Текст книги "Правда как она есьмЪ быть"

Марк Бойков
Правда как она есьмЪ быть

© Бойков Марк, 2023

© Издательство «Четыре» 2023

Жена как бесплатное приложение
(рассказ)

Он со злостью сорвал с поваленной перед собой жены последний атрибут ее недоступности – новенькие трусики, едва не порвав их, и резким движением бросил за спину через голову. И тут жена, вместо того, чтобы обидеться за насилие, истерически захохотала.

Он обомлел. И вся его энергетическая мощь куда-то исчезла. Он ожидал, что борьба продолжится, и хотел уже было заложить ее левую руку ей за спину, чтобы, придавив грудью, можно было освободить свою правую для решительных действий. Но, хохоча, она расслабилась настолько, что усилий не понадобилось, и жена податливо распласталась под ним.

Эта готовность была похожа на ту – он помнил о ней и всегда мечтал о повторах, – что случалась в медовый месяц, хотя, дай бог, ее хватило бы при подсчете на две недели.

Хотя до брака будущая жена особенно не упиралась, но и памятной близости не доставляла. Так, просто сброс избыточного давления. А чтобы подарить что-то яркое, своеобычное – ни-ни. Только в пределах рядовой периодики.

Это сильно угнетало его: ведь она ему нравилась. И он пытался расшевелить ее, рассказывая, сколько радости она недополучает и, соответственно, недодает. Но умные речи на нее не действовали. Собственная потребность была ей мерой активности. А поскольку потребность никак не проявлялась, он терялся в догадках. То ли у нее был жестокий опыт в молодости, то ли невероятный разврат перекормил ее. От разговоров о том она старательно уходила, прикрываясь возрастом и отсутствием интереса.

Иногда он принимался судить себя. Ну, действительно, разве нормально заниматься говорильней о сексе вместо реальных действий? «Если что-то сильно хочешь, покажи это сам в своем поведении», – вспомнил он умную рекомендацию из соответствующей литературы. Но и это ее не разбирало. Он целовал ее и нежно, и бурно, покусывая мочки ушей и сосцы грудей, углублялся поцелуями в подмышки и живот, лобок и половые губы, устраивал нежные потехи кончика языка с клитором, порой обрушиваясь глубоким провалом головой между ее ног. Не забывал и про коленки, пальцы на ступнях. Гладил и разминал пятки, глядя ей в закрытые глаза.

Нет, она оставалась непробиваемой. Избыток переполнявших его чувств приводил его то в ярость, то в прострацию уныния. И вдруг он начинал подумывать о самоубийстве, чтобы доказать что-то. Это не такая уж тяжелая тема. На кой черт жизнь, если тебя не понимают, если воздуха радости нет? Любовь становилась большей ценностью, чем жизнь. Однако ж чувства его не ценили и своих не выказывали.

Он ходил подавленный, и изыски его гасли и тускнели. Все бесполезно, да и смерть тоже. Он понял, что если умрет, она не пожалеет о нем. Но проверить это было немыслимо. Он представил себя в образе мертвеца: «Сфинкс!» – подумал он о жене, глянув воображением, как она будет смотреть на него мертвого. И… закрыл тему. Потому что даже ревновать ее было не к кому. Никаких поводов, ни фотографий. Сфинкс, если не айсберг!

Но жизнь требовала своего, как речка – таянья снегов с весенним подмигиванием солнца. Когда ему удавалось подсмотреть ее обнаженную, ее тело зажигало в нем все виды любовного смятения – от нежности созерцания до помутнения в страсти.

Но сейчас не было ни созерцания, ни страсти. Он не повалился, он провалился в нее, лицом упершись в подушку и утратив все ощущения плоти. А она смеялась и смеялась.

Им завладел какой-то стыд. От беспомощности. Еще секундой назад он готов был пронзить ее чуть ли не насквозь, а теперь казался бесполым.

– Ладно, давай я тебе помогу! – сказала она, успокаиваясь и примиряясь.

Она протянула руку к его органам и начала расправлять их, приводя в геометрическое положение смятые и перепутавшиеся с членом яички. И это было своевременно! Необычность ситуации, если зациклиться на ней, могла стоить дорого. Не прояви она женского чутья, он, не зная, как выпутаться из конфуза, мог элементарно перепугаться.

Природа сильна, но уязвима – от внешних токов и воздействия. Жена сейчас сделала то, что делала редко. Но именно эта редкость пришлась сейчас к месту и в нужный момент. И скорее всего, не от чуткости, а от прощения его вины. Ведь именно любящий всегда виноват, поскольку любит сверх допустимого.

Мир вообще-то не очень гармоничен, но природа неотступно трудится над этим. Если бы людям удалось ее слышать! Но для этого надо слушать или хотя бы прислушиваться. Хоть иногда. Не только к себе. Но завалы условностей и правил, наслоения предрассудков и ложных ценностей в придачу, автоматизм усредненного быта создают безликую маяту в поведении, куда не вписывается чужая искренность иль обожание.

…У пары в спальне висел светильник, тарелка. Отдыхая на спине, они замечали обычно, что в ней набирается пыль. Начали спорить: поменять или не поменять. Когда вытирать надоело, начали спорить, на что поменять. И вот купили трехрожковую «каракатицу» – так жена обозвала выбор мужа. И именно эта каракатица с накрученными вензелями поймала брошенные мужем женины трусы, слегка качнувшись от ярости броска.

Когда у них все получилось, не буду описывать как, ибо при том не присутствовал, муж отвалился на спину. И тут пришла очередь хохотать ему. До кашля! От безвольности повисших трусов.

Жена начала его урезонивать. Вскочила ему на грудь:

– Щас побью! – пригрозила. Он обнял ее ласково и уложил рядом. Но она снова присела и, наклонившись головой к его отработавшим членам, удивленно проговорила: – А что это у тебя от самой крайней плоти до… – тут она ладонью подгребла яички, – до самой задней ямки? Какой-то шов? У тебя рана была или болезнь какая?

Тут он опять рассмеялся. Но к своему удовольствию. Он понял, что сексуальный опыт жены ничтожно мал и потому она безнадежно фригидна, скорее всего, от воспитания. И посему он просто обречен на мученичество с ней.

– Никакой раны не было. То, что ты видишь, есть у всех мужчин, с разными извивами и уплотнениями… И чему только вас учили в вашем бухучете? – усмехнулся он.

Жена фыркнула:

– Уж не сексу, конечно.

– А зря! Больше бы пользы было.

Он повернулся к жене на бок и начал рассказывать:

– А у нас по кирпичику мир складывали. Это описал, я прочел об этом в «Опытах Природы» у Дени Дидро. Был такой умница! Восемнадцатый век, француз, с нашими императрицами дружил. Так вот пол будущего ребенка, как пытались узнать еще в средние века, формируется на третьем месяце беременности. У тебя когда-нибудь формировался плод? Нет? Ну, все равно интересно! – И продолжил: – Вначале плод представляет собой женскую и мужскую особь в целостности. Потом происходит разделение и отслоение. Как у любой клеточки. Если железы формируются в мужской тип, а яички опускаются вниз, то стенки влагалища, срастаясь по краям, образуют кожаный мешочек, и получается мальчик. Если все на месте остается, получается девочка. Шов на мошонке – это и есть сросшиеся малые половые губы, вывернутые со всем содержимым наружу, с клитором, вырастающим в пенис. По калькуляции у мужчины все то же, что и у женщины, только знаки разные. И названия. Француз это и описал.

– Ну и дела! – отозвалась жена.

– Да уж! Так что человек взялся от женского организма. Потому что он более универсален по природе. Но произошло это задолго до обезьяночеловека, с первых млекопитающих. А из религии что-нибудь знаешь? Из чего сделана женщина?

– Из ребра Адама, – откликнулась задумавшаяся жена.

– Так вот, дорогая, все это – враки, подогнанные мужиками под свои интересы с переходом к патриархату. Чтобы владеть и властвовать. Не из ребра Адама получилась женщина, а мужчина выделился от женщины. Реально все в мире наоборот, в приложении к умыслам.

