Текст книги "Вечно ты"

– А давайте сходим куда-нибудь, Татьяна Ивановна? – вдруг говорит Регина Владимировна. – Культурно обогатимся?

Я подношу рюмку к губам. Ох, как мы с Пашей мечтали, пока служили, как вернемся в Ленинград, да как начнем ходить по театрам да музеям, наверстывать упущенное… По выходным в учреждения высокой культуры, а в будние дни на вечерний сеанс в кино. Нам тогда казалось это немножко даже диким, что можно пойти в кино, когда захочешь, а не когда его привозят в клуб.

А когда вернулись, все наши грандиозные планы попали в рубрику «сейчас никак, но в следующие выходные обязательно». То у Паши выпадало дежурство официально, то вызывали на сложный случай неофициально, то пришел контейнер с вещами, то просто лень. В общем, сразу по приезде мы прогулялись по Невскому, а больше так никуда и не пошли.

Откладывали на будущее, а будущего вдруг раз, и не стало.

– Давайте сходим, – говорю я неожиданно для себя самой.

* * *

Странно, время ползло как черепаха, но пролетело быстро, и вот уже Люда снова слонялась возле проходной больницы, ожидая, когда выйдет Варя. Сегодня в больничном садике почти никого не было – начался сезон отпусков, и санитаров не хватало на то, чтобы выводить пациентов гулять. Обидно, наверное, просиживать в четырех стенах самое лучшее время ленинградского года, даже человеку с самым затуманенным сознанием хочется на солнышко, но кого волнуют чувства душевнобольных? Главное, чтобы были под присмотром и никому не мешали.

Люда быстрым шагом прошлась вдоль забора в тщетной надежде, что Лев увидит ее из окна. В тщетной, потому что он сейчас в специальной комнате для свиданий, а Варя говорила, что там вообще окон нет. Опять не судьба им встретиться, ну да ничего, в этот раз она достала в столе заказов двести граммов колбасы твердого копчения, а Валерия Алексеевна с кафедры физики безвозмездно отдала свою «Войну и мир», когда узнала, что это нужно для томящегося в застенках борца с режимом. «Что-то другое, может, и пожалела бы, но эта нудятина только место на полке занимает», – сказала она. На Горьковской в парфюмерном магазине выбросили польскую пену для бритья, и Люде досталось, хотя обычно дефицитные товары кончались перед самым ее носом. Заодно она купила и одеколон «Саша», который тоже бывал не всегда, но не вызывал такого ажиотажа, и тоже положила его в передачу. Вдруг бдительная нянечка пропустит, хотя надежды на это крайне мало. Спиртосодержащий одеколон скучающие мужики явно используют не на то, чтобы хорошо выглядеть и приятно пахнуть.

В общем, в этот раз Лев должен порадоваться передаче… Вдруг мороз пробрал по коже от этой нехитрой мысли. Господи, боевого генерала, сильного мужика, превратили в бездеятельное существо, которое должно радоваться вкусному кусочку и интересной книжке! Варя говорит, отец не унывает, делает зарядку, много читает, решает математические задачи, играет в шахматы. И Люде он пишет такие бодрые, веселые письма, что, если не знаешь, никогда не скажешь, что они из сумасшедшего дома. Лев почти не упоминает о своих текущих делах, в основном пишет, как он ее любит и скучает, иногда описывает какие-нибудь интересные случаи из своей молодости. Вроде бы не дает себе раскисать, но все равно он выключен из жизни. Ничего не решает, никак не влияет на окружающий мир, и это сознание собственной ненужности, наверное, губительно для человека, от решений которого зависели жизни сотен людей. Причем в самом прямом смысле этого слова.

Выдержит Лев эту пытку изоляцией или сломается? Сумеет ли она помочь ему, когда он выйдет на свободу? Она все стерпит, любые его срывы, но найдет ли правильный тон? Поверит ли он, что она честно его ждала, ведь проверить это будет, увы, уже невозможно…

Тут кровь прилила к Людиным щекам от привычного стыда за свое грехопадение.

