Текст книги "Загадочное ночное убийство собаки"

37

Я никогда не лгу. Мать говорила, это потому, что я хороший человек. Но это вовсе не потому, что я хороший человек. Я просто не могу лгать.

Мать была невысокой, и от нее очень приятно пахло. Она иногда носила шерстяную кофту с молнией впереди. Кофта была розовой, а на левой стороне груди у нее находился маленький лейбл с надписью: «Berghaus».

Ложь – это когда ты говоришь, что было что-то такое, чего на самом деле не было. Но речь идет только об одной вещи, которая происходит в конкретном месте в конкретное время. А ведь есть неопределенное число вещей, которые не случились в этом месте и в это время. И если я думаю о чем-то, чего не случилось, я начинаю думать и об остальных вещах, которые тоже не случились.

Например, сегодня утром я съел готовый завтрак и выпил немного малинового молочного коктейля. Но если я скажу, что на завтрак у меня были шоколадные подушечки и чашка чаю[3]3
  Но у меня не было ни шоколадных подушечек, ни чая, потому что все это коричневое.


[Закрыть], то начну думать о кукурузных хлопьях, и о лимонаде, и о картошке, и о «Докторе Пеппере», которых тоже не было. Потом я подумаю о том, что я не завтракал в Египте, и в комнате не было носорогов, и отец не носит водолазный костюм, и так далее. И даже один только факт, что я сейчас это все пишу, пугает меня так, что я начинаю дрожать. Это так, будто я нахожусь на вершине очень высокого здания, а внизу, подо мной, – тысячи домов, и машин, и людей. Я вижу это все разом, и это переполняет мою голову, и оттого я боюсь, что позабуду стоять прямо и держаться за перила. А тогда я упаду вниз и погибну.

И это еще одна причина, почему я не люблю вымышленных романов. Они рассказывают о вещах, которых никогда не происходило, и от этого мне делается страшно, и я начинаю дрожать.

Вот почему все, что я здесь написал, – правда.

41

Когда мы ехали домой, небо было затянуто облаками, и потому я не видел Млечного Пути.

Я сказал: «Извини меня», – потому что отцу пришлось ехать в полицейский участок и это было очень плохо.

Он ответил:

– Все в порядке.

Я сказал:

– Я не убивал собаку.

А он сказал:

– Я знаю.

Потом он еще сказал:

– Кристофер, ты не должен влипать в неприятности, понимаешь?

Я ответил:

– Я не знал, что попаду в неприятности. Я люблю Веллингтона и пришел с ним поздороваться. Я не знал, что его кто-то убил.

Отец сказал:

– Просто не суйся в чужие дела.

Я подумал об этом немного и сказал:

– Я собираюсь выяснить, кто убил Веллингтона.

А отец сказал:

– Ты слышал, что я тебе велел, Кристофер?

Я ответил:

– Да, я слышал, что ты мне велел, но, когда кого-то убивают, надо выяснить, кто это сделал, и наказать его.

А он сказал:

– Это всего лишь собака, Кристофер. Всего лишь собака, черт побери!

Я ответил:

– Собаки тоже важны.

Он сказал:

– Оставь.

А я сказал:

– Я хочу знать, выяснит ли полиция, кто его убил, чтобы наказать этого человека.

Тогда отец ударил кулаком по рулю, и машина от этого вильнула и заехала на разделительную линию. А отец закричал:

– Я сказал, оставь это! Бога ради.

Поскольку отец кричал, я понял, что он сердится. А я не хотел его злить и поэтому ничего больше не сказал до самого дома.

Когда мы вернулись в дом, я прошел на кухню и взял морковку для Тоби. Потом я поднялся наверх, закрыл дверь своей комнаты, выпустил Тоби и дал ему морковку. После этого я включил компьютер и сыграл 76 игр в «Сапера». Я прошел уровень эксперта за 102 секунды, что только на 3 секунды медленнее моего лучшего результата, который составляет 99 секунд.

В 02:07 я решил, что хочу выпить апельсинового сока, прежде чем почистить зубы и лечь в постель, так что я спустился на кухню. Отец сидел на диване, смотрел телевизор и пил виски. А в глазах у него были слезы.

Я спросил:

– Ты грустишь по Веллингтону?

Он долго на меня смотрел, а потом втянул воздух через нос. И ответил:

– Да, Кристофер, можно и так сказать. Очень даже просто можно так сказать.

