Текст книги "Девочка из Сталинграда"

10

А что же произошло с домом на Пензенской?

Продолжал ли стоять разрушенным этот дом? Нет, ничуть не бывало!

Дом Павлова начали восстанавливать самым первым в Сталинграде. В первые дни после освобождения города к этому дому на Пензенской подошла женщина с двумя ведрами воды на коромысле. Несколько минут молча простояла она перед разрушенными стенами, потом опустила коромысло, поставила ведра на землю и сделала четырнадцать шагов от первого подъезда до бровки бывшего фашистского окопа.

Повернувшись, женщина посмотрела на дом. Были сумерки, но все равно на стене, избуравленной пулями, четко выделялась надпись: «Отстоим родной Сталинград!» Это высек на стене Яков Павлов более двух месяцев назад. Женщина нагнулась, подняла с земли осколок снаряда и чуть пониже надписи Павлова написала этим осколком: «Отстроим родной Сталинград!»

Вторая подпись отличалась от первой одной только буквой.

Потом женщина подняла ведра и пошла вверх по улице – туда, где над землянкой бывшего командного пункта висела табличка: «Детский сад».

Женщину звали Александра Максимовна Черкасова. Она была воспитательницей в детском саду: днем играла и занималась с детьми, кормила с ложечки ослабевших и больных, а старших и более крепких приучала к работе. Работы всякой в городе, разбитом и неустроенном для жизни, было хоть отбавляй.

Нелегкая жизнь была у Александры Максимовны. Трудно работать в землянке – детском саду – без окон и дверей, без света, тепла и воды. А после работы у Александры Черкасовой были заботы и о том, чтобы принести воду в свою землянку, о том, чтобы раздобыть топливо для своей печурки, сварить себе еду, постирать.

Нет, слово «свое» не заслоняло у этой женщины слово «наше». Это «наше» было у нее главным в жизни. Черкасова не только написала на доме Павлова, но и обратилась с призывом ко всем женщинам родного города:

«Отстроим родной Сталинград!» После работы в детском саду она и десятки других сталинградских женщин надевали грубые холщовые передники и превращались в каменщиков и плотников, штукатуров и землекопов. Первый дом, который взялись восстанавливать черкасовки (так назвали этих женщин – строителей-добровольцев), был четырехэтажный дом на Пензенской улице. Так возвращался к жизни дом Павлова. От стены к стене легли полы, захлопали двери, появились оконные рамы, и вот уже блеснули стекла. А затем дом этот точно шапку надел – обзавелся крышей, и над ней закурчавился дым из трубы. Ожил дом Павлова. Черкасовки хорошо оштукатурили стены, оставив нетронутым одно только местечко на стене, израненной пулями и осколками, – там, где была надпись о том, что дом этот отстоял гвардии сержант Яков Федотович Павлов. Вслед за домом Павлова стали возвращаться к жизни дома Сталинграда, и среди них одним из первых был дом для детей, которые в войну потеряли родителей. Это было кирпичное здание, наскоро приспособленное для жилья. На фанерной дощечке у входа было написано: «Детдом». Почти каждый день приходила сюда Елена Крылова в гости к Светлане. Однажды Светлана спросила Крылову:

– Тетя Лена, а та картина в кино про войну будет?

В детдоме Светлана уже видела кинокартины и теперь знала, что это такое.

– Нет, – сказала Крылова, – той кинокартины не будет.

– Почему?

– А вот почему, Светочка. Когда мы с тобой выбирали места, где ее снимать, там были одни только развалины. Ну, уехал этот человек за артистами и за всем, что нужно, чтобы снимать картину. Приехал он через полтора месяца, а развалин там уже нет – отстроили. Вот и получается, что здесь эту картину снимать не будут.

– Вот и хорошо! – сказала Светлана. – Я не хочу про войну. Лучше пусть будет картина про мирные времена. Вот у нас мальчишки играют всё в войну и в войну. А я хочу играть в мирные времена. Тетя Лена, а будут мирные времена, а?

– Да, – сказала Крылова, – будут, обязательно будут!

Война еще не окончилась, а Сталинград восстанавливался. Можно было видеть, как большой, многоэтажный дом чернеет копотью обожженных стен и глубокими провалами окон, а где-то сбоку, в первом этаже, светится ярким абажуром одно только окно. Справа, слева и над ним чудовищные развалины – голые стены, провалы окон и дверей, голубое небо вместо крыши. Здесь же люди восстановили пока что одну комнату, протянули от столба электрический провод, зажгли свет, а в форточку, как дуло орудия, высунули трубу маленькой печки…

Когда Елена Крылова пришла в детдом прощаться со Светланой, она увидела уже ровный ряд детских кроватей, чисто выбеленные стены, белые занавески на окнах. Дет дом был теперь совсем отстроен, обставлен новой мебелью, а во дворе уже вылезали из земли первые острые стебельки будущего цветника.

