Текст книги "Клуб «Везувий»"

V. Любопытное похоронное предприятие

– Никаких зацепок? – Джошуа Рейнолдс, восседающий на обычном месте – верхом на унитазе, – поднял маленькие руки ладонями вверх. – Итальянская полиция сочла это заурядным ограблением. Нам нужно выждать и посмотреть, что им удастся выяснить. Тело обложили льдом и доставят сюда уже завтра.

– Бедолага, – сказал я, прислонившись к приятно прохладной стене уборной. – Увидел Неаполь и умер, иначе не скажешь.

– Хватит уже о Дурэ, – мрачно сказал Рейнолдс. – У тебя есть какие-нибудь успехи с мертвыми профессорами?

Я засунул руки в брючные карманы и лениво пнул стену кабинки.

– На мой взгляд, некоторые результаты есть. Они работали в одной и той же области геологической физики и давно знали друг друга. Плюс к этому что-то было не так с похоронами Саша.

Рейнолдс нахмурился:

– Немного, прямо скажем.

– У меня почти не было возможности изучить имущество профессора Саша, – продолжил я. – Поэтому я планирую вернуться, чтобы… посмотреть, что к чему.

Карлик вздохнул.

– Как же я завидую твоим приключениям, Люцифер… А что же остается мне, уход в отставку, скука и разведение декоративных карпов?

– Одним – рыба, другим – poisson.[18]18
  Рыба (фр.).


[Закрыть]

– Да-а… – протянул он. – А теперь я хочу тебя кое с кем познакомить.

Сказав это, он дернул за цепочку, и стена позади меня, скрипя и скрежеща, поднялась; в помещение въехал еще один унитаз.

На нем сидел долговязый молодой человек в самом ужасном костюме из всех, что я когда-либо видел. Рукава костюма доходили до костяшек пальцев, практически скрывая изящные, почти женские руки. Молодой человек трепетно, как вдова свои четки, сжимал в руках помятый котелок.

– Мистер Бокс, – сказал Рейнолдс, вытаскивая из кармана носовой платок и прижимая его к покрасневшему носу. – Это мистер Нечелл.

Блондин взметнул руку к голове, чтобы снять котелок, но потом вспомнил, что он его уже снял. И глупо улыбнулся, сморщив нос.

– Извините, – начал он.

– За что это? – спросил я.

– Ой, извините. Даже не знаю, почему я это сказал. Для меня большая честь наконец познакомиться с вами, мистер Бокс. Мезозой Нечелл.

– Мезозой?

– Да, – пробормотал он, глядя на свои руки. – Дело в том, что мой папа увлекался – непрофессионально – изучением динозавров. Дальше острова Уайт он не забирался, но – вот итог. Ему почему-то стукнуло в голову назвать меня в честь своей любимой эпохи. Извините.

Я сочувственно улыбнулся:

– Думаю, могло быть хуже. Он мог бы назвать вас в честь своего любимого динозавра.

– Ха-ха! Да! – Нечелл разразился визгливым смехом. – Игуанодон Нечелл, а?

Тут, к счастью, в разговор вмешался Рейнолдс:

– Мистер Нечелл был назначен на место Дурэ в нашем ведомстве в Неаполе.

– Понятно. Как вы, однако, оперативны.

– Да. Ужасное дело, – проблеял Нечелл. – Я знал старину Джослина. Время от времени бывал его помощником. Ужасно. Ужасно.

Он посмотрел на свой бесформенный котелок и положил его рядом с унитазом. Карлик вручил мне бурую папку.

– Кто-то поджег его квартиру, – несчастным голосом сказал Нечелл. – Это единственное, что уцелело.

– Наши люди в Неаполе сразу же передали ее сюда с мистером Нечеллом, – сказал Рейнолдс.

Я открыл папку. В ноздри мне ударил запах горелой бумаги. В папке лежало несколько документов, плотно перевязанных вощеной бечевкой. Я развязал ее и быстро пробежал глазами все.

Первым шел обрывок дорогой бумаги. На ней было написано следующее.

Н. вКВ.

– Похоже на фирменный бланк отеля, – сказал я. – Думаю, выяснить его происхождение будет несложно.

Потом я взял длинный белый конверт, в котором лежал листок слегка обгоревшей писчей бумаги.

