Текст книги "Ритм-секция"

Стефани положила ладонь на бедро, как всегда делала в такие моменты, позволяя халату распахнуться еще больше. В хорошем настроении это было похоже на соблазнительное поддразнивание. Сегодня же ей было холодно и грустно. Она заметила, как его глаза скользнули по ее телу.

– Я начинаю с тридцати фунтов и добираюсь до восьмидесяти. За тридцать получишь массаж и облегчение рукой. За восемьдесят – полное личное обслуживание.

Ее так и подмывало нагрубить, но она сумела сдержаться и даже вымучила улыбку.

– Если только ты не сможешь придумать что-то более личное.

Грант нахмурился:

– Что?

Она видела, как туман алкоголя застилает его взгляд.

– Ну, так что тебе нужно?

– Полный… это… сервис…

– Это за восемьдесят.

– Идет. – Он кивнул и покачнулся всем телом. – Секс?

– Может, решим денежный вопрос прямо сейчас?

– Позже.

– А по-моему, лучше прямо сейчас.

– Половина сейчас, половина после, идет?

– Нет. Всё сразу. Прямо сейчас. Так будет лучше.

Он приоткрыл рот, как будто собрался возразить, но не издал ни звука. Затем сунул руку в карман и, вытащив пригоршню пятерок и десяток, шагнул ближе. Стефани поморщилась – от него за милю мерзко разило алкоголем и по́том. Толстыми розовыми пальцами он перебрал замусоленные банкноты и протянул их ей.

Она быстро пересчитала их:

– Здесь всего семьдесят.

– Это все, что у меня есть.

– Для секса мало. Может, тебе нравится что-то еще?

Грант глупо осклабился.

– Да ладно тебе, – пробормотал он, едва ворочая языком. – Подумаешь, каких-то десять фунтов. Всего-то…

– Да, знаю. Десять фунтов. Которых не хватает.

– У меня день рождения в субботу.

Стефани уже чувствовала, как в ней закипает раздражение, как оно рвется наружу, отчего кровь приливает к коже.

– Вот тогда и приходи. И убедись, что захватил с собой бумажник.

Ее тон, похоже, мгновенно отрезвил его. Он выпрямился.

– Что я получу за семьдесят?

Его слова эхом повторились в ее голове. Что я получу за семьдесят? Вопрос этот не был для нее в новинку, равно как и презрение в голосе. И все же Стефани подозревала, что такой момент когда-нибудь наступит. Вот уже несколько дней она знала, что что-то не так, но отказывалась это признать. Сначала пыталась не обращать на это внимания, убеждая себя, что это ей лишь кажется. Позже, ощутив, как язва беспокойства разъедает ее изнутри, пыталась бороться с ним силой разума. Когда же ее попытки провалились, попыталась уничтожить его химически.

Грант не имел к этому ни малейшего отношения. На его месте мог быть кто угодно. Что я получу за семьдесят?

– Ничего.

Грант оторопел:

– Как это?

– Извини, но ничего.

– Ты сама сказала, что берешь от тридцати до восьмидесяти. Так что я получу за семьдесят?

– Ты не понимаешь. Я ничего не намерена делать. Ни за семьдесят. Ни за восемьдесят, ни за сто восемьдесят. – Она сунула ему деньги назад. – На, забирай.

Грант оттолкнул ее руку, и банкноты разлетелись по всему полу.

– Мне это не нужно. Я хочу…

– Я знаю, чего ты хочешь. Но ты этого не получишь.

Он шагнул к ней. Этого было достаточно. Правая рука Стефани уже потянулась назад и нащупала то, что, как она знала, там находится. На столе, рядом с вазой с презервативами, стоит пустая бутылка из-под шампанского, из горлышка которой торчит огарок свечи, а бока заплыли потеками застывшего воска.

Она со всей силы замахнулась, и ее рука описала в воздухе идеальную дугу. Стекло разбилось о его висок. Осколки посыпались вниз на голые половицы. Стефани увидела, как взгляд Гранта меркнет. Он сумел прижать к разорванной щеке руку, но сделал это явно машинально. Покачнувшись в одну сторону, затем в другую, упал. Пол содрогнулся под его весом.

Джоан потребовалось десять секунд, чтобы протиснуться в дверь. Она посмотрела на распростертое на полу тело, затем – на Стефани. Сжимая в руке бутылочное горлышко, та присела над Грантом, будто собралась полоснуть его острым краем по шее.

