Текст книги "Брат мужа"

13

Звук этот настолько неожиданный, что буквально бьет по ушам. Или это я до такой степени погружена в себя, что любая попытка давления извне кажется болезненной?

Иван не поднимается с места, даже бровью не ведет на звонок, предоставляя мне возможность самой принять решение.

Встаю и иду открывать.

И в этот раз как во сне все. Нет ощущения, что там, за дверью, что-то неизвестное и однозначно страшное. Эмоции будто атрофировались.

Передозировка, наверное.

За дверью стоит участковый, Виктор Сергеевич.

– Привет, – по-свойски здоровается он, – почему не смотришь в глазок?

Мы успели перейти на ты, похоже…

Когда?

Когда он в очередной раз угрожал мне какими-то мифическими надуманными обвинениями в нарушении общественного порядка в подъезде?

– Что вы хотели? – сухо спрашиваю я, игнорируя и хамский тон и не менее хамский взгляд. А еще от Виктора Сергеевича слышен подозрительно знакомый запашок спиртного. Для храбрости, что ли, выпил, перед тем, как сюда прийти?

– Грубишь… – с наигранной грустью комментирует мое поведение участковый, – все еще не перебесилась?

– Не понимаю вас.

– Все ты понимаешь… – он неожиданно делает шаг вперед, рвет на себя дверь, я не успеваю ее удержать даже! И заходит в коридор, сразу смещая меня в сторону комнаты.

– Что вы себе позволяете? – все так же холодно спрашиваю я. И нет, почему-то совершенно не боюсь, хотя еще пару дней назад от страха бы ноги подкашивались.

А тут моя заторможенность, помноженная на ощущение того, что не одна теперь в доме, очень помогают не впасть в панику.

– Надоело играть уже, – бормочет участковый, шагает ко мне и внезапно дергает за локти к себе. И вот тут я пугаюсь! Его лицо так близко, и сразу становится заметно, что выпил он немало. Зрачки в полумраке коридора кажутся огромными, запах изо рта мерзкий настолько, что меня сейчас точно стошнит. Пытаюсь вырваться, но Виктор Сергеевич проявляет силу, удерживая меня, наклоняется еще ниже, обдавая гадкой вонью перегара, – хватит прыгать уже… Ты все равно никому не нужна, никуда не денешься…

– Да как вы?.. – я продолжаю бороться, уже паникуя, потому что из кухни не доносится ни звука, никто не торопится мне на помощь! Неужели, Иван испугался? Неужели, не заступится? – Прекратите! Я замужняя женщина, в конце концов!

– Да какая ты замужняя? – смеется Виктор Сергеевич, легко игнорируя мои попытки спастись, оттолкнуть, – ты вдова при живом муже! И еще и ерепенишься! Была бы ласковой, я бы все сделал и для тебя, и для мужика твоего… А ты ходишь, гордая, думаешь, нужна кому…Ты – ничья!

– Чья, – раздается за спиной густой тяжелый бас, а в следующее мгновение участковый отлетает в сторону, ударяется о дверь и, задыхаясь, сползает вниз, на придверный коврик.

Глаза его, кажется, еще больше становятся, в них испуг и ярость.

А я бессильно отступаю к противоположной стене, позволяя Ивану встать между нами.

Его широченная спина мгновенно закрывает мне весь мир, но в этот момент кажется, что лучше ощущения безопасности я никогда ничего не испытывала!

– Ты кто такой? – хрипит участковый, безуспешно пытаясь подняться, – ты… Я тебя за нападение на представителя закона… При исполнении…

– Во-первых, я не нападал, – спокойно отвечает Иван, – ты сам упал и ударился. Ноги плохо держат, да? Много выпил? И, во-вторых, ты тут не как представитель закона… По крайней мере, я не слышал, чтоб ты представлялся, обозначал цель своего визита… А вот Алина может запросто подать на тебя заявление о домогательствах. Сейчас, говорят, чистка у вас, в рядах, да? Как там посмотрят на сотрудника, который, пользуясь своим служебным положением, склоняет беззащитую женщину к отношениям?

– Не докажешь ничего! А на нее я сам дело заведу! За клевету!