Ах, если бы только вернуться в прошлое и просто не пойти тогда в гости к Анютке…

Самое смешное, что Люда тогда до последнего искала благовидный предлог отказаться от мероприятия, пыталась отговориться, мол, не очень-то она близка с Анюткой, но бабушка отчеканила, что это семейный прием и идти надо всей семьей.

Вера надела розовое финское платье с плечиками и сделала в парикмахерской укладку, так что выглядела шикарно, как настоящая иностранка. Люда тоже достала свое лучшее платье, которое сшила по выкройке из журнала «Бурда моден», но главным в нем был не фасон, а материал, плотный, но струящийся матовый шелк жемчужно-серого цвета. Однажды мама пришла с работы и вручила Люде сверток, доставшийся ей благодаря уникальному стечению обстоятельств. Будто какие-то высшие силы подтолкнули ее заглянуть в затрапезный галантерейный магазинчик, где как раз внезапно выбросили эту чудесную ткань, а народу в зале оказалось совсем немного, и мама сориентировалась быстрее всех, оказалась в очереди третьей, и деньги в кошельке были, в общем, повезло. Люде приятно было получить внезапный подарок, но настоящую радость ей доставило мамино воодушевление и то, что она помнит, какое именно платье дочка давно мечтает сшить.

Приложив ткань к Людиному плечу, мама сказала, что это ее цвет, выгодно оттеняет бледноватую кожу лица и придает волосам настоящий тициановский оттенок. Будет очень аристократично, а если попросить у Веры ее красные пластмассовые бусы, то образ слегка опошлится, но станет ярче и интереснее.

У Люды руки чесались поскорее взяться за работу, но тут пришла бабушка и сказала, что молодые девушки не носят тяжелый шелк, кроме того, у Люды нет еще достаточно портновского опыта, она обязательно испортит дорогой материал.

– Ну и пусть, мама, не вечно же ей за Верочкой донашивать и из старых отцовских брюк юбки себе строчить, – засмеялась мама, но бабушка в ответ укоризненно покачала головой:

– А что поделать, если таково наше материальное положение? Благородство и честный труд в нынешнее время не в цене, и Людмила должна это понимать! То, что Вера зарабатывает переводом низкопробных бульварных романов и тратит на вульгарные тряпки, не гнушаясь знакомством с торгашами и спекулянтами, это ее дело, тут мы что-то упустили в воспитании, но я надеюсь, что моя младшая внучка окажется выше этого.

Люда обреченно сложила материал и завернула в магазинную бумагу, но мама внезапно сказала, что купила шелк на собственные деньги, значит, ей и решать его судьбу, поэтому он остается у Люды, на этом и точка.

Бабушка в ответ горько заметила, что Ольга совершает большую ошибку, ибо потакать прихотям малышей дурно, но баловать взрослых детей куда как опаснее.

– Немножко можно, – сказала мама, и у Люды на душе от этих слов сделалось тепло и радостно.

На следующий день первым делом, как пришла с работы, Люда разложила выкройки. Она просто кипела от нетерпения, и манило даже не готовое платье, а сам процесс, так хотелось испытать свои силы на настоящем серьезном материале. Тем не менее сначала она на скорую руку сострочила пробную модель платья из двух старых простыней, пущенных на тряпки, убедилась, что все село по фигуре, и, дрожа наполовину от приятного волнения творца, наполовину от страха, приступила к раскрою шелка. И только закончила вырезать последнюю деталь, как в комнату вошла бабушка и холодно посмотрела на внучку, утопающую в горе лоскутков:

– Да, Людмила, не ожидала я, что ты окажешься такой бесчувственной эгоисткой.

– Но мама же разрешила…

– Ты уже взрослая девушка, сама должна понимать такие вещи. Из-за твоей алчности мы с твоей мамой поссорились, а тебе и горя мало. Наслаждаешься обновкой как ни в чем не бывало!

– Я только раскроила, – зачем-то уточнила Люда, хотя суть была, конечно, не в этом.