Джоан в ужасе зажала рукой рот. Стефани обернулась к ней; ее лицо было лишено каких бы то ни было эмоций.

– О господи, что ты натворила? – пробормотала Джоан сквозь пальцы.

Ничего не ответив, Стефани поднялась и прошла мимо нее в соседнюю комнату. Здесь сбросила с себя халат и потянулась за пальто. Джоан увязалась за ней следом.

– Что нам теперь с ним делать? – спросила она, входя в комнату.

Стефани поискала рюкзачок, в котором были собраны ее жалкие пожитки. Найдя, открыла его, убедилась, что из него ничего не пропало. Затем, закрепив лямки, начала надевать пальто.

– Уэст наверняка психанет, – сказала Джоан. – Мы должны вытащить этого козла отсюда.

Стефани посмотрела на нее:

– На твоем месте я поскорей убралась бы отсюда. Прямо сейчас. Именно это я и делаю.

– Ты не можешь просто взять и уйти. Он ведь там, внизу! Вдруг он все слышал? Что, если он уже поднимается сюда, прямо сейчас?

– Именно. И когда он все узнает, как ты думаешь, он поведет себя? По-твоему, ему будут интересны твои объяснения? Или ты думаешь, он станет искать кого-то, на ком сорвать злость?

Джоан нахмурилась:

– А при чем тут я? Ведь это не я сделала.

– Прекрасно. Это твое решение. Но только не мое.

– Я никуда не пойду. И ты тоже.

Джоан потянулась за телефоном. Стефани схватила рюкзак и выбежала из комнаты.

Если кто-то на третьем этаже и ответил на звонок, то он явно не спешил. Когда Стефани прошла мимо двери, та оставалась закрыта. Высокие каблуки мешали спускаться по неровной лестнице, но она дошла до первого этажа и была на полпути к входной двери; тут сверху донесся крик, за которым последовал топот ног.

Стефани поняла: уходить нужно немедленно. Если преследователи увидят ее, то в два счета поймают. Она быстро свернула направо, затем еще раз направо, уходя с Брюэр-стрит на Уордур-стрит, затем на первом перекрестке налево на Олд-Комптон-стрит и еще раз налево на Дин-стрит. И ни разу не осмелилась оглянуться назад.

Еще не было десяти часов вечера. На улицах было людно, что ей было только на руку. Она свернула направо на Карлайл-стрит и перешла на шаг, лишь когда оказалась на Сохо-сквер.

Пройденное расстояние было невелико, но легкие уже молили о пощаде. Стефани замедлила шаг. Лишь тогда она заметила, что ее пальто застегнуто лишь наполовину, что объясняло недоуменные взгляды прохожих, чьи лица мелькали перед ней. Черное нижнее белье и пояс с подвязками – это все, что было у нее под пальто. Внезапно она поняла: если преследователи начнут спрашивать пешеходов о том, в каком направлении она шла, те моментально это вспомнят, учитывая ее внешность.

Застегнув до горла оставшиеся пуговицы, Стефани вновь перешла на бег. Она знала, что находится не в лучшей форме, но ей и в голову не могло прийти, что все зашло так далеко. В данный момент страх компенсировал недостаток сил, но Стефани понимала, что надолго ее не хватит.

С Сохо-сквер она вышла на Сохо-стрит и, лишь перейдя на другую сторону Оксфорд-стрит, отважилась в первый раз обернуться. Никаких очевидных признаков погони не обнаружила. Пройдя по Рэтбоун-плейс, вышла прямо на Перси-стрит. Между тем мысли в голове начали проясняться. Сиюминутной угрозы ей, похоже, удалось избежать, но впереди ее ждала другая, куда более зловещая. Если ее преследователи вернутся на Брюэр-стрит с пустыми руками, Уэст, чтобы поймать ее, задействует всю свою сеть. Всего одно его слово, и ее станут искать по всему Лондону. Когда это случится, любой, кто встретится ей на улице, станет для нее потенциальной угрозой.

Интересно, сколько времени у нее в запасе и куда ей податься? Чок-Фарм исключается. О возвращении туда не может быть и речи. Вообще-то, исключаются все ее знакомые – зачем впутывать их в эту историю? И тогда ее выбор пал на Проктора. Потому что он был ей никто.

Свернув на перекрестке с Тоттенхэм-Корт-роуд налево, Стефани зашагала в северном направлении. Рядом с Национальным банком Греции, на ее счастье, стоял исправный таксофон «Бритиш Телеком». Она набрала номер, и ей повезло.

– Это Стефани Патрик.

Имей недоумение голос, его можно было бы услышать в молчании Проктора.

– Мы можем встретиться? – спросила она.

Он пытался взять себя в руки.

– Наверное… да… конечно. Разумеется. Когда?

– Сейчас.

– Сейчас? Знаешь, это не очень удобно. Я занят. Работаю…

– У меня проблемы. Мне нужна помощь. Причем прямо сейчас.

4

Я сижу за чашкой кофе в «Макдоналдс» на углу Уоррен-стрит и Тоттенхэм-Корт-роуд. Сижу, не поднимая головы и чувствуя на себе странные взгляды других посетителей. Лучше б я стояла у входа в метро через дорогу, но на улице холодно. Я вернусь туда, когда настанет нужный момент.

Я стараюсь не думать о том типе, которого ударила бутылкой, или о ситуации, в которую влипла. Вместо этого я думаю о том, что стало началом моей нынешней жизни.

Интересно, каково это – попасть в авиакатастрофу? Падать с огромной высоты и осознавать это? Знать, что ты обречен? Каково испытать это на собственной шкуре? Я столько раз размышляла об этом, что потеряла счет. Образы подкрадываются ко мне ночью. Я вижу мою сестру Сару; ее волосы охвачены огнем. Вижу моего младшего брата Дэвида, вижу, как он смотрит на обрубок плеча, туда, откуда раньше росла его рука. Вижу моих мгновенно сгоревших родителей, как они превратились в пепел и разлетелись по ветру.

Это то, что будит меня по ночам. Это причина, почему я напиваюсь, чтобы поскорее отрубиться и заснуть. Вот где их место – в мире сна. Но сегодня вечером все изменилось. Они перешли границу.

Я посмотрела на Гранта – или кто он там на самом деле – и подумала о том, что нам с ним делать. За семьдесят фунтов – даже не за восемьдесят, – так как я в конечном итоге сделала бы скидку. Но до этого не дошло. Я представила себе, что мои родители находятся в той же комнате. Дэвид с одной стороны, Сара – с другой, повсюду запах обугленной плоти, пол скользкий от их крови. Я увидела себя на четвереньках. Пьяный Грант употребляет меня сзади. Моя семья наблюдает за этим, на изуродованных лицах моих близких читается горькое разочарование…

Раньше этого не случалось. Я никогда не видела их, когда продавала себя. Некий инстинкт блокировал их образы – и все, что мне когда-либо было дорого – в моем сознании. Но в последнее время что-то пошло не так. Внутри меня как будто нарастает некое давление, и оно требует выхода. Теперь я знаю причину.

Проктор. Проктор и его заумные теории заговора. Это он воскресил призраков. Это он виноват.

Снаружи, на Юстон-роуд, через подземный переход протянута бетонная конструкция, в которую вставлена металлическая решетка. Возможно, какая-то вентиляционная установка. Я не знаю. В любом случае под решеткой, на стене есть надпись, которую я заметила по пути сюда.

НЕВИНОВНЫХ НЕТ.

* * *

Проктор приехал на маленьком заржавленном «Фиате». Стефани предполагала, что он прикатит в последней модели «БМВ» или «Ауди», на чем-то стильном и немецком. Кит нагнулся и открыл дверь пассажирского сиденья. Она вышла из входа на станцию метро «Уоррен-стрит» и перешла тротуар.

– Ты опоздал на двадцать минут.

– Машина не заводилась.

Стефани одарила его презрительным взглядом:

– Да что ты говоришь?

Проктор явно не ожидал от нее таких слов.

– Для того, кто влип, ты нашла дерьмовый способ сказать «спасибо». – Когда Стефани не нашлась с ответом, он добавил: – Так ты садишься в машину или нет?

– Я не знаю.

– Ты не знаешь? Я думал, тебе нужна крыша над головой…

– Мне нужна безопасная крыша над головой.

Ветер внезапно погнал по тротуару брошенную кем-то газету. Стефани вздрогнула. Проктор медленно кивнул.

– Я ничего плохого тебе не сделаю… – Похоже, он ее не убедил. – Обещаю.

– Тебе нельзя заниматься со мной сексом.

Ее откровенность обезоруживала.

– Что?

– Тебе нельзя заниматься со мной сексом.

Проктор попытался обратить все в шутку:

– Какое счастье… Ты не в моем вкусе. А теперь залезай.

Но Стефани была сама серьезность.

– Я не шучу.

– Не верю… Послушай, ты попросила меня о помощи. Напомнить тебе? Ведь это я, а не ты, работал дома, а затем надел ботинки и приехал сюда, чтобы тебя забрать.

Она прижала к горлу ворот пальто.

– Только попробуй…

– У меня нет желания заниматься с тобой сексом. Ты похожа на смерть. Так ты сядешь в эту чертову машину или нет? Я не могу торчать здесь всю ночь, ожидая, когда полиция арестует меня за то, что я ползу вдоль тротуара, высматривая себе проститутку.

И снова этот взгляд, в котором не то печаль, не то ненависть или страх. Или все это, вместе взятое… Немного постояв в нерешительности, Стефани все-таки села в машину.

Положив обе руки на руль, Проктор смотрел прямо перед собой.

– Прости. Наверное, зря я это сказал.

– Забудь. Ты даже не представляешь, как приятно порой слышать правду.

* * *

Мне нужно время, чтобы вспомнить, где я. Этот диван стоит не на Брюэр-стрит. Он на Белл-стрит, которая проходит между Эджвер-роуд и Лиссон-гроув. Я в гостиной Проктора.

Моя жизнь полна опасностей и без посадок в чужие машины. Прошлым вечером мне позарез нужно было уйти с улицы и отдохнуть, и я благодарна ему за участие. Но сейчас утро, и мне нужно все обдумать и решить, что делать. Я должна двигаться дальше – убегающую добычу труднее поймать, – пока не найду безопасное местечко, где можно залечь на дно и затаиться. И для этого мне нужны деньги. Триста пятьдесят пять фунтов, которые я сняла с тех бизнесменов на Кингс-кросс, позволят мне протянуть некоторое время, но их не стоит считать пропуском в новую жизнь.

Встав с дивана, я ловлю себя на том, что чувствую себя разбитым корытом. Это не похоже на обычное похмелье. Меня мутит, все тело ломит. Мне одновременно и жарко и холодно. Наверное, мое тело вновь протестует против того, как я с ним обращалась.

Похоже, что Проктор еще спит. Я двигаюсь тихо. Когда мы вернулись сюда накануне вечером, мы почти не говорили. Он показал мне, где находится ванная, и я переоделась в джинсы и рубашку, которые лежали в моем рюкзаке. Затем он усадил меня на этот диван и налил мне одну за другой несколько порций виски. Не помню, сколько алкоголя потребовалось, чтобы отключить мое врожденное чувство осторожности. Виной тому крайняя усталость, но к тому времени, когда я была готова поговорить, меня неумолимо сморил сон. Поняв это, Проктор протянул мне подушку и одеяло. Не иначе как решил, что мы поговорим утром. Он будет разочарован.

Когда Проктор забрал меня возле станции метро, на нем была поношенная кожаная куртка. Я не вижу ее в этой комнате и поэтому обуваюсь, собираю вещи, закрепляю лямки рюкзака и надеваю пальто. Затем как можно тише открываю дверь и на цыпочках прохожу мимо спальни Проктора, которая находится слева, и пробираюсь по коридору.

Мои виски отчаянно пульсируют. Меня тошнит.

Прежде чем дойти до входной двери, вижу слева последнюю комнату. Ее можно использовать как вторую спальню. Проктор устроил в ней свой кабинет. Там два стола. На одном – ящики для хранения документов и стопки писем, на другом – компьютер. На спинке стула между ними висит кожаная куртка. Я проскальзываю в кабинет, шарю по карманам куртки и вскоре нахожу его бумажник. Открываю его. Банковские карты меня не интересуют. Меня интересуют только наличные деньги. У него лишь восемьдесят фунтов. Три двадцатки, две десятки. Я складываю их пополам. И в этот момент за моей спиной раздается его голос…

* * *

– Ищешь что-то свое?

Стефани моментально обернулась. Проктор заполнял собой дверной проем, блокируя выход.

– Или что-то мое?

Бумажник был у нее в руке.

На Прокторе спортивные брюки и та же самая черная рубашка, в которой был накануне вечером. Он даже не успел застегнуть ее. С одной стороны головы волосы примяты, с другой – торчат как щетина на щетке.

Он выглядел удрученным, но не сердитым. Однако Стефани уже давно научилась не доверять внешности.

– Тебе было достаточно спросить, – сказал Проктор. – Я дал бы тебе денег.

– Ага, конечно…

– Точно тебе говорю.

Она прищурилась:

– И зачем бы ты это сделал?

– Потому что я все про тебя знаю.

Он протянул руку, ожидая, когда она вернет бумажник. Стефани шагнула вперед, чтобы отдать его, но затем плечом толкнула Проктора в грудь. Тот покачнулся. Крепко сжимая бумажник, она выскочила в коридор и рванула к входной двери. Но Проктор схватил ее за плечо и развернул к себе лицом. Стефани инстинктивно вскинула сжатую в кулак руку и врезала ему в челюсть. Проктор отшатнулся. Он явно не ожидал от нее такой стремительности и силы.

Она несколько раз потянула задвижку дверного замка, но открыть не смогла. Осознание того, что ей отсюда не выбраться, дошло до нее не сразу, а когда дошло, то мгновенно лишило сил. Она отпустила задвижку, ее рука безвольно упала. Обернувшись, Стефани увидела ключи – те висели на кончике его указательного пальца.

Другой рукой Проктор массировал челюсть.

– Двойной замок, на всякий случай, – пояснил он.

Входная дверь была в конце коридора. Проктор поймал ее в западню. Никаких других комнат, через которые она могла бы убежать, не было, ни на какие сюрпризы надеяться не приходилось. Реакция Стефани была автоматической, этакий побочный продукт ее жизненного опыта. Она отступила в угол и опустилась на пол. И начала мысленно погружаться в пустоту, отключая окружающий мир, замыкаясь в себе. Когда же Проктор шагнул к ней, она обхватила голову руками и сжалась в крошечный комок человеческой плоти.

– Что ты делаешь?

Она сжалась, ожидая первый удар.

– Я не собираюсь бить тебя, Стефани. Я не хочу делать тебе больно.

Эти самые слова не раз предшествовали жестокому избиению. Например, Дин Уэст, прежде чем наказать ее, всегда проявлял капельку доброты. Зная, что голову лучше не поднимать, она даже не пошевелилась.

– Послушай, я сейчас отойду. Хорошо? Вернусь к двери моего кабинета и тоже сяду на пол, как ты. И когда я сяду там, ты поднимешь голову. Тогда мы можем поговорить. Согласна?

Ответа не последовало.

– Это все, что я хочу. Просто поговорить.

Лишь услышав, что он отошел, Стефани рискнула выглянуть из-за локтя.

– Видишь? Отсюда я не сделаю тебе больно.

Перед глазами все плыло. Она сглотнула комок.

– Куда ты собиралась уйти?

Ответа не последовало.

– У тебя есть куда пойти? У тебя есть кто-нибудь?

Ее била дрожь.

– Как насчет вчерашнего вечера? – спросил Проктор. – Не хочешь рассказать мне, в чем дело?

Стефани так и не убрала от головы рук.

– Послушай, я знаю, ты мне не доверяешь. Тебе нет причин мне доверять, но я, честно, не интересуюсь лично тобой; мне интересно лишь то, что ты можешь мне рассказать. У меня тоже кое-что для тебя есть, но если ты отказываешься выслушать меня…

– Я ничего не хочу слышать, – прошептала она.

Проктор покачал головой:

– Речь идет о твоей семье.

Стефани пожала плечами.

– Не возражаешь, если я задам тебе кое-какие общие вопросы? Ты ответишь на них?

– Нет.

– Почему нет?

– Тебе незачем знать обо мне или о моей семье.

– Понятно. Тогда почему бы просто не посидеть и не выслушать меня? Я расскажу тебе, над чем работаю, что я узнал и как я…

– Разве ты ничего не понял? Мне плевать.