– Так ведь люди…

– Что люди? Они просто жили и принимали на веру. Как и сегодня: верят всему, чем их пичкают. Сегодня верят, например, что обрезание крайней плоти – признак евреев. А задолго до них это было заведено у кочевых народов, чтобы головка члена огрубевала и меньше беспокоила наездника, чтобы извержение семени происходило только адекватно, в соответствии с ситуацией. То есть у обряда не религиозные, а бытовые корни. Чистота – в медицинском, а не национальном смысле. В мире много лжи, потому что она бывает выгодна.

– Так, – отозвалась жена, – урок ликбеза окончен. Переходим к водным процедурам.

Но муж опять полез со своими поцелуями.

– Не, не, не… А кто мои красивые трусики снимет?

– Надеюсь, ты!

– Подглядеть хочешь?

– Оч-чень!

– Так на – смотри.

– Нет, ты не понимаешь. Прелесть не в статике, а в движении. В естестве движения!

– Ну ты и извращенец!

Муж уже поднялся и пошел на балкон за стремянкой. Вернувшись, предложил:

– Хорошо, я сам.

Он нацелил лестницу под светильник. И собрался уж было лезть, но остановился и прислонился виском к металлу.

– Что с тобой? Тебе нехорошо?

– Могу только поддержать лестницу.

– Ну и хитрец!

– Хорошо, я не буду поднимать голову.

Жена поняла, что он не шутит.

– Иди полежи. Я сама управлюсь.

Они поменялись местами. И муж, закрыв глаза, положил руку на лоб, чтобы не вызывать никаких подозрений в хитрости. Сегодня он был ей благодарен.

Комментарии к рассказу на портале «Проза. ру»:

Интересно как у героев!

Замечательно и глубоко!

После прочтения – размышление и приятное послевкусие!

Шикарно, Марк!

Владимир Белик, 20 июля 2019 г.

Замечательный рассказ! Действительно, так в жизни и есть. Но при всей своей мудрости, Вы забыли одну простую истину: с доступными в сексе женщинами мужчины не строят длительных отношений. А все потому, что теряется острота ощущений!

Лариса Радченко, 21 Ноября 2016 г.

БМВ: Да, есть такая беда – острота.

Боже, Марк, и эту вещь никто не оценил? Или не читали? Я столько интересного узнала и, к своему стыду, в некоторых местах себя узрела.

Спасибо Вам, что написали, а мне – за то, что зашла к Вам.

С уважением, Асна

Асна Сатанаева 19 марта 2013 г.

Ну вот: перечитала, и опять в восторге!

Знаете, надо бы вплести эту сцену в большо-о-о-й роман. Цены бы не было. Она туда так и просится. В Ваш роман, который Вы начнете писать о личной, подозреваю, очень интересной, жизни. Вам есть что сказать!

С уважением.

Асна Сатанаева 14 сентября 2013 г.

БМВ: Дорогая АСНА (а как переводится, кстати, имя?), свой «роман» я пишу в перерывах борьбы с идеологическим холуйством. Он начался повестью «Война в костях моих» (там же, на «Прозе. ру») и продолжается потихоньку в «Много-много страниц моей печальной жизни». Сейчас вот таки развелся, съеду в свою однокомнатную (только вот женщину надо добавить в свою жизнь) и ударюсь в воспоминания, которые не отпускают меня. Рад встрече с вами и знакомству.

БМВ: Ну вот, мне удалось-таки восстановить брак. Снова переехал к жене после годового перерыва. Ни с одной – при двух попытках: знакомство в интернете и на танцах – не перешло в роман. Просто распрощался с иллюзиями.

Марк Бойков, 14 сентября 2013 г.

Надо просто быть более терпимым, Марк. Правильно говорите: иллюзии нам не дают жить спокойно, довольствуясь тем, что есть. Процветания, личного.

Сейчас в нашей стране каждый выживает сам. И удачи!

Асна Сатанаева, 22 декабря 2014 г.

БМВ: Рад встрече здесь, как будто случайно встретились в саду. Чес-слово!

Марк Бойков, 22 декабря 2014 г.

