Текст книги "Невероятная и печальная судьба Ивана и Иваны"

В конце концов они долетели до Мали и приземлились в аэропорту Бамако.

В Африку

Мали по праву гордится своим местом в учебниках истории. Кто не знает о знаменитом паломничестве императора Мансы Мусы[42]42
  Он же Муса I, верховный правитель средневековой империи Мали, находившийся у власти в первой трети XIV в.


[Закрыть] в Мекку, когда он раздал такое количество золота, что стоимость благородного металла резко упала? Во всех странах мира читают произведение Джибрила Тамсира Ньяне[43]43
  Гвинейский историк, писатель и общественный деятель (1932–2021).


[Закрыть] «Сундиата, или эпопея мандинго», из которой можно почерпнуть знания о подвигах малийского короля Сундьяты[44]44
  Сундьята, или Сундиата Кейтá (ок. 1217 – ок. 1255), основатель и правитель средневековой империи Мали, национальный герой западноафриканского народа мандинка (мандинго).


[Закрыть] – несмотря на тяжелое детство, он исполнил свою судьбу и стал настоящим героем:

«Вы, сыны Мандинга, дети черного народа, послушайте мои речи, я расскажу вам о Сундьяте, Отце Земли света, Земли саванны, предке всех, умеющих натягивать лук, предводителе ста побежденных королей.

Я поведаю вам о Сундьяте, он же Мандинг Диара, он же Мандинкский лев, он же Соголон Джата, о сыне Соголона – Наре Магхан Джата, о сыне Наре Магхана – Сого Сого Симбоне Салаба, о героях, коим несть числа.

Я поведаю вам о Сундьяте, чьи подвиги веками приводят людей в изумление. То был величайший из царей; то был несравненный из людей; то был любимец Всевышнего».

История также сохранила предания о великолепии легендарных королевств, в частности Сегу, многословно описанном во множестве текстов. По иронии судьбы именно тукулеры[45]45
  Народ, живущий на севере Сенегала, в долине реки Сенегал, в Мавритании, Мали и Гвинее.


[Закрыть], вышедшие на джихад, чтобы установить власть единого Бога, настолько ослабили весь регион, что он превратился в этакий спелый плод, упавший в руки колонизаторов. Иван с Иваной ничего не знали о прошлом своего народа. В общем-то все, что они знали об Африке, сводилось к удручающим репортажам в новостях: государственные перевороты, которые то и дело совершали невежи-генералы, эпидемия лихорадки Эбола, победить которую сами африканцы, без иностранной помощи, были не в состоянии. Их удивило, что Бамако оказался уютным городом. Тенистые деревья обрамляли пересекающиеся под прямым углом улицы, а дойдя до Центрального рынка, они застыли от восхищения – его деревянная ограда была усеяна скульптурами всевозможных животных. Их привели в восторг ткани и ковры Розового рынка, а в его крытой части они с изумлением разглядывали фрукты и ягоды-гиганты невероятно ярких цветов – манго, гуавы, вишни. Однако они не отважились купить и попробовать их, их останавливало врожденное предубеждение.

Отец написал им адрес ресторана, принадлежащего одной из его сестер – мы молочные, подчеркнул он, – под названием «Услады Сахеля». Ресторан оказался обыкновенным сараем с заборчиком из пучков соломы. Их тетка, Уми, фигуристая женщина, безжалостно замотанная в темно-синюю ткань, пагнэ, приняла их с большой сердечностью. Крепко расцеловав близнецов, она воскликнула:

– Да вы самые настоящие Диарра! Оба – вылитый папочка.

Она тут же представила их немногочисленным посетителям:

– Это – дети моего брата Лансана. Они вместе с матерью живут в Гваделупе, а теперь приехали, чтобы остаться с ним.

«Остаться с ним»! Брат с сестрой не посмели возразить ей. А когда на вопрос: «Что будете пить?» Иван ответил: «Стакан пива, пожалуйста», тетино лицо посуровело:

– У нас алкоголь не подают. Но вы можете заказать любой другой напиток, например биссап. Я сама его приготовлю.

Официант вскоре поставил перед ними по большому бокалу ярко-розового напитка и две тарелки с рисом и мелкими креветками. Внезапно весь ресторан заполнили вооруженные люди. На всех были фески алого цвета, какие носили в старину сенегальские пехотинцы, и униформа цвета зеленого бутылочного стекла.