– Выходит, не понял. Я вообще ничего не понимаю. Если б моя семья была на том «Боинге», я точно захотел бы узнать, почему самолет упал в океан и кто в этом виноват. Я захотел бы справедливости. Ради них и ради всех, кто там был. Ради всех их родственников и друзей, потерявших своих любимых и близких. Пойми, это самое главное. Именно эту цель я ставил перед собой, приступая к расследованию. Я хотел написать историю человеческих судеб. Что происходит с семьями и друзьями погибших через пару лет после того, как это перестало быть новостью? Как им удается так долго справляться со своим горем? Ты можешь не говорить со мной, но есть другие, и они готовы к разговору. Я видел их горе. Я его чувствовал. Два с лишним года ничуть его не уменьшили. Они научились жить с этой болью – некоторые из них, во всяком случае, – но раны всё еще не зажили. И, вероятно, никогда не заживут. Они все до единого прошли через боль утраты и…

– А я, по-твоему, нет? – огрызнулась Стефани. – Ты считаешь, что мне наплевать?

– Конечно, нет. Просто…

– Что просто? Странно, что я не люблю изливать душу журналистам? Бьюсь об заклад, ты считаешь, что моя ситуация – это следствие той катастрофы, да? Будь это так, у тебя получилась бы сногсшибательная история, я права?

Кит хотел сказать «да», но промолчал.

– Я еще мало о тебе знаю. Не могу утверждать.

– Вот видишь? Ты лжешь, как и все. Я даже вижу твои предварительные заметки: разрушенная семья, четверо погибших, двое живых, один справляется с горем, вторая – нет… Как ты сказал, история человеческих судеб.

– Моя история меняется на глазах.

– С чего ты взял, что я хочу прочитать про свою жизнь в газетах?

– Тебя может в ней не быть.

– Но я нужна для изюминки. Тогда ты включишь меня в свою историю. Верно?

На миг Проктор испытал соблазн солгать ей.

– Это моя работа. Это то, что я делаю.

– Точно. Трахать людей ради денег. Мы оба этим занимаемся.

Стефани выглядела даже хуже, чем накануне, возле станции метро. Там она казалась сплошь обтянутой гусиной кожей, подкрашенной резким светом уличных фонарей. Сегодня, куда бы он ни посмотрел, были видны только кости. Скулы слишком выдавались наружу, запястья выглядели опухшими, потому что сами руки были совершенно бесплотными, а когда сквозь разрезы в джинсах выглядывали колени, они были такими острыми, что казалось, вот-вот проткнут насквозь нездоровую кожу.

– Я больше не пишу эту историю, – ответил Проктор. – Это уже не рассказ о человеческих судьбах. Все давно вышло за их рамки. Каждый день я узнаю что-то новое, и угол постоянно меняется.

– Смотрю, ты настоящий ас, Вудворд и Бернстайн в одном лице[4]4
  Р. Вудворд и К. Бернстайн – американские журналисты, расследовавшие Уотергейтский скандал, приведший к отставке президента США Р. Никсона.


[Закрыть].

Он явно не ожидал от нее таких слов. Похоже, его удивление не ускользнуло от Стефани, потому что она горько усмехнулась.

– Да, я знаю, кто эти парни и что они сделали. Ты думаешь, если я торгую собой, то у меня мозги футболиста?

– Нет. Я так не думаю.

Стефани провела рукой по спутанным светлым прядям.

– Итак, все эти люди, с которыми ты разговаривал – все остальные, такие, как я, – что они думают?

– О чем?

– О твоей теории про подложенную бомбу.

Проктор опустил голову и посмотрел себе под ноги.

– Они не знают.

– Как это?

– Я еще не говорил им.

Стефани вновь напряглась:

– Почему нет?

– Я разговаривал с большинством из них до того, как узнал это. А когда узнал, не был уверен, что это правда.

– Ну а теперь?

– А теперь уверен. Да.

– И когда ты это обнаружил?

– За три дня до того, как впервые увидел тебя. Я не хотел говорить об этом, но когда ты отказалась общаться со мной, у меня просто сорвалось с языка. От отчаяния. Хороший журналист такого никогда допустит. Но теперь уже поздно брать свои слова обратно.

Стефани вздрогнула, а затем ее бросило в жар.

– Кто еще знает?

– Никто. Только ты да я.

Она не пыталась скрыть свое недоверие.

– Ты надеешься, что я в это поверю?

– Это правда.

– Почему ты никому не сказал?

Кит прикусил нижнюю губу:

– Потому что мне страшно.