Тогда я решил оставить его одного, потому что, когда я грущу, я люблю быть один. Так что я больше ничего не сказал. Я просто прошел на кухню, налил сока и вернулся обратно к себе в комнату.

43

Мать умерла два года назад.

Я вернулся домой из школы, но мне никто не открывал, так что я взял секретный ключ, который лежал под ковриком перед кухонной дверью. Я вошел в дом и занялся моделью танка «Айрфикс Шерман», которую я строил.

Через полтора часа отец вернулся домой с работы. Он занимается починкой нагревательных приборов и всякой сантехники вместе с человеком по имени Родри, который у него работает. Отец постучался в дверь моей комнаты, открыл ее и спросил, видел ли я мать.

Я сказал: нет, я ее не видел. Тогда он ушел на первый этаж и начал звонить по телефону. Но мне было не слышно, что именно он говорил.

Потом он пришел ко мне в комнату и сказал, что должен уйти на некоторое время, но точно не знает, на сколько. Он сказал, если мне что-то понадобится, я могу позвонить ему по мобильному телефону.

Отца не было два с половиной часа. Когда он вернулся, я спустился вниз. Отец сидел в кухне и смотрел в окно, которое выходит в сад, и из него видно пруд, забор из рифленого железа и верхушку башни церкви на Манстед-стрит, которая похожа на маленький замок, потому что она норманнского периода.

Отец сказал:

– Я боюсь, что вы с матерью не сможете видеться какое-то время.

Он не смотрел на меня, когда это говорил, а сидел, обернувшись к окну.

Обычно люди смотрят на тебя, когда они с тобой разговаривают. Я знаю, что они в этот момент пытаются понять, что я думаю, но я не могу понять, что думают они. Это как будто ты находишься в комнате с односторонним зеркалом, как в шпионских фильмах. И мне было приятно, что отец разговаривал, не глядя на меня.

Я сказал:

– Почему?

Он очень долго молчал, а потом ответил:

– Твоей матери пришлось лечь в больницу.

– Мы можем ее навестить? – спросил я, потому что я люблю больницы: мне нравятся тамошняя униформа и машины.

Отец сказал:

– Нет.

Я спросил:

– Почему нет?

А он ответил:

– Ей нужно отдохнуть. Она хочет побыть наедине с собой.

Тогда я спросил:

– Это психиатрическая больница?

И отец ответил:

– Нет. Это обычная больница. У нее проблемы… проблемы с сердцем.

Я сказал:

– Нужно отнести ей еды, – поскольку я знал, что еда в больницах не очень хорошая. (Дэвид из нашей школы однажды лежал в больнице, ему делали операцию на ноге. Ему нужно было удлинить мышцы икры, чтобы лучше ходить. Дэвид терпеть не мог тамошнюю пищу, поэтому его мать каждый день носила ему еду.)

Отец долго молчал, а потом сказал:

– Я отнесу ей чего-нибудь днем, когда ты будешь в школе. Отдам врачам, а они передадут маме, ладно?

Я сказал:

– Но ты не умеешь готовить.

Отец закрыл лицо руками и сказал:

– Кристофер, слушай, я куплю какой-нибудь готовой еды в «Марке и Спенсере» и отнесу ей. Мама любит такие вещи.

Я сказал, что напишу ей открытку типа «Выздоравливай», потому что так всегда делают для людей, которые лежат в больницах.

Отец сказал, что отнесет ее матери в больницу.

47

На следующий день по пути в школу мы проехали в автобусе мимо четырех красных машин подряд, что означало хороший день, – так что я решил не грустить о Веллингтоне.

Мистер Дживонс, школьный психолог, однажды спросил меня, почему четыре красные машины подряд обозначают хороший день, а три красные машины обозначают довольно хороший день, а пять красных машин обозначают очень хороший день. И почему четыре желтые машины в ряд означают черный день, то есть такой день, когда я ни с кем не разговариваю, не ем свой ланч и сижу один, читая книги, и не предпринимаю ничего рискованного. Он сказал, что считает меня очень логичным человеком, и потому его удивляет, что я мыслю подобным образом. Поскольку это не слишком-то логично.

Я ответил, что люблю, когда вещи находятся в правильном порядке. И один из способов упорядочить вещи – это быть логичным. Особенно если эти вещи – числа или аргументы. Но есть и другая возможность выстроить вещи в правильном порядке. И вот почему у меня были хорошие дни и черные дни. Я сказал, что некоторые люди, которые работают в офисе, выходят по утрам из своих домов и видят, что светит солнце, и тогда они чувствуют себя счастливыми. Или видят, что идет дождь, и им делается печально. Но для них нет разницы, какая на улице погода, потому что они работают в офисе, и погода никак на них не влияет – ни солнечная, ни дождливая.