Виктор Сергеевич поднимается, все еще тяжело дыша и хрипя надсадно. Держится за грудь. Все это я вижу, чуть отшагнув в сторону, потому что Иван полностью перегораживает мне обзор.

Судя по тому, какие хрипы вырываются из горла участкового, Иван его каким-то образом ударил. Не может человек в самом деле просто оступиться и упасть, а затем так дышать! Но когда произошел удар, я так и не поняла.

Вроде бы, вот только что уворачивалась с омерзением от гнилого рта Виктора, а в следующее мгновение он уже за пару метров от меня, у двери, а я с оторопью смотрю в бритый затылок Ивана.

Занятая приведением себя в более-менее собранное состояние, я упускаю часть беседы между мужчинами. И только выкрики про «дело» и «клевету» дергают нервы. Он ведь действительно может! И никто ничего…

Иван, судя по всему, вообще не боится слов участкового, потому что отвечает спокойно и даже с усмешкой в голосе:

– Ну давай, попробуй… Конечно, в суде аудио-запись может и не сработать, но вот соцсети тебя полюбят… И начальство полюбит. Они же обожают, когда их сотрудники косячат и их потом по всем пабликам склоняют.

– Какая запись еще? – дергается голос у Виктора.

– Самая обычная. На телефоне. Включился случайно диктофон, представляешь? Такая незадача…

– Да ты кто такой вообще? – снова ставит прежнюю пластинку Виктор, переходя от угроз к выяснению отношений, – любовник, что ли? Эй, а кто мне тут целку из себя строил? «Я не такая, я замужем», – передразнивает он меня, тоже вытягивая шею в сторону, чтоб поймать взгляд.

Иван все так же спокойно чуть смещается, снова перекрывая обзор полностью.

– Родственник, – басит он дружелюбно, – погостить приехал.

– И надолго? Регистрация есть?

– Пока не выгонят. И я – гражданин России, какая еще регистрация?

– Паспорт предъяви.

– Основания?

– Имею право, согласно приказу МВД номер девятьсот от двадцать второго года.

Иван стоит, словно раздумывает, затем вздыхает, поворачивается ко мне:

– Алина, иди в комнату, мы тут сами…

Но я мотаю головой отрицательно.

Нет уж, это моя квартира, не буду я прятаться и убегать!

К тому же, я уже вполне пришла в себя, а целительное присутствие Ивана придало необходимых сил, потому сейчас сбежать кажется совершенно неправильным. Отступить – значит дать понять Виктору, что победа осталась за ним.

Все это Иван, судя по всему, читает в моих глазах, потому что снова вздыхает, кивает:

– Хорошо, я сейчас приду.

Обходит меня и тяжело топает в комнату, судя по всему, к своей сумке, чтоб достать документы.

Мы остаемся один на один с Виктором, и он, конечно же, вовсю пользуется этой ситуацией, чтоб продавить меня.

Смотрит злобно и тяжело, усмехается:

– Надо же, а такая невинная козочка казалась… Быстро ты утешилась.

– Прекратите, – морщусь я, – вам не стыдно?

– Это тебе должно быть стыдно. Сама говорила, замужем.

– Вот не в вашем положении сейчас мне мораль читать.

– Кто этот гастролер? И учти, он уедет… А я останусь.

Больше он ничего не успевает сказать, из комнаты шагает обратно Иван, а через мгновение в коридоре опять становится тесно.

Иван отдает участковому паспорт, тот изучает его внимательно, хмыкает:

– В самом деле, родственник… И надолго?

– Пока брат не встанет.

– Вот как? А есть надежда? – усмехается участковый, и мне ужасно хочется ударить его. Просто, чтоб стереть гадливую улыбку с лица.

Почему-то в этот момент забывается мое отчаяние и неверие в то, что Сева встанет, настолько Иван четко и сильно выстраивает фразы.

Он снова поражает меня своей железобетонной уверенностью в том, что Сева выздоровеет. Поражает и заражает.

Силы дает.

– Надежда всегда есть, – тяжело роняет Иван. – Ну, так что? Будем приносить извинения Алине? Или готовимся встречать свое имя во всех городских пабликах?

– Нечего меня пугать, – ощетинивается участковый, – она просто неправильно поняла.