* * *

Дом, в котором жил Проктор, представлял собой небольшой викторианский особняк. Не слишком красивый внешне, но в квартире имелся свой стиль, хотя и явно скопированный с какого-то журнала. Здесь были стереосистема «Боуз», широкоэкранный телевизор «Сони» и датская мебель – кресла, лампы, книжные шкафы – всё в духе минимализма и очень чисто. Середину гостиной занимал красивый деревянный стол. На полу лежали турецкие ковры-килимы, по стенам развешаны африканские батики.

Стефани закурила сигарету и тотчас заметила, как Проктор поморщился. Когда же попросила у него пепельницу, он подал ей блюдце.

– Что тебе о нем известно? – спросила она.

– Знаю лишь то, что он молод, лет тридцати, не больше, и что он мусульманин. Знаю также, что живет где-то в Лондоне. Что наверняка известно людям из МI-5, МI-6[5]5
  MI-5 – служба контрразведки, MI-6 – служба внешней разведки; входят в состав Объединенного разведывательного комитета Великобритании.


[Закрыть] и ЦРУ. Думаю, мы могли бы включить сюда и ФБР, но насчет него ручаться не могу.

– Ты знаешь его имя?

– У него, похоже, их несколько, но я не знаю ни одного из них.

– Национальность?

– Тот же самый ответ.

– Как насчет фото?

– Я его не видел.

– Ты не слишком сузил поле поисков?

– Могу сказать одно: помимо тех организаций, которые я назвал, мы с тобой – единственные два человека, которые об этом знают. Хотя нам не следует этого знать.

Сигарета оказалась бессильна улучшить состояние Стефани. Докурив ее всего наполовину, она затушила окурок.

– Это другое дело. Откуда ты все это узнал?

– Меня свели с одним человеком из МI-5.

– Кто он?

– Я не знаю.

Стефани ущипнула себя за переносицу и зажмурилась, пытаясь унять боль.

– Почему он связался с тобой?

– Видимо, обнаружил, что происходит, и решил с кем-то поделиться.

– Но ведь это означает утечку секретной информации. У него нет с этим проблем?

– Я не знаю, что им двигало. Возможно, этим рейсом летел кто-то из его родственников или друзей. Суть в том, что, когда стало очевидно, что террорист находится в Лондоне, МI-5 было поручено наблюдать за ним.

– Почему же его не арестовали?

– Этого я пока не знаю.

– Твой шептун из МI-5 разве не сказал тебе?

– Нет. Я думаю, если б он это сделал, об этом сразу стало бы известно и было бы слишком легко отследить, откуда произошла утечка. Он хочет, чтобы я работал над этим сам, чтобы все выглядело так, будто это исключительно мое расследование. Ему нужно прикрыть себя.

– И ты в это веришь?

– Все больше и больше. Сначала я был настроен скептически. Но не сейчас.

– Почему его выбор пал тебя?

– Он обнаружил, что я готовил серию статей об этой катастрофе. Не так много в мире журналистов, которые все еще работают над этой темой. Для большинства людей это вчерашние новости.

– Но если это правда, то в мире нет такого журналиста, который не проглотил бы такую наживку. Эта история сделает легенду из того, кто узнает всю правду. Он мог бы поручить это дело кому угодно.

– Ему нужен был тот, кому это интересно, а не первый попавшийся журналюга.

– Это он сам тебе сказал?

– Нет, это то, что я думаю, но…

Внезапно на Стефани накатилась жуткая слабость. Перед глазами все расплывалось. Она зажмурилась в надежде, что это пройдет. Увы, не прошло.

– С тобой всё в порядке? – спросил Проктор.

Стефани сглотнула; горло было сухим и горячим.

– Похоже, меня сейчас вырвет…

Она поднялась на ноги, и голова тотчас закружилась. Пришлось даже вытянуть руку, чтобы сохранить равновесие. Проктор взял ее за плечи и быстро отвел в туалет. Оставив ее там, сам вернулся в гостиную, пытаясь не обращать внимания на звуки рвоты. Когда она появилась вновь, кожа ее была серой и влажной, сплошь в капельках испарины.

– Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, чем выглядишь, – сказал Кит.

Мышцы ее живота подергивались.

– Я думала, что это похмелье…

– Сядь. Я принесу тебе воды.

– Через минуту все будет в порядке.