Скоро приду в гости. Сдам верстку книги.

Асна Сатанаева, 22 декабря 2014 г.

БМВ: Поздравляю!

Марк Бойков, 22 декабря 2014 г.

Я случайно зашла на этот сайт (по политическим соображениям), с любопытством кликнула на «Жену…». Это просто шедевр. Урок для сексопатологов, сексологов, анатомистов и т. д. Да после прочтения к ним и ходить не надо. А еще лучше один раз практики.

Екатерина Данилкина, О1 февраля 2015 г.

БМВ: Спасибо на теплом слове!

БМВ: А вот теперь пишу не роман, а просто повесть «Правда как она есмЪ быть».

О продолжении «…бесплатного приложения». Возраст, знаете ли, подступил.

Марк Бойков, 1 февраля 2015 г.

БМВ: Вот они все оценки-замечания по «Жене как бесплатному приложению».

Марк Бойков, 4 марта 2021 г.

Правда как она есьмЪ быть

Пролог
На излете жизни

Киракозова Света. Дорогина Вера. Беляева Галя. Шурляева Надя. Первым всегда влюблялся я. Мужик – он активное начало…

Со Светой мы учились на философском факультете МГУ. Она – на отделении психологии, я – философии. Влюбились напропалую и женились на втором курсе, проходя трудовую практику в колхозе на уборке картофеля.

Но когда Света забеременела, к нам из Тбилиси примчалась ее мать и устроила категорический протест беременности. Я настаивал: ну и что, что мы студенты? Таковых – в браке – даже с детьми в университете немало. Но причина протеста оказалась в другом. Я всегда был прямодушен в суждениях и адекватен в поступках. А Лариса Ивановна, раскусив меня и понабрав всяческих сведений обо мне, заявила: «Нам революционеров не надо!» И сделали Свете аборт. Но мы продолжали учиться. На психологическом курсе учеба финишировала на полгода позднее. И мать от дочери уже ни на шаг. Она приговорила наш брак к смерти, заранее заготовив кандидатуру замены.

По распределению я работал в Волгограде. Вера Дорогина была моей студенткой на пятом курсе, и с окончанием его мы готовились к браку. Как в МГУ, так и здесь, в строительном институте, брак у нас был публичным. Первый, в МГУ, – студенческим сбором курса, в большой ленинской комнате отдыха. А второй, уже в Волгоградском Институте Инженеров городского хозяйства, – кафедрой преподавателей; по желанию коллег – на трехкомнатной квартире у будущей тещи с красивым именем Татьяна Арсеньевна. Пили и ели много и весело. Как и подобало в городе-герое. Но время менялось к худшему, а я этого не заметил, не понял.

Выходя из стен МГУ, я впервые, но лишь с третьей попытки защитил диплом по «Проблеме партийности в условиях отмирания классов» – таких дипломов ни раньше, ни потом уже никогда не было. Тем обозначился как оригинал. И в Волгограде на меня навалились с запросами лекций именно на эту тему. Читал я ее однажды в газово-нефтяном техникуме для преподавателей, уже обкатанную прежде в Советском райкоме партии для номенклатурной элиты, и один из слушателей, поднявшись со стула, спросил: «А как вы относитесь к вводу танков в столицу Чехословакии?». Я ответил искренне и непринужденно: «Танками улучшить социализм нельзя!». И мгновенно, как бы взрывом грохнули аплодисменты на всю глубину зала. Я смутился.

Руководитель, меня пригласивший, поднялся за столом, но аудитория не унималась. Я поднял руку, чтобы аудитория затихла. Получилось! Тогда ведущий, повернувшись ко мне озлобившимся лицом, объявил: «Чехословацкий сопляк! Лекция окончена». Я развернулся и пошел к выходу с чувством оскорбленного достоинства. Аудитория, однако, вторично накрыла меня нарочитопризнательными аплодисментами.

Но сегодня мой сказ о моей собственной сермяжной жизни. Время от времени я печатался за собственные деньги, которые зарабатывал на левых или частных приработках. Галя Беляева как могла поддерживала горение в нашем тлеющем очаге.