– Да? Ну, думаю, что тогда читатели пабликов точно поймут все правильно…

Участковый пару секунд сверлит злобным взглядом Ивана, на меня посматривает, но я стою спокойно, сложив руки на груди и задрав подбородок.

За спиной Ивана мне комфортно и безопасно.

Как-то уверенности в себе прибавляется.

– Чего тебе надо? – наконец, сдается участковый.

– Извинений, – холодно роняет Иван, – обещаний больше не повторять… ситуацию.

Виктор смотрит на меня в упор и цедит сквозь зубы:

– Извини, если вдруг напугал. Я просто хотел… Поговорить.

Я не хочу ничего отвечать, потому просто киваю.

Вообще, ситуация как-то за гранью. И здесь дело даже не в том, что Виктор извиняется, а в том, что, по сути, сейчас передо мной один мужчина продавил другого. Просто словами, без действий… Я на мгновение представляю, как бы себя повел в такой ситуации Сева… И не могу себе вообще вообразить ничего подобного. Не потому, что сомневаюсь в муже, а просто… Как-то не ложится то, что произошло, на образ мужа.

А вот на образ Ивана теперь – очень даже ложится…

14

– Ну что, ключи мне дашь запасные?

После ухода Виктора, Иван, как ни в чем не бывало, продолжает прерванный разговор с того самого места, на котором мы остановились.

Он вообще ведет себя так, словно ничего не произошло: сидит на месте Севы, и я уже не не ощущаю в этом никакой чужеродности… Быстро, однако. Или у него такая способность магическая: мгновенно подстраиваться под обстоятельства, становиться своим везде? По крайней мере, в нашей квартире он уже прочно обжился, похоже.

– Почему ты решил сделать запись моего разговора? – я не хочу прятать голову в песок больше и уходить от неудобных моментов и вопросов.

С самого начала мне это показалось странным… Сделать запись разговора. Мало ли, кто мог ко мне прийти? Подруга, родственники, соседи? Он бы всех их писал? Что за бред?

– Нет никакой записи, – Иван не удивляется моему вопросу, не обращает внимания на воинственный взгляд, шумно прихлебывает кофе, щурится на меня весело поверх кружки.

А я настолько удивляюсь, что даже рот открываю и слова забываю. Это как с горки разгоняешься, а потом на полном ходу – раз – и носом в землю!

– Это… как? – глупо спрашиваю я, уже понимая, насколько вопрос бессмысленный.

– Так, – пожимает плечами Иван, – блефовал…

– Но… зачем?

Еще глупее вопрос, еще безумней диалог.

Я в каком-то сюре, ей-богу!

– Ну… – Иван отставляет кружку, взгляд его серьезнеет, – понимаешь, здесь могло быть два основных решения… Или я тупо бью ему морду за домогательства, и при таком раскладе попадаю минимум на заявление, а максимум – за уголовщину со всеми вытекающими… Или заставляю его пожалеть о том, что он сделал… другими способами. Веришь, ужасно хотелось применить первый вариант. Но тогда бы я на какое-то время исчез с радаров и не смог помогать тебе с Севкой. Потому пришлось себя пересиливать. И блефовать, показывая, кто тут сильнее.

– А просто показаться ему на глаза? – логично уточняю я, – чтоб отстал?

– И надолго бы он отстал? – спрашивает Иван, – это ведь не в первый раз уже?

– Так нагло – в первый…

– А до этого что было?

И вот тут я, несмотря на подчеркнуто миролюбивый тон собеседника, понимаю, что по тонкой линии хожу. Очень тонкой.

На самом деле, ужасно силен соблазн просто, по-женски чисто, нажаловаться, рассказать все. И про угрозы бесконечные, и про заявления, и про то, что участковый успел пообщаться со старшей дома, убедил ее прогуляться по соседям, по своей инициативе, естественно, и собрать подписи о том, что я должна возместить стоимость ремонта подъезда… И много всяких других пакостей, на которые так изобретательны некоторые обиженные мужчины.

Так легко было бы сесть за стол, выпить еще кофе и выпросить себе рассказом о своих горестях хоть чуть-чуть сочувствия…

Но я понимаю, что этого делать нельзя. Не знаю причин, но знаю точно, что не стоит усугублять. Очень уж голос у Ивана спокойный. И взгляд. Мирный. Слишком, чтоб это было настоящим.