– Горько сознавать, что мы воспитали тебя эгоисткой и мещанкой, которой несчастная тряпка дороже мира в семье. Твоя мать совершила опрометчивый поступок, купив этот шелк, и ты обязана была отказаться от него, когда ей указали на оплошность. Семья для того и существует, чтобы помогать друг другу исправлять ошибки, а не для того, чтобы пользоваться чужой слабостью.

– Но я не думала…

– А тебе в первую очередь нужно слушать, что говорят старшие. Как я погляжу, ты поторопилась раскроить ткань, вместо того чтобы задуматься над своим поведением, что ж, пользуйся, и радуйся обновке, если сможешь.

Люде было очень стыдно, но она смогла. Бабушкины упреки почти не лишили ее радости сначала от самого процесса шитья, а потом оттого, что готовое платье село как влитое и действительно подчеркивало тициановский оттенок и освежало цвет лица, а с красными бусами Веры было вообще отвал башки, как выразилась бы Анютка. В нем Люда даже казалась себе не такой страшненькой и невзрачной, как обычно.

Папа с мамой и Вера пришли в восторг, когда она продефилировала перед ними в готовом платье, а бабушка даже не вышла посмотреть. Мама сказала: «Иди покажись бабушке». Люда чувствовала, что ничего хорошего из этого не выйдет, но все-таки постучалась к ней в комнату. Ответом был уничтожающий взгляд и фраза «ты этого не стоишь».

Короче говоря, платье вызывало в Люде двойственные чувства. С одной стороны, оно было символом маминой заботы и любви, а с другой – бабушкиной обиды, и в итоге здравый смысл подсказал, что в этот раз лучше его не надевать, потому что бабушка и так раздражена вызывающим видом старшей внучки. Против платья был еще один нюанс – Люда трезво оценивала свою внешность и понимала, что не затмит старшую сестру ни при каких обстоятельствах, глупо даже думать об этом, но все же раз замуж выдают Веру, то остальные потенциальные невесты должны выглядеть максимально незаметно.

Поэтому она надела простую черную юбку и кремовую блузку с галстучком. Достаточно празднично и достаточно скромно. И спокойно можно будет помочь Анютке на кухне, не опасаясь посадить пятно на драгоценный шелк.

Анютка жила на улице Плеханова, в двухкомнатной квартире, отдельной, но, видимо, отрезанной от коммуналки, потому что туалет у нее походил на стенной шкаф, а ванна располагалась в кухне за занавеской. Или кухня в ванной, как посмотреть. Люда помнила, как в детстве ее завораживало это обстоятельство, да и вообще, пока они были маленькие, в гостях у Анютки всегда бывало весело.

Люда надеялась поболтать с Анютиными друзьями, но хозяйка пригласила их на другой день, а сегодня были только родственники, их семейство в полном составе и бабушкин младший брат с женой. Генерал пришел последним, когда все уже расположились за столом и собирались приступить к трапезе. Хозяйка побежала открывать, из прихожей некоторое время слышался низкий раскатистый смех и звук поцелуев, потом Анютка внесла вазу с букетом из пяти красных роз, невиданное по зиме дело, мама захлопотала, что надо непременно обрезать кончики под горячей водой и добавить сахар с аспирином, тогда красота постоит подольше, сказала: «Людочка, займись», она встала, и тут появился сам генерал.

Люде он сразу понравился, хоть она от смущения толком и не поняла, как он выглядит. Выскользнула в кухню-ванную, стала отмывать вазу, которая у безалаберной Анютки вся была в пыли снаружи и с осадком внутри, и из своего безопасного укрытия смотрела в открытую дверь, как генерал знакомится с гостями, коротко и энергично пожимает руки мужчинам, склоняет голову перед женщинами.

Мысль, что этот симпатичный человек станет ее родственником, приятно будоражила Люду. Муж сестры – это почти брат, так что вскоре она совершенно спокойно сможет ему сказать, например: «Лев, передай, пожалуйста, соль».

Она так задумалась, что чуть не забыла насыпать в воду сахару.