Не будучи признанным автором, я, однако, не унывал, поскольку вполне привык и сознавал, что на моем пути, где царят лишь конкуренты и мутанты, поддержки не будет. Везде и всюду они умничают, тебя замалчивают; больше сами хотят выдвинуться, чем реально помочь стране.

Посмотрите, как они воюют нынче между собой на разных телевизионных шоу-баталиях в необоримом экстазе выделиться, выпятиться, поддеть соперника, быть автором опережающего мнения, изредка, однако, похваливая других по схожести взглядов ради показушной дружественности. Но поиск истины не терпит суеты, а в суете не можно постичь ее.

С Надей Шурляевой я встретился впервые по объявлению в газете о поиске друга или знакомств (были такие с бесконечно длинными разворотами страниц и указанием координат) в треклятое перестроечное время. Созвонились, решили пойти в ки но. Кинотеатр был детский рядом с Павелецким вокзалом, но переоборудованный под взрослые интересы. Шел фильм Тинто Брасса «Так поступают все женщины». И мы засели на нем.

Мы были молоды, хороши собой и вполне понравились друг другу.

Шли после фильма с заряженной эмоциональностью, разговаривая о пустяках. Я пригласил ее в гости. Будучи дворником и имея за собой две комнатки в доме на Пятницком переулке (его уж нынче тут и нет) в списанной квартире с соседями, такими же дворниками, но в более крупной, третьей комнате (в этот момент их не было дома), я быстро «сообразил» кофе с угощением и мы разговорились о фильме.

Мы сидели на моей широкой, кем-то выброшенной в мусорный контейнер кровати. Порядком сблизившись, мы довольно быстро перешли к поцелуям. Руки мои уже гуляли по ее телу, невольно приближаясь к сакральным местам, трепетно останавливаясь на них, гладя, пожимая и поддавливая. Вдруг она спокойно сказала:

– Марк, я после работы – мне надо помыться.

– Хорошо, я быстро… Мыло подать?

– Нет, я уж присмотрела его!

…Лет мне было достаточно, и я достаточно умен. Я набрал в таз воды, попутно поставив на горящий газ чайник, чтобы процедуру можно было комфортно утеплить. Внес все в комнату, не забыл и ковшик. Надя была уже без трусиков и, красиво на коленку припав к тазу, а другую во всю длину протянув по полу, принялась омываться. Зрелище было уникально трепетным, и я увлекся. И моя рука невольно приняла участие в этом изящном колдовстве. Я поглаживал гениталии, слегка сдавливал, ощущая наполненность их и упругость. Надя не противилась, поглядывала на меня с лукавой улыбкой. Ну а после, разумеется, все было. Как всегда и у всех: с замутнением горячечного сознания на пике удовольствия.

Потом я проводил ее до Павелецкого вокзала. Далее от проводов она отказалась. «Это далеко», – сообщила она в задумчивости. Дала записанный на бумажку телефон, села на электричку и умчалась. Телефон я засунул куда-то и забыл. Работая дворником, я редко носил цивильную одежду. И бумажка с номером где-то затерялась.

С соседями – пара на порядок была моложе меня – мы дружили, и я рассказал о фильме, который посмотрел с молоденькой и опрятной женщиной.

– Уж не с той ли, что мимо наших окон, будто заблудилась, прохаживалась нынче?

Дворники – народ наблюдательный, по себе знаю. В ответ я заказал:

– Если еще раз появится – остановить, пригласить, удержать, а я по округе пробегусь.

Но тщетно. Однако через два дня, уже в вечернее время, соседка моя увидела ее проходящей по Пятницкой мимо продовольственных магазинов, с опущенной в грусти головой, без интереса к витринам. И, вернувшись, сообщила о новости.

«Ищет!» – подумалось мне. Я мгновенно, почти повоенному, оделся в «парадный» костюм и, чуть еще не выскочив, приостановился и крикнул соседке:

– А в какую сторону она шла? К Кремлю или Павелецкому вокзалу?

– В сторону твоего участка!