Джошуа Рейнолдсу

Сэр, очень важно, чтобы Вы знали, что происходит. Я уверен, что могу рассчитывать на Вас более, чем на кого бы то ни было, даже больше, чем на бедного Нечелла, благослови его господь, он очень славный парень и желает мне только добра.

Я взглянул на молодого человека. Его лицо перекосила смущенная улыбка.

Если все пойдет, как задумано, я вернусь в Лондон и там поведаю Вам историю своих приключений. Она столь фантастична, что Вы вряд ли сумеете поверить. Я не лгу, говоря, что это дело может пошатнуть основы Империи! Если мне удастся расстроить планы этих людей, я уже больше никогда не буду Дурэ – серой мышью на государственной службе, я стану Дурэ – львом из Министерства иностранных дел! Если же мне не повезет, тогда другие будут пожинать плоды моей деятельности. Все, что я знаю об этом деле, находится в саквояже, помеченном моим именем. Молюсь, чтобы Вам никогда не пришлось прочесть этих строк.

ДД

Я сложил письмо у себя на коленях и убрал обратно в конверт.

– Саквояж, разумеется, не пережил пожара, – обреченно пробормотал Джошуа Рейнолдс. – Глупый юнец! Подобные упрямство и эгоизм всегда обходятся нам слишком дорого. Если раскрыт какой-то заговор, необходимо говорить об этом прямо и откровенно!

С этим я был полностью согласен. Я вспомнил Дело о Шанхайском Шаре, когда чуть не погиб один из наших младших депутатов парламента, и невосполнимый ущерб, который был нанесен из-за того, что один парень отказался поделиться сведениями со своими коллегами. Еще бы мне не помнить. Я сам был тем парнем.

Я закрыл конверт.

– Есть ли подозреваемые?

– Преизрядно всякого сброда. Воры, головорезы, преступники, которые кидают склянки с кислотой, вымогатели…

– Настоящий каталог порока! – весело воскликнул я. – А что, отличная идея. Я стал бы пожизненным подписчиком подобного издания.

– Люцифер, – предупреждающе сказал Джошуа Рейнолдс.

Я побарабанил пальцами себе по щеке.

– Пошатнуть основы Империи, да? Интересно, что он имел в виду.

Следующим утром я сидел в поезде, который вез меня по грязному северному Лондону. Тусклые дома проносились мимо ужасным расплывчатым маревом. Как только доберусь до почты, подумал я, телеграфирую мисс Пок, еще раз извинюсь, что пришлось неожиданно прервать урок, сообщу, что с нетерпением жду следующей встречи. Интересно, каково это – сбежать из душного города и пробежаться босиком по полю зеленой кукурузы с такой милой девушкой? Я представил себе, как мы весело смеемся, падая в траву, а над нами сияет небесная лазурь…

Я оттянул пальцем воротничок и вздохнул – меня безмерно тяготил мой летний костюм. Думаю, сторонники Реформы Мужской Одежды вербуют большинство последователей именно в августе – в Лондоне этот месяц кажется поистине бесконечным. Я жаждал выбросить свою соломенную шляпу из вагона и утопить свой кремовый жилет в Темзе, как это обычно делают Реформаторы. Но решил, что тенистый Белсайз-Парк все же не готов увидеть меня в костюме Адама, поэтому с поезда я сошел при полном параде и, уладив свои дела на почте, направился к конторе мистера Тома Котелокса, эсквайра, – владельца похоронного бюро, которое так встревожило миссис Саш.

Для начала я быстро осмотрел двор позади дома. В центре стояла двуколка, запряженная печальной лошадью.

Больше я не увидел ничего – разве что охапку сухих цветов и венков, которые, должно быть, предназначались на растопку. Я присел и посмотрел на увядший мусор поближе. Венок для покойного профессора Саша. Букет сплющенных смердящих лилий. И… ага! Венок для профессора Эли Вер-дигри! И те и другие похороны проводила одна и та же фирма! В обоих случаях без всякого уважения к любым проявлениям скорби. Я пошел к фасаду.

Дверь была открыта, комнаты освещены. Я нацепил на лицо самое скорбное выражение из имеющихся в ассортименте, и вступил внутрь.

Там начиналась череда практически пустых комнат с матовыми окнами и длинной темной конторкой, которая занимала в ширину примерно половину помещения. Зеленые стены были завешаны меццо-тинто,[19]19
  Ручной способ гравирования на металле, предназначенный для глубокой печати.


[Закрыть] изображающими херувимов и ангелов. Повсюду стояли горшки с лилиями, оранжевая пыльца осыпалась с них и летала в тусклом свете газовых рожков. Я наморщил нос, учуяв аромат затхлой воды.

Кажется, в помещении никого не было. Я ударил по латунному звонку на конторке; через несколько мгновений где-то в задней части дома открылась дверь и раздался скрип шагов подоскам.

Черные занавеси раздвинулись, и мне навстречу вышел дородный мужчина с напомаженными волосами цвета мокрого шифера. Учитывая специфику работы, он был как-то излишне жизнерадостен – улыбался во весь рот и, что меня поразило, с удовольствием грыз куриную ногу. Когда он подошел ближе, я заметил синеватый, плохо выбритый подбородок и пятна жира на галстуке.

– Здрасьте, – радостно сказал он.

Я слегка поклонился.

– Я имею честь беседовать с мистером Котелоксом?

– Именно так, сэр! – ответил он, вытирая жирные пальцы о сюртук.

Он бросил куриную ногу на конторку – невероятно! – и потер руки.

– Итак, чем я могу вам помочь?

Я смущенно потеребил булавку для галстука.

– Друг семьи вверил меня заботам ваших предшественников.

– А, да! Мы выкупили у старичков дело! Так, значит, вы понесли тяжелую утрату? – Он тут же нахмурился, и уголки его губ опустились, как у оперного паяца. – Ох.

– Так и есть. – Мне едва удалось скрыть свое изумление, и я быстро потянулся за носовым платком. – Моя дорогая жена, – хрипло сказал я, якобы сдерживая слезы.

Котелокс слегка наклонил голову, но ухмыляться не перестал.

– Пожалуйста, примите искренние соболезнования, мистер?…

– Бокс.

– Мистер Бокс. Однако, как ни прискорбно, я вынужден сообщить, что в данный момент у нас, гм, слишком много клиентов. Понимаете ли, смерть – это одна из немногих вещей, которые никогда не выходят из моды! Ха-ха!

Я моргнул и убрал платок обратно в карман.

Взгляд Котелокса надолго задержался на жирном мясе, возложенном на конторку, и он вытер рот тыльной стороной руки.

– Сейчас нам не стоит заниматься еще и похоронами вашей дражайшей супруги.

– Ну, я… счастлив видеть, что ваша фирма процветает.

– Весьма и весьма, – ухмыльнулся Котелокс. – Если хотите, могу порекомендовать вам другое похоронное бюро. У них весьма разумные цены.

– Расходы меня не пугают.

– Ну, разумеется, сэр. Ха-ха. Могу добавить, что это надежная и весьма уважаемая фирма.

Я кивнул.

– Вы очень добры.

Котелокс убрал с глаз прядку волос.

– Если вы подождете здесь, я смогу снабдить вас более подробными сведениями.

Я слегка улыбнулся. Он снова исчез за занавеской.

Я посмотрел по сторонам, а потом, глядя на конторку, провел по ней пальцем, заметив красноватое углубление в слое пыли.

Шелест шторы сообщил мне о возвращении Котелокса. Он вручил мне листок бумаги, на котором твердой рукой написал название другой фирмы. Чернила были размазаны жирным отпечатком пальца.

Я поблагодарил его за доброту.

– Не за что, сэр. Хорошего вам дня.

Потом, без всяких раздумий, он схватил куриную ногу и снова вонзил в нее зубы. Я пошел к двери. Котелокс следил за мной, пока я не вышел на улицу. Через матовое стекло я отчетливо увидел, как он помахал мне вслед.

Я вышел на улицу и остановился под тенистой липой на другой стороне. Состояние конторки вполне явно свидетельствовало о том, что фирма мистера Котелокса отнюдь не процветала. Так почему он отказал мне и порекомендовал конкурентов? И, что еще более подозрительно, почему он никак не отметил тот факт, что, несмотря на мою «тяжелую утрату», я с ног до головы одет в белый лен?