– Кто они? – с интересом спросил Иван.

– Милиция, – объяснила тетя. – На прошлой неделе произошел ужасный теракт в отеле «Метрополис», около тридцати погибших. После этого было объявлено чрезвычайное положение и поговаривают о комендантском часе. Это, конечно, плохо скажется на нашей жизни.

– Как, опять теракт? – Иван был в шоке. Только что они наблюдали подобное в Оране.

Тетя пожала плечами.

– Горстка людей вбила себе в голову, что слишком, видите ли, сильно у нас влияние Запада, и решила с этим бороться. Послушать их, так нужно полностью изменить образование, чтобы во главе угла стояла религия. То же самое, что творится теперь в Ливане и Камеруне. Я уж молчу про Сирию и Ливию.

Каждый день с момента отъезда из дома близнецы попадали в ситуации, прежде им неведомые, и сталкивались с тем, в чем были не в силах разобраться.

Вечером, около пяти часов, они снова отправились в аэропорт, чтобы сесть в самолет до Кидаля – полет туда занимал меньше часа. Небо было испещрено разноцветными всполохами. Они летели над просторами рыжеватой земли, и внизу не наблюдалось ни единого признака жизни – ни деревьев, ни домов, ни животных. Это их поразило: они никогда раньше не видели пустыни.

Лансана встретил их в аэропорту в окружении целой стайки мальчиков и девочек, которых он одного за другим стал подталкивать вперед.

– Знакомьтесь, это ваш брат Мади, а это – Фадель, – приговаривал он. – Это ваша сестренка Уму, а это – Рашида.

Знакомство продолжалось битый час. Иван с Иваной не ожидали такого, ведь они считали, что являются единственными детьми Лансана. Они не знали, что на местном наречии «братьями и сестрами» называют и кузенов и кузин, то есть детей собственных родных братьев и сестер, и двоюродных племянников с племянницами, и троюродных, и так далее – в общем, проще говоря, всю родню. Должно быть, в молодости Лансана был крепким и красивым мужчиной. Но теперь от него остались кожа да кости, и ходил он, сильно прихрамывая и опираясь на две английские трости.

Ивана с Иваной потрясло отсутствие родственного чувства при этой первой встрече с отцом. Иван даже почувствовал к нему отвращение – какая-то иссохшая скелетина с близко посаженными глазами, облысевшим черепом, желтыми зубами и пучками седых волос, торчащих из носа и ушей. «Н-да, – подумал он. – Может, я почувствую к нему любовь хотя бы со временем?»

Воздух здесь был сухой, обжигающий, а жара удушающая – еще в большей степени, чем в Бамако. Ночь наступала внезапно, безо всякого намека, и такой беспросветной тьмы близнецам еще видеть не приходилось – в ней могли водиться какие угодно духи. В воображении Ивана и Иваны ожили жуткие детские страхи. Не было сомнений – именно такими ночами ти-сапоти[46]46
  Персонажи фольклора Антильских островов, похожие на гномов, заманивающие доверчивых людей в лесную чащу.


[Закрыть], пользуясь своим сходством с беспомощными детьми, подкарауливали своих жертв и уводили их прямиком к смерти.

Следуя за Лансана и стуком его тросточек, они дошли до квартала, который, судя по всему, был когда-то престижным, но несколько коттеджей, окруженных полукруглой стеной, были разграблены во время вторжения джихадистов. Особенно злодеев распалила оборудованная по последнему слову техники студия звукозаписи, под завязку набитая самыми разными инструментами… Сейчас же во дворе были расстелены циновки, и люди, усевшись на них, обедали, угощаясь из огромного общего блюда. Хотя Иван с Иваной никогда раньше не ели руками, они решили вести себя так же, как все остальные. Трапеза подходила к концу, когда во дворе появился коренастый мужичок небольшого роста с заплетенными в косички волосами, убранными под шлем. Он был в военной форме, с винтовкой на плече, которая болталась, почти доставая до земли.

– Это Мадиу, – сказал Лансана, а потом представил ему Ивана и усадил рядом с собой. – Он и есть глава здешней милиции, в ведении которого безопасность не только нашего города, но и всей страны. Будешь работать под его началом.