Я сказал, что, когда отец встает по утрам, он всегда надевает брюки прежде, чем носки, и в этом нет никакой логики, но он всегда делает именно так, потому что он любит правильный порядок, как и я. Еще, когда отец поднимается по лестнице, он шагает через две ступеньки и всегда начинает с правой ноги.

Мистер Дживонс сказал, что я очень умный мальчик.

Но это вовсе не означает, что я умный. Я просто замечаю, как происходят всякие вещи, и с умом это никак не связано. Это просто наблюдательность. А быть умным – это когда ты смотришь, как происходят события, и делаешь выводы. Или понимаешь что-то новое. Например, как расширяется Вселенная или кто совершил преступление. Или же ты составляешь шифр. Например, можно взять чье-нибудь имя, придать каждой букве порядковый номер по алфавиту (а = 1, b = 2 и т. д.), а потом сложить все эти числа вместе. И тогда можно увидеть, что иногда получаются простые числа, вроде Гилберт Кийт Честертон (271) или Дональд Дак (103).

Мистер Дживонс спросил, верно ли он понимает, что я чувствую себя комфортно, когда вещи располагаются в правильном порядке, и я сказал, что да.

Тогда он спросил меня, может быть, мне не нравится, когда что-то меняется. А я сказал, что вовсе не возражаю, чтобы что-то менялось. Например, если все изменится так, что я сделаюсь космонавтом. Это одно из самых больших изменений, которые я могу себе представить. Сложнее представить только то, что я стал девочкой, и то, что я умер.

Он спросил, хочу ли я стать космонавтом, и я ответил: «Да».

Мистер Дживонс сказал, что стать космонавтом очень трудно, а я ответил, что я знаю. Для этого нужно сперва стать офицером военно-воздушных сил, и подчиняться приказам, и приготовиться к тому, что придется убивать других человеческих существ. А я не готов выполнять чужие приказы. И еще у меня нет стопроцентного зрения, которое необходимо пилоту. Но я сказал, что можно хотеть чего-то, даже если знаешь, что это вряд ли случится.

Терри, старший брат Френсиса, который учится в нашей школе, сказал, что лучшая работа, на которую я могу рассчитывать, – это собирать тележки в супермаркете или чистить конюшни. И что никто не позволит всяким припадочным водить ракеты, которые стоят миллиарды фунтов. Когда я рассказал все это отцу, он сказал, что Терри просто завидует, потому что я умнее его. На самом деле это не факт, потому что мы не соревновались. Но Терри и правда глупый, так что quod erat demonstrandum. Это на латыни, и это значит: что и требовалось доказать. То есть: это утверждение, которое доказано.

Я не припадочный. Припадочный – это когда у человека бывают конвульсии и спазмы. Френсис – припадочный. Если я и не стану космонавтом, то поступлю в университет и буду изучать математику, или физику, или физико-математические науки (как в высшей школе), потому что я люблю физику и математику и хорошо их знаю. Но Терри в университет не пойдет. Отец говорит, больше похоже на то, что Терри закончит тюрьмой.

У Терри есть татуировка на предплечье в форме сердечка с воткнутым в середину ножом.

Но я сделал отступление, а теперь хочу вернуться к тому факту, что это был хороший день.

Поскольку это был хороший день, я решил, что попытаюсь выяснить, кто убил Веллингтона, так как хороший день – это день для планирования всяких вещей и разных проектов.

Когда я рассказал об этом Шивон, она сказала:

– Что ж, мы сегодня как раз собирались заняться сочинением, так почему бы тебе не описать, как ты нашел Веллингтона и попал в участок.

И вот тогда я начал все это писать.

А Шивон сказала, что поможет мне с правописанием, грамматикой и сносками.

53

Мать умерла две недели спустя.

Я не ездил к ней в больницу, но отец покупал много разной еды в «Марке и Спенсере». Он говорил, что она выглядит нормально и, кажется, ей лучше. Еще отец говорил, что она посылает мне поцелуи и поставила мою открытку на столик рядом с кроватью. Открытка ей очень понравилась.