А потом мое внимание привлек громкий скрип, и я подошел поближе к дереву, чтобы остаться незамеченным. Я понял, что стою у входа во двор похоронного бюро. Пока я смотрел, расшатанные ворота открылись и на улицу выехала двуколка. На козлах сидел мужчина с непроницаемым лицом, в рыжеватом пальто и с большим шрамом через нос.

В двуколке лежал длинный деревянный ящик, очертаниями напоминавший гроб. Я видел, что на доски наклеена какая-то маркировка.

Я, стараясь выглядеть как можно более беспечно, вышел из-за дерева и встал на пути двуколки, когда она выехала на дорогу. Лицо со шрамом уставилось на меня. Я приподнял шляпу.

– Простите, пожалуйста. Вы не подскажете, как добраться до подземки?

Он чуть ли не минуту разглядывал меня, а потом нехотя указал пальцем себе за плечо. Затем хлестнул лошадь, и двуколка покатилась вперед.

– Вы очень любезны, – ответил я, отойдя с дороги, пока меня не сбили.

Какое-то время я не видел ничего, кроме маркировки, уже исчезающей вдали.

Я ступил на тротуар, прошел мимо двора и не оглядывался, пока не дошел до станции. А там прислонился спиной к плитке цвета имбирных пряников и глубоко задумался. Если верить этикетке, ящик направлялся в Неаполь.

В тот же день после обеда я стоял на пирсе мрачного причала в Ист-Энде. Было по-прежнему невыносимо душно, и черные просмоленные склады нависали надо мной, как великаны в темных пальто. Пока я смотрел, из маленькой гребной шлюпки подняли еще один ящик.

Сцена не имела ничего общего с сонными речными пейзажами старика Моне. Над Темзой плыл ядовитый туман, дымом вползавший в ближайший дверной проем, куда три здоровенных парня и еще более здоровенная Далила теперь затаскивали ящик. Я шел чуть поодаль, сняв шляпу. Дань уважения мертвым. Дело в том, что в этом узком ящике из необструганных досок находились останки бедолаги Джослина Дурэ, который мечтал стать львом министерства иностранных дел, а превратился всего-навсего в десять стоунов быстро разлагающейся плоти.

На складе было темно. Я отошел в тошнотворный зеленый свет газовых фонарей, а Далила с фомкой в руке, упершись ногами в пол, начала отрывать доски от импровизированного гроба.

– Черз мынутку дыстаньм, сыр, – прокряхтела она, кидая назад сломанную доску. Три ее коренастые коллеги между тем готовили разделочный стол, на который нужно будет переложить Дурэ.

Таявший лед уже высыпался ей на сапоги, и, когда эта звероподобная женщина стала вытаскивать за плечи тело Дурэ, захрустел у нее под ногами, как в стакане с джином.

– Пырклятье, ну и вынища! – воскликнула Далила. – Ыни даж пыкывать не могыт, ытыльяшки эть, ы, сыр?

Я прикрыл перчаткой рот и помотал головой. Вонь была ужасной, и казалось, что она повсюду. Я быстро сделал знак Домработникам, чтобы они приступали к делу, и уже через пару мгновений мертвец лежал передо мной – восковая кожа, ткань льняного костюма, обложенного пакетами льда, вся промокла. Больше о более-менее сохранном туловище сказать было нечего. А вот голова Дурэ – совсем другой коленкор. В ней имелась вмятина – размером чуть меньше футбольного мяча, черная от засохшей крови и слегка прикрытая жидкими волосами.

Осторожно сделав шаг вперед, я посмотрел на это кровавое месиво и рискнул убрать перчатку от рта.

– Далила, личные вещи, – рявкнул я.

– Мымент, сыр.

Она вернулась к причалу, чтобы забрать остальное. Я кивнул Домработникам.

– Дайте мне кувшин воды и щетку.

Один с готовностью кивнул. Когда Далила вернулась с маленьким кожаным ранцем, я уже кое-как очистил разбитую голову Дурэ, явив свету крючковатый нос и на редкость мерзкие усы. Все, что находилось над носом, было вмято внутрь черепа.

– Это была не просто дубинка, – задумчиво сказал я себе. Взяв кувшин, я вылил воду на рану. Частички кожи и мозга стекли по щекам Дурэ жуткими ручейками, как загустевшая масляная краска.

Я наклонился поближе, задержав дыхание, чтобы избежать запаха гниения. Поняв, что мне нужно, Далила подошла ко мне и протянула газовый фонарь, который я взял из ее толстой руки. В ране на голове Дурэ было что-то очень странное.

