пальто, на грязные руки.

– Слушай! Ну, не будем же мы возвращаться в монастырь, чтобы руки помыть! – Артем уставился в лобовое стекло. – Ладно, поехали!

Машина резко сдала назад, а потом так же решительно взяла с места. От монастыря они повернули налево, на противоположной стороне дороги оставив белые стены. Вдоль дороги потянулись припорошенные снегом поля. Мелькнула табличка «Синий камень». Машина взревела, буксуя по грязи.

– Вон тебе твой камень! Иди! Отмывайся!

Инна всю дорогу продержала руки перед собой – грязные, класть на колени – еще больше пачкать.

Камень был никакой не синий, а грязно-серый, промокший. Спина его была бугристая, ноздреватая, словно не обмывали его десятки лет воды Плещеева озера.

Инна забралась на камень, опустила руки в воду.

Надо загадать желание. Столько мыслей было до этого. Теперь – ни одной.

Глупость все, конечно.

Инна переступила с ноги на ногу. Камень был мокрый, но не скользил.

Она вынула платок, смочила его, стала оттирать грязь.

Ладно, и правда надо что-нибудь загадать. Загадать и обязательно в это поверить. Сбывается только то, во что сильно веришь.

Озеро дробилось мелкой волной, волновалось частой гребенкой, плескало на камень.

«Пускай не уйдет!» – решительно загадала Инна. С бедами вместе справятся. Лишь бы остался!

За спиной прогудел клаксон. Инна вздрогнула, с трудом отвела взгляд от горизонта. Не заметила, как замерзшие пальцы выпустили платок. Он остался на камне.

– Ну что? Отмылась?

– Замерзла, – пожала плечами Инна.

– Надеюсь, дальше без остановок?

Но они все равно остановились – в Ростове, около озера Неро. Оно оказалось замерзшим. Обнесенные снегом мостки вели в никуда. Дул пронзительный, с кусочками льдинок ветер. Инна искала по карманам платок, не находила.

Озеро казалось огромным. Артем фотографировал, бормотал себе под нос.

Инна размышляла, как должно проявиться исполнившееся желание? И как понять – все случается само по себе или это работает ее загад, произнесенный на Синем камне.

Ярославль встречал на въезде огнями завода. Дорога расширилась, замелькали дома. Справа, слева светофоры. Разогнавшись на трассе, машина поначалу нехотя притормаживала на перекрестках. Проехали бесконечную эстакаду. Мелькнула речка, бульвар, навигатор требовал поворотов направо и налево.

– Ну, наконец-то!

Лика свешивалась в распахнутую дверь – мысочками стояла на пороге, руками держалась за откос и ручку. Свободная майка, шорты – словно и не ноябрь на улице.

– Все давно здесь, а вы никак не можете подняться по этой лестнице!

Лика была высокая, худая, с короткими темными волосами. Свое лицо Лика называла греческим и смеялась. Греческое так греческое. Высокий лоб, прямой нос… Все, все, дальше не стоит, греческое, греческое.

– Народ! – звала Лика. Им нужно было на третий этаж, они прошли второй. – Стася здесь, а вас – нет!

– Мы – тут, – бурчал Артем. Он нес рюкзак, цеплялся за стены и перила.

Инна закрыла глаза. Стася здесь… ну, тогда весело. Косилась в спину идущему впереди Артему. Если здесь Стася, то приехала она с мужем Борей, а значит, Артем не заскучает. Со Стасей они вместе работали. Боря как-то помогал Артему на фильме.

– Инка! – махала ладошкой Лика.

Как только она руку отпустила, в образовавшуюся щель сразу проскочила Стася. Она была высока, полна и многогранна – могла одновременно кричать, визжать и обниматься. Артем не успел увернуться.

Инна не дошла трех ступенек. Лика бросила взгляд на Артема, на Инну, опять на Артема, на Инну она уже перевела широко распахнутые удивленные глаза.

– Да вы что? – ахнула она.

Инна пожала плечами.

– Стася! Я тебя предупреждал! Только тихо! Стася! – кричал из глубины квартиры Боря.

– Да пошел ты! – огрызнулась Стася и мазнула взглядом по Инне.

Ну, здесь все было понятно. Инна не пряник, чтобы ее любить.

– Мы уже давно все напились, а ты едешь – никак не приедешь! – шумела Стася, увлекая за собой Артема.

– Вы что, поссорились? – шумно выдохнула Лика, снова повисая в дверном проеме.

– Мы просто живем.

Инна потупилась. Не жаловаться же сразу, еще и порога не переступив.

Переступили.

Справа налетела музыка, слева накрыли запахи.

– У нас сегодня канапе, фаршированные шампиньоны. Еще за сыром заедем к Гарику… – Лика мечтательно закатила глаза. – Вы же голодные. Сейчас ризотто будет готово. С курицей под соусом…

Между ног прыснула пушистая кошка.

– Это Кася, – представила зверя Лика. – Узнаешь?

Инна покосилась на кошку в руках хозяйки. Узнаешь… Она последний раз тут была год назад.

Кошка была трехцветная. Быстрые пряди сменяли друг друга, от этого пестрило – бело-серо-рыжая. Кася равнодушно посмотрела на гостей и прикрыла глаза.

– Не беспокойся, она смирная, одежду рвать не будет. Ты в колготках?

Инна была в колготках, но это было и не важно, потому что Кася спрыгнула с рук хозяйки и медленно ушла в глубь квартиры. Степенно, с достоинством. Вспомнилась тощая глазастая кошка у монастыря.

– Давай! Проходи!

Лика быстро затирала лужицы от ботинок в коридоре.

– Ой, какие у тебя сапоги! Витя, смотри!

Инна успела заглянуть за угол, мельком заметила круглый стол на кухне, чем-то этот стол был уставлен. Но разом все загородила широкая задница Стаси.

– Инна, дорогая!

Витя был высок, Витя был томен, Витя был любвеобилен. И – да, он был мужем Лики.

– Лика! Что же ты не сказала, что приехала моя любимая женщина!

– При чем здесь женщина? – Лика держала Иннины сапоги над головой. – Ты посмотри, какие черевички!

– Да? – степенно повернулся Витя. – У самой царицы таких нет.

Инна засмеялась.

– Красные! – ахала Лика. – Со шпорами. Витя!

Инна заметила выглянувшую из комнаты кошку. Как-то она нехорошо посмотрела на хозяйку.

– А мы есть сегодня будем? – ревел из кухни Боря. – Виновник приехал и стоит тут, весь трезвый!

– Уже не трезвый! – орала в ответ Стася.

– Стася! Держи себя в руках! – отзывался Артем.

– Быстро рассказывай, что у вас!

Инна не заметила, когда Лика рассталась с ее сапогами, перестала тереть пол тряпкой и куда исчез Витя. Сейчас Лика крепко держала ее за локоть. Вела по коридору. В детскую.

– Ничего. – Инна притормаживала, но у Лики были железные пальцы.

– Подробней.

– Подробней некуда! Ничего. У Артема ничего не происходит, вот он и бесится.

– А ты виновата, да?

– Ну, как всегда…

Они стояли на пороге детской. На них вопросительно смотрели две пары глаз. Снизу вверх и жалобно. Витя сидел на полу, широко раскинув ноги, на колене у него пристроилась Кнопка.

– Ой, – забыла обо всем Инна. – Вам же два?

– Два с половиной! – Лика игриво дернула бровью. Дочкой она гордилась. Кнопка была очаровательна.

– А мы голодные, – вдруг громко произнес Витя.

– Этого не может быть!

Через секунду Лики уже не было в комнате. Зато на кухне поднялся крик, грохот, зазвенела упавшая крышка. Чокнулись стаканы. Взвизгнула Стася.

Инна сделала шаг и наткнулась на кошку. Кася глянула на нее быстрым недовольным взглядом и утопала в прихожую. Белый пушистый зад. Вздернутый хвост.

…Голова кошки катится по черному резиновому коврику…

Инна сморгнула.

– Ты сегодня пьешь?

Боря приобнял Инну сзади за талию, положил подбородок на плечо. Надавил. Не специально. Просто устал.

– Все так плохо? – повернулась Инна.

– Все отлично! – Боря дышал в ее сторону вином. – Просто все как-то…

– Борька! Иди в жопу от Инки! – крикнула Стася.

Боря задумчиво поднял брови, но потом скривился, махнул рукой.

– А, все ерунда, – говорил он медленно, с трудом собирая слова. – Инка! Выпей и забудь.

Он сунул ей в руки блеснувшую металлом холодную фляжку. Ткнул в нее пальцем.

– Попробуй! Это вещь!

Боря ценил виски, но, судя по тяжести фляжки, на этот напиток еще не перешел.

Вкус у виски был резкий, табачный. Инна закашлялась.

– Вот! – назидательно произнес Боря.

– Быстро есть, и на выход! – Чтобы придать своим словам убедительности, Лика расширяла глаза. Получалось смешно. – У нас в семь начинается!

– Ну что ты здесь стоишь? – гаркнула Стася. – Пошел!

Толкнула Борю в спину. Муж покорно качнулся и пошел в заданном направлении. Появился Артем. Хмельно улыбнулся:

– Скоро поедем! Витя! Надо еще картинку посмотреть.

– А у нас есть тайный ход, – прошептала Лика. Она успела сбегать на кухню и теперь стояла рядом с Инной. В руках тарелки. На одной рулетики – оранжевая семга – желтый омлет. На другой – красный-белый, зеленый листик – черри с моцареллой и кинзой.

– Нора кролика?

