Текст книги "Увидеть больше (сборник)"

7

Неуверенные, замедленные движения, тело в бесформенном балахоне казалось разбухшим. Подходил, все еще перепроверяя себя, навстречу взгляду без слов, и вот уже подтверждающему, притягивающему кивку. (Кто-то оглянулся на них с ближнего места.) Она взяла его за руку, повела за собой, как медлительного ребенка.

Расположились на отдаленной скамейке за неубранной клумбой, вдоль дорожки желтела полусгнившая прошлогодняя трава. Непонятно, как было начать разговор, слова уворачивались, не те, молчание растягивалось невыносимо. Вдруг он словно вспомнил:

– Как вы здесь? – спросил тревожно, голос прозвучал незнакомо.

– Ты, – поправила мягко.

– Да. Как ты сюда попала?

– Сюда? – не сразу сообразила Рита. – Приехала, с приятельницей. У нее была сюда командировка…

– Нет, – перебил нетерпеливо, – а сюда, вот сюда? Кто вас сюда направил? Кто про меня сказал?

– Про тебя, – подчеркнула, – мне сказал в институте директор, Жучков…

В тот же миг она поняла, что допустила какую-то неосторожность.

– А!.. от Жучкова! – Горин откинулся на спинку скамейки, удовлетворенно, как будто этого и ожидал.

– Почему от Жучкова? – Рита все больше пугалась. С ней говорил действительно больной человек, надо было подбирать слова осторожнее. – Я только вчера с ним познакомилась, сама про тебя вспомнила, спросила его. Он говорил про вашу работу…

– Про нашу работу, – повторил Горин глухо, без выражения. – И что он рассказал?

– Что ты добился какого-то результата, сделал открытие. – (Про пасту лучше не надо, остановила себя.) – А потом заболел. Что тебя здесь лечат.

– Да, лечат, – Горин вдруг словно потерял интерес к разговору, голос опал, стал совсем неживым, тусклым. – Здесь хорошо лечат. У меня что-то было… разное… с памятью что-то. Сейчас лучше. Здесь все хорошо, скажите ему. Хорошо кормят, ухаживают. Здесь все любят друг друга. Танцуют. Улыбаются.

Он говорил механически, глядя в землю, поднятым с земли прутиком расчищал у своих ног гладкий пятачок на дорожке, начал что-то чертить. Две линии соединились в букву У, рядом закруглилась З. Мокрый испод перевернутых листьев на глазах просыхал, светлел.

– Что ты пишешь? – спросила она, как спрашивают больного хоть что-нибудь, лишь бы не совсем потерять контакт.

– Ничего, – он поспешно стер буквы. – Нечаянно… автоматически. Не говорите никому. Мне здесь писать нельзя.

Боже, боже, что же с ним, в тоске думала Рита. Как будто не вполне ее узнавал, сбивается на вы, отвечает, как посторонней, с опаской, вяло. Как с ним говорить? И зачем отыскала его? Чтобы удостовериться, загрузить себя еще одной несчастной судьбой? Пациенты в Москве приходят сами, платят за сеанс профессионального сочувствия, а тут одно лишь бессилие, ничего тебе не поделать, только прикоснешься к беде, потрогаешь и уедешь. Шарлатаны в нарядах буддийской раскраски хотя бы пробуют внушить успокоение, глядишь, в чем-то помогут, бывает. Она о таких общинах наслышалась, начиталась. Проще бы оставаться в неведении, душе легче. Теперь не уйти от чувства непонятной причастности, может быть, невольной вины. Паста «Маргарита»… безответная, задержавшаяся надолго любовь… непонятые когда-то, оттаявшие спустя годы слова…

– Знаешь, – вспомнила, – такое удивительное… не знаю, как это назвать… совпадение? В машине по пути сюда вдруг пришли на память стихи. Казалось, совсем их забыла. Но желтизну травы… – помнишь? Но желтизну травы и теплоту суглинка…

Рита ощутила, как он резко вздрогнул, точно от этих слов его дернуло. Повернулся к ней всем телом.

– Как ты сказала? И теплоту суглинка?

– Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух, – она дотронулась до его руки, подтверждая. Он опять вздрогнул – теперь от прикосновения. – Ты их особенно любил читать, помнишь? А потом неожиданно связалось с тобой.

– Ты помнишь, – голос стал другим, почти узнаваемым, даже лицо. – Ты действительно не от Жучкова? Я ведь в самом деле забыл почти все… стихи…

Он оглянулся по сторонам, продолжал, все больше волнуясь, сбивчиво, она упорядочивала последовательность сама. Началось со стихов. Стали исчезать сначала слова, строчки, потом вообще ничего не мог вспомнить. Заглядывал в текст, как будто вспоминал, но тогда начинались приступы странного беспокойства. Как-то все было связано, не объяснить. Приступы проходили, потом возвращались. Вспоминал ненадолго, но беспокойство только становилось сильней. Стали отнимать книги, чтобы не волновался, не возбуждался, вот как сейчас, карандаши отняли, ручки, чтоб не записывал, если что вспомнит. Книг в этом заведении вообще не положено, только общие игры. Приходилось стараться самому…

– Я уже много вспомнил, научился не показывать виду. Если б только оставили в покое, не вмешивались со своим лечением, – добавил с усмешкой.

Вдруг замолчал, снова оглянулся, в глаза вернулся испуг.

– Ты ведь никому не расскажешь? Здесь нужна осторожность. Я, может, еще не оправился до конца, но уже понял, как можно. Победить биологию, химию, изнутри. Трудно только удерживать насовсем, приходится начинать заново....

Речь становилась опять возбужденной, путаной. Рита, успокаивая, поглаживала его руку, вслушивалась в сомнении. Все-таки болен? Или просто необычно взволнован?

– Знаешь, – сказал вдруг, – мне несколько раз снилось, что я отсюда ухожу. Сегодня под утро особенно ясно. Я во сне подбирал ключ, не металлический, а как теперь, электронный, он составлялся на компьютере или в уме из слов, из строк, надо было ввести готовые стихи, Вспомнил их – и открылось. Проснулся с таким радостным чувством, попытался удержать, вытащить ключ из сна. Рассыпался, остались только два слова: узел жизни. Ты не помнишь, что там дальше, вокруг? Узел жизни, тата-та…

Опять дирижерски взмахнул рукой, кисть тут же поникла.

– Ключ… – усмехнулся. – Вспыхнуло и погасло. Ну и что, если восстановлю, вспомню? А куда я отсюда уйду? Некуда, не к кому. У меня ведь и жилья нет, только здесь. Я, кажется, тебе успел рассказать, мне после смерти тетушки предложили поменять ее комнату в коммуналке на квартиру там, в поселке. Тогда города тут еще не было, институт только начинался. А в Москве дом был в центре, в старинном здании. Оформили за меня все бумаги, я расписался, не глядя, стал там жить. Прекрасное было место, сейчас застроили. Потом оказался здесь. И только в монастыре узнал, что квартиры-то у меня нет, меня из нее выписали. Она оказалась не моя, служебная, так все было оформлено. Мне это уже здесь Жучков объяснил.

Нет, он не болен, убеждалась Рита. Это была речь нормального человека, только бы не начал опять волноваться.

– Он у меня все украл. Квартиру, маргариту, работу. Пристроил меня здесь, может, на всякий случай, вдруг еще пригожусь. Он же без меня в науке ничего не мог, я ему диссертацию написал за полмесяца, левой рукой, скомпоновал из отходов. Он ее грамотно прочесть не сумел. Все свои записи я уничтожил, обойдется, зачем ему? Нет, он держит меня здесь, чтобы я про него лишнего не рассказал.

Помолчал, качнул головой.

– Хотя что я могу? Убежать отсюда без документов, даже без одежды? Я теперь, считай, бомж. Поймают, запрут.

Воздух дрогнул от удара колокола, еще раз. Рита лишь сейчас обнаружила, что они сидят, держа друг друга за руки.

– Я устал, – понуро сгорбился Горин.

Солнце ощущалось сквозь полупрозрачную пелену, грело, как через парниковую пленку. Взгляд привлекло желтое пятнышко среди травы, одинокий цветок одуванчика. Точно лишь сейчас возник прямо на глазах неизвестно откуда. Поблизости зажглось еще такое же солнечное пятнышко.