Я поковырялся в ней пальцами еще немного, задумчиво цыкая зубом, потом отошел от трупа и сложил руки на груди.

– Далила, я буду тебе очень благодарен, если ты сможешь добыть мне немного гипса.

– Гипса, сыр?

– Да. Хотя, не очень понятно, где здесь можно его раздобыть…

Она наградила меня своей ужасающей улыбкой и слегка поклонилась. Вернулась Далила через двадцать минут. Как я уже говорил, Домработникам не было равных.

Пока остальные готовили смесь, окружив себя пыльным облаком, я достал из сумки личные вещи Дурэ, которые были извлечены из его карманов и предусмотрительно описаны полицией Неаполя. Весьма печальный узелок получился. Дагерротип какой-то уродливой женщины – вероятно, его невесты, – два билета на «Навуходоносора» – как раз на тот вечер, когда он исчез, – и прорва скучных бумаг, удручающе бытовых. Я безуспешно искал какое-нибудь упоминание о К.В. Как там было в записке? Н. в К.В.? Похоже на ход в шахматной партии. Люди иногда разыгрывают эти смертельно затяжные партии через континенты и десятилетия. Допустим, Н. – обозначение клетки, но что тогда К.В.? Может, это обмен медалями? Нефрит в Крест Виктории? Нет, бред. Может, связано с билетами в оперу? «Корсар» Верди? Связано ли это как-то со знаменитым композитором и его «Навуходоносором»? Может, Дурэ забил до смерти какой-нибудь мстительный горбатый карлик?

Я решил больше не думать об этом (вы, наверное, согласитесь, что это была хорошая идея) и повернулся к ведру с раствором гипса, которое приготовили для меня Домработники. Я снял пальто, засучил рукава и перенес смесь на стол. Далила и один из ее приятелей держали голову Дурэ, а я аккуратно накладывал гипс в огромную открытую рану. Опустошив ведро, я закурил сигару и подождал, пока гипс застынет.

Разумеется, не очень приятно делать форму для гипса из проломленного черепа мертвеца, но мы все же умудрились вытащить застывший гипс из вязкой жижи. Я перевернул отпечаток и посветил на него фонарем.

– Ага! – воскликнул я. – Вы это видите? Видите? Далила подошла ближе и уставилась на гипсовый слепок предмета, который некогда так некрасиво прошиб голову Джослину Дурэ.

– Будь я прокльта! – выдохнула женщина. – Эт ж лицо!

VI. Женщина под вуалью

Это и правда было лицо. Можно было различить волнистые волосы над благородным лбом и пустые глазницы, орлиный нос и довершающий картину намек на изгиб губ. Это был либо самый сильный удар головой в истории человечества, либо отпечаток какого-то бюста или статуи. Я предположил, что Дурэ ударили одним из исторических памятников, на которые так щедр город Рим, хотя точный возраст скульптуры я определить не смог. Я отправил гипсовый слепок с Домработниками, будучи уверен в том, что один из агентов Джошуа Рейнолдса быстро определит, что это за статуя, а кроме того, написал карлику записку, в которой рекомендовал установить слежку за странным похоронным бюро мистера Тома Котелокса.

Для меня же наступило время выполнить данное себе обещание и отправиться на поиски «чего к чему».

Вернувшись на Даунинг-стрит, чтобы переодеться, я обнаружил, что получил очаровательную записку от Беллы Пок.

С нетерпением жду нашей следующей встречи, было написано там. Я чувствую, мы можем очень многое сделать вместе.

Еще бы!

Я надел темный костюм и легкие туфли, скатал остальную одежду в тугой ком и подождал, пока подъедет экипаж с Далилой.

Понимаете, количество информации, которую можно добыть с помощью того, что желтая пресса так любит величать «надежными источниками», весьма ограничено. Как вы наверняка можете себе представить, настоящий интерес представляют лишь «ненадежные источники». Поскольку мне не удалось провести полноценный осмотр, я, как и обещал себе, приготовился еще раз взглянуть на дом профессора Фредерика Саша изнутри.

Я – опытный взломщик и сделал все возможное, чтобы изучить планировку дома пропавшего ученого при беседе с его женой. Я высадился в нескольких улицах от резиденции Саша и залег в зарослях гортензии, пока не погасли все огни.