Внеся в комнату вазу, она быстро уселась на свое место поближе к двери и затаилась за широкой бархатной спиной тети Ларисы, жены бабушкиного брата, надеясь, что та хотя бы сегодня воздержится от своих фирменных вопросиков «когда замуж» и «когда родишь». Тетя Лариса была второй по паршивости овцой семейства, а третьей – непосредственно бабушкин младший брат, в свое время дерзнувший жениться на «столь вульгарной особе».

Когда они устраивали приемы дома, в гости приходили не только родственники, но и папины и мамины друзья и коллеги. Тогда разговор становился интересным, обсуждали папины методики по лингвистическому датированию литературных памятников, Верины переводы, мамины друзья-реставраторы спорили о самом бережном способе удаления лака с картин, дядя Миша Койфман вспоминал какую-нибудь веселенькую историю из жизни психов, над которой, впрочем, смеялись только люди с крепкими нервами. Поругивали, конечно, советскую власть, но так изящно и беззлобно, что это не казалось тяжелой ненавистью, а создавало теплую атмосферу уюта и доверия. Все знали, что среди присутствующих нет стукачей, поэтому можно свободно говорить о том, что у тебя на душе. Люда понимала, что туповата для того, чтобы участвовать в дискуссии наравне со всеми, но слушать было интересно, кроме того, она обычно занималась столом, и в мелких кухонных хлопотах время пролетало увлекательно и незаметно.

Если же собирались на чисто семейный праздник, то за столом каким-то магическим образом воцарялась атмосфера скуки и тоски. Каким бы радостным ни был повод, разговор очень быстро скатывался на критику всего, что творится за порогом дома.

В этот раз произнесли несколько бодрых тостов за именинницу, потом порозовевшая от похвал Анютка спросила у Веры, над чем она сейчас работает, Вера рассказала, что переводит довольно скучный роман англоязычного индийского автора, но мечтает получить в работу новый текст Воннегута, хотя и не надеется, что его доверят такой молодой специалистке. Зато у индийского автора она нашла прелестный аналог нашего «казнить нельзя помиловать», а именно «panda eats shoots and leaves», что без запятой значит панда ест побеги и листья, а с запятой панда ест, стреляет и уходит.

Генерал рассмеялся, и Люде тоже стало весело, она поняла, что начало положено, Вера понравилась этому мужчине, сейчас за легкой интересной беседой родится флирт, а потом и настоящее чувство, но внезапно каким-то совершенно непонятным образом разговор за столом свернул в привычную колею. Большевики уничтожили вековые русские традиции, перевернули с ног на голову патриархальный уклад жизни, а самое главное – отменили религию, и это стало непоправимой ошибкой, в результате которой общество катится в пропасть. Только с помощью православной веры в простом человеке можно пробудить хоть какие-то духовные запросы и направить в нужное русло, а сейчас что? Бога нет, ада нет, вечные муки не страшны, твори, что хочешь.

– Стадо надо держать в узде! – провозгласила бабушка свою любимую фразу.

– Тогда уж табун, – вдруг заметил генерал.

– Что, простите, молодой человек?

– Узда для лошадей.

– Спасибо за справку, но это был фразеологизм, если вам знакомо данное слово.

– Понял, не дурак, – мирно кивнул генерал, – передайте мне, пожалуйста, салатику.

Гость принялся с аппетитом уписывать селедку под шубой, которую Анютка готовила божественно, а разговор продолжился в том же направлении. Раньше простые люди понимали свое место в жизни, а теперь дорвались до власти и уничтожили господ, которые, между прочим, не только угнетали, но и управляли страной, сделав ее великой империей, были истинными хранителями морали и нравственности. Кровь – не вода, аристократия формировалась в течение многих поколений, и оно того стоило, но теперь эта особая порода, воплощавшая в себе лучшие качества человеческой натуры, почти исчезла. Настоящих благородных людей осталось – по пальцам пересчитать… И по многозначительной паузе бабушки легко можно было понять, что почти все они сейчас находятся в этой комнате.