– Сомневаюсь.

Когда Проктор вернулся со стаканом в руке, Стефани надела куртку и потянулась за рюкзаком.

– Что ты делаешь? Куда ты собралась?

– Мне нужно идти.

– Зачем?

– Не твое собачье дело.

– Послушай, тебе некуда идти.

Она сделала было оскорбленное лицо, но затем с вызовом посмотрела на него:

– Я не могу здесь оставаться.

– Почему нет?

Ее глаза ответили на этот вопрос раньше, чем прозвучали слова.

– Потому что у меня нет к тебе доверия.

– Знаешь, у меня тоже нет к тебе доверия. Но я готов рискнуть.

– Тогда ты идиот. Если б ты знал, что знаю я, ты не стал бы говорить такое.

– Думаю, ты права. Но если б в мои намерения входило поступить с тобой по-свински, то я наверняка уже сделал бы это. Можешь уходить, если хочешь. Не стану мешать тебе. Но если пожелаешь остаться, то оставайся.

5

Как оказалось, Стефани свалил с ног свирепый штамм гриппа. Проктор предложил ей свою кровать, но она отказалась, предпочтя диван. Кит варил ей суп, приносил чай, давал аспирин. Стефани была угрюма и молчалива. Целых четыре дня она практически только спала. Температура постоянно скакала, и первые двое суток ее все время рвало. Голова раскалывалась от боли. Все тело ломило. Это было похоже на наркотическую ломку, вот только разрушительным веществом была сама Стефани, а ее тело отвергало все стороны отравленной жизни. В какой-то момент Проктор хотел вызвать ей врача, но Стефани решительно настояла на том, что врач ей не нужен. Когда на пятое утро она проснулась, то поняла, что идет на поправку.

Проктор готовил кофе. Не растворимый кофе, а настоящий, заваренный молотый. Стефани, словно зачарованная, наблюдала за простыми ритуалами приготовления, от размалывания зерен до разливания готового напитка по чашкам. Она отметила про себя, что Проктор аккуратист до мозга костей. Это было видно по тому, в какой чистоте он держал квартиру и с какой заботой относился к собственной внешности. Вокруг него не было никакого хаоса, и что-то подсказывало ей, что он не допускал хаоса и внутри себя.

Они вернулись в гостиную. На небольшом столике лежали две пухлые папки, открытый скоросшиватель и увеличенный цветной снимок «Боинга-747». Фюзеляж и двигатели были темно-синими. Из крыла вырастали три огромные ярко-красные буквы: NEA, «Северо-Восточные авиалинии». Буквы тянулись от брюха и дальше вперед почти к самой кабине экипажа. На хвосте был белый круг с двумя стрелками, смотревшими из центра одна на север, другая – на восток.

Заметив, что Стефани смотрит на фото, Проктор сказал:

– Лететь в самолете на большой высоте – это все равно что лететь в аэрозольном баллончике. Представь себе, что…

– Я не хочу ничего себе представлять. Просто скажи мне, что случилось.

Кит порылся в одной из папок и вынул из нее лист бумаги, который затем разложил на столе. Это был чертеж «Боинга-747», вид спереди, с обеих сторон и сверху, включая план посадочных мест. В правом нижнем углу стоял логотип авиакомпании «Северо-Восточные авиалинии».

– Взрывов было два. Первый – более слабый из двух – произошел на высоте тридцать семь тысяч футов. Он пробил дыру в фюзеляже прямо перед крыльями, вот здесь… – Проктор указал на вид сбоку, – и, с меньшими разрушениями, в той же точке с другой стороны. Силы этого взрыва было недостаточно, чтобы разорвать самолет на две части. Как только прогремел взрыв, «Боинг» начал терять высоту, однако экипаж пытался восстановить контроль над воздушным судном. Это были довольно опытные пилоты, налетавшие в общей сложности более сорока пяти тысяч часов, но в этой ситуации от их опыта мало что зависело. На тот момент наибольший урон понесли сидевшие в хвостовой части. Те, кто находился в носовой части самолета и на верхней палубе – в первом и бизнес-классе, – пострадали в меньшей степени, хотя и здесь не обошлось без травм. В конце концов, разница была невелика. На высоте двенадцать тысяч футов прогремел второй взрыв, и именно он разорвал самолет пополам. Вернее, разнес на куски.