Стояла еще одна душная ночь; клочья нездорового тумана делали кусты похожими на мерцающую паутину. Я надел полумаску и, взяв в одну руку тяжелую фомку, а в другую – потайной фонарь, начал красться по газону к зданию. Я шел пригнувшись, пока не оказался под прикрытием дома. Там я прижался к кирпичной стене и остановился перевести дыхание.

Как мне казалось, проще всего было проникнуть в дом через маленькое застекленное окошко на крыльце. Я двигался вдоль стены, пока не добрался до этого окна, после чего начал его изучать. Затем собрался было оторвать деревянную раму при помощи фомки, но заметил, что окно и так приоткрыто, без сомнения – из-за жары. Я аккуратно распахнул его и протиснул внутрь свое невероятно гибкое и ловкое тело.

Крыльцо вело прямо в огромный холл – крыша была практически полностью застеклена.

Я тихо прошел мимо горшков из майолики, в которых росли экзотические растения, и мимо шкафов орехового дерева, более-менее заставленных голубым фарфором.

Я изучил каждый шкаф, но был совершенно уверен в том, что мне нужен кабинет профессора Саша. Достигнув широкой лестницы, я взбежал по ней наверх – мои туфли на каучуковой подошве позволяли мне передвигаться совершенно бесшумно. В галерею, открытую с одной стороны в нижний холл, выходило какое-то количество комнат.

Я с величайшей осторожностью пробирался к первой двери, когда услышал скрип паркета.

Я застыл. Через мгновение медленно и осторожно вернулся к стене, обшитой панелями, спрятавшись в тени очередного шкафа. Я посмотрел вперед, пытаясь разглядеть в темноте хотя бы что-то. И – да, там что-то было! Фигура, несомненно – человеческая, осторожно поднималась по лестнице, где только что прошел я.

С этого расстояния сложно было сказать, кем был человек – жителем дома или злоумышленником. В любом случае я был в опасности. Я засунул руку в карман просторной куртки и достал револьвер, потом поднял потайной фонарь и собрался было отодвинуть заслонку.

Меня остановил громкий кашель. Свет звезд осветил таинственную фигуру, и стало понятно, что это миссис Саш: длинные волосы прикрывают шею, в руке – стакан молока.

Она снова прочистила горло и, не заметив моего присутствия, двинулась по коридору к комнате, которая, как я решил, была ее спальней.

Едва за ней закрылась дверь, я с облегчением вздохнул и продолжил изыскания.

В галерею выходило четыре двери. Одну можно исключить. Я с величайшей осторожностью и совершенно бесшумно приоткрыл фонарь и первую дверь. Внутри я смог разглядеть лишь смутные очертания фигур – скорее всего, перекормленных детей Саша. Мальчик лежал на спине и храпел, девочка положила руки под щеку, как ребенок с идиллической картинки.

Я вышел в коридор и осторожно закрыл дверь.

Следующая комната оказалась кладовой, где хранилось белье, я быстро пошел к третьей двери. Та была заперта.

Я наклонился к замку и вставил в него фомку. Старая дверь открылась с ужасающе громким треском. Я быстро глянул по сторонам, но звук вроде бы никого не обеспокоил.

Войдя, я подошел к стене и обнаружил, что она закрыта плотными шторами. Убедившись, что меня никто не увидит, я открыл фонарь. В комнате пахло старой кожей. Вдоль стен выстроились шкафы с книгами.

Весьма похоже на кабинет Саша.

Я осветил фонарем комнату. Луч света выхватил из темноты бюро и высокий шкаф, в котором стояли различные диковинки. Я быстро подошел к бюро и открыл крышку. Там лежало три или четыре письма, по всей вероятности – та самая, последняя почта, о которой упоминала миссис Саш. Профессор уже никогда не откроет эти конверты. Потом я осмотрел содержимое каждого ящика. Там не было ничего интересного – лишь кипы бумаг с сухими научными выкладками. Я проверил ящики на наличие потайных отделений или кнопок. Но жизнь редко когда не разочаровывает, так что ничего подобного я не нашел.