Люде казалось, что при новом человеке вежливее было бы затронуть какую-нибудь нейтральную тему, но, видимо, мама с бабушкой решили сразу показать генералу, с каким уникальным семейством ему выпал шанс породниться, поэтому, если он женится на Вере, в жилах его детей будет течь дворянская кровь.

– К сожалению, воспитание – это еще далеко не все, происхождение тоже играет значительную, я бы сказала ключевую, роль, – заметила бабушка, и тут, как нарочно, разбуянились Анюткины дети.

Папа, не имея собственных сыновей, питал к Анюткиным некоторую слабость и опрометчиво подарил им игрушечные автоматы Калашникова с трещалками, вызвавшие бурю восторга. За салатами дети еще крепились, но как только настала очередь горячего, ребята выскочили из-за стола, и комната наполнилась свистом воображаемых пуль, так что на фоне этой канонады вести возвышенные разговоры о воспитании стало затруднительно.

Анютка безуспешно пыталась урезонить ребятишек, а женская половина гостей обменивалась многозначительными улыбками, в которых совершенно ясно читалось, что здесь и происхождение подкачало, и воспитания никакого.

Действительно, подумать страшно, что бы сделали родители с Людой и Верой, если бы они так разнузданно себя повели, да еще в присутствии посторонних, а этим мальчишкам хоть бы что.

Ситуация накалялась и вылиться могла во все что угодно, в том числе и в демонстративное покидание Анюткиного дома, что для перспектив замужества Веры было бы не очень хорошо, и Люда сказала, что сводит детей на горку. Гулять было не так скучно, как сидеть за столом и в тысячный раз сокрушаться по ушедшим безвозвратно прекрасным временам, которых она никогда не знала, но которым тем не менее должна была соответствовать.

Неподалеку от дома Анюты был сквер, где по центру располагался небольшой холмик с загадочной железной дверью, вероятно бомбоубежище или склад, но в детстве Анютка врала Люде с Верой, что там живут злые гномики. Летом холмик простаивал без дела, а зимой один его склон заливали водой и использовали как ледяную горку.

Наступил вечер, снег искрился в свете фонарей, деревья отбрасывали длинные тени на синие мартовские сугробы, в узких окнах флигеля горели люстры за тюлевыми занавесками, мерцали экраны телевизоров холодным голубоватым сиянием, где-то тускло светилась настольная лампа… Жизнь шла своим чередом, и, как всегда, когда ты с улицы заглядываешь в чужие окна, особенно остро чувствуется прелесть человеческого уюта.

Ребятишки уже разошлись по домам, только один мальчик лет шести с суровым выражением лица качался на качелях целеустремленно и размашисто. Увидев братьев, вооруженных обновами, он тут же спрыгнул и присоединился к ним.

Люда напряглась, но как-то они поделили два автомата на троих. Незнакомый мальчик со старшим Анюткиным сыном стали гоняться друг за другом, наполняя благостный вечер адским стрекотанием, а младший схватил кусок ржавой трубы и потащил его к небольшой крепости из снежных комьев.

Пару раз пробежавшись по периметру, Люда поднялась на горку. Отсюда было хорошо видно, как люди идут по улице, кто-то торопится, кто-то задумчиво бредет, опустив голову, все такие разные и так непохожие на стадо, которому требуется узда…

Она покосилась на ледяную дорожку. В детстве Люда очень любила кататься с горки, но разрешалось это делать только на санках, в крайнем случае на кусочке картона, а ей хотелось именно «на ногах», как все ребята со двора. Долго она не решалась, потому что «упадешь и голову сломаешь», только во втором классе попробовала по дороге из школы в чужом дворе, пока бабушка не видит, и все получилось. С тех пор Люда иногда позволяла себе украдкой насладиться этой маленькой победой, вот и сейчас, убедившись, что дети играют в стороне от ледяной дорожки, расставила руки для равновесия, оттолкнулась и заскользила вниз.

Полученное ускорение долго еще несло ее по льду, и Люда так увлеклась чувством полета, что заметила человека на своем пути в самый последний момент. Он тоже развел руки, будто хотел ее обнять, Люда инстинктивно отшатнулась и завалилась в удачно подвернувшийся рядом сугроб.

– О господи, простите, простите! – Она узнала сначала голос генерала, а потом и его самого.

Он решительно, по-хозяйски выдернул ее из сугроба, поставил на ноги и стал отряхивать подол пальто.

– Не ушиблись?

– Все в порядке, – промямлила Люда и отступила.

– Прошу прощения, – генерал смущенно убрал руки за спину, – мышечная память. Столько раз приходилось дочку из снега вынимать, вот и сработало.

Люда повторила, что все в порядке, и посмотрела на детей. Битва была в разгаре. Автоматчики укрылись за деревьями, а младший безжалостно наводил на них трубу.

– Да, – засмеялся генерал, – вручили детям оружие, и сразу они забыли, что братья. Вот природа человеческая, вроде миру мир, а дай ты ребенку на выбор лопату или автомат, что он возьмет? Уж явно не лопату. Вы точно не ушиблись?

– Точно. А вы, простите, почему ушли? Что-то случилось?

– Все в порядке, просто я не выдержал напора благородства. Вот уж не ожидал, что у Аньки такая душная родня. Мать-то, царствие небесное, милейшая женщина была… А тут вдруг эта бабка жуткая, будто выпала из дворянского гнезда и ударилась головой.

– Это моя родная бабушка.

– Ой, да? Простите, пожалуйста, не знал.

– И нисколько она не жуткая.

– Конечно-конечно! Просто я никак не думал, что вы тоже родственница. Решил, что вы подруга Ани.

– Нет, я ее троюродная сестра. И моложе на пятнадцать лет, – зачем-то уточнила Люда.

– Да, что-то я сегодня раз за разом в десяточку кладу, – вздохнул генерал.

– Ничего страшного. Когда Аня представляла вас гостям, я занималась цветами, отсюда это маленькое недоразумение.

– То есть вы не сердитесь?

– Нет. Если вы поверите, что бабушка у нас хорошая.

– Да я в этом и не сомневаюсь. Только новость о победе большевиков как-то медленно до нее доходит. Все-все! – Генерал сделал серьезное лицо, хотя даже в неверном свете фонаря Люда видела, как его тянет расхохотаться. – Вы должны меня извинить, хотя бы из-за моего скромного пролетарского происхождения.

– Я не сержусь, честное слово.

Люда хотела добавить, что он переменит свое впечатление о бабушке, когда познакомится с ней поближе, но вовремя осеклась, сообразив, что это уже навязчивость. Тем временем дети, осознав бесперспективность лобовой атаки, залегли в снег и поползли по-пластунски, обходя крепость с флангов.

Это было уже слишком, и Люда поняла, что пора по домам.

Сначала они проводили чужого мальчика, где мама с таким же суровым лицом, как у сына, прямо на лестнице стала доставать из его одежды такие большие куски снега, что создалось впечатление, будто ребенок целиком из него и состоит, потом отправились к Анютке. Младший сын то ли в самом деле устал, то ли сделал вид, но в итоге генерал посадил его себе на плечи, откуда он высокомерно взирал на чернь и так энергично болтал ногами, что с левого валенка слетела галоша. Старший шел впереди с автоматом на изготовку, и Люде на секунду стало приятно от мысли, что со стороны они смотрятся, как дружная семья. И немного неловко, будто она украла у кого-то эту секунду.

Родители в принципе остались довольны вечером у Анютки. В том, что Вера понравилась потенциальному жениху, никто не сомневался, она выглядела отлично и вела себя именно так, как нужно, чтобы поразить в самое сердце человека с единственной извилиной в голове, и то эта извилина не что иное, как мозоль от фуражки.