Что делать, можно ли что-то сделать? – металась беспорядочно мысль. С кем здесь можно поговорить? О чем? От церкви к ним направлялась молодая женщина в брюках, с кошелкой в руке, на зеленой спортивной курточке синяя надпись «ЛУКОЙЛ».

– Братец, – позвала издали, – эй, братец, слышишь? Велено тебя позвать. Начальница недовольна, нельзя, говорит, опаздывать к обедне.

– Сейчас, сейчас, – словно спохватившись, забормотал Горин, – сейчас… Узел жизни… та-та… нет, раньше, там главное раньше… я же почти вспомнил. Ты меня подождешь, да? Ты правда не от Жучкова?

Женщина приблизилась, взяла Горина за руку, потянула, ему пришлось встать. Рита, поднявшись, пошла за ними следом.

– Может, он еще побудет со мной? – попросила.

– Здесь дисциплина для всех.

Горин шел за женщиной, оглядываясь, как ребенок, которого уводят насильно. Прошел с ней еще несколько шагов, вдруг вырвался, подбежал к Рите, наклонился губами к уху – со стороны могло показаться, что целует в щеку.

– Вспомнил! – зашептал горячо. – Это… что-то… безумия… тата-та… Нет… опять потерял. Но вспомню. Узел жизни. Только не говори никому. Здесь нельзя без хитрости. Подожди… дождись меня… пожалуйста.

Девица вернулась, потянула его опять за руку. Рита продолжала идти вслед за ними, держась на шаг позади, не зная, как поступить дальше. Болен, вернулось сомнение. Что делать, как вмешаться, чтобы ему не навредить? Но тут в сумке зазвонил мобильник, пришлось остановиться. Звонила Жанна:

– Ты где, подруга? Я освободилась, пора уезжать. Столько надо тебе рассказать! Жучков, кстати, очень интересовался, почему ты не пришла. Я, конечно, сказала, что понятия не имею, гуляешь где-то. Но он сам решил, что ты в монастыре.

– Я в монастыре, – сказала Рита.

– Вот видишь. Этот Жорик непростой человек, я тебе расскажу. Подарил мне две упаковки этой «маргариты», она теперь у них выпускается еще и в таблетках, говорит, замечательно помогает при депрессии. Да ты сама сейчас слышишь, по голосу, какое у меня настроение? Давай, приходи скорей.

– Поезжай без меня, я доберусь сама.

– А… а, – протянула понимающе Жанна. – Значит, то самое? Прошлое не отпускает? Я как будто чувствовала. О'кей. А ты уверена, что отсюда есть общественный транспорт?..

Рита закрыла мобильник, продолжала держать его в руке. Зачем она решила остаться? Чего ждала? А если Горина сейчас больше не отпустят? Разыскать Жучкова, спросить у него… потребовать… Вздор, что она могла требовать? Прояснить бы хоть для себя. С чем он жил столько лет, непонятный, нелепый, нескладный? Что мерещилось за этой поэтической невнятицей или болезнью, какая ускользающая четырехмерность? Узел жизни… место безумия… что-то надо понять, уловить, вспомнить.

Мобильник, пригревшийся в руке, напомнил простую возможность: позвонить домой, Мише, продиктовать несколько слов, пусть посмотрит в интернете, может, там что-то соединится. Неоценимое достижение цивилизации, не нужна никакая библиотека. Горин этого, может, еще не застал, задержался тут в другом времени.

Нажала кнопку домашнего номера. Никто не брал трубку, длинные гудки повторялись. Обоих, значит, нет дома? Или дома, но подойти не могут, нетрудно представить, чем заняты. У парня слух заткнут наушниками, девица в туалете… надо, кстати, самой поискать, где он тут. Отменила соединение, нажала вызов снова. На этот раз отозвались быстро, трубку взяла Алла, заговорила обрадовано:

– Ой, Маргарита Ефимовна? Я так и думала, что это вы, не сразу услышала, тут на кухне кран такой шумный. Я мыла курицу, хочу к вашему приезду. Вы когда будете?