Я не знаю этого человека, совсем, но ощущение, что сейчас передо мной нечто неведомое, опасное, нарастает с инфернальной скоростью, окутывает меня осознанием: я играю с чем-то, что не смогу потом удержать. Не смогу проконтролировать. Не стоит играть… с таким.

И потому я только пожимаю плечами, показательно равнодушно:

– Да ничего особенного… Не хочу говорить.

Иван молчит. И ждет.

Это ожидание куда тягостней любых наводящих вопросов. Между нами нависает тишина, тяжелая такая, гнетущая.

И я все же не выдерживаю, с досадой продолжаю:

– Слушай, я особенно и не помню, вот честно! И, может, я сама ему дала повод… Он пришел, уточнить по одному вопросу… – тут я вовремя замолкаю, потому что про деньги и кредит вообще говорить не хочется сейчас, тем более, с Иваном, – короче говоря, у меня шкаф на кухне покосился… И он помог прикрутить. И карниз… Над дверью… И, может, подумал что-то не то. Может, мои взгляды ему показались… эм-м-м… И Сева же болеет… Вот и решил, что я… Буду не против…

– Я понял тебя, – кивает Иван, опять тянется к кружке с кофе, пьет, щурясь задумчиво в окно, на зимнее небо, а затем продолжает, как ни в чем не бывало, – я пошел одеваться, ключи мне достань.

Встает и выходит с кухни. А я остаюсь сидеть, с твердым ощущением, что сейчас меня не спрашивали. А приказывали.

А еще с мыслью, что участковый видел паспорт Ивана, а вот я – нет. И не мешало бы посмотреть…

Допиваю кофе и встаю, чтоб достать запасные ключи. Потому что в самом деле неудобно же звонить в домофон каждый раз…

Иван быстро собирается, записывает мой номер телефона на случай, если что-то понадобится спросить в магазине, и уходит.

А я, чувствуя внезапный упадок сил, бреду к тому, кто всегда помогал, подбадривал, поддерживал…

По привычке иду, без особой цели. Просто потому, что душа просит и организм привык.

– Сева… – я глажу мужа по безжизненно лежащей руке, заглядываю в пустые глаза, – Сева… Я скучаю по тебе. Так скучаю…

Вглядываюсь в его лицо, пока не становится больно и слезы не начинают течь по щекам.

Телефон высвечивает имя подруги, яростно вытираю глаза и отвечаю на звонок.

Слушаю жизнерадостный голос Эли, что-то отвечаю ей, получается не очень удачно, невпопад, и она, заподозрив неладное, принимается звать меня в гости:

– Слушай, ну он же спит у тебя, да? Дай ему… Ну, не знаю, успокоительное. Пусть поспит. А ты к нам на пару часиков, просто Новый Год встретишь и вернешься… Алин, ну хоть чуть-чуть надо отвлекаться?

Я отнекиваюсь, отказываюсь, но почему-то не говорю подруге о том, что этот Новый год я буду встречать не только с Севой.

Не знаю, что мной движет, почему ничего не рассказываю про Ивана, может, дело в том, что сама еще толком не осознаю его присутствие в нашей квартире. И нашей с Севой жизни.

В итоге, Эля разочарованно прощается, обещает перезвонить после двенадцати.

Я проверяю памперс у Севы, затем иду в комнату, сажусь у телевизора, бездумно перещелкиваю каналы со всякими новогодними фильмами.

А в голове нон-стопом крутятся кадры недавнего происшествия.

Я закрываю глаза, отключаясь от «Иронии судьбы», и погружаюсь в свои ощущения.

Сейчас, наедине с самой собой, могу признаться, что страха не чувствую, хотя должна бы. Виктор прав: Иван уедет, а я останусь.

Но почему-то у меня нет того гнетущего ощущения чего-то плохого, пусть и отсроченного. Словно Иван одним своим присутствием это все погасил. Пожалуй, я себя так спокойно даже в семейной жизни не чувствовала… Это надо обдумать, но сил нет.