Опять, однако, случилась осечка. Никого не нашел, но в кармане парадного пиджака, с серым в полоску отливом, обнаружилась отнюдь непотерянной записка с обозначенным телефоном. Уж и не знаю: рабочим или домашним. Я подпрыгнул от радости и вслух сказал: «Надо же, как бывает!». И пиджак сей, в тот момент еще новый, а потом много годин выручавший меня в разные времена к занятиям с вечерниками-студентами, до сих пор хранится в моих шкафах и в зависимости от погоды присоединяется к ансамблю, чтобы утеплить или украсить владельца. Вещи порой живут много дольше хозяев.

Не вижу смысла рассказывать всю историю наших отношений. Эта женщина, многие годы составлявшая мне личное счастье, вдруг принялась мучить меня отказами и увертками от той близости, что прежде обоим доставляла удовольствие.

Я долго мучился, вспоминая, с чего же начались нелады в наших отношениях.

Помню, как случались ограничения в близости и по количеству, и, главное, по качеству. Прежде всего, в ванной.

Оба некрупного сложения, мы, ограничиваясь умеренным ее наполнением, находили обоюдное удовольствие, ища и изворачиваясь в целях лучшей позиции для совместного залегания, а найдя удобство, занимались импульсивным поглаживанием и пожатием мышц ее и моих органов. Позиции со временем стали упрощаться, уплощаться и терять позитивноценностный смысл. Надя предпочитала купаться в горячительной воде одной, и лишь изредка, когда я заходил в ванную комнату справить нужду, она, поддаваясь просьбе или уговорам, поворачивалась спинкой и, подставляясь попочкой, принимала мою разгоряченную плоть, и я испытывал теплую взаимность. Но встречи в ванной от ее намеренного уплощения становились все реже, а насильником никогда я не был.

В мое отношение к жене вписалось смирение с добавлением грусти и горечи. Эмоции, ради которых мы все из влюбленности вступаем в брак, начали тускнеть. Атмосфера в браке не темнела, но ее целительная теплота улетучивалась и заслонялась встающими по профессии делами и житейскими хлопотами. Что-то, соединившее и увязывающее нас, улетучивалось, и мы становились друг к другу сиротами. И именно в это время я начал писать книгу о своем сиротском детстве «Война в костях моих». Так научное образование мое дополнилось художественным видением собственной жизни, в котором я тоже преуспел и начал собирать награды и благодарственные отклики читающей публики.

Любя, я был безоружен перед нею. И не мог понять, почему любовь моя отвергается злостно, как нечто назойливое и непотребное. Не раз у меня в бытовой озлобленности поднималась рука на нее; ни разу, однако, не сорвавшись, я порой доходил до того, что задумывался, не избавить ли мне себя от мучений самостийным образом. И один раз меня просто спас резкий звонок в дверь. А я уж было занес ногу за перила балкона, чтобы броситься с седьмого этажа, но… задумался, что если не откликнусь, гость будет шокирован при выходе из подъезда. И когда я открыл дверь на звонок, человек просто спросил: «Не надо ли картошки? Хорошая!».

Я качнулся, шарахнувшись от помутнения рассудка:

– Какая картошка?

– Вот «беляю», – был спокойный ответ и отвернут угол тряпки в сетке. Я осознал, что вернулся к жизни от помутнения рассудка и глотнул воздуха.

– Нет, – говорю, – картошки не надо. Спасибо, спасибо! У меня жена этим ведает, – соврал я.

Все-таки я собрался с духом и устыдил себя. Я же сделал открытие о преемнике пролетариата, о новаторском движении в жизни общества. Я просто не имею права не довести дело хотя бы до того, чтобы открыть людям глаза на их будущее. Я сел, достал из-под ножки стола коньяку и, не маясь, не переживая, махом выпил добрую половину стакана и вышел погулять. И только на улице встречная женщина, ухмыльнувшись, указала мне тапки на моих ногах. Пришлось вернуться.

Шли годы ельцинского погрома и глумливого разбоя в политике.

