Текст книги "Тенепад"

АДЕЛЬ

Она стояла на пороге дома человека, с которым стала очень близка за последний месяц. Не роман, не связь, а дружба. Адель буквально вломилась в его жизнь со всем своим табуном личностных проблем и заставила проникнуться к себе. Они спасали друг друга и, возможно, даже спасли бы, будь на то время. Но картина, открывшаяся глазам Адель, говорила об обратном.

Человек, которого все знали под прозвищем Старик, лежал сейчас лицом вниз на дощатом полу, словно поломанная кукла. Руки, ноги, а главное шея располагались под совершенно немыслимыми углами, о которых Адель даже думать не хотелось.

– Олден… – ахнула она, и волна нестерпимой жалости сковала нутро мертвой хваткой.

– Господи… – Адель закрыла ладонью рот, впившись ногтями в щеку, и бросилась к нему.

Она боялась дотронуться, совершая забавные движения, словно диснеевская волшебница. Так и не решившись, Адель снова вцепилась руками в лицо и горько заплакала. Не было никаких сомнений в том, что Олден мертв.

Они познакомились месяц назад в маленьком местном пабе «Труба и лошадь» и прямо таки взбесили друг друга с первого взгляда. Хотя говорят, в отторжении кроется подсознательная заинтересованность. Только утром Адель прилетела сюда из Нью-Йорка и чувствовала себя дико вымотанной изнурительной дорогой. Она долго искала по интернету такое место, которое можно было бы охарактеризовать как «безлюдное», в условиях дикой чарующей красоты полной задумчивости и деревенской прелести. Подобных мест много, но почему-то при взгляде на фотографию именно этого дома посреди шотландских фантастических природных красот защемило сердце. Словно всё это было предрешено. Адель бежала сломя голову от неудач, пустоты и себя самой, но ответы на ее многочисленные вопросы брали свое начало лишь здесь.

Дожив до тридцати лет, она поняла, что ее жизнь не сложилась. Ни семьи, ни работы, съёмное жилище, зато целый букет неврозов. А ведь она всегда выделялась из толпы, отличаясь красотой и талантом, но вот только совершенно не умела пользоваться этими дарами. Словно всю жизнь прождала, когда кто-нибудь преподнесет ей все блага мира на блюдце. По сути, неудачница, жертва бесконечного самокопания Адель подошла к безумию на довольно близкое расстояние, на полногтя. Она выбрала уютный домик на самом краю Звенящего леса в деревеньке близ Элгина, только вот уже на подъезде позвонил риэлтор и, страшно извиняясь, сообщил, что снять дом не получится, так как неожиданно вернулся владелец. Адель, было, приготовилась впасть в истерику, а потом вдруг вспомнила, сколько дерьма с ней приключилось за последнюю пятилетку, и успокоилась…. Подумаешь, всего лишь очередная неудача. И почему-то от этой мысли ей сразу стало легче. По-настоящему легче.

Она ничего не сказала водителю, а спокойно доехала до обещанного ей дома. Он оказался даже ещё восхитительней, чем на фотографии. Одинокий, на лесной опушке в сельской глухомани – всего пара домов в округе, словно сошел с иллюстраций старинной сказки. Хотя, возможно, это лишь видение жителя бурлящего мегаполиса. По стенам тенью элементаля, рукой природы, желающей поглотить их в своем череве, поднимался плющ, а за домом разросся давно запущенный сад. Слева среди могучих деревьев пряталась уютная беседка, увитая покрасневшим диким виноградом. Адель буквально умирала от желания засесть в ней с ноутбуком и написать пролог к своей книге. Она бросила туда вещи, словно застолбив это место, и отправилась в живописный и по виду очень традиционной паб под названием «Труба и лошадь», который видела еще из окна такси. Топать, конечно, пришлось немало – миль пять, но место и вправду оказалось чудесным, пронизанным духом старины. Говорят, владелец прикормил оленей, и теперь они бесстрашно приходили сюда, но Адель за время, проведенное здесь, видела ну разве что диких лошадей, которых из-за низкого роста все называли «пони».