Изменилась и Елена Крылова. Вместо шинели на ней было пальто, вместо кирзовых сапог – туфли. От военного времени оставалась только шапка-ушанка.

Светлана протянула Крыловой бумажку, сложенную треугольником:

– Тетя Лена, почитай!

– От кого? – спросила Крылова.

– От Птахи.

– А тебе не читали?

– Читали. Только я хочу еще раз послушать.

– «В первых строках этого письма, – читала Елена, – шлю привет нашей любимой дочке Светлане от бойцов-сталинградцев – твоих однополчан…» Пока Крылова читала Светлане письмо, к ним подошел мальчик, стриженный под машинку, отчего голова его казалась круглой, как арбуз. Он слушал так же внимательно, как Светлана, а когда Крылова кончила читать, сказал:

– И мне батька пишет. А мамки у меня нет: убили. А ты, тетя, ее мама? Да? Ты была военная? У тебя пистолет был?

– Нет, – сказала Крылова, – у меня пистолета не было.

Мальчик потрогал пальцем шапку-ушанку, что лежала рядом с Крыловой, и ушел. А Светлана вдруг уткнулась в Еленины колени и громко заплакала.

11

Яков Федотович приехал в Сталинград после того, как была закончена работа бригады Александры Черкасовой, которая восстанавливала дом на Пензенской улице. Павлов прошел по комнатам, еще пахнувшим стружкой и свежей краской, на лестнице посторонился, когда мимо него перетаскивали большой шкаф, спустился в нижний этаж, выглянул в окно на улицу. Окно это теперь показалось ему очень большим.

Впереди, в нескольких шагах, дымилась черная каша асфальта. Молодой парень в кителе без погон приглаживал дымящуюся кашу большим механизированным катком. Слева, откуда обычно шли атакой фашисты, асфальт уже просох, из черного превратился в серый. Дети расквадратили его и, прыгая на одной ноге, играли в «классы».

Павлов посмотрел на дом, потом в сторону реки и, снова оглядев дом, опустил глаза к расквадраченному асфальту. Он чуть наморщил лоб, припоминая что-то или высчитывая.

«Да, так и есть. Вот сюда, ко второму квадрату, куда мальчик подтолкнул ногой камешек, подошел тогда фашистский автоматчик с закатанными до локтей рукавами. Он был ближе других фашистов к дому и отсюда уже никуда не ушел…» – Дяденька, вы кого ищете? – спросил мальчик.

– Играй! – сказал Павлов.

На улице перед домом было шумно. Вкатилась большая автомашина с мебелью и узлами. Сверху, где были эти узлы, свалилась детская ванночка и загрохотала по мостовой. Потом зашипел фиолетовый огонек сварки. Это сваривали железную ограду.

Яков Федотович вышел во двор, помог женщине, которая укладывала в ванночку узлы с вещами, потом отошел к ограде, оглядел издали весь дом.

– Ну как? – спросила, подойдя к нему, Александра Максимовна.

– Хорошо! – сказал Павлов.

Он подошел к стене и написал на оштукатуренных кирпичах:

«Дом принял восстановленным. Я. Павлов».

Потом крепко пожал обе руки Александре Черкасовой:

– Спасибо!..

От Александры Максимовны Павлов узнал о Светлане.

– Ведь вас давно тут ждали, – сказала она Якову Федотовичу. – Всё надеялись, – может, вы знаете что-нибудь о родных этой девочки.

– Нет, – сказал Павлов, – я о ней ничего не знаю. Видел только ее и мать минуты две, не больше.

Яков Федотович в тот же день уехал из Сталинграда, и повидать Светлану ему не удалось. Однако спустя несколько лет Павлову снова довелось побывать в городе, где он воевал. Яков Федотович знал, что, после того как часть полковника Кубанова покинула Сталинград, Светлана осталась жить в детском доме, а когда ей исполнилось восемь лет, пошла в школу.

В этот день на улицах Сталинграда было особенно много цветов. С пестрым букетом шла и Светлана.

В конце августа в Сталинград приехала в отпуск Елена Крылова. Она проверила всё, что Светлана подготовила в своем шкафу ко дню Первого сентября, и чуть подобрала плечики на ее белом школьном переднике, хотя Света считала, что передник ей как раз впору. Такие передники вместе с новым платьем, сумкой и всякими письменными принадлежностями выдали в детдоме всем, кто в этот день впервые шел в школу.