Я работал с вечерниками преподавателем философии в ЛТИ (Лесотехническом институте). Тогда он еще был расположен на секретной вотчине Королева, держателя всех акций наших исторических успехов. И ездил я больше к вечерникам с Белорусского вокзала. А рядом с Ленинградского – другое направление, будучи несколько параллельным, потом уходило влево к более дальнему и большему набору корпусов, работавших натужно на поддержку в конкретно промышленном направлении.

На этом направлении у меня тоже были две группы попеременно, через каждые две недели, и к одной из них я приезжал всегда с легким замиранием сердца. В ней за предпоследней партой-столом, будто забронированном для себя месте у окна, всегда сидела очень красивая и стройная студентка, почему-то постоянно в одиночестве. Она внимательно слушала и записывала мои цветастые, с иронией и шуточками лекции, а когда лекция переходила в единение с группой в совместном хохоте, она поворачивала голову в сторону темного окна и никогда не смеялась. Но стоило перейти на серьезные рельсы лекционного материала, она вновь принималась активно записывать выкладываемые мной мысли, и это подстегивало меня дорожить ее вниманием. Контраст такого отношения к лекции (или ко мне?) меня зацепил, и я сам не заметил, как влюбился в девушку (она была очень хороша и женственна при всей строгости поведения). Но урок заканчивался, и я спешил к электричке, чтобы поскорей вернуться в свою дворницкую конуру-халупу и своим отношениям с Надей.

Когда полугодовой семестр закончился и мы встретились на экзамене, она была последней из группы вечерников, а я не знал, что делать. Я уже давно понял, что любим этой девушкой-женщиной. И не приняв никакого решения, сам волнуясь, просто открыл поданную ею зачетку, вписал в графу о сдаче экзамена «отлично» и по-дурацки сказал:

– Ничем больше помочь не могу, просто я уже присвоен другой.

В ее глазах стояли застывшие слезы. Она с мукой прощалась со мной, а я ничем не мог ей ответить. Много лет и поныне помню этот факт своей жизни, бездарно потерянный и никому не раскрытый, лишь осевший пред совестью на сердце мое.

…Аудитории мои состояли из людей подготовленного на усредненно-техническом уровне (профтехучилища или техникума), но преследующих уже карьерный рост в руководители более высокого ранга. И возрастом они были где-то с двадцати четырех до тридцати двух лет, много семейных, нацеленных на прибыль и переход в более зажиточные слои и прослойки. С ними работать было интереснее, чем с недавними школярами. Но школяры, воодушевленные моими лекциями на сексуальную тему, не умели хранить тайны и разбалтывали материал по дружкам, подружкам и товарищам. Дело дошло даже до завкафедры, и он, что меня поразило, начал упрашивать меня почитать что-нибудь этакое своим другим группам. Причем, он заговорил даже об оплате непрофильного труда из своих денег. Но здесь я уже элементарно струсил, чтобы слухи, превратно истолкованные, не дошли бы до руководства института, что могло привести к нежелательным для меня последствиям. Партийное руководство хоть и дремлет за своими обязанностями, но иногда просыпается. Попутно я начал готовить книгу на тему «Проблемы интимного счастья», чтобы перейти от любительства в теме к ее легально-профессиональному выходу к людям

Я – чей-то выбор

Все началось с поездки за город. С Речного вокзала по Ленинградскому шоссе. Я с Надей. И две ее треклятые подруги с мячами, летающими тарелками, ракетками. Ну и со всяческой едой и питьем. А мужчина я один. Неполноценный, потому как интеллигент. Да еще и преподаватель философии, марксистской. И тут я распоясался. За всеми ухаживаю, подношу, раскладываю.

Насобирал кучу сухих веток и соорудил маленький костерчик.

Перед всеми грациозно прыгаю, попадаю мячом направленно, по адресам. Всем оказываю внимание. Смех, шутки…

И тут одна из подруг, назовем ее Бандершей (помните прекрасный мультик из нашего советского времени «Бременские музыканты», в котором «бандой» знаменитых шутников – Вицин, Никулин, Моргунов – заправляла полнотелая бандерша, неотразимо играющая своими телесами?), потому как была главной из подруг и то и дело теряла лифчик. Все смеются, а Бандерша заливается больше всех. А я отворачиваюсь и не знаю, что делать и как себя вести.