– Я пока задерживаюсь, – Рита старалась отвечать сухо. (Как, однако, уже обосновалась… курицу мыла.) – А почему не подходит Миша?

– Вы же знаете, его от каких-то идиотских стрелялок не оторвать.

Пошла все-таки позвать. Из телефона слышался тот же навязчивый ритм: Будем, как дети. Или это не из телефона? Рита отстранила аппарат от уха – ритм держался, как наваждение, наполнял воздух, транслировался невидимыми репродукторами по территории. Можно бы заглянуть, что там сейчас в церкви. Обед или обедня в сумасшедшем доме. На ступеньках опять появилась девица в куртке с ЛУКОЙЛ’ом, уже без Горина.

В мобильник вернулся голос Аллы, она не смогла оторвать Мишу от его идиотской игры, вы же его знаете. Знала. Попросила Аллу записать слова про место безумия и узел жизни, когда компьютер освободится, пусть он найдет текст, откуда это, позвонит.

– Или я сама позвоню. Мне нужно как можно скорей, скажи ему.

Закрыла мобильник. Девица уже приближалась к ней с явным намерением поговорить.

– Я вас здесь раньше не видела. Вы ему кто?

Рита не ответила, любой ответ требовал бы продолжения.

– Это вы, что ли, от Жучкова? – не отступала девица, разглядывая ее. Однако, подумала Рита, как здесь все, оказывается, осведомлены. – К Жучкову сюда многие бегают.

Дожидается, что отвечу, обойдется, решила Рита. И тут вспомнила:

– Вы лучше скажите, где здесь туалет.

Та наморщила лобик, наконец, расплылась в понимающей усмешке.

– А! Это я покажу, пойдемте. Мне как раз по пути.

Рита, последовала за ней. Девица на ходу обернулась:

– А «Маргарита» вам не нужна?

– Что? – имя который раз заставило невольно передернуться.

– Это, – девица приоткрыла полиэтиленовую сумку с изображением церкви, какой она предполагала стать после реставрации, в ней были белые пакетики. – Натуральная, здешняя, без подделки. В городе вам неизвестно что могут подсунуть.

– В другой раз, – сказала Рита, чтобы ответить хоть что-нибудь.

Они почему-то направлялись не к монастырским корпусам, а мимо них, к отдаленной угловой башне. Под строительным навесом были свалены почернелые доски. Девица шла впереди, время от времени оборачивалась, подтверждала знаком: сюда, сюда. У монастырской стены ржавели две снятые с колес желтые цистерны, в таких когда-то продавали на разлив квас или пиво, надписей было не прочесть. – Можете вон там, за ними, – показала весело на цистерны, – никто не увидит…

Однако, оценила Рита, но обсуждать не стала. Если здесь так принято. Убедилась, что за цистернами ее никто со двора не увидит, повернулась спиной к провожатой. Когда она поднялась, девицы рядом не оказалось, исчезла непонятно куда. Рита, оправившись, подошла к деревянному щиту у стены, пошевелила. Как она и ожидала, две широкие доски легко разошлись в стороны, за ними в каменной стене была не заделана прореха, сквозь нее внизу видны были верхушки зеленеющего леска. Вот оно как, неопределенно соединялось в уме. Через проходную не все пронесешь, есть другой ход. На всякий случай. Неплохо. Хоть можно не думать, как отсюда выйти, не волноваться, что не выпустят.

Она вернулась во двор. Одновременно с ней через распахнувшиеся ворота на территорию въезжал блестящий, как черный громадный жук, внедорожник. Из машины, как маленький обитатель из огромного устрашающего панциря, вышел Георгий Георгиевич Жучков.

8

– Так я и думал, – на ходу разводил он руки, то ли удивляясь оправдавшемуся ожиданию, то ли в жесте приветствия, готовом перейти в объятия – приблизясь, ограничился, однако, условным чмоканьем ручки, – так я и думал, что застану вас здесь. Уже, как я понимаю, повидались? Побеседовали? – Короткого внимательного взгляда, паузы после каждого вопроса было достаточно, чтобы обойтись без ответа. – И как он вам? Что он вам о себе рассказал?

Рита неопределенно пожала плечами. Сработал профессиональный навык: лучше помолчать, пусть говорит сам.

– Понимаю, понимаю, – как будто удовлетворился Жуч ков. – Грустный случай, что говорить. Вы что, решили дождаться, – проверил на запястье время, – пока он пообедает? А сами останетесь без обеда? Нехорошо. Идемте, перекусим вместе, мне ведь тоже пора. Поговорить есть о чем, не правда ли? Да вы не беспокойтесь, – опередил ее – не слова, движение руки, – и Левушку пригласим к себе, само собой разумеется. Попозже, когда он освободится, здесь свой режим. Идемте, идемте.

В обволакивающей, журчащей речи улавливался обертон подозрительности, недоговоренности, – значит, ему было, что подозревать. Взаимно, усмехнулась про себя Рита. Помалкивать, пока можно, только бы прояснить для себя побольше. Они вошли в строение справа от церкви, поднялись по выщербленным каменным ступеням на второй этаж. В стенах держался застоявшийся с зимы холод. Жучков открыл массивную дверь своим ключом, распахнул приглашающе.

– Милости прошу в мою, так сказать, резиденцию. Не ожидали? Я ведь намекал, что занимаюсь не только своим институтом. У меня тут свои дела, свое рабочее место. Я даже иногда остаюсь здесь ночевать, – он заметил, что Рита задержала взгляд на зеленом не кабинетном диване с мягкими подушками. – Устраивайтесь, как вам удобнее. И курточку давайте снимайте, здесь тепло.

Она пока не садилась, продолжала оглядываться. В помещении с низкими сводами было действительно тепло, здесь, видно, еще топили. Компьютер с большим плазменным дисплеем стоял на широком столе, пульт с кнопками и тумблерами, толстая книга с золотыми стилизованными буквами названия. «Движение Ритмэра», прочла Рита. Немного поодаль имелся столик поуютней, возле него три кресла. На стеллаже среди разрозненных книг отблескивали две непонятные статуэтки из полированной бронзы.

– Подарок сотрудников, – Жучков продолжал следить за ее взглядом. – Все думают, абстракция, а это реализм, один к одному. Формы грибов, эти виды сослужили нам свою службу. Вот, прямо-таки мужской символ, не правда ли? Внушительный. Другой условно можно считать женским, полая чаша. Игра природы. Как вам? Искусство выявляет необъяснимую красоту даже в уродстве. Смотрите, смотрите…

Он отвернулся к рабочему столу, наклонился над пультом, что-то сказал вполголоса, она уловила лишь заключительное: «Да, на двоих».

– Давайте пока присядем с вами за этим столиком, – пододвинул кресло.

Рита села, все еще напряженно, подобрав ноги и сжав колени. А Жучков откинулся на спинку кресла, с удовольствием вытянув ноги.

– Вот так, хорошо. Я собирался сюда с вами вместе, неожиданная Маргарита, а вы поспешили без меня. Левушка, наверно, вам рассказал – здесь, в монастыре, был раньше наш филиал, лаборатории, пока не построили то новое дивное здание. Для него, можно сказать, привычное место, он здесь работал. Как, неужели не рассказал? Но вы знаете, как называется здешняя церковь?.. Тогда я должен вас просветить.

Жучков поудобней поправился в кресле. Церковь, а при ней и монастырь посвящены были чуду Преумножения хлебов и рыб. Помните эту историю? Как пятью хлебами и двумя рыбами удалось накормить пять тысяч человек, и еще набралось остатков двенадцать корзин? (Не узнала, к стыду своему, не поняла, на фреске не плоды, а хлебы, вынуждена была признать про себя Рита, но все же согласно кивнула.) Прямо-таки тематика нашего института, не правда ли? Может, совпадение не совсем случайное, бывает, а? Кажется, единственная была такая церковь в России. В начале века построена, прошлого. Здесь начинали варить какое-то особое пиво, приносившее, как утверждалось в бумагах, утешение и насыщение. Церковь была вроде бы из разряда не совсем официальных, с официальной у здешних предстоятелей были свои нелады, я в эту историю не вникал. Тем более что длилась она недолго, лет десять с небольшим, а там все конфликты разрешила революция, известным образом. Пивоварение кончилось вместе с монастырем, обитатели переселились на Соловки, секреты были утеряны. В здешних стенах обосновался, как водится, лагерь, место заранее приспособленное, даже вышки сторожевые готовы. После лагеря тут размещались какие-то мастерские, склады. Для нас это предыстория. Когда Горин сюда поступил работать, он вот здесь, под нами, в обширных погребах, обнаружил на стенах черно-зеленую плесень или грибы. Видимо, что-то связанное с пивоварением. Для него это была находка, вы, как я понял, знаете, его хлебом не корми, только дай разглядывать под микроскопом свои красоты. Он выстраивал вокруг них целую философию. У обычного растения, куста, дерева, есть своя структура, корни, ствол, ветви. А тут однородные молекулярные образования, ничего центрального, главного, ничего второстепенного. Нечто всеядное, способное мутировать, мимикрировать. Листья, похожие на листья, цветы, похожие на цветы, – а на самом деле имитация, видимость, без структуры. Я пересказываю упрощенно. Для него это была не просто наука, все как-то было связано с современной культурой, цивилизацией, с ее состоянием. Он ведь не мог обойтись без высоких материй, без поэзии, наука для него была лишь частью какого-то обобщенного целого, не буду за него объяснять. Для простых людей, как я, важен был в первую очередь продукт, который мы вместе создавали, его питательные свойства. Должно быть, он переутомился, из лаборатории мог месяцами не выходить. И неизвестно что пробовал в процессе работы. Может быть, еще не вполне съедобные образцы, есть такая версия. Самоотверженность исследователя, все проверяют на себе. Ну и жизнь без женщины, если вас это интересует, на мой взгляд тоже способствует… Врачи не могут сказать уверенно, с чем конкретно была связана начавшаяся болезнь. Он стал вдруг требовать, чтобы мы немедленно приостановили уже начатое производство, надо сначала что-то проверить, возможность каких-то отдаленных последствий. Я пытался ему объяснить, что он же работал не один, проверено на многих, неоднократно. Увы, все закончилось срывом, приступом буйства. Дошло до того, что он в разговоре швырнул в меня таким вот тяжелым пультом, мог убить…

Жучкову пришлось прерваться. В дверь постучали, служительница в форменной оранжевой рясе, в оранжевом платочке, вкатила столик, прикрытый салфеткой того же цвета. Под салфеткой оказались тарелки с закуской, белой рыбой, помидорами, тонко нарезанным сыром, прозрачный графин с золотистым напитком, при нем два высоких хрустальных бокала. Жучков с одобрительной улыбкой смотрел, как монашенка расставляет блюда, наполняет бокалы. Когда та наклонилась, Рита поняла, что ряса из тонкой ткани была у нее надета на голое тело, как ночная рубашка.

– Скажу, когда понадобится еще, – кивнул Жучков.

– Это уж мы знаем, – ответила монашенка понимающей, как будто насмешливой улыбкой. Губы у нее были полные, чувственные. Силиконовые, подумала почему-то Рита. Хотя как теперь отличишь?

– Вы обещали позвать Горина, – вспомнила вовремя.

– Да, приведи его сюда, – согласился Жучков немного рассеянно, они с послушницей продолжали обмениваться взглядами, словно безмолвно вели понятную лишь им беседу.

– Сегодня банный день, – ответила та с той же насмешливой, и право же, немного наглой улыбкой.

– Ну и что, если банный? – возразил добродушно Жучков. – Один раз пропустит… У них тут особое значение придается воде, – пояснил он Рите, когда служительница выкатила столик за дверь. – Смывает плохую энергию, избавляет от беспокойства, очищает душу. Моются вместе мужчины и женщины. Есть такие средневековые рисунки, видели? Невинные, как в раю. Вам как специалисту могут быть интересны здешние методы. Впрочем, вы наверняка и так наслышаны о разных школах, разных общинах. Не мне их оценивать, могут иметь смысл сочетания новых подходов. Но давайте сначала все-таки выпьем с вами за продолжение знакомства. У меня к вам серьезный разговор, мы к нему еще не приступили. Давайте, пока не пришел Левушка.