К первому занятию Светлану провожала в школу Елена Крылова. На площади Павших бойцов она купила букет цветов для Светиной учительницы. Справа и слева, вдоль всей широкой сталинградской улицы, шли мальчики и девочки – сосредоточенные, чуть озабоченные, с такими же сумками, как у Светланы, и с букетами в руках.

Школа… Не сразу привыкла к ней Светлана.

В первый день, на втором уроке, она поднялась и, поставив ногу прямо на парту, начала зашнуровывать новый ботинок.

– Света, ты что? – спросила учительница.

– Ничего. Развязался.

– А разве так делают?

– А как?..

Светлана еще не понимала, что школа – это дисциплина и порядок. Ей казалось, что и тут она играет, как в малышовой группе детского сада.

Светлане очень нравились переменки, и, когда зазвонил звонок, она сказала: «Не пойду, еще поиграю».

Но все девочки побежали в класс, и ей пришлось идти за ними. Зато в середине последнего урока Светлана спокойно взяла сумку и зашагала к двери.

– Света, ты куда? – остановила ее учительница.

– Домой. В детдом. К нам сегодня шефы приедут.

– Нет, Светочка, останься, – сказала учительница. – Кончится урок, и тогда ты пойдешь со всеми.

Когда прозвенел звонок, Светлана вышла из класса, но ее еще не отпустили домой. Вместе с девочками и мальчиками своего класса она прошла в большой зал, где стояли в ряд старшеклассники – такие высокие, что Светлане странно было видеть на девочках белые передники. И младшие, впервые пришедшие в школу, выстроились против своих старших товарищей. Каждый старший школьник протянул каждому малышу-новичку пузатую корзинку из прутьев. В детдоме Светлана любила плести такие корзинки. Только эти были куда красивее.

«Что это? – подумала Света. – Зачем столько корзинок?»

В одной корзинке были желтые груши и красные яблоки, из другой свешивалась кисть синего винограда.

Высокая длиннорукая девушка оправила белый передник, достала из кармана тетрадный листок, развернула его и прочла, обращаясь к новичкам:

– «Ребята!.. – Она снова одернула передник и набрала воздуха, как это делают перед нырянием в воду. – Ребята!..» – Можно было подумать, что в бумажке записано одно это слово. Девушка зажала в руке листок и, не глядя в него, сказала: – Вот что я вам скажу, девочки и мальчики. Вот так же и я, и все мои подруги пришли сюда, в эту нашу школу, в первый раз в жизни. А что мы тогда умели? Из кубиков складывать слова и рисовать косые палочки. И то палочки получались и косые, и кривые. А, что говорить! Нас тут учили. И сколько же терпения было у наших учителей! А теперь мы сами учить можем. Ну, об этом потом. Вот этот виноград. Вы не пугайтесь, что он еще кисловатый. Через год-другой будет сладким. Мы его сами вырастили. А груши наши премию получили на районной выставке. Попробуете – убедитесь. Так что я хотела вам сказать?.. Она заглянула в бумажку, но только на мгновение.

– Ребята! Мы дарим вам эти фрукты в знак того, что наша родная школа научила нас не только грамоте, без чего человек в жизни слеп, но и труду, без чего человек в жизни как без рук. А ведь про многих учеников нашей школы говорят, что у них золотые руки… Она снова зажала листок из тетрадки и теперь уже совсем не смотрела в него. – Знаете, ребята, ведь после войны земля вокруг нашей школы была так усеяна осколками снарядов и бомб, что их можно было сгребать лопатой. Теперь на этой сталинградской земле вырос сад. Я и мои товарищи на земле, отвоеванной кровью наших отцов, научились растить деревья, собирать плоды, перевязывать молодые стволы, удобрять землю. В этом году я кончаю школу и на всю жизнь останусь в саду: буду агрономом-садоводом…

«Она совсем как взрослая, вроде учительницы, – думала Светлана, – а школьница». Света придирчиво разглядывала высокую девушку, внимательно слушала ее, и ей особенно понравились ее слова о том, какое огромное счастье сознавать: это сделали мои руки.

Человек, знающий труд, крепко, уверенно стоит на земле и не только знает мир вокруг, но живет в нем хозяином, а не гостем: он по-хозяйски обращается с землей, с металлом, с деревом – со всем, из чего можно добыть хлеб, построить дома, создать чудесные вещи для человека.

Светлана держала двумя руками корзину с фруктами, слушала девушку-садовода и думала: «А я буду портнихой».

Уже несколько раз тетя Лена учила ее из простого куска материи вырезать, а потом сшивать разные красивые вещи. Светлане очень нравилась эта работа. Она и сама попробовала сшить передник для своей куклы, но передник этот получился каким-то кривобоким, и Светлана поняла, что ей еще очень далеко до искусства тети Лены. У той иголка в руках просто летала, как ласточка. Тетя Лена никогда не накалывала себе пальцы, и стежки при этом получались ровные, все равно как простроченные на швейной машине. А какое платье было на тете Лене! В нем ее сразу и не узнать было.

– Это в честь твоего поступления в школу, – сказала тетя Лена Светлане.

Школа много радостей принесла Светлане: раскрыла перед ней много книг, в которых раньше она разве что могла рассматривать картинки. А теперь каждая книга – окно в новый, чудесный мир. Откроешь книги – и Запорожская Сечь вокруг, старый Тарас с сыновьями скачут на конях или Чук и Гек дерутся из-за телеграммы, а то Петя и Гаврик спасают матроса с броненосца «Потёмкин».

Здесь же, в школе, она нашла своих лучших подруг среди девочек, которые и жили с ней вместе в детдоме, и учились в одном классе. Горе у Светы – расскажет подруге, и легче на душе. Радость – «Давайте, девочки, споем!». И становится еще веселее.

А мальчики научили ее костер разжигать на ветру, строить шалаши, рыбу удить в Волге, ограду ставить вокруг новой школы.

Сюда-то, к новой, недавно отстроенной школе, и пришел Павлов. Но ступеньки одной из наружных лестниц в этом восстановленном здании провалились, перил здесь совсем не было, огромные куски бетона были раскрошены в порошок. Однако это не были недоделки.

Часть этой школы оставили разрушенной в память Великой Отечественной войны. Ведь для того, чтобы всегда был мир, надо не забывать про войну.

К школе Павлов подошел чуть позже полудня. Младшие классы первой смены кончили уроки, и теперь ребята, обгоняя друг друга, выбегали на улицу. Павлов остановил одну из девочек: – Не знаешь, где мне найти Светлану?

Ему было неловко оттого, что он не знал фамилии девочки. И в детском доме, где он побывал утром, ему сказали только, что в этом году Света пошла в школу.

Учится она в первом классе, а к доске учительница вызывает ее про сто так, по имени.

Сейчас Яков Федотович думал о том, что разыскать эту Светлану среди других Светлан будет не так-то легко. Но вышло все не так, как думалось. Девочка, которую он спросил о Свете, сказала:

– Вам Свету, у которой нет фамилии? Да?.. А вот она прыгает через ступеньки. Видите?

Павлов увидел девочку с двумя косичками. Она скакала через ступеньки, от чего косички вздрагивали и бантики на них смешно подпрыгивали.

Яков Федотович стал посредине лестницы – прямо на дороге у девочки. С разбегу она уткнулась в него, подняла глаза – большие и светлые, – и Павлов узнал девочку, которую он видел тогда, в страшные дни, в подвале на Пензенской.

– Пустите! – сказала девочка.

– А ты меня знаешь?

– Нет… Вы кубановский? – Хмурость сошла, Светлана улыбнулась. – Кубановский?! Да? Мы с вами были в землянке?

– Нет, – сказал Павлов. – Я не кубановский, а все равно мы с тобой знакомы.

Вечером, когда Волга стала оранжевой, а небо над Сталинградом темно-красным, каким оно бывало и днем во время войны, к дому Павлова подошли двое: невысокий худощавый человек военной выправки с депутатским значком и Звездой Героя на гимнастерке и девочка с двумя косичками. У дома стояли люди, одетые пестро, не по-нашему. На них висели фотоаппараты и бинокли. Вероятнее всего, это были иностранные туристы. В этой группе людей был и наш железнодорожник с усами, как у Тараса Бульбы. Должно быть, это был старый кондуктор.

Люди стояли молча. Только пожилой железнодорожник несколько раз вышагивал от пьедестала, на котором стояла башня танкетки, до первого подъезда.

При этом он повторял, ни к кому не обращаясь:

– Четырнадцать… Ты подумай! – И снова прошагивал это расстояние – последние шаги, которые не смог сделать враг по нашей земле. И опять повторял: – Четырнадцать… Аккурат. Ты подумай!

Можно было предположить, что его поражало не только то, что фашисты стояли так близко от дома Павлова, но и то, что расстояние это не увеличивается – остается неизменным, сколько ни вышагивай.