На открытке были машинки. Она выглядела вот так:

Я ее сделал вместе с миссис Питерс, которая преподает у нас в школе рисование. Это был оттиск. Это когда ты рисуешь картинку на куске линолеума, а миссис Питерс вырезает ее по контуру. Потом ты красишь линолеум чернилами и оттискиваешь на бумаге. Вот почему все машинки выглядят одинаково. Я нарисовал одну машинку и оттиснул ее на бумаге 9 раз. Миссис Питерс предложила сделать много машинок, и мне понравилась эта идея. А потом я выкрасил все машинки в красный цвет, и это обозначало очень-очень хороший день.

Отец сказал, что она умерла от сердечного приступа, которого никто не предвидел.

Меня это удивило, и потому я спросил:

– От какого сердечного приступа?

Матери было всего 38 лет, а сердечные приступы обычно случаются у старых людей. Мать всегда вела очень активный образ жизни. Она каталась на велосипеде и ела здоровую пищу – то есть такую, где было много клетчатки и мало жира, вроде курицы, овощей или мюсли.

Отец сказал, что не знает, какой именно у нее был сердечный приступ, и что сейчас не время для подобных вопросов.

А я предположил, что у матери была аневризма.

Сердечный приступ – это когда к некоторым из сердечных мышц перестает поступать кровь и они погибают. Существует два основных типа сердечного приступа. Первый – это эмболия. Такое случается, когда плотный кровяной сгусток закупоривает один из сосудов, подводящих кровь к сердечным мышцам. Этого можно избежать, если постоянно принимать аспирин и есть много рыбы. У эскимосов никогда не будет такого приступа. Они едят много рыбы, а рыба препятствует сгущению крови. Но зато если эскимос сильно порежется, то может изойти кровью до смерти, потому что она будет плохо сворачиваться.

Но аневризма – это другое. Так бывает, когда кровеносный сосуд разрывается и кровь не может дойти до сердца, потому что она вытекает раньше. У некоторых людей бывает аневризма, потому что в каком-то из кровеносных сосудов оказывается слабый участок и он прорывается. Так случилось с миссис Хардисти, которая жила в доме № 72 на нашей улице. У нее был слабый участок в кровеносном сосуде на шее, и она умерла, повернув голову, когда вела машину задним ходом и пыталась понять, поместится ли она на стоянке.

С другой стороны, у матери могла быть и эмболия, потому что кровь начинает сворачиваться гораздо быстрее в том случае, если вы долгое время пребываете в лежачем положении. Например, когда лечитесь в больнице.

Отец сказал:

– Мне очень жаль, Кристофер. Мне действительно жаль.

Но это была не его вина.

Потом пришла миссис Ширз и приготовила нам ужин. На ней были сандалии, джинсы и футболка с надписью «ВИНДСЁРФИНГ» и «КОРФУ». И еще на футболке была картинка с изображением сёрфера.

Отец сидел, а миссис Ширз стояла около него и прижимала его голову к своей груди. Она говорила:

– Брось, Эд. Все будет хорошо.

Потом она приготовила спагетти с томатным соусом.

А после ужина мы играли с ней в слова, и я выиграл со счетом 247:134.

59

Я решил, что выясню, кто убил Веллингтона, хотя отец велел мне не соваться в чужие дела.

Это потому, что я не всегда делаю то, что мне велят. И потому, что очень часто люди объясняют тебе, что именно нужно делать, но это непонятно и не имеет смысла.

Например, люди говорят: «Не шуми», но неясно, как долго нельзя шуметь. Или же ты видишь табличку, где написано: «ТОПТАТЬ ТРАВУ ЗАПРЕЩЕНО», но следовало бы написать: «ЗАПРЕЩЕНО ТОПТАТЬ ТРАВУ ВОКРУГ ЭТОЙ ТАБЛИЧКИ» или: «ЗАПРЕЩЕНО ТОПТАТЬ ТРАВУ ВО ВСЕМ ПАРКЕ», поскольку есть еще много разных мест, где ходить по траве не возбраняется.

Вдобавок люди все время нарушают правила. Например, отец всегда ездит со скоростью больше 30 миль в час в тридцатимильной зоне, а иногда садится за руль, когда выпьет, хотя этого тоже делать нельзя. И часто он не пристегивает ремень безопасности, когда водит машину.

А еще в Библии сказано: «Не убий», но ведь были же крестоносцы, и две мировые войны, и война в заливе, и везде действовали христиане, которые убивали людей.

И я не понимаю, что хочет сказать отец, когда велит мне не соваться в чужие дела. Я не понимаю, что он разумеет под чужими делами, поскольку я занимаюсь разными делами вместе с другими людьми – в школе, в магазине, в автобусе, а работа отца – ходить по домам других людей и чинить их сантехнику и нагревательные приборы. И все это – чужие дела.

Шивон меня понимает. Когда она велит чего-то не делать, она четко формулирует, чего именно мне делать нельзя. И меня это устраивает.

Например, она однажды сказала:

– Ты никогда не должен бить Сару, даже если она стукнула тебя первой. Если она опять тебя ударит, отойди от нее, спокойно досчитай от одного до пятидесяти, потом подойди ко мне или к другому учителю и расскажи об этом.

В другой раз она сказала:

– Если ты хочешь покачаться на качелях, а они заняты, никогда не сталкивай с них людей. Ты должен сказать человеку, который на них сидит, что ты хочешь покачаться, а потом дождаться, когда он слезет.

Но когда другие люди велят тебе что-то делать или не делать, они говорят это по-другому. Так что я сам для себя решил, что я буду делать, а чего не буду.

В тот вечер я подошел к дому миссис Ширз, постучал в дверь и дождался, пока она мне откроет.

Миссис Ширз держала в руках кружку с чаем. На ней были домашние тапки из овчины, и она смотрела по телевизору викторину. Я это понял, потому что телевизор был включен и я слышал голос ведущего:

«Столица Венесуэлы – это… а) Маракас, б) Каракас, в) Богота или же г) Джорджтаун».

И я знал, что ответ – Каракас.

Миссис Ширз сказала:

– Кристофер, по правде говоря, я не уверена, что хочу тебя видеть.

Я сказал:

– Я не убивал Веллингтона.

А она спросила:

– Что ты здесь делаешь?

Я ответил:

– Я решил прийти и сказать, что я не убивал Веллингтона. И еще я хочу выяснить, кто это сделал.

У нее дрогнула рука, и немного чаю из кружки пролилось на ковер.

Я спросил:

– Вы знаете, кто убил Веллингтона?

Она не ответила на мой вопрос. Вместо этого она сказала:

– До свидания, Кристофер. – И закрыла дверь.

Тогда я решил провести детективное расследование.

Я знал, что миссис Ширз стоит в холле и ждет, когда я уйду. Я видел ее сквозь матовое стекло передней двери. Так что я дошел до калитки и вышел на улицу. Затем я обернулся и увидел, что миссис Ширз ушла из холла. Я убедился, что никто за мной не наблюдает, перелез через стену и пошел через сад, который находится позади ее дома, к сараю, где миссис Ширз хранит садовые инструменты.

Сарай оказался заперт. На двери висел замок, и потому я не мог попасть внутрь. Тогда я его обошел и заглянул в окошечко сбоку. Тут мне повезло. Когда я заглянул в окно, я сразу увидел вилы. Они выглядели точно так же, как вилы, которые торчали из Веллингтона. Они лежали на скамье около окна и были вычищены, поскольку на зубьях не оказалось крови. Я заметил еще разные инструменты: лопату, грабли и ножницы с длинными ручками, которые используют, чтобы подрезать ветки деревьев, растущие слишком высоко. И у них у всех были одинаковые рукоятки из зеленой пластмассы – такие же, как у вил. Это значит, что вилы, убившие Веллингтона, принадлежат миссис Ширз. Или, с другой стороны, это мог быть ложный посыл – то есть нечто, что кажется ключом к разгадке и может заставить сделать неверные выводы. Версия, которая представляется истинной, но на самом деле таковой не является.

Я задумался: может быть, миссис Ширз сама убила Веллингтона? Но если так, то почему она выскочила из дома, крича: «Что ты сделал с собакой?»

Я решил, что миссис Ширз, скорее всего, не убивала Веллингтона. Но кто бы это ни был, он почти наверняка убил его вилами миссис Ширз. А это значит, что у преступника был ключ от сарая миссис Ширз, или же что она оставила сарай незапертым, или что она забыла вилы где-то в саду.

Послышался шорох. Я обернулся и увидел, что миссис Ширз стоит на лужайке и смотрит на меня.

Я сказал:

– Я хотел посмотреть, в сарае ли вилы.

А она ответила:

– Если ты сейчас же не уйдешь, я снова вызову полицию.

Так что я отправился домой.

Войдя в дом, я поздоровался с отцом и покормил крысу Тоби. Я был очень доволен собой, потому что я был детективом и расследовал преступление.