Внутри почти никого не было. Двое за стойкой и престарелая пара, занимавшая с достоинством столик. Поразмыслив, Адель стала третьей у бара, заказав Глен Элгин – прославленный местный скотч. Словоохотливый бармен, половину слов которого она не понимала, тут же расспросил ее, кто такая и откуда, но несколько странно среагировал на саму суть проблемы. Отошел даже…. Адель почувствовала некоторую неловкость, окончательно смирившись с перспективой заночевать прямо в беседке с сумкой вместо подушки, ведь мало ли когда хозяину дома взбредет в голову вернуться. По туманным словам риэлтора ей показалось, что фигура владельца весьма загадочна, и ожидать можно всего, что угодно. А ночи-то здесь вряд ли теплые….

Подав второй Глен Элгин бармен, видимо, осмелел или собрался наконец с мыслями, чтобы заговорщически кивнуть вправо, где на достаточном расстоянии друг от друга сидели двое мужчин. Он шепнул ей что-то типа: «Спроси старика», но по виду оба не доходили до указанной градации, хотя кто знает этих шотландцев….

Допив вторую порцию, Адель подошла к сидящему ближе и, чувствуя себя при этом полной идиоткой, спросила:

– Старик?

Но тот лишь смерил ее насмешливым взглядом и кивнул на соседа, укрепив во мнении, что «старик» – прозвище. А к нему так не хотелось подходить…. Он показался ей персонажем из древних легенд, у которого боги в наказание отобрали всё, что тот имел. Человек выглядел злым, мрачным и бесконечно уставшим. Груз проблем на его плечах едва не ломал хребет. Он походил на потасканного рокера в глубокой депрессии. Будто всё уже попробовал, и осталась лишь смерть. Последний деликатес. Рядом с ним к барной стойке была прислонена трость с золотым набалдашником – слишком изысканная и дорогая на вид, чтобы вязаться с образом человека в мятой растянутой серой футболке.

– Простите, а может быть, у вас найдется не такое глупо звучащее имя? Так же невозможно общаться… – обессиленно выдала Адель.

Человек, которого все звали стариком, медленно повернул голову, смерив подошедшую уничтожающим взглядом.

– О Господи… – выдохнула та. – Не смотрите на меня так. Я чувствую себя совсем нелепо! Позвольте мне вас угостить. Что пьете?

Но мужчина продолжал также напряженно и издевательски смотреть на Адель, только теперь к этому прибавилось раздраженное покачивание головы. Чувствуя себя на грани побега, она подала знак бармену, и тот, испытывая дикую жалость к этой несчастной, поставил две новые порции: Элгин для Адель и Лагавулин для Старика.

– Я не знаю тебя. – тихо и зло сказал тот, отодвигая стакан.

– Дело в том… – уже более уверенно и настойчиво начала та. – Что произошло недоразумение. Я сняла дом на окраине леса и уже заплатила. Ваш дом…. А теперь мне просто некуда идти.

– Но я здесь, так? – бросил Старик и отвернулся, не желая больше разговаривать.

Адель была в бешенстве. Вообще она очень быстро зверела. Могла сделать нечто такое, о чем потом бесконечно жалела. Могла ударить во что-то, разбить, сломать, протаранить…. Ярость ослепляла ее настолько, что она совершенно не могла контролировать себя, вследствие чего все ее руки были изувечены глубокими уродливыми шрамами. И никого рядом, чтобы схватить за руку….

Чиркнув стаканом по барной стойке, словно желая оставить борозду, Адель села за столик у окна. Веселенькая же ночка ее ожидает, ничего не скажешь. Почему?! Почему она не обрушила стакан на его голову?! Вечно Адель жалела о том, чего не сделала! С этого ракурса дела обстояли, куда драматичней. Исходя ядом, она испепеляла спину домовладельца с идиотским прозвищем. Ну почему ей так не везет?! Столкнувшись с новой неудачей, Адель потонула в старых, чего зареклась больше никогда не делать. Тридцать лет… ни мужа, ни детей, съёмное жилье, копеечные подработки – одна говённей другой – не сложившаяся писательская карьера и ни малейшего представления о том, чего она хочет на самом деле. Как будто проклята! А может, просто недостаточно старалась?.. Эта мысль особенно сводила ее с ума. Как же надо стараться, чтобы было достаточно? Она всё никак не могла попасть в нужную струю – оказаться в нужном месте и в нужное время, словно бы постоянно делала неверный выбор, проживая чужую жизнь. В итоге целый букет неврозов.

Адель умела убеждать, умела проникать в тайны людей, в прямом смысле владея словом. Они сами ей всё выкладывали. Может, надо было стать психологом? Она и себя убеждала, что рано или поздно всё изменится, и удача улыбнется. Иногда срабатывало, но всему есть предел, поэтому количество шрамов неизбежно увеличивалось. Адель подумала, а что если и через двадцать лет ничего не изменится, а она всё также будет себя убеждать, что когда-нибудь удача улыбнется, сделав ее обычным среднестатистическим жителем планеты со своим домом, взятым в ипотеку, семьей со всеми их недостатками и даже собакой. Неужели и в старости, если доживет до оной, она продолжит надеяться на «когда-нибудь»? Это же просто невыносимо…. Как с этим справиться? Как к этому относиться? И когда эти мысли загнали Адель во мрак, она подумала, что было бы здорово просто сбежать на какое-то время, чтобы расслабиться и ни о чем подобном не думать. Туда, где не надо быть обязанной никому, а главное себе, стать успешной, завести семью, купить дом…. Где ты не думаешь о деньгах, о том, что тебе их просто может не хватить в какой-то момент. Где ты можешь наконец сбросить с себя амбиции, навязанные обществом, словно доспехи, и просто жить. Есть, спать, пить, веселиться, отдыхать.

По статистике процент самоубийств на Ямайке и Гаити равен нулю. Может, там такое место? Все одинаково бедны и обкурены. Но там ведь есть масса вариантов «двинуть кони» по иным причинам…. Писатели и режиссёры обычно называют раем то место, о котором так грезила Адель. Они утверждают, что лишь после смерти мы можем отдохнуть и не заботиться ни о чем. А Олден всегда говорил, что всё зарождается внутри человека. Думать или нет о последствиях, о завтрашнем дне – его выбор. Нас учат ставить вопрос: «А что если?». В нас воспитывают нравственность, заставляя постоянно обдумывать корректность поведения – что сказать, как сказать, смотреть ли пристально, дотрагиваться ли. Общество взращивает в нас комплексы – так легче управлять. Вся наша жизнь состоит из правил, которым мы послушно следуем, даже порой, не понимая этого. Манеры, такт, воспитание – жестокая градация на хороших и плохих. Можно уехать на край света, но на самом деле, пока человек не даст себе свободу сам, он нигде не обретет покой. Даже в раю.

Несколько следующих ночей Адель спала в беседке в собственном чемодане, словно гамбургер. Так было теплее. Чистила зубы, ополаскивая рот Витель, окуналась в лесном озерце, проклиная вслух Старика, ведь вода оказалась дико холодной для нее, а питалась в пабе. Она уже начала задумываться об осени и зиме, с ужасом представляя, как будет нырять в прорубь и ночевать в чемодане в мороз. Адель оплатила дом только за июнь, но она словно втягивалась в это место и в жизнь, какую начала вести. Без мыслей, ясную, как южная ночь. Правда, и книгу пришлось отложить, но это даже к лучшему, всё равно в ее дверь не ломились агенты. Когда то, чего ты опасаешься, происходит, жить становится намного легче. Какая-то сила таилась в этом условном бродяжничестве – дикая, забавная, привлекательная, поэтому, когда в голову проникала мысль – а не позвонить ли риэлтору, чтобы тот подобрал другой дом, она беззаботно отмахивалась от нее.

Между ней и домовладельцем шла телепатическая борьба, за которой было очень интересно наблюдать. Борьба, переходящая в такую же телепатическую симпатию. Он ведь не выгнал ее палкой, втайне забавляясь этой хрупкой иностранке, ночующей в чемодане. Олден безразлично следовал мимо, но стоило закрыть двери, и он едва ли пополам не складывался со смеху. Держал мину, а потом не мог сдержаться от хохота. Она помогала ему избавиться от собственных мрачных мыслей.

Однажды, вернувшись из паба, Адель не увидела свои вещи в беседке и грешным делом подумала, что теперь они плавают в лесном озерце, но Олден всего лишь перенес ее чемодан в дом в свою бывшую спальню. Сам он теперь спал в отцовской. А потом подошел к ней и сказал, что да, у него есть не такое глупо звучащее имя и протянул руку.

У Олдена практически не было акцента, так что Адель понимала его хорошо. В тот же вечер они оба сильно напились в Трубе, положив начало дружбе. У бармена глаза на лоб полезли, когда они заявились вместе в его пабе. Они много пили и смеялись, и он изо всех сил пытался подслушать, что может быть общего у Старика и этой иностранки. А потом они отсели за столик, и бармен больше не мог их слышать, лишь заметив, что разговоры пошли серьезные.

Сначала Адель рассказала про свою жизнь, с которой она никак не могла сладить, потом Олден поведал о своем беззаботном детстве, прошедшем в этих краях. О том, как единственный из всех своих друзей поступил в университет, как все верили в его большое будущее, и он практически тридцать лет пытался соответствовать этим надеждам, но в итоге вернулся сюда ни с чем. У него была семья, но из-за постоянных неудач жена бросила его и забрала сына. Всё это заставило Адель задуматься, а что лучше – ничего не попробовать и остаться на бобах, или попробовать всё и прийти к тому же знаменателю? Ведь неудачный опыт приносит гораздо больше боли и сожалений, чем его отсутствие.

Так незаметно прошел целый месяц. Они много гуляли, разговаривали, смеялись и, разумеется, пили. Олден, как никто, сумел поставить голову Адель на место. Так как же вышло, что его собственная голова оказалась сейчас под столь немыслимым углом?..

* * *

– Адель… – позвал приглушенный голос, услышав который, та в ужасе отпрыгнула. Сердце буквально сходило с ума в грудной клетке. – Адель, хватит озираться. Помоги мне.

Жуткое зрелище. Олден походил на куклу, умеющую говорить.

– Я вызову «скорую»! – воскликнула дрожащая Адель. Ее било, словно в лихорадке.

– Никакой «скорой»! – приказал Олден. – Ни полиции, ни «скорой»! Просто переверни меня на спину.

– Переверни?.. – повторила та, не зная, что делать, но в итоге подчинилась, потому что Олден был крайне серьезен и настойчив.

Адель бормотала себе под нос, что нужно срочно позвать помощь, что сделает только хуже, ворочая друга в таком состоянии, и постоянно извинялась за боль, которую причиняет. Но Олден не реагировал, потому что не чувствовал никакой боли…. Он сказал – не надо полиции и «скорой», значит, здесь что-то нечисто. Адель поняла это, даже не смотря на свое теперешнее шоковое состояние. Кто-то сотворил с ним это. Кто-то жутко избил его и сбросил сверху. Не воры, потому что они переворачивают всё верх дном, а неслучайные гости….

Зрелище и впрямь шокировало. Если поймать паука и захлопнуть его между страницами книжки на некоторое время, будет не так ужасно. Лицо и одежда Олдена были перепачканы в крови, голова свернута, а конечности лежали на полу, словно поломанные палки. Но он не кричал, не охал и не вздрагивал, а лицо не сводило судорогой от боли. Глаза спокойно смотрели на Адель, словно всё было в порядке.

В порядке?! Какое там! Достаточно лишь посмотреть на него. Адель едва держалась на ногах, боясь дотронуться. Она впервые в жизни была близка к обмороку, и заодно истерика подступила вплотную. Но ей даже и не снилось, что сейчас чувствовал Олден. Переломанный и по всем параметрам мертвый, но, тем не менее, всё-таки живой и не ощущающий боли. Если петуху отрубить голову, он еще некоторое время будет метаться кругами, словно оглашенный, то ли по инерции, то ли в агонии. А вдруг подобное может произойти и с человеком? Он сосредоточился на собственных ощущениях готовый тут же прекратить, если хоть на полмиллиметра почувствует боль. Подвигал пальцами рук, ног, осознав, что не парализован. Скованно, словно встречая сопротивление, но ни сколько не больно. Боль ведь это субъективное понятие – всё здесь, в голове. Может, он сильно ударился и повредил центр мозга, отвечающий за боль? Нет… что-то здесь не так. Олден чувствовал это.

– Приподними меня, я хочу сесть.

– Сесть… – снова повторила Адель, всхлипывая, но не смогла отказать. В конце концов, он же Старик – человек, который всё знает. – О Господи….

Словно чашку династии Сун десятого века из тончайшего рисового фарфора, она осторожно обхватила его за плечи и, не дыша, приподняла. Раздался ужасающий хруст, будто упало дерево, и Адель, взвизгнув, отскочила в сторону. Она корила себя за это, но ничего с собой поделать не могла. Грудь разрывалась на части от жалости, ужаса и подступившей рвоты. Глаза говорили, что всё очень плохо, а уши лишь подтвердили это. Но она не знала, что таким образом Олден всего лишь выправил свой позвоночник…. Да он и сам толком этого не знал, просто согнулся пополам с этим ужасным звуком и выгнулся чуток, ставя позвонки на места, снова поражаясь отсутствию боли.

Но голова всё еще была на боку, а конечности походили на раздавленные паучьи лапки, зато движения стали чуть более свободными, после того, как Олден разобрался с позвоночником, что бы он там с ним не сделал….

– Ади, прекрати плакать. – тихо и успокаивающе попросил он. – Не раскисай, ты мне еще нужна.

– О нет… – жалобно прохныкала Адель.

– Соберись-соберись.

– Но с тобой точно… всё будет в порядке? Я слышала этот хруст….

– Хруст – это нормально. Когда кости встают на места, так оно и происходит.

– Точно?

– Точно. – как всегда со знанием дела ответил Олден.

Адель осмелилась вновь приблизиться, еле выдерживая это зрелище – вид перекособоченного тела. – Что я должна делать?

– Ади… у меня скорей всего не переломы, и я бы вправил сам, но…

– Нееет… – проныла та. – Я же не умею!

– Спокойно. – попросил Олден. – Я никогда не попрошу того, чего ты не в силах сделать. Ты мне нужна.

– Ладно-ладно… поняла. Чего ты хочешь?

– Мы начнем с правого колена. Это не будет сложно. Задери брючину так, чтобы видеть выпирающую кость.

– Кость… – повторила глухо Адель в полном отчаянии и опустилась на корточки.

Она подчинилась, едва выдержав это зрелище – словно маленький ребенок неумело и отрывисто нарисовал ногу палочному человечку. Через кожу что-то было готово прорваться – кость, вышедшая из суставной сумки.

– Ой, мамочки….

– Хорошо. – похвалил Олден, укладываясь на спину. – Теперь потяни за голень и нажми на выпирающую кость. Всё это должно быть одновременно и быстро.

– Ты ведь хромаешь на эту ногу. – напомнила Адель, абстрагируясь на время от полученных указаний. – Мы не сделаем хуже?

– Всё будет в порядке. – спокойно ответил Олден. – Давай.

Адель шумно выдохнула, сцепив зубы. Она боле-менее взяла себя в руки и аккуратно обхватила голень Олдена в самом узком месте. Другую ладонь она не без отвращения положила на выпирающую кость и замерла.

– Давай. – повторил Олден, готовясь к боли.

Адель задержала воздух и, резко дернув его за ногу, надавила на выступающий под кожей бугор, который тут же встал на место с глухим мерзким щелчком.

Она взвизгнула и с испугом посмотрела на Олдена, но тот даже не поморщился, просто подвигал ногой, согнул, разогнул и улыбнулся. У Адель от этой улыбки побежали по спине мурашки.

– Теперь руки.

– Ладно. – крякнула та.

– Левое плечо. – сообщил Одден и перевернулся на бок. – Сядь передо мной и возьми меня за локоть одной рукой, а другой – у запястья.

Адель подчинилась, испытывая теперь даже некоторый азарт. Всё ведь получалось?.. Она втягивалась буквально на глазах. Может, ей надо было стать врачом? Хирургом-ортопедом, например? Сколько нервов она бы сэкономила, избежав мытарств, связанных с самоопределением.

Олден был одет в светлый вязанный косами кардиган, резать который Адель сочла преступлением, поэтому решила попытать счастье через кофту. Она оказалась очень мягкой на ощупь, поэтому о ножницах вопрос так и не встал.

Теперь оттяни мою руку книзу, согнув локоть под прямым углом, и прижми.

Подождав, пока Адель выполнит все указания, Олден продолжил:

– Теперь медленно поверни плечо к себе, пока внутренняя сторона не станет перпендикулярно мне.

Адель, от напряжения обливаясь потом, повторила сказанное и была вознаграждена щелчком, от которого сердце ее дрогнуло. И вновь Олден даже не поморщился, а просто лег на спину и сказал:

– Локоть.

– Также как и колено? – со знанием спросила она.

– Совершенно верно.

– Ты знаешь… – начала Адель, уже по-свойски перешагнув через Олдена и совершенно не раздумывая, нащупала через кофту, вышедшую из суставной сумки кость. – Всё это мне напомнило «Смерть ей к лицу». Помнишь такой фильм?

– Да. – усмехнулся Олден, кивая.

– Не ожидала, что увижу подобную картину вживую. – она потянула его за руку, как заправский ортопед, и нажала на кость до характерного звука.

– Я тоже не ждал, что окажусь на месте Мэрил… или Голди. – хмыкнул тот.

– Мэрил, Голди и Олди…. Звучит, как название какой-нибудь кантри группы. – буркнула себе под нос Адель.

– Не так сложно, правда?

Адель кокетливо улыбнулась и сказала:

– Мне так нравится твоё шотландское «ррр». Зачем ты его прятал?

Подобное замечание вогнало Олдена в некоторый ступор. Ведь за всё то время, что он прожил в Канаде, его акцент был старательно низложен. Как, в общем-то, и всё, что могло напомнить о его корнях, выдать того, кем он являлся на самом деле. Какое еще «ррр»?! О чем она говорит? Он пообещал себе последить, прислушаться…. Неужели эти два месяца на родине так сильно его изменили?

– А что с шеей будем делать?

– Я сам, не волнуйся. Тебе не придется.

– Успокоил. – хмыкнула Адель. – Ну ты как?

– Порядок. Не пойму только, что с правой рукой… – он спокойно сел, посгибав ноги в коленях и повращав стопами, а потом аккуратно стащил кофту, оставшись в одной черной футболке.

Адель чертыхнулась.

Да, простым вывихом здесь не обошлось. Всё предплечье было фиолетового цвета, а сквозь кожу торчала сломанная кость с острыми, словно средневековая корона, резцами.

– Боже! – ахнула Адель, в который раз удивляясь, почему Олдену не больно. Может, это шок какой-то?..

– Спокойно, всё будет хорошо. Просто обработаем рану, чтобы не было заражения, и наложим шину.

С этими словами Олден подкатил к себе трость и осторожно поднялся. Если бы не лебединая шея, свернутая на бок, он бы выглядел, как прежде.

– Сходи в подвал, Ади. Там среди вещей моего отца, можно подобрать что-нибудь, что послужит шиной. – он указал на перекошенную голову. – От меня всё равно мало толку. Поняла?

– Да. – ответила та, не понимая, откуда в ее друге берется это спокойствие.

– А я принесу бинт.

Та устало кивнула и устремилась к лестнице, ведущей в подвал. Нервное напряжение потихоньку сходило, и наваливалась пустота, как это обычно происходит. Всё это было дико и жутко. Странно донельзя. Вообще-то Адель с удовольствием приняла бы за правду любой бред, лишь бы шея Олдена вернулась на место, но в больницу всё равно надо, и лучше поскорей убраться отсюда. Вдруг вернутся те, кто сделал это с Олденом? На воров не похоже, скорей всего люди какого-нибудь ростовщика. Адель пообещала себе подумать над этим вопросом чуть позже, а сейчас надо бы сконцентрироваться на другом.

Она уже бывала в этом подвале, в основном, чтобы взять бутылочку виски или вина с большого дубового стеллажа, покрытого морилкой, но она никогда не касалась вещей отца Олдена. Это было под негласным запретом, что ли. Словно алтарь забытого всеми языческого Бога, которому поклоняется и служит последний и самый верный адепт. В тот единственный раз, когда Олден показывал дом и спускался сюда с Адель, она увидела слезы, стоявшие в его глазах. Поначалу в это не хотелось верить, всё-таки Старик не похож на плаксу, но слезы душевной боли нельзя сдержать, внутри всё сжимается, и ком неподъемного веса подкатывает к горлу. Мы всегда знаем об истинном положении вещей, просто иногда обманываем себя, убеждая, что всё в порядке. Так поступила и Адель, решив не лезть в душу, да и правильно, ведь Олден не стал бы рассказывать об отце. Одно ясно – тот умер, а боль осталась навсегда.

Отцовские вещи, словно музейные экспонаты, были расставлены именно так, как и при его жизни, и, несмотря на то, что дом изредка, но всё же сдавался, до них и рукой никто не коснулся, потому что подвал оставался под замком. Таково было правило Олдена.

Здесь стоял рабочий стол, а позади – стеллаж, плотно заставленный коробками с инструментами, гвоздями всех мастей, болтами и винтиками, обломками от не-пойми-чего и различными деталями, банками с лаком и красками, а также кольцами разноцветного скотча. Адель бы, не задумываясь, выбросила добрую половину того, что стояло на стеллаже, но хороший хозяин знает, что даже такая невинная хрень, как обломок декоративного садового заборчика, коим обычно огораживают цветочные клумбы, может выручить из довольно затруднительного положения. Адель нашла целый мешок таких сегментов, плоских стальных шириной где-то в два с половиной дюйма и длиной под восемь. Может, чуть меньше. Какая удача! Спасибо папе Олдена, который помогал сыну словно с того света. И за изоленту тоже, кстати сказать.

Победоносно вернувшись в гостиную, Адель застала своего друга за разрезанием черной рубашки на лоскуты. Он умылся, и теперь выглядел не так ужасающе, если не считать лебединую шею и его сломанную лучезапястную кость, которая, кстати сказать, больше не торчала, а кожа вокруг рваной раны не была обагрена запекшейся кровью. Но Адель не хотела знать, как Олдену удалось добиться подобного результата….

– Не нашел бинты. – сообщил Олден, а потом глянул на скотч, который Адель держала в руке, и оценивающе кивнул. – То, что надо. Молодец.

Она смущенно улыбнулась, а потом залезла в мешок и показала ему обломок декоративного заборчика, и Олден восторженно хлопнул в ладоши, потревожив торчащую лучевую кость и подпортив тем самым момент триумфа Адель.

– А там найдется еще один такой?

Та подвигала бровями и тряхнула мешком, демонстрируя количество.

– Отлично, Ади! – он сел на диван, положив два лоскута на подлокотник параллельно друг другу. – Давай сюда один обломок.

Та подчинилась, с ужасом глядя, как Олден кладет свою фиолетовую руку сверху, словно саблю в ножны.

– Теперь другой и начинай завязывать. Только потуже, поняла?

– Поняла. – та закусила губу. – Но тебе не будет больно?

– Богом клянусь, нет. – немного удивленно пообещал Олден.

Очень осторожно она накрыла его предплечье вторым сегментом декоративного заборчика, и Олден придавил его с силой своей рукой, избавив от этого Адель.

– Вяжи.

– Угу… – буркнула та и затянула первый лоскут, сцепив зубы.

– Туже.

Адель недовольно раздула ноздри, но беспрекословно подчинилась. Затем на второй узел и контрольный третий. Как только с лоскутами было покончено, она взяла изоленту и, чувствуя себя героиней боевика, залепила им предплечье Олдена в три слоя.

– Ну как? – с сомнением спросила Адель, и тот демонстративно пошевелил пальцами.

– Лучше не бывает. А теперь позволь, я верну свою голову на место. Можешь отвернуться, если хочешь.

Та, было, уже собралась как-то среагировать и уж точно последовать совету, но Олден действовал слишком стремительно. Он взял себя одной рукой за подбородок, а второй – за макушку и с адским хрустом повернул. Адель взвизгнула, запоздало отвернувшись и зажав уши. Теперь этот звук обещал ей сниться всю жизнь.

Адель с укором глянула на Олдена – на прежнего Олдена – и недавняя картинка, где он лежал на полу раздавленным пауком, встала перед глазами. Люди часто верят в то, что хотят. Почти всегда…. Она не была дурой, далеко нет, и свернутую шею Олдена из контекста не выкинешь. Можно ли выжить после такого? Вряд ли. И если называть вещи своими именами, то он был мертв, а теперь жив. И врачи скорой помощи, если бы приехали сюда, пришли бы к точно таким же выводам. Со сломанными шеями и прочими травмами, что были у Старика, не то, что не ходят, а не живут. И еще неизвестно, сколько Олден пролежал здесь звездой…. Адель была безмерно счастлива видеть его в визуальном здравии, но всё-таки глупостью не отличалась и в желаемое не верила…. Впрочем, как и сам Олден.

– Боюсь, что здесь опасно оставаться. – сообщил он, подходя к Адель. – И тебе лучше подыскать другое жилье.

– Не знаю… – отмахнулась та. – Я и так пробыла здесь месяц. Деньги пока есть, но скоро закончатся, да и без тебя мне будет скучновато. А у тебя какие планы?

– Возвращаюсь в Канаду… сегодня.

– Ясно. – кивнула Адель задумчиво. – Надо узнать рейсы.

– Я сделаю.

Радиотелефон Олдена всегда валялся в прихожей в стеклянной фруктовой вазе синего цвета среди многочисленных ключей, старых брелоков, визиток, карамелек прошлого десятилетия и прочего забытого хлама.

– Кто это сделал? – внезапно спросила Адель, когда тот выходил из гостиной.

Олден замер и развернулся. Он был совершенно не готов к этому вопросу сейчас, даже не продумал. Ему не нравилось врать Адель, но он не умел по-другому. Таким уж стал.

– Я задолжал денег этим ребятам.

– Тогда зачем возвращаться в Канаду? Может, тебя там встретят еще два десятка? – подозрительно спросила Адель.

– Нет-нет, они местные. – твердо ответил Олден.

– А что в Канаде нет ростовщиков?

– Почему же? Просто здесь у меня связи. – спокойно пояснил тот.

– Которые вышли тебе боком….

Давненько Олден не был так близко к потере самообладания. Без эмоций внешне, но внутри не на жизнь, а на смерть сражались два его Альтер эго: шпанистый юноша подвижный и полный жизни, но слегка угрюмый и человек-оболочка, фальшивая маска с застывшей улыбкой, герой фильма, который точно знает, чего хочет и как этого достичь.

Адель неопределенно кивнула и пошла наверх собирать вещи, будучи теперь абсолютно уверенной, что ребята, избившие Олдена до полусмерти – полу ли? – не имели отношения ни к каким ростовщикам. Выдало то, как он замер прежде, чем ответить. И еще взгляд. Весь вопрос, зачем врать?..

Адель была любопытной, и она действительно могла стать хорошим писателем, но как сказал бы Шляпник, булатности в ней не хватало, чтобы прогрызать себе путь, расталкивать соперников и выпрашивать. Хотя в булатности ли дело? Стать тем, кого презираешь – это называется иначе. А может, просто не складывалось…. Подобная двойственность убивала ее, разрушала мозг. Привела в этот край к Олдену, который имел уйму секретов, как оказалось. И вообще, а сколько, собственно, правды о своем прошлом он поведал? Многовато несоответствий между заурядной жизнью неудачника и прорывающейся наружу сложной и какой-то расколотой личностью.

Есть два типа людей, потерявших всё. Одни уходят в себя, превращаясь в мрачных, вечно угрюмых, затравленных комплексом вины чужаков, а другие, напротив, затыкают в себе боль, облачаясь в выдуманную личность, словно в одежду. Они могут быть даже весельчаками, но рано или поздно боль находит брешь сквозь наслоение личностей и вакуумов между ними, и вот тогда взрыва не избежать. И чем больше осело, чем больше человек носит на себе, тем разрушительней сила этого взрыва. Жаль, что иногда с нами происходит то, чего мы не в силах вынести, превращаясь в тени, в объедки случая. Жаль. Что тут еще скажешь? Было в Олдене нечто подобное, едва уловимое, но не дающее покоя интуиции Адель.