Однако, повернувшись, я заметил на столе черепаховую рамку с тремя фотографиями. На двух был профессор Саш со своей женой. Третий снимок был, по всей видимости, сделан в шестидесятых годах, и на нем в официальной позе были запечатлены четыре человека. Двух я опознал сразу – более молодая версия профессора Саша, кабинет которого я обыскивал, и его коллега Вердигри, портрет которого я изучал накануне. Следующего человека – худого и похожего на отшельника – я не знал, а вот четвертый, напротив, показался мне очень знакомым. Он сидел в инвалидном кресле, закутанный в одеяло, и хмуро смотрел на меня через десятилетия.

– Ага! – воскликнул я. Человек в инвалидной коляске перестал быть для меня незнакомцем. В мгновение ока я понял, что это сэр Иммануил Софисм, глава Королевского научного общества и обладатель самого блестящего научного ума нашего времени. Досконально известно, что он давным-давно ушел в отставку. И уехал куда-то на побережье Амалфи…

Я размышлял над этой информацией, когда до меня донесся запах горелой бумаги. Я посветил фонарем и поднес его к камину, в котором нашел почерневшие бумаги. Неужели профессор Саш решил развести огонь посреди лета? Или он – или кто-то из его семьи – уничтожил нечто компрометирующей природы? Как показывает мой опыт, в камине не станут жечь ничего, что не обладает восхитительно компрометирующей природой.

Когда дверь распахнулась и комната осветилась желтым мерцанием масляной лампы, я чуть не выпрыгнул из кожи.

– Стой на месте! – закричал огромный детина, чей силуэт я различил в тусклом свете. Около него щебетала и горестно стонала миссис Саш. По всей видимости, мне придется заняться Усовершенствованным Взломом и Проникновением. Не раздумывая, я сунул фотографию в карман куртки, прыгнул к книжному шкафу и уронил его между собой и преследователями. Потом проворно запрыгнул на кожаное кресло, разбил окно кабинета фомкой и выпрыгнул в ночь; сгруппировавшись, приземлился на газон и перекатился на ноги. Убегая со всех ног с места преступления, я слышал, как шумит прислуга, но они были чересчур медлительны, чтобы поймать старого удачливого Люцифера.

На следующее утро я наполнил себе ванну. Мне и в самом деле было пора найти кого-то на замену старому Тополу. Служба присылала горничных для выполнения работ подобного рода, но, несмотря на то, что я – один из тех, кто получает удовольствие от эксплуатации слуг, мне всегда казалось, что один незаменимый камердинер мужского пола стоит целого сонма девушек в чепцах, присутствие коих ведет в любом случае к появлению младенцев, которых подбрасывают под двери, и фотогравюр в «Полис Газетт». Я отмокал примерно час, и волосы обвивались вокруг меня, как водоросли. Думаю, Миллесу я бы в тот момент очень приглянулся![20]20
  Джон Эверетт Миллес (1829–1896) – английский живописец, один из основателей «Братства прерафаэлитов». Люцифер Бокс ссылается на одно из самых известных его полотен – «Офелию».


[Закрыть]

Я с неохотой выбрался из ванной и прошел по голым доскам в свою гардеробную. Здесь, среди моей драгоценной коллекции великолепных нарядов, я буду готовиться к дневным трудам. Записка от Чудоу сообщила мне, что у него есть новости о моих погибших профессорах. Я посмотрел на часы, лежащие на комоде. Встреча была назначена на одиннадцать. У меня оставалось всего два часа, чтобы одеться!

К студии Чудоу я подъехал с опозданием всего на несколько минут и уже собрался было позвонить, как вспомнил, что именно сегодня он проводит уроки рисования. По пути я уже проезжал Институт механики и теперь вернулся туда – большое уродливое черное здание, спрятавшееся за низким кустарником и оградой с золотыми навершиями, – около него стоял дорогой экипаж, запряженный двумя лоснящимися лошадьми. Животные нервничали, били копытами в мостовую и потихоньку тянули экипаж вперед, несмотря на все попытки кучера натянуть поводья. Мне в ноздри ударил острый запах аммиака.

В экипаже, в великолепном уединении, прислонившись к обивке, сидел тощий лысый человек в шелковом цилиндре; его руки в черных перчатках, обхватившие трость, были похожи на сгоревшие сосиски.

– Ты что, не можешь их успокоить? – грубо сказал он. – А?

Кучер рассыпался в извинениях. Экипаж снова тронулся вперед, и лысый мужчина нахмурился. Потом достал из жилетного кармана часы размером с репу и, глядя на них, нахмурился еще больше.

Как раз когда я подошел к ступеням института, дверь открылась, выпустив на улицу вереницу дам, которые перьями в нарядах и гомоном весьма напоминали гусей из Риджент-Парка. Я приподнял шляпу, они профланировали мимо, пряча глаза и хихикая. Я почти уже дошел до двери, но тут мне навстречу вышла запоздавшая дама, и мне пришлось отойти в сторону, чтобы с нею не столкнуться.

В отличие от своих одноклассница la mode,[21]21
  Модных (фр.).


[Закрыть] эта дама была облачена в фиолетовое платье, которое было модно лет десять тому. Большая черная шляпа с плотной вуалью, напоминающая сетки пчеловодов, полностью закрывала ее лицо.

Незнакомка держала под мышкой папку из коричневатой кожи и нервно теребила ее край руками в черных вечерних перчатках.

– Прошу прощения, – пробормотал я.

Я отошел в сторону, чтобы пропустить загадочную незнакомку, а потом обернулся, только чтобы обнаружить, что лысый мужчина из экипажа стоит ступенькой ниже и смотрит на меня с миной крайнего недовольства – эдакий рассерженный мистер Панч.[22]22
  Панч – персонаж английского народного театра кукол.


[Закрыть]

– Пошли, – гавкнул он, взял женщину под свободный локоть и потащил ее к экипажу, то и дело кидая на меня через плечо убийственные взгляды.

– Очарован! – закричал я, приподнимая шляпу.

Двойные двери снова открылись, и за ними обнаружился Чудоу.

– Здорово, Бокс, – закричал он, потирая свои большие руки. – Шпионишь, да?

Не показав ему, насколько он близок к истине, я, вместо этого, указал тростью на экипаж. Он разворачивался на пустой дороге, и кучер хлестал лошадей.

– Что за черт?

– А, – ухмыльнулся Чудоу. – Рисовальщица под вуалью. Весьма любопытная особа. Ее зовут миссис Ноуч. Миссис Летни Ноуч.

– Наверное, похожа на сон?

– Если верить одной из барышень, которая мельком видела ее в уборной, скорее – на кошмар! Бедняжка. А ее мужа, пожалуй, можно назвать грубияном. Он никогда не отпускает ее в общество. А она ни слова не говорит.

– А почему вуаль? Он ее бьет?

– Насколько я знаю – пожар несколько лет назад. – Мой друг засунул руки в карманы и задумчиво выпятил губу. – Странно, Бокс, но, кажется, мои занятия на нее плохо влияют.

– Ты о чем?

Чудоу пожал плечами:

– Только то, что сначала она неплохо рисовала, но в последнее время ее работы просто чудовищны.

– Хм-м, быть может, преподавание – не твоя стезя. И еще, Чудоу, прежде, чем ты начнешь посвящать меня в нечестивые секреты моих погибших профессоров, еще кое-что. Ты не можешь себе позволить плохое преподавание. Я последовал твоему совету. И теперь у меня тоже есть ученица!

Остаток утра мы провели в студии Чудоу, где курили сигары и слишком много пили. В студии было достаточно приятно, стеклянный купол пропускал лучи летнего солнца, которые заливали бледно-зеленые стены. В укромных уголках расположилась огромная коллекция пейзажей (я ненавижу пейзажи) и натюрмортов Чудоу (французы не зря назвали их nature morte [23]23
  Мертвая природа (фр.).


[Закрыть] – лучшего описания не подобрать).

Лишь когда утро превратилось в день и мы начали излучать хмельное благодушие, я позволил ему вытащить из меня рассказ о мисс Пок.

– Ах ты, хитрый пес, – ухмыльнулся Чудоу. – Какая она?

Я неумеренно взмахнул рукой:

– Восхитительная. Пленительная. Я думал о том, чтобы пригласить ее на твой прием. Надеюсь, ты не возражаешь.

– Возражаю? Жду не дождусь, так хочу увидеть этот идеал.

– Ты должен прямо сейчас пообещать мне вести себя прилично, Кристофер. – Я удовлетворенно затянулся сигарой. – Я знаю, ты посчитаешь меня дураком, но в ней есть что-то особенное. Необычное.