У порога дома, прямо на асфальте, лежали белая роза и букетик из мелких ромашек и синих васильков.

– Тут всегда цветы, – сказала девочка. Она чуть приподнялась на носки, потому что говорила шепотом – только ему, своему спутнику.

Они постояли молча еще несколько минут.

Железнодорожник собрался уходить. Он почему-то дотронулся до стенки дома, потом нагнулся, понюхал розу и бережно положил ее обратно.

– Хорошо пахнет! Роза… – Он говорил, ни к кому не обращаясь. – Интересно, живой ли Павлов?

– Живой, – сказал Яков Федотович.

– Ну, правильно!

Железнодорожник достал из кармана складной нож и аккуратно сложенный носовой платок. Затем он нагнулся, накопал в платок горсть земли, бережно завязал уголки платка. В последний раз посмотрев на дом, на пьедестал с танкеткой, он торопливо ушел.

Должно быть, он опаздывал на поезд.

Уходили и туристы, но приходили другие, и возле дома все время был народ. Многие приносили с собой цветы, опускались на колени, клали их у стен дома.

– Пойдем, Света, – сказал Павлов.

Они пересекли широкий проспект, спустились к Волге и пошли по-над рекой.

Неожиданно Светлана спросила:

– Яков Федотович, а вы помните, какая она была?

Павлов не сразу ответил. Он понял, о ком спрашивает девочка, но очень уж этот ее вопрос был неожиданным. И еще понимал Яков Федотович, что он для Светланы единственный человек на земле, который видел ее мать и может хоть что-нибудь о ней рассказать.

Что же сказать ей? Как объяснить, что тогда было слишком мало времени, чтобы разглядеть женщину, и очень уж было напряженно, чтобы обратить внимание, какая она, и запомнить. Как же ответить на вопрос Светланы? Сказать ей неправду? Выдумать? Нет, этого Павлов не умел!

Света молчала, но Павлов чувствовал, что она ждет ответа. И он сказал:

– Когда я подошел к подвалу, твоя мама чуть слышно напевала. Сначала я думал, что это ветер. А вошел в комнату и увидел, что она нагнулась над тобой, укачивала тебя и тихо так пела: «Баю-бай, баю-бай, испеку я каравай…»

– Она любила меня… – сказала Светлана.

Смеркалось. На Волге бакены подмигивали разноцветными глазами. В густой синеве неба медленно двигались цепочки огней – это плыли пароходы, большие, как дома.

Потемнело так, точно небо залило темно-фиолетовыми чернилами. А молочно-белые шары на высоких столбах стали вдруг золотистыми. Это зажгли фонари, которые шли от Волги через весь бульвар.

Павлов и Светлана поднимались по новой широкой лестнице, что ведет от пристани в город. Темнота ночи оставалась позади. С каждой ступенькой становилось все светлее и светлее.

Когда Яков Федотович и девочка поднялись наверх, вдруг сверкнули недалекие вспышки праздничного салюта. Раскатисто громыхнули орудия, и весь город озарился ярким светом прожекторов и разноцветных ракет. Казалось, будто букеты чудесных цветов раскинулись по всему небу. Погасли тени, зацвели облака.

Показывая рукой на небо, Павлов сказал:

– Твой день рождения, Света.

– Может быть, – ответила девочка.

Павлов молчал. Он знал, что Светлане установили день рождения приказом по части. Конечно, можно было бы выбрать любое число, но полковник Кубанов решил выбрать для этого дня большой праздник – праздник Октября. И вот теперь всегда в день рождения Светланы все небо в ярких огнях праздничного салюта. Но этот ли день действительно день рождения Светланы? Кто знает?

– Да, – помолчав немного, сказала Света, – сегодня я получила много писем. Раньше в детском доме удивлялись: «Откуда тебе столько писем?» Я и сама удивлялась, хотя нас там много было, на командном пункте у полковника Кубанова… Да, Яков Федотович, знаете, я просила, чтобы фамилия у меня была Кубановская. Я, конечно, не помню его, но вот когда приезжали ко мне тетя Лена Крылова, и Птаха, и другие тоже, рассказывали, какой он был – Кубанов.

Отгрохотали залпы салюта. Последняя ракета, точно она заблудилась в необъятном небе, погасла, не долетев до земли.

Светлана шла рядом с Яковом Федотовичем. Он старался делать маленькие шаги, чтобы девочке удобнее было идти.

– Ты что задумалась? – спросил Павлов.

– Не видит мама этого салюта… – тихо сказала Света.