Я не понял тогда, что целью нашей поездки являюсь я, а никакой не отдых на плейере. Однако мы накупались, напрыгались, насмеялись. И утомились.

Возвращались в Москву изрядно разрядившись состоявшимся отдыхом со всяческими играми, затеями, забавами.

После этого мы с Надей начали чаще бывать гостями у Натальи. Я брал с собой гитару. Играл на ней неважно, обходился тремя-пятью аккордами, но голос еще с суворовского училища был моей визитной карточкой, собирал друзей, устраивал концерты песен, романсов, дружеских попоек с саперави, цинандали, хванчкарой. Наталья по этому случаю со своей стороны приглашала некоторых друзей-соседей, и рядом со мной усаживала младшего из сыновей, студента какого-то вуза.

Пили, болтали, веселились. Все чинно, благородно – отношения уравновешенные, дружелюбные, со вкусом убивающие время. После этого прогуливались по парковому лесу, болтая всякую всячину, и расставались расслабленные встречей и хорошо убитым временем.

Наталья уже давно была в разводе, время от времени имела сменяемых женихов-любовников. Времечко длилось долгое, иногда приезжала к нам с Надей и просила меня сделать ей массаж. И пока Надя хлопотала на кухне, я делал гостье в нашей главной комнате на софе массаж спины, попутно разминая и пышные груди. При этом я суетно боялся, чтобы из кухни как-нибудь случайно Надя не застукала наши шалости. Но все оставалось чинно, благородно. Мне только невдомек было, каким боком и по кому при этом ударит засечка шалости, похожей на разврат.

Философское мое образование, при недостаточном опыте жизни, играло со мной неопределимую и подлую, если не злую шутку.

Через некоторое время Наталья, с разрешения или договоренностью с Надей, начала приглашать меня к себе одного, чтобы починить то кресло, раздавленное умершим любовником, любившим выпить сверх меры, то наладить работу крана на кухне, то обустроить балкон от лишних вещей.

Все это я выполнял с интересом и должным настроем к житейским поделкам, дававшим разрядку от философских размышлений. После сего Наташа накрывала на кухне богатый, с бутылкой столичной водки за 4.12 стол. Но я откушивал, выпивал пару стопок, благодарил за гостеприимство и отходил, слегка захмелевший, восвояси – домой, к несравненной моей Наденьке. Наденькой, впрочем, я никогда ее не называл, поскольку сем пользовался мой великий учитель Владимир Ильич Ульянов (Ленин). А у меня была Надя-Надюшенька-Надюша, в лучшем случае Надежда Александровна, а не Надежда Константиновна.

Дело осложнилось, когда после двадцати двух лет работы дворником (а по норме должны были дать через десять) меня «наградили» отдельной однокомнатной квартирой в Орлово-Давыдовском переулке. И я решился таки оформить нашу брачную связь росписью в паспортах. Живя раньше на списанных для дворников площадях, я уже давно сознавал свою ущербность без нормального житейского комфорта: кормежка, отдых, ванна, секс. То есть всего того, чем другие владеют просто так, от удачи по жизни или простоте душевной.

Полученную квартиру мы решили сдавать за деньги в наем, а жить в двухкомнатной у Нади на Ленинградском шоссе, выменянной с доплатой за стеклянную облицовку балкона, в которой она жила еще до встречи со мной, и отказывалась, щадя меня, от проводов. За это остекление, до сих пор помню, я заплатил громадные по тем временам деньги -314 тысяч рублей. Но что есть деньги при безотказной в твою пользу любви? Когда тебе хорошо и работается в радости и умственно, и физически? Да не жевать же их, эти деньги?!

И мы поженились, расписались, соединились. В день моего рождения, 12 сентября 2006 года, когда мне минуло шестьдесят восемь. Но возраста я не чуял. И денег, поскольку много отдавал за публикации, не жалел. Мы соединились и в житии, и постели. И я позабыл влюбленную в меня студентку-вечерницу, хотя в свое время мог бы через учебную часть найти к ней подходы.