С жадностью проглотив несколько пригоршней, Мадиу сделал знак Ивану и отвел его в дальний конец двора. Там он оглядел его с ног до головы.

– Какой у тебя рост? – требовательно спросил он.

– Метр восемьдесят два, – ответил Иван, завороженный его тоном.

– А вес? Думаю, килограммов сто. И сдается мне, тебе кажется, что этого вполне достаточно. Но должен тебя огорчить – важны не мускулы, а мозги. Именно мозг принимает решения, это он приказывает нам действовать и преодолевать страх.

Неприятное впечатление, которое Мадиу произвел на Ивана при первой встрече, лишь усилилось, когда он прибыл на следующее утро в казарму Альфа Айя. Все называли Мадиу по прозвищу – Кобра, по ассоциации с одним американским фильмом[47]47
  Фильм в жанре «боевик» 1986 г. с Сильвестром Сталлоне в главной роли.


[Закрыть]. О нем ходили самые разные слухи. Кобра был отчаянный вояка. Несколько лет служил во Французском легионе, откуда был уволен в связи с какой-то темной историей. Поговаривали, что он надругался над одним мальчиком, но это дело быстро замяли власти. Все были ошеломлены и напуганы, когда его вдруг назначили главой национальной милиции. С самого начала он дал Ивану почувствовать силу своего авторитета и стал посылать его на самые опасные, а порой и странные задания. К примеру – отправиться в самый центр пустыни, чтобы отслеживать там «возможных злоумышленников и подозрительных лиц»; или отправиться в пятницу в мечеть, чтобы «наблюдать за лицами верующих после вознесения молитв имаму – молитв, которые Иван даже не понимал, ведь их произносили на неизвестных ему языках: бамбарá, малинкé, фулá и сонинкé. Или – внезапно врываться в школы, где изучают Коран, и проверять, что ребятишки, покачивая головами, гундосят свои суры со всем прилежанием. Через несколько недель Иван настолько от этого измучился, что решил все бросить и разоткровенничался с сестрой.

– Знаешь, лучше я поеду во Францию и стану стажером на шоколадной фабрике, – сказал он. – Потому что, если так будет продолжаться, я не знаю, что сделаю с этим Мадиу.

Ивана слушала его с нарастающим ужасом. Ведь она в отличие от брата с первого же дня в Кидале просто купалась в счастье и по-настоящему влюбилась в свое новое окружение; сначала в природу – эти полупустынные дали восхитительного розоватого оттенка, а вскоре и в людей, красота и изящество которых затмевали нищенские условия обитания. Она с детства обожала музыку и поэтому мгновенно подпала под очарование гриотов и гриоток; она даже записалась на курсы вокала одной из учениц Фанты Дамба, певицы с изумительным голосом, в наши дни, увы, забытой. Кроме того, Ивана начала учить местные языки и уже немного болтала на бамбара и фула. Да и работа увлекла ее не на шутку. В приюте для сирот имени Сундьяты Кейта жило всего двадцать воспитанников, так как африканские семьи стоят друг за друга горой, и никто не желал отдавать на сторону детишек, у которых один или оба родителя погибли в теракте. Где тетя, где дядя, где седьмая вода на киселе – все боролись за опекунство.

Утром она купала малышей, потом кормила, как мать-наседка, потом учила, как соблюдать гигиену, и с увлечением пела им песенки из собственного детства – «Всем, ребята, нужно знать, как капусту нам сажать», а еще – «Братец Жак, братец Жак, спишь ли ты, спишь ли ты? Колокол звонит, колокол звонит, динь-динь-дон».

Ивана стала умолять брата:

– Умоляю тебя, ну потерпи немножко. Подумай, как огорчится мама, если мы вот так сразу уедем из Мали. Давай подождем несколько месяцев, и, если ты будешь по-прежнему несчастлив, мы поговорим и примем решение.

Иван не умел отказывать сестре и согласился остаться в Кидале, где вскоре волей-неволей приобрел двоих друзей. Первого звали Мансур. Он был сыном одной из сестер Лансана, которая умерла при родах, причем чрезвычайно тяжелых. Все обвиняли в смерти матери самого Мансура, и несчастный ни в чем не находил утешения. Он стал посмешищем для всего поселка: заморыш с вечно хмурой, неприветливой миной и в довершение всего – с писклявым голосом, который вызывал у всех, кто его слышал, приступ безудержного смеха. Из-за шумов в сердце он не смог работать в милиции, что, конечно, тоже не добавило ему уважения соплеменников. Его упрекали в том, что он вообще ни разу не сделал ничего хорошего. В настоящее время Мансур работал в ресторане в центре города, «Балайó», – так себе забегаловка без претензий с хозяевами-французами, где занимал не самую престижную должность судомойки.

Между ним и Иваном мгновенно возникла симпатия. Оба почувствовали, что словно сделаны из одного теста – того самого, из которого слеплены все неудачники на свете. У Ивана, собственно говоря, никогда не было друзей – все его мысли занимала сестра. Он впервые открыл для себя радость общения с человеком, чьи реакции, горести и умозаключения ему близки. Он, к собственному удивлению, стал рассказывать Мансуру о своем детстве, которое привык считать совершенно неинтересным. Он находил непривычные для себя слова для описания родной страны, матери, бабушки и бесчисленных мелких событий, которые вдруг всплывали в его памяти и буквально переполняли его. Как-то вечером друзья сдвинули свои стулья поближе и болтали ночь напролет. Мансур, привыкший больше молчать под градом привычных насмешек, высказывал все, что у него накопилось. Он часто повторял:

– Надо валить отсюда. Это не страна, а прихвостень Европы, здесь не было создано ничего уникального, и хорошего здесь ждать не приходится. Надо валить в Европу, чтобы вырвать ее из когтей капитализма.

Ивана не слишком убеждали речи друга. Еще меньше, чем шоколадоварение, его отвращали идеи насилия, которые он совершенно не разделял. Да, он и сам мечтал уехать в Европу, но не для того, чтобы «уничтожить капитализм», – а в поисках лучших условий для жизни, заметно отличающихся от тех, что он видел в Гваделупе и в Мали. Иногда Мансур позволял себе весьма серьезные обвинения: он утверждал, что Лансана – пьяница, он даже придумал ему прозвище «алкоотшельник».

– Алкоотшельник? – Иван ничего не понял. – Что ты хочешь этим сказать?

Мансур ответил, понизив голос:

– А ты не замечал, как он ведет себя, когда возвращается вечером домой? Приходит весь скрюченный, быстренько запирается в своей хижине и выходит только с первыми лучами солнца. А все потому, что он напивается, а потом испытывает похмелье.

Взволнованный подобными предположениями, Иван стал следить за отцом, которого пока так и не смог полюбить. И быстро выяснил, что Мансур крупно ошибается. Вовсе не ради употребления спиртного Лансана запирался в своей хижине, а ради женщин, к которым, как оказалось, испытывал неутолимое влечение. Некоторые из них были замужние, и им нужно было свести концы с концами. Другие – наивные молоденькие девочки, для которых он был знаменитость, пусть и вдвое старше. А иные – просто-напросто проститутки, умелые жрицы продажной любви. Ивану было омерзительно подобное распутство, ибо его собственная любовь, испытываемая к сестре, делала его чистым. Женское тело было для него священным. Он не признавал половые сношения без любви. Лицемерие отца, который вечно учил всех жизни и цитировал Коран, было ему противно.

Каждый день Иван все больше ненавидел это жилище и все меньше верил в авторитет отца. Лансана обращался с ним, как с пацаненком лет двенадцати, и не стеснялся одергивать в присутствии других людей. Он называл его «тот самый, кто не знает, куда ступает». Иван не понимал, почему все смеются над этой фразой, и пытался понять, что она означает: что он зазнайка, безумец или просто наивный дурачок?

Вечером Мансур снова придвинул свой стул поближе к Ивану. Тот сразу почувствовал, что друг чем-то сильно взволнован и готов сделать важное признание.

– Вчера я познакомился с человеком по имени Рамзи, родом он из Ливана, – прошептал он. – Вместе с группой других парней он отправит меня в Ливию, а потом в Европу – сердце всего террористического движения. Хочешь поехать с нами?

Иван глядел на него с открытым ртом, так что Мансур продолжал:

– Это тебе обойдется всего в пятьсот малийских франков – потому что Рамзи делает это не ради денег. А ради веры. Необходимо уничтожить порабощенный мир, к которому мы принадлежим.

Иван отрицательно помотал головой и отговорился тем, что, мол, не может расстаться с сестрой, не сможет оставить ее одну-одинешеньку здесь, где она почти никого не знает, и отправиться неизвестно куда.

Через несколько дней Мансур пропал, оставив Ивану на память свой Коран со следующим посвящением: «Однажды мы снова встретимся. Брат, который любит тебя и будет любить всегда». Каких только сплетен не распускали по поводу его исчезновения! «Вы только представьте, в «Балайо» он отдавался иностранцам, ясное дело, туристам, которые щедро платили за его услуги!» В полиции рассказали, что, по их внутренней информации, Мансур отбыл в Бельгию, чтобы стать членом террористической группы, которая готовит там теракт. Но, к сожалению, никто в доме не мог предоставить верные сведения либо подтвердить подозрения на его счет.

Иван часто вспоминал Мансура. Когда тот уехал, их жилище словно вмиг опустело. Не с кем было даже поговорить. Бесконечные ночи то и дело пронзали визгливые голоса певцов, которые собирались вокруг дома Лансана. А Ивана мучил один и тот же кошмар: его друг, в балахоне и низко надвинутой шапочке, закладывает бомбу в аэропорту и расстреливает из «калашникова» людей, сидящих за столиками на террасах кафе. Но, несмотря ни на что, его восхищала отвага Мансура, и он искренне горевал о его отъезде.

В те дни у Ивана появился второй друг, резко отличавшийся от Мансура и в то же самое время чем-то напоминающий его. Он тоже был солдатом полиции, по имени Али – красавец ростом под два метра и со светло-коричневой кожей, поскольку его мать была из мавров. Однако он был объектом постоянных нападок и жестоких издевательств со стороны сослуживцев, которые завидовали его аристократическому происхождению. Отец Али был прославленный толкователь Корана, а мать – известная певица, которую сравнивали с великой Умм Кульсум[48]48
  Знаменитая египетская исполнительница арабских песен (1904–1975).


[Закрыть].

Их дружба началась, когда их вдвоем направили на очередное задание. Они должны были поехать в Китá, маленькую далекую деревушку километрах в пятидесяти от Кидаля: там случился налет боевиков, всех мужчин поубивали, а овечьи стада угнали.

– Задание у нас, конечно, глупее не придумаешь, – заявил Али, усаживаясь в военный джип рядом с Иваном. – Если – что весьма вероятно – это была атака террористов, то к этому времени почти весь скот они надежно спрятали, а пару козочек с удовольствием зажарили где-нибудь в скалах.

– Не стоит тебе так открыто насмехаться, – заметил Иван. – Мало ли чьи уши услышат твои речи. В нашей казарме полно стукачей, готовых распускать любые сплетни, лишь бы выслужиться перед начальством.

– Ну ты-то к ним не относишься, – ответил ему Али и завел двигатель. – Я за тобой давно наблюдаю. Как там называется страна, откуда ты родом? Я ведь знаю, ты иностранец.

– Я из Гваделупы, – сказал Иван. – Но это как бы не настоящая страна, а заморский департамент Франции.

– Заморский департамент Франции! – рассмеялся Али. – Это что еще за хрень?

Иван стал объяснять особенности жизни у себя на родине и вдруг понял, что слово в слово повторяет речи, которые слышал от мсье Жереми, описывая полное унижений существование и безработную молодежь, обреченную на употребление наркотиков и насилие.

– Все ясно, – прокомментировал Али. – Эта страна – первый кандидат на освобождение. – После небольшой паузы он заговорил снова: – Если мы будем ехать все время прямо, то довольно быстро попадем в Алжир. А оттуда уже легко сесть на самолет до Франции или, еще лучше, до Бельгии.

– Франция? Бельгия?.. – растерялся Иван.

Опять эти разговоры о Европе, как о единственном месте, где имеет смысл начинать новую жизнь. Иван задал вопрос:

– Почему ты хочешь уехать именно во Францию?

Но Али ничего не ответил.

В деревне Кита проживало не больше сотни человек. На улицах никого не было. А в хижинах сидели и рыдали в голос несчастные женщины, чьих мужей убили при нападении.

– В одночасье мы лишились наших мужей и наших стад. Ну чем мы заслужили такую судьбу?..

– Совершенно очевидно, вы прогневили Господа, – сухо ответил им Али.

Когда они вернулись в Кидаль, Али сразу позвал Ивана к себе. Он с родителями жил в настоящем дворце: дорогие ткани, шелковые пологи, ковры тонкой шерсти, диваны, вместительные, точно саркофаги, – Али же выбрал себе самую тесную комнату, с низким потолком и почти без мебели, не считая кровати и нескольких пуфов из коричневой кожи. Иван быстро сообразил, почему трое младших братьев Али называют его «аятоллой»: тот не пил алкоголь, не курил, пять раз в день благочестиво совершал намаз, а в пятницу первым спешил в мечеть и в любую свободную минуту теребил свои четки, бормоча суры. Он позволял себе лишь две слабости: гурманство и, как и Лансана, – женщин. У него служил повар-марокканец, с виду – горбатый гном, вот он-то и готовил Али изысканные яства: тажины, цесарок в меду, фаршированную тыкву на «ложе» из специй.

Однажды вечером, без предисловий, он спросил Ивана:

– Ты ведь еще девственник, так?

Кровь бросилась юноше в лицо, и ответа не потребовалось.

– Я не видел, чтобы ты хоть раз обратил внимание на женщину. Или обернулся вслед какой-нибудь красотке. Такое впечатление, что ты их просто не замечаешь.

Иван, уже успев взять себя в руки, пустился в путаные объяснения:

– Дело в том, что я безнадежно влюблен в одну женщину, которая осталась в Гваделупе. Если я хотя бы посмотрю на другую, то буду считать, что изменил ей.

Али от души расхохотался.

– Даже не думай, что я поверю в эти небылицы. Все мужчины носят в душе образ недоступной женщины, которую они обожают и превозносят. Но это не мешает им испытывать наслаждение с другими, земными девицами. Так, значит, этот превосходный инструмент, что у тебя спереди, ни разу не применялся по назначению? Твердый, словно стержень, он никогда не проникал в потаенный женский бутон, чтобы извлечь из него дивную пену морскую… Это непостижимо!

На следующий день после этого разговора Али пригласил на ужин трех женщин, явно предназначенных для юного друга, – Рашиду, Уми и Эсмеральду. Все они были красивы – c пышными грудями, осиными талиями и литыми округлостями ягодиц, которые не могли скрыть их бесформенные пагнэ. Рашида и Уми были местными, малийками, а вот Эсмеральда – индианкой, из Керала. Она провела семь лет в одном храме, изучая позы для любовных утех, еще более дерзкие, чем в «Камасутре». Одна из этих ласк носила название «теленок» и настолько захватывала все чувства, что человек ненадолго сходил с ума. О другой – «колечках» – я даже не смею говорить здесь подробно.

Как только был съеден последний кусок, Али поднялся и велел женщинам:

– Доведите его до изнеможения. Примените все свое искусство. Ни о чем не забудьте – ни о ручных ласках, ни об оральных, ни о содомитских. Утомите его своим искусством. Пусть ни один кусочек его тела не останется без внимания.

После чего он закрыл за собой дверь и был таков. Эта первая ночь доставила Ивану незабываемое наслаждение, но в то же время и глубочайшее ощущение стыда. Ему казалось, что стоны, вздохи и крики, что исторгались из его тела, напоминали вопли борова, который ярился в своем логове. Когда все закончилось – а они занимались любовью несколько часов, – то он, не дав себе труда поблагодарить трех красавиц, убежал прямиком к себе. Больше всего ему хотелось броситься в объятия Иваны и вымолить у нее прощение. Но она спала невинным сном в особом помещении, предназначенном для юных девушек. Тогда он кинулся в ванную комнату и принялся отмывать себя мылом с ног до головы, пока не стер все воспоминания о недавнем позоре.

А назавтра начался поединок, к которому он совсем не был готов.

– Ты должен стать мусульманином, – без предисловий сказал ему Али. – Должен принять ислам.

– С какой стати? – возразил Иван. – Каждый должен придерживаться религии воспитавшей его матери и окружающего общества.

– Нет, ты просто обязан. – Али был настойчив. – Я забочусь только о твоем благе. Ведь если ты умрешь с оружием в руках, то сразу попадешь в сад Аллаха, где тебе достанутся семьдесят две девственницы для наслаждения, а вокруг будут танцевать гурии с черными волосами до пят.

– Кто это умрет с оружием в руках? – спросил Иван.

Али подошел к письменному столу и достал из ящика пачку листков.

– Мы должны покинуть эту страну, которая под прикрытием мусульманской религии послушно выполняет волю Запада. Того самого Запада, который превратил твою родину в «заморский департамент Франции». Здесь все написано. Сначала мы поедем в Амхарик, что в Алжире, а оттуда доберемся до Ирака.

Ивану ничего не оставалось, как прибегнуть к последнему аргументу:

– Я не могу оставить свою сестру. Мы с ней вместе приехали из Мали. И останемся вместе. И если уедем, то тоже вместе.

Али густо покраснел:

– Если ты уедешь, то твоя сестра внакладе не останется. Кажется, я слышал, что в нее влюбился сам Эль-Хадж Мансур и попросил у твоего отца ее руки.

Тут Иван набросился на Али и сжал его горло руками, почти придушив.

– Что ты несешь, грязный лжец?

– Я говорю чистую правду… – прохрипел Али, отбиваясь изо всех сил.

Иван выбежал наружу, несмотря на ночную тьму, и кинулся прямо к дому Эль-Хаджа Мансура, имама мечети Керфалла. Но его домашние сказали, что имам сейчас находится у изголовья одного умирающего. Тогда Иван направился к сиротскому приюту, где, как ему было известно, Ивана работала до позднего часа. И так совпало, что она только что сняла свою белую с красной каймой форму и стояла посреди отведенной ей комнаты с оголенной грудью, в одних узеньких трусиках.

– Что я такое слышу, а? – начал кричать он на сестру. – На тебе что, женится Эль-Хадж, старый хрыч?

Ивана же обвила его руками и стала покрывать поцелуями.

– Если он и влюбился в меня, это его личное дело. Да, он попросил моей руки у отца, но я ему отказала, потому что люблю только тебя, ты же знаешь.

Иван стал целовать ее в ответ, с непритворной страстью, крепко прижимаясь разгоряченным телом к почти обнаженной девушке. С того вечера их любовь только ждала удобного случая, чтобы свершиться окончательно.

Когда они вышли из приюта и шли к центральной части города, то стали свидетелями поразительной сцены. Из двух или трех джипов на землю спрыгнули вооруженные люди в черных балаклавах. До смерти напуганные близнецы свернули на боковую улочку и огородами вернулись домой. А наутро узнали, что накануне боевики террористической группировки убили около тридцати человек, просто выпустив несколько очередей в ни в чем не повинных посетителей на террасах баров, пьющих свой обычный мятный чай, а потом подожгли несколько кварталов.

В результате Али предстал перед чрезвычайным военным трибуналом с Коброй во главе. Оказалось, что его обвиняют в пособничестве террористам и причастности к смерти ни в чем не повинных любителей чая. Разбирательство длилось меньше часа, и в конце концов его приговорили к «запеканию на солнце» – казни, известной со времен императора Мусы Первого (да, того самого), которая состояла в следующем: крепко связанного и полностью обнаженного преступника оставляли в пустыне под палящими лучами солнца, пока у него в голове не вздувались и не лопались вены. Потом Кобра приказал Ивану отвезти окровавленный труп друга обратно в Кидаль, где его без всякого почтения бросили в общую могилу. Иван тогда сам чуть не умер. После произошедшего даже под угрозой самого сурового наказания Иван не мог вернуться в казармы. Целыми днями он валялся на своей циновке, не в силах даже поесть. Из прострации его могла вывести только необходимость отвечать на идиотские высказывания Лансана.

– Он заслужил свою участь, этот Али. Он был предателем и проклятым террористом.

Отношения между Иваном и отцом стали хуже некуда. Безусловно, они никогда не были особенно близкими, а уж тем более теплыми – как те, что связывали Лансана с Иваной. И все же на людях отец и сын старались поддерживать видимость хороших отношений. Но с этим было покончено. Лансана трепался о сыне направо и налево:

– Да он же рецидивист! Его мать скрыла это от меня. Парень уже дважды побывал в тюрьме!

Иван же, в свою очередь, уверял всех, что музыка Лансана – не более чем западный продукт и что он в подметки не годится таким гениям, как Али Фаркá Турé или Салиф Кейта. Но главным яблоком раздора был тот факт, что Иван упрямо не желал возвращаться на службу в казармы. Лансана бесился и даже угрожал:

– Я не собираюсь кормить этого дармоеда просто так!

Как-то вечером Иван по своему обыкновению валялся на циновке, и тут ему сказали, мол, тебя кто-то спрашивает. В вестибюле главного корпуса его ждал невысокий человек с бритым черепом.

– Меня зовут Зингá Мессау, – представился он. – Давайте уйдем отсюда, ибо у стен есть уши.

Только когда они оказались на улице, Зинга наконец заговорил:

– Вы ведь были большим другом Али Массила, верно?

– Он был моим братом, – ответил Иван, еле сдерживая рыдания.

– Нас, тех, кто против того, что с ним сделали, много, – продолжал Зинга. – И мы намерены отомстить. Вы готовы пойти со мной?

Он повел Ивана в отдаленный квартал, застроенный неотличимыми друг от друга муниципальными домами. Остановившись у одного из них, они поднялись на третий этаж. Там Зинга достал из кармана какую-то вещицу и трижды свистнул, а потом два раза постучал в дверь. Она тут же распахнулась внутрь, и они вошли в тускло освещенную комнату, где увидели мужчину лет сорока. Он живо поднялся, вышел из-за письменного стола и протянул Ивану руку.

– Называй меня Измаэль, – сказал он.

Измаэль был родом из Индии, из мусульманской деревни Раджани. Его заплетенные в косы волосы были убраны под чалму, а одет он был в темный просторный балахон.

В тот вечер Иван завербовался в «Армию теней». Так называли новообращенных, которые, находясь на службе в национальной милиции, на самом деле занимались тем, что путали все планы и затрудняли действия своего начальства. Итак, Иван снова надел свою униформу и сделал вид, что вернулся в «родную гавань». В тот же день сам Кобра вызвал его в свой кабинет. Он обратился к нему с язвительной улыбкой.

– Похоже, к тебе наконец вернулся разум.

– Простите, я вел себя очень глупо.

Улыбка Кобры стала еще шире.

– Ты сильно-то не переживай – твоей вины тут нет. Этот Али просто сыграл на твоих эмоциях. Рашида, Уми и Эсмеральда рассказали нам, что произошло. Эсмеральда прятала под одеждой камеру, так что мы все могли наблюдать твое грехопадение.

– Как, значит, эти женщины – шпионки!

Кобра самодовольно напыжился.

– Да, они работают на нас. Если хочешь, они обслужат тебя по полной программе, как и в тот раз, только тебе уже не придется платить им заоблачную сумму.

Между тем имам Эль-Хадж Мансур твердо намерился жениться на Иване. Правда, у него уже было три жены и семеро детей – для обычного мужчины этого хватает с лихвой. Но эта заморская кошечка с таким очаровательным акцентом лопотала на бамбара и так мило сверкала своими длинными ножками в легких белых шортиках – малийские женщины таких не носили, – что у него закипала кровь. Не впервые на его памяти красотка, сначала отказавшая жениху, передумывала и меняла свое решение, если отвергнутому жениху хватало ума применить необходимые средства. А имам как раз мог рассчитывать на помощь Гарифуны, знахаря родом из земель игбо[49]49
  Народ в юго-восточной Нигерии.


[Закрыть], которого превратности судьбы занесли аж до самого Кидаля. Репутация у него была безупречная. Жил он в десятке километров от города на пустынном плато, и его одиноко стоящий глинобитный дом выглядел нездешне, словно призрак. Он не был колдуном, этаким злокозненным персонажем, который устраивает людям жуткие несчастья, если ему хорошо заплатят. Скорее, он хорошо знал свое ремесло и одной рукой творил добро, а другой зло. То есть был одновременно и благодетелем, и злодеем. Вокруг его дома среди кактусов и диких кустарников стояли горшки всевозможных размеров, куда он запирал духи умерших, прежде чем позволить им проникать в души новорожденных.