До чего же неприятно звучало это имя в этих устах. Рита поднесла бокал к губам. Мысли путались. Этот Жучков, эта послушница с чувственными силиконовыми губами, их обмен взглядами. Этот монастырь, этот институт, эта совместная баня… и что здесь делалось с Гориным? Опять не знала, что обо всем этом думать, предположения, догадки не опровергали друг друга. Вкус напитка оказался неожиданным.

– Похоже на виноградное вино, – сказала она. – Вчера мы пили другое.

– Вчера был другой напиток, вы точно почувствовали, – откликнулся Жучков. – Наша новинка, из того же исходного продукта. Вкус винограда изабелла, легкое содержание алкоголя. Но к винограду никакого отношения не имеет, а стоимость производства в перспективе копеечная. О наших перспективах я говорил вчера, сейчас хочу о другом. Вы слышали про движение Ритмэра? Таких сейчас развелось множество, их называют обычно псевдорелигиозными. Православная церковь их всячески разоблачает, поносит. А они себе проповедуют, занимаются, среди прочего, исцелением психических недугов. Близкая вам область. Ну и, как я упоминал, осторожно опробуют здесь для своих целей нашу продукцию. Эта община в монастыре просто обосновалась, удобное место, ни к какому из нынешних исповеданий она отношения не имеет. Церковь хотела бы вернуть монастырь себе, но его надо сначала восстановить, вложить деньги, немалые. Они нашлись у Филиппа, основателя этой Ритмэры, ее идеолога, если хотите, менеджера, сумел оформить пока аренду. Незаурядная личность. Он в прошлую пятницу здесь проповедовал, продавали билеты, как на концерт, на всех мест не хватило. Движение зарегистрировано как общественная организация, у них есть уже детский лагерь на Черном море, оно имеют доступ в больницы, школы, у них есть свои люди даже в Государственной думе, не говоря о здешней мэрии. Так вот, послушайте.

Жучков, дожевывая, поднялся с кресла, подошел к рабочему столу, взял книгу.

– Я сейчас читаю сочинение этого Филиппа, некоторые его мысли на удивление созвучны моим. Между прочим, доктор наук, философских. Он пишет, что на наших глазах, с нашим участием, не всегда осознанным, происходит становление не только новой культуры, новой цивилизации – вырабатывается новый человеческий тип, происходит, если угодно, антропологическая революция. Новые виды занятий, способы производства порождают новые взаимоотношения людей с природой, друг с другом, с космосом. Новая, неизвестная прежде пища – это уже моя тема – не может не влиять на наш телесный состав, на химию органической жизнедеятельности, а значит, на нашу психику. Вот, – открыл заложенную страницу: – «Неприкаянность души, вызванная нарушением базовых основ, распад традиционных ценностей»…

В дверь постучали, уже знакомая послушница ввела, держа за локоть, Горина.

– Проходи, проходи, Левушка, – ласково поощрил Жучков.

Послушница с той же своей понимающей наглой улыбкой уловила его знак: можно оставить, вышла, закрыла за собой дверь.

– Присаживайся вот тут, в свободное кресло. Бери, что хочешь, поесть. Или тебя уже накормили? Только пить не надо. Алкоголя ему нельзя, – пояснил для Риты.

Та смотрела на Горина с испугом. Движения его были замедленные, механические, взгляд ни на кого не обращенный, пустой. Чем-то его накачали? Она все не могла вымолвить ни слова, Жучков один владел разговором, голос его действовал парализующе.

– Мы тут с Маргаритой – я думаю, можно без отчества? – пояснил он – впрочем, не совсем Горину, тот как будто не слушал, глядел в пустоту – обращался опять к Рите, – рассуждаем о новой цивилизации, о проблемах, которые возникают на ее пересечениях с нашей конкретно тематикой, с психотерапией и биологией. А значит, и о возможном сотрудничестве. Вот, – вернулся он к книге, которую продолжал держать в руках, не отходя от стола, – автор пишет: «Человек не имеет собственной сущности, его можно рассматривать как систему энергий»… Нет, лучше дальше, вот это: «Возникают болезни, для которых у медицины пока нет названия. Человек мучается от пустоты, зло вступает в него, заполняя межклеточные промежутки».