Немного смущала кандидатура избранника, бабушка сразу определила его в грубые и тупые мужланы, мама возразила, что поскольку Вера очень умная, даже слишком умная для женщины, то ей, по закону единства и борьбы противоположностей, как раз нужен муж смелый и тупой. Папа благоразумно сохранил нейтралитет, заметив, что, как бывший старшина и нынешний сугубо гражданский человек, в принципе недолюбливает генералов. Конечно, ему бы не очень хотелось, чтобы в семью вошел такой недалекий и дурно воспитанный человек, но что поделаешь, других сейчас нет. Отрицательная селекция, устроенная большевиками, свое дело сделала.

Мнения Люды никто не спрашивал, и она промолчала о своем маленьком приключении с генералом. Оно, конечно, ничего не значило и никуда не вело, но это было первое в жизни ее собственное воспоминание, не разделенное ни с кем, даже с бабушкой, которой она поверяла все.

Естественно, Люда не питала никаких романтических надежд, просто было приятно иногда о нем подумать, вспомнить, как он отряхивал ее пальто своей перчаткой, как смеялся над своими неловкими промахами, и чтобы при этом никто не объяснял ей, что генерал имел в виду на самом деле.

Люда искренне желала Вере успеха, хотя становилось немного грустно оттого, что сестра уедет жить в Москву, к месту службы мужа. Конечно, они и в детстве не были лучшими подругами, слишком разные характеры, разные интересы, да и разница в пять лет долго давала о себе знать. Вера жила ярко, на острие событий, а Люда смирно сидела в своей мышиной норке, какая тут дружба, но старшая сестра всегда заботилась о ней, выручала в трудные моменты, даже покрывала мелкие грешки младшей, за что ей влетало еще посильнее, чем Люде непосредственно за грешок. Однажды летом бабушка уехала в санаторий, а родителям предложили экскурсию в Пушкинские Горы, где они давно мечтали побывать. Сестры остались дома одни, и Вера, учившаяся тогда на третьем курсе, устроила дома небольшой прием. Ничего предосудительного, никаких оргий, просто сокурсники попили чаю с тортиком и одной бутылкой вина на пятерых, весело поболтали и разошлись. Загвоздка состояла в том, что Вера выкрутила светскость на максимум и подала чай в дорогом фарфоровом чайнике, а не как обычно. Люду честно приглашали к столу, она отказалась сама, зная, как обременителен посторонний человек в теплой компании, поэтому никакой обиды не чувствовала. Тем более что тортика ей оставили целых два кусочка, один из них с центральной розочкой.

Когда гости ушли, она с удовольствием помогла Вере прибраться, помыла прекрасный чайник, поставила на стол, чтобы позже вытереть и убрать, и тут какой-то черт дернул ее освежить плиту. Увы, сработал непреложный закон природы, гласящий, что холодная крышка на кастрюле выглядит точно так же, как и горячая.

Поскольку Люда сидела у себя в комнате, то не знала, что девочки варили глинтвейн, и схватилась за чугунный диск, лежащий на конфорке для более равномерного нагревания сковороды, голыми руками.

Он оказался таким горячим, что она рефлекторно отбросила его, чертов диск пролетел по столу и ударил прямиком в чайник.

Люда замерла в ужасе. Прибежавшая на звон Вера тоже замерла. Сестры почувствовали ледяное дыхание неминуемой гибели как никогда близко.

– Это я виновата, – сказала Вера, – взяла без спросу, мне и отвечать.

– Но разбила-то я, – промямлила Люда.

Тут они отважились посмотреть на масштаб разрушений, и сквозь грозовую тучу безысходности пробился робкий луч надежды. От соприкосновения с диском чайник непостижимым образом остался цел, если не считать мощной пробоины ниже ватерлинии. Но если повернуть другой стороной, то ее было совершенно незаметно. Вооружившись тюбиком клея «Момент» сестры поставили на место крупные осколки, а сам чайник водрузили на верхнюю полочку буфета пробоиной к стене. Чай из красавца все равно почти никогда не пили, а пыль тоже никто кроме Люды туда не лазал вытирать. Так чайник прекрасно себе простоял пару лет или даже больше, но потом правда все-таки вскрылась.

Бурю, устроенную родителями, Люде до сих пор было страшно вспоминать. Мама с бабушкой разводили их по разным комнатам, выбивали признание, буквально как полицейские в американских детективах, которые Вере иногда давали почитать в издательстве. Но сестры держались стойко и не выдали друг друга, поэтому дыра в чайнике так и осталась для родителей непостижимой загадкой наподобие Стоунхенджа.

В общем, на Веру всегда можно было положиться, и Люда надеялась, что с годами разница в возрасте сгладится и они станут настоящими подругами, будут проводить вместе много времени, и в конце концов она, если так и не встретит своего счастья, найдет приют в Вериной семье. Но если счастье Веры в Москве, то ничего не поделаешь.

Только время шло, а генерал никак не давал о себе знать. Хуже того, не объявлялась и Анютка. Вера не подавала виду, но Люда чувствовала, что она тяжело переживает это поражение, и мучилась, что никак не может помочь. К сожалению, ситуация была из серии, когда, что ни делаешь, сделаешь только хуже…

Тут из больничных ворот вышла Варя, и Люда очнулась от воспоминаний.

– Ну как он?

– Да как обычно, – пожала плечами Варя, протягивая Люде пухлый конверт, – бодр, свеж, полон сил. Так говорит, по крайней мере, а что там у него на душе творится, поди знай. По тебе очень соскучился, говорит, все бы отдал, лишь бы повидаться.

Они сели в машину. Люда на секунду заглянула в конверт, выхватила глазами «целую тебя всю», покраснела и быстро спрятала письмо в сумочку. Было неловко читать такое рядом с его дочерью.

– Слушай, а может, ты все-таки к нам переедешь? – спросила Варя, выруливая на дорогу. – И мне веселее, и папусе спокойнее.

Люда молча покачала головой.

– Правда, Люд, – не отставала Варя, – ведь, если бы вы успели расписаться, ты бы у нас жила, правда?

– Наверное…

– Ну и вот! У вас как раз тот случай, когда штамп в паспорте ничего не меняет, папа тебя считает своей женой, а я могу даже мамой называть, если хочешь. Давай, переселяйся, обживай его комнату, пока тебе дома весь мозг не сожрали.

– Варя, ну что ты говоришь! Никто мне мозг не жрет!

– Ну да, ну да…

– Не жрет, – повторила Люда.

– Ладно. Но все равно нам с тобой вместе лучше будет.

– Конечно, лучше, Варечка. Поверь, я бы очень хотела к тебе переехать, но я просто не имею права так поступить со своими родителями. Я и так уже причинила им много горя.

* * *

Немного волнуясь, поднимаюсь по темной лестнице со щербатыми ступенями к огромной двустворчатой двери, которую красили столько раз, что она стала похожа на географическую карту. Наверху есть небольшое окошечко, но оно так высоко, что в него не заглянуть. На косяке несколько табличек с трудноразличимыми фамилиями, но звонок всего один, и я, согласно инструкции, нажимаю на него дважды.

Регина Владимировна открывает почти мгновенно. Синее платье в белый горошек делает ее моложе и проще. Я протягиваю бутылку красного вина.

Лицо начальницы смягчается от улыбки:

– Как в старые добрые времена студенчества.

Я тоже улыбаюсь, вспоминая, как мы с подружками пили и проклинали парней, которые не хотели в нас влюбляться.

– Что ж, Татьяна Ивановна, милости прошу!

Пройдя по широкому светлому коридору, мы оказываемся в комнате, огромной, как спортивный зал, в два окна. С потолка свисает люстра, на которой с комфортом могли бы повеситься пять человек, не мешая друг другу.

– Сорок квадратов, – улыбается Регина Владимировна, с удовольствием наблюдая мое изумление, – раньше мы жили тут вдвоем с мамой, а теперь я одна. По нормативам ни о каких очередях на отдельную квартиру могу даже не мечтать. Но это и хорошо, мне нравится простор, а к коммунальному быту я привыкла. Кухней почти не пользуюсь, вот сегодня только благодаря вам встала к плите впервые за бог знает сколько времени.