Я слушаю, как Надя в телевизоре ругает безответного Женю, а перед глазами – широченные плечи Ивана, заслонившие меня от всего мира. И это не страшно.

Это – правильно.

15

За окном равномерно, словно ловя некий внутренний ритм праздника, бабахают фейерверки.

Я то и дело отрываюсь от резки салата, замираю, глядя на взлетающие в полной темноте яркие цветы огней.

– Красиво, – басит Иван, и в его глазах – разноцветные отблески фейерверка. Это тоже красиво, по-своему.

– Да, – соглашаюсь я и снова возвращаюсь к салату.

Смотрю на ровные кубики крабовых палочек и в очередной раз поражаюсь странному выверту сознания, что заставило меня готовить это, в общем-то, бесполезное блюдо.

Я не люблю крабовый.

А Севе его нельзя… Зачем? Просто, чтоб создать видимость того, что у нас все по-прежнему? Все хорошо? Глупость какая…

– Ты любишь крабовый салат? – спрашиваю я у Ивана, который сидит напротив за кухонным столом и методично, умело разделывает на специальной доске селедку.

– Нет, – говорит он, не отрываясь от работы. Я наблюдаю, как его крупные пальцы мягко, очень аккуратно вынимают из рыбки косточки, одну за одной, и есть в этом зрелище что-то медитативное настолько, что приходится силой возвращать себя в реальность, – не люблю. Это же не краб, это просто соя с привкусом краба. Настоящий краб другой совсем… Хотя его я тоже не люблю.

Надо же, какой гурман, оказывается.

– И часто тебе приходилось есть крабов? – вопрос вырывается сам собой, прежде, чем я спохватываюсь, что надо бы сменить тон на менее ехидный.

– Приходилось, – Ивана мое ехидство, кажется, вообще никак не задевает. Он ни на мгновение не прекращает своей работы, не поднимает взгляда от селедки, – честно говоря, гораздо больше, чем хотелось бы…

– Интересно… Почему? – крабовые палки нарезаны, осталось добавить консервированную кукурузу и свежий огурчик. Ну и разговор прекратить, наверно, а то как-то неудобно уже. Словно выпытываю подробности его жизни.

Словно мне интересно.

– Потому что, кроме краба, хотелось бы иногда и чего-то другого поесть, – все так же спокойно отвечает Иван, – а у меня получалось, как в том фильме про красную икру, которую таможенник не мог больше жрать… Помнишь?

– Да, – киваю я, припоминая знаменитую сцену из «Белого солнца пустыни».

– Ну вот и у меня так же…

– Ты… Работал где-то, где крабы не были деликатесом? – уточняю я, хотя, в принципе, и так все понятно.

– Да, приходилось, – кивает Иван, кладет разделанную рыбку в селедочницу, посыпает сверху густо зеленым луком, – вот и все.

Он смотрит на часы:

– Скоро одиннадцать, все готово же, да? Пойду руки помою, и проводим Старый Год, да?

– Да, – отвечаю я, торопливо доделывая салат.

Иван уходит, за окном снова запускают петарды, и я наблюдаю за их веселым последним полетом. Ярким финалом недолгой жизни.

Надо же… Иван был там, где много крабов. Где их настолько много, что надоедает есть… Где это? Рыболовецкое судно? Ходил на сейнере каком-нибудь?

У него темная, чуть дубленая кожа на шее и руках, явно грубая и жесткая… И морщины возле глаз разбегаются острыми лучами. И взгляд такой пронизывающий, холодный. Легко представить такого мужчину посреди океана, в рыбацкой робе, например. Сразу многое становится понятным…

Вздрагиваю от очередного оглушающего «бабаха», спохватываюсь и несу последние блюда на стол в комнату Севы.

– Ну, как ты тут? – спрашиваю у мужа, равнодушно смотрящего подборку новогодних мульфильмов, – не пугают фейерверки? Что-то в этом году все словно с ума посходили…

Ставлю на стол салатницы, достаю шампанское, коньяк.

– Смотри, я твой салатик любимый сделала, – продолжаю разговаривать с мужем, – тебе нельзя, конечно, но одну вилочку в честь праздника…

Возвращается Иван, садится за стол, открывает коньяк, разливает на две рюмки.