– Какая чушь! – неожиданно вступил Горин, глядя по-прежнему в сторону. – Система энергий, межклеточные промежутки. Пустота – вот она действительно разрастается, подменяет все, незаметно. Место искусства занимает имитация. Гениальное становится непонятным, непонятное скучным, скучное невыносимым. Приходится все время подавлять неосознанную тоску, страх. Клетки могут бояться, как человек. Страх пустоты заставляет органы вырабатывать утешительные противоядия, медицина помогает смириться, терпеть. Синдром пустоты, я бы назвал это так. Угасание может казаться успокоением, даже блаженством…

Жучков без слов показал на него Рите: вот, слышите? Горин между тем возбуждался все больше.

– Подавляются центры воображения, вот что сейчас происходит. Оно подменяется произвольными построениями, люди перестают различать настоящее. Из культуры, из жизни вытесняется поэзия…

– Все, хватит, хватит, – движением руки остановил его Жучков. – Ты опять начинаешь волноваться, нельзя так. Какие центры воображения могут подавляться, что это вообще такое? Науке вообще пока неизвестны механизмы этого явления, локализация в мозгу, анатомо-физиологические основы. Специалист может подтвердить, – он показал на Риту. Она не знала, как возразить, в мозгу опять была путаница, чудилось что-то опасное. – Имитация вытесняет культуру? А может, культура меняется? Развитие цивилизации нельзя остановить, хорошо ли это или плохо.

– Я не о том, – попытался опять вступить Горин.

– Хватит, я же сказал, хватит, – Голос Жучкова был властным, непререкаемым. Он выдвинул ящик стола, что-то поискал там. – Не хватает еще рецидива, и это при гостье. Опять про свою поэзию. Ученый занимается другим, поэзия, чудо, тайна – не совсем по его части. Не надо так беспокоиться.

– Это не беспокойство, – Горин даже раскраснелся. – Я сейчас говорю, может, путано, есть другие слова, не удается вспомнить, вот в чем беда. То, что я называю поэзией, не просто пробуждает способности, чувства, мысли, она не безразлична для состояния организма, для его, если угодно, химии. Ведь это же известно – когда человек влюблен, счастлив, организм вырабатывает…

– Все, все, – Жучков высыпал на ладонь из пластикового стаканчика крупные зеленоватые шарики, оставил один. – Тебе нельзя так, Левушка. Давай, прими.

– Мне уже давали, – сказал Горин и оглянулся на Риту, словно прося поддержки.

– Не надо, зачем так? – только и смогла выговорить она.

Жучков точно не расслышал.

– Значит, мало. Не мотай головой… бери, бери, если хочешь остаться с нами. Или мне позвать?..

– Я сам, – сказал Горин.

– В рот положи, при мне, чтоб я видел… вот так. Запивать не нужно?

– Не нужно, – покорно сказал Горин и опустил голову.

Жучков удовлетворенно вернулся в свое кресло, долил себе из графина, Рита свой бокал прикрыла рукой. Ее не оставляло чувство, что ему доставляет удовольствие демонстрировать перед ней власть над этим слабым, несчастным человеком, который для нее неизвестно что значил.

– Зачем вы так? – все-таки повторила она.

– Не беспокойтесь, таблетка сама по себе безобидна. Вот если с алкоголем, даже таким слабым, она может не только отключить – отбить память. Надолго или на время. Человек очнется – не может вспомнить, что с ним было. Не новая штука, вы о таких, думаю, наслышаны, но у нашей разработки есть помимо всего особые свойства. Маргарита, я никак не перейду к главному, – он перестал обращать внимание на Горина, тот совсем отключился. – Я хочу вам всерьез предложить: подключайтесь к нашей работе. Для начала у себя, попробуете на своих пациентах, но у вас будет резиденция и здесь. Мы только начинаем проект, вы даже не представляете возможности. Сможете приезжать, если захотите, кстати, видеться с ним…