– Почти! Будешь у нас в «Уюте», обязательно сходи посмотреть. Нашли при ремонте – боковой проход вдоль стены. Каменная кладка. Пашка копает. Дошел до ступеней вниз. Там наверняка есть клад.

– Склад там есть, а не клад, – буркнула Инна, отбирая тарелки. – Я отнесу.

Посередине гостиной стоял сундук. Кованые перетяжки, кованые уголки. Затерто-зеленый. Деревянный. Заставлен тарелками – настоящий стол.

– Какой сундук! Какой сундук! – ахала Стася. Она склонялась над ним, отклячивая зад. – Лика! Я у тебя его украду!

– Попробуй! – хохотнула Лика. – Тем более спать вы будете здесь.

– На сундуке? – Боря мутно глянул на готовящийся «стол».

– Сундук в моей жизни – самое ценное, – гудел Витя.

– Все равно украду! Борька, у нас же он поместится в машину? А если что, мы, вон, к Артему положим.

– Стася! Держи себя в руках! – привычно отозвался Артем.

Ели быстро. Надо было уходить. Кино показывали у Лики в клубе «Уют» – она там была хозяйка, вдохновитель, повар и администратор. До клуба было далеко. Лика торопила. Все должно было быть хорошо и вовремя.

Боря салютовал фляжкой из своего кресла. Артем отворачивался, перешучивался со Стасей, что-то говорил Вите. Пробегала мелкая Кнопка, дергала папу за руку.

– Ах ты зараза!

Крик ворвался в общий гул. По инерции голоса еще звучали, а потом разом стихли.

– Вот ведь зараза! А?

– Лика, Лика, – загудел Витя.

– Ты смотри!

Лика возникла на пороге комнаты с Инниными сапогами. Инна успела поморщиться – сколько можно. Сапоги как сапоги. Самые обыкновенные.

– Что случилось? – Витя шел на Лику, словно загораживал ее от компании в комнате. Лика ему ответила. Витя разразился тяжелым утомленным смехом.

– Я поговорю, – сквозь смех произнес он. – Поговорю.

Глянул через плечо на Инну и снова засмеялся.

– Инночка, солнышко, ты любишь кошек?

– Она – да! – крикнул Артем.

– Тогда ты все поймешь!

Инна переводила взгляд с Вити на Лику, обратно.

Сапоги. Кошка.

– Никогда раньше… – Лика расширила глаза. И ничего греческого в ее лице нет. Яйцо с глазами.

– Инна, это все исправимо! – Витя складывал руки на груди.

– А нам не пора идти? – спрашивал Артем.

Боря уронил голову на грудь. Он спал.

– И что? Сильно? – прошептала Инна.

Лика кивнула и зажмурилась.

– У тебя какой размер? – пискнула она. – А это мы отмоем.

Из запасного оказались кроссовки на размер меньше, угги на два размера больше и валенки.

Кошка не показывалась. И правильно. Инна сейчас знала ответ на вопрос о кошках – она их ненавидела.

– Ну что мы тянем? – нервничал Артем.

– Девочки, догоняйте! – Витя ловко одевал Кнопку.

Он вышел с Артемом, следом увязалась Стася.

– Вот зараза, – шептала Лика, вытирая пол. – Ведь никогда раньше… Что ей такого в твоих сапогах не понравилось? Отмыть – отмоем, а что делать с запахом?

Инна тоже не знала, что делать с запахом. На глаза попалось пальто, с пятнами от лап.

…Голова с широко распахнутыми глазами и торчащими ушками катится по черному коврику…

– Не пойду я никуда, – решилась Инна. – Замою. К утру высохнут.

– Ага, – согласилась Лика. – Тут и Боря остается.

Боря сполз в кресле, ногами дотянулся до сундука, голова тяжело клонилась на грудь.

Лика подхватила Кнопку и исчезла за дверью.

Боря всхрапнул и перевалил голову на плечо.

Из детской вышла Кася. Посмотрела в сторону кухни, но ушла к туалету. Захотелось поймать противного зверя и спросить, зачем он это сделал. Может, от сапог пахло кошкой из монастыря? Та кошка тоже почему-то запрыгнула ей на колени. Или это запах духов?

В голове все смешалось. Дурацкий день. Дурацкие кошки. И правда – лучше бы дома сидела!

– Ты веришь, что все не случайно?

Инна шла из ванной с сапогами в руках и никак не ожидала, что ее будут спрашивать. Вздрогнула. Сначала почему-то посмотрела на кошку – она вопросительно поглядывала на проходящего мимо человека. Молчала.

– Мне порой кажется, что я что-то не понимаю. – Боря подтянул свое тело выше в кресле, перекинул ногу на ногу. – Вот у меня в сентябре умерла мать. Совершенно неожиданно. Рак. Ну, это как обычно, – он повел рукой с фляжкой. – Сестра на похоронах все твердила про бабочек. Коричневые такие. В крапинку.