– Я шампанское лучше потом… – отказываюсь я, но Иван двигает ко мне налитое.

– Год проводим… Лучше чем-то покрепче. Чтоб не вернулся.

Обдумываю его предложение и соглашаюсь. Да, пусть не возвращается такое. Пусть все к лучшему изменится.

Чокаемся, пьем.

Иван смотрит на меня, и теперь в его глазах отражаются мигающие огни гирлянды. Почему-то это чуть-чуть пугает. Из-за мерцания не разобрать, что именно прячется в его взгляде.

– Откуда ты приехал, Иван? – спрашиваю я его внезапно. И удивляюсь, почему раньше в голову не пришло узнать побольше о нем? Настолько отмороженная я? Настолько погруженная в себя, закуклившаяся в своем мире?

Открытие это страшноватое и неприятное.

– С севера, – отвечает он, – у меня закончился контракт, вот, решил брата повидать…

– А что за контракт? Ты моряк?

Ну, раз у ж мы тут так хорошо сидим, то почему бы и не продолжить разговор?

– Военный, – кивает Иван, – на пенсию, вот, вышел…

– О… – даже не знаю, что еще сказать… Хотя… – А семья? Дети?

– Не сложилось как-то… – пожимает он широкими плечами, и я замечаю неожиданно, что он переоделся. Белая футболка с длинными рукавами идет ему, подчеркивает ширину и крепость плеч, мощный разворот их, оттеняет смуглость кожи и черноту бороды.

– Странно… – вырывается у меня, – обычно у моряков все в порядке с семьей…

– Ты намекаешь на жену в каждом порту? – Иван улыбается, и его зубы кажутся белыми-белыми в полумраке украшенной мишурой и гирляндами комнаты, – нет, это не моя история. Я если уходил, то на год-полтора.

– Без захода в порт? – неверяще уточняю я.

– Почему? С заходом. Но это такие порты, где не водится женщин… Посторонних, я имею в виду.

– Понятно… – зачем-то отвечаю я, хотя вообще ничего не понятно, но очевидно по скупому подбору слов, что Иван распространяться на эту тему не собирается. Наверно, нельзя?

– И чем теперь планируешь заняться? – решаю сменить тему.

– Пока что реабилитацией Севки, – кивает он на Севу, – давай его к столу посадим? Может, что-то мелькнет в голове?

Пожимаю плечами, не представляя, как это сделать, но Иван все решает сам.

Придвигает кресло к столу, поднимает брата с кровати, сажает, подпихивает под спину подушки, чтоб не заваливался и не падал.

И постоянно при этом бормочет что-то одобряюще:

– Ну вот, брат, давай, садись… А то Новый год, как-то это не по-людски…

Я ставлю перед мужем тарелку, накладываю немного крабового салата, а у самой слезы на глазах, едва их сдерживаю.

Это внимание, эта забота и в то же время без лишнего сюсюканья, а вот так, спокойно, по-мужски. Иван относится к Севе не как к калеке, а как к полноценному человеку, просто приболевшему. И это, на фоне уже привычного для меня усталого сочувствующего равнодушия окружающих, кажется чем-то невероятным.

За всеми бурными перемещениями мы не замечаем, что уже наступает двенадцать. По телевизору начинается обращение Президента, и мы торопливо наполняем бокалы шампанским.

Я смотрю на Севу, удобно обложенного подушками и равнодушно смотрящего теперь в свою тарелку с крабовым салатом, а затем на его брата, сосредоточенно слушающего поздравительную речь, и неожиданно испытываю приступ невероятной благодарности к этому большому чужому мужчине, так легко, непринужденно и просто поддержавшему меня сейчас.

Бьют куранты, мы поднимаем бокалы, чокаемся…

И я тянусь и целую Ивана в щеку. Просто потому, что не могу словами выразить свою благодарность.

Его щека грубоватая от недлинной густой бороды, пахнет чем-то терпким. Я легко прикасаюсь губами, обнимая Ивана за шею. Ведь Новый год, за окном салют, а у меня в душе слезы.

Он замирает, словно каменея от неожиданности…

А затем поворачивается и целует меня в губы, властно и жестко прихватив за шею…