Текст книги "Не такая, как все"

Мистер Уорд пристально и с любопытством смотрел на Сэма. Потом снова развернулся на кресле к окну, повернувшись к своему подчиненному спиной.

– Принесите мне снова досье проекта, так и быть, изучу его еще разок.

– Смысла нет, за это я получаю у вас зарплату.

– Вы так в него верите, что готовы рискнуть карьерой? Учтите, если ничего не получится, то я вас не пощажу, шуму будет на весь Манхэттен, а это значит, что вас больше никуда на порог не…

– А если получится, и даже более того, если я открою вам ворота индийского рынка, то вы должны понимать, что простым поощрением не отделаетесь.

Уорд резко обернулся и посмотрел Сэму прямо в глаза:

– Марш отсюда, пока я не передумал!

Сэм поведал Санджаю о своем успешном разговоре с боссом, скрыв некоторые подробности. Когда такой влиятельный человек, как Уорд, соглашается рассмотреть проект, это важный первый шаг, который следует отпраздновать.

– Ты можешь хоть раз прийти вовремя, нормально одетым? – взмолился Сэм.

– Десять минут – еще не опоздание.

– Вчера ты припозднился на целых два часа!

– Согласен, но вчера у меня имелась уважительная причина: пришлось сделать крюк, чтобы проводить одну женщину на очень важную встречу.

– Можно подумать, наша была не такой важной! Что за женщина? Я ее знаю?

– Нет. Как и я, впрочем.

Сэм вытаращил глаза:

– Так и есть, у тебя с головой беда!

– Если бы ты ее увидел, то не стал бы так говорить, – укоризненно заметил Санджай.

– Что в ней такого особенного? – вскричал Сэм.

Но Санджай зашагал прочь, не удосужившись ответить.

Проходя мимо дома, где работал его дядя, он задрал голову, высматривая окна девятого этажа и гадая, досталась ли его попутчице желанная роль. Пожелав ей удачи, он побрел дальше. На Юнион-сквер, оглушенный нестройной какофонией автомобильных гудков, он отказался от намерения взять такси и спустился в подземку.

Он вышел в Испанском Гарлеме, где не было ни жилых домов с каменной резьбой, ни зеленых козырьков над входом, не говоря уж о ливрейных портье. Незатейливые постройки из красного и белого кирпича соседствовали с многоэтажными жилыми комплексами, где квартиры стоили дешево. Крепкие запахи, кричащие краски, обшарпанные фасады, выбоины в асфальте, замусоренные тротуары, мешанина языков – все это складывалось в пестрый пейзаж, напоминавший улицы его юности.

Вернувшись в квартиру, он застал Лали на диване в гостиной за вязаньем. Отчаянно гримасничая, она пыталась не дать очкам сползти на кончик носа. Дипак тем временем накрывал на стол в кухне.

– Поужинаешь с нами? – обратился он к Санджаю, не здороваясь.

– Что, если я приглашу вас обоих в ресторан?

– Насколько я знаю, сегодня не четверг, – ответил Дипак.

– Отличная мысль! – вмешалась Лали. – Куда пойдем? Так хочется разнообразия! – Она выразительно покосилась на мужа.

– Лично я голосую за американскую еду, – заявил Санджай.

Дипак обреченно вздохнул и стал убирать посуду обратно в буфет. Сняв с вешалки у двери свой плащ, он замер в ожидании. Лали отложила вязанье и подмигнула племяннику.

– Это близко, в трех кварталах отсюда, – сообщил Дипак, возглавив шествие.

На перекрестке Лали вышла на мостовую, не обращая внимания на красный сигнал светофора. Дипак остался на тротуаре и удержал за воротник племянника.

– Как все прошло с мисс Хлоей?

– Я посадил ее в такси. А что?

– Ничего, просто… она спрашивала меня про тебя.

– О чем она спрашивала?

– Это тебя не касается.

– Почему не касается?

– Мой лифт – как исповедальня: я свято храню профессиональную тайну.

Зажегся зеленый, и Дипак зашагал вперед как ни в чем не бывало. Немного погодя он задержался перед разноцветной витриной ресторана «Los Camaradas».

– В этом квартале преобладает пуэрто-риканская кухня, – предупредил он и толкнул дверь.

В доме № 12 по Пятой авеню Ривера включил под крышкой конторки радиоприемник, поймал трансляцию хоккейного матча и погрузился в чтение полицейского романа. Ночь принадлежала ему.

Бронштейны давно вернулись домой.

Уильямсам в квартиру № 7 доставили два ужина: китайский для мужа, сочинявшего у себя в кабинете очередную колонку, и итальянский для жены, рисовавшей у себя в мастерской. Риверу это навело на мысль, что ксенофобия не мешает им наслаждаться чужеземной кухней.

Мистер и миссис Леклер смотрели телевизор у себя в малой гостиной. Когда кабина лифта проезжала мимо их этажа, был слышен звук телевизора: супруги всегда делали звук громче, когда занимались любовью.

Хаякава покинули город в самом начале весны и вернутся только осенью: у них дом в Кармеле, в Калифорнии.

Моррисон, владелец квартиры № 3, был в театре – в опере или на спектакле, куда отправлялся каждый вечер; после представления он неизменно ужинал в «Бильбоке» и возвращался мертвецки пьяным к 23 часам.

Зелдоффы вообще не выходили из дому, разве что на вечернюю службу в церкви по большим праздникам. Миссис Зелдофф читала вслух книгу о жизни мормонов, супруг слушал ее, томясь от скуки.

Что до Грумлата, то он давно покинул свой офис на втором этаже. Они с Риверой почти никогда не пересекались, разве что в первой половине апреля, когда бухгалтер работал допоздна. Он шутя называл это время своим высоким сезоном: его клиентам необходимо было отправить налоговые декларации до 15 апреля. Напряженным периодом был также декабрь – месяц рождественских подарков.

В 11 вечера Ривера отложил свой детектив, уверенный, что разгадал интригу, и помог Моррисону добраться до квартиры – непростое дело, учитывая состояние, в котором, как всегда, вернулся домой этот пьянчуга. Пришлось провожать его в спальню, помогать разуться, укладывать в постель. И торопиться обратно на рабочее место.

В полночь Ривера запер входную дверь на засов, положил в карман служебный мобильный телефон, по которому жильцы могли вызвать его в любой момент, и поспешил на служебную лестницу. Тяжело дыша, он поднялся на шестой этаж и, вытирая лоб, осторожно проскользнул в оставленную незапертой служебную дверь.

Мадам Коллинз ждала его в кухне, с бокалом бордо в руке.

– Ты голоден? – спросила она. – Уверена, ты не успел поужинать.

– Съел сэндвич, уходя из дому, но не отказался бы от стакана воды, – ответил он, целуя ее в лоб. – Ох уж эти лестницы, как у меня болят от них ноги!

Миссис Коллинз налила большой стакан воды, села к нему на колени, положила голову на плечо.

– Идем в постель, – прошептала она. – Я тебя заждалась.

Ривера разделся в ванной, где его ждала новая, выстиранная и выглаженная пижама, сложенная на мраморной раковине. Надев пижаму, он нырнул в постель, к миссис Коллинз.

– Какая чудесная! – похвалил он пижаму. – Ты это напрасно…

– Я заглянула в «Барниз». Не сомневалась, что тебе подойдет.

– Можно подумать, что ее сшили по мерке, – восхитился Ривера, любуясь сначала одной штаниной, потом другой.

Он залез под одеяло, поставил будильник на пять утра и выключил ночник.

– Как она? – спросила шепотом миссис Коллинз.

– Спокойна, почти в хорошем настроении. Врачи опять изменили ей дозировку. Меня она приняла за маляра, красящего коридор, и похвалила за работу. Помнит, что когда-то любила голубой цвет.

– А твоя книга? Ты догадался, кто преступник?

– То ли медсестра, то ли горничная. Не исключено, что они сообщницы. Завтра все узнаю.

Ривера прильнул к миссис Коллинз, закрыл глаза и уснул.

Иногда Хлоя просыпалась среди ночи от фантомных болей в ногах. Но в этот раз не они мешали ей уснуть. Сидя в постели, она репетировала текст, сопровождая реплики персонажей романа оживленными жестами и мимикой.

Вернувшись к началу главы, она попробовала говорить басом, изображая голос Антона, молодого конюха, который по сюжету попытается отравить девушку, к которой неравнодушен. Хлоя даже выпятила грудь, как молодой петушок. Когда девушка оседлала лошадь и помчалась галопом, Хлоя захлопнула книгу и бросила ее на кровать. Откинув одеяло, она перелезла в кресло и подъехала к окну. Улицы за окном розовели: приближался рассвет. Мужчина выгуливал собачку, женщина прошла мимо него и ускорила шаг. Такси высадило парочку в вечерних нарядах…

Хлоя со вздохом задернула штору. Ее взгляд упал на книгу. Теперь Хлоя – актриса-невидимка, артистка, пытающаяся продолжить карьеру, но по-другому.

Она отправилась в кухню заварить чай.

Шум закипающего чайника не смог заглушить донесшийся со служебной лестницы истошный крик. Задвижка на служебной двери располагалась слишком высоко, ей было до нее не дотянуться. Хлоя попробовала приподняться, опираясь на руку, – бесполезно. Осталось прижаться щекой к двери и напрячь слух. Она услышала жалобный стон, потом все стихло.

Она отъехала назад, развернула кресло, выключила газ, выехала в коридор и забарабанила в дверь отцовской спальни. Бронштейн вскочил с кровати и предстал перед дочерью заспанный и растрепанный.

– Что случилось? – испуганно пролепетал он.

– Быстрее за мной, пожалуйста!

В кухне она объяснила, что слышала, как кто-то упал на лестнице.

Бронштейн поспешил вниз. Спустившись на четыре этажа, он крикнул дочери, чтобы вызвала подмогу.

– Что произошло? – крикнула она в ответ, злясь на свое бессилие.

– Быстрее звони! Я спущусь и открою.

Она метнулась в свою спальню, схватила мобильный и набрала 911. Потом вернулась на свой наблюдательный пост и широко раздвинула шторы.

Ее отец дежурил на тротуаре. Пронзительно завыла сирена, к дому подъехала «скорая помощь». Двое санитаров бросились следом за Бронштейном к черному ходу.

Хлоя в нетерпении колесила между окном спальни и кухней.

Внизу появились санитары с носилками, на которых лежал мужчина с кислородной маской на лице. Носилки погрузили в «скорую».

Хлоя встречала отца у двери квартиры, но он вошел с другой стороны.

– На лифте теперь не подняться, – объяснил он, с трудом переводя дух. – Ривера в очень плохом состоянии.

Мой перевязочный день

Доктор Малдер спросил, хочу ли я посмотреть на свои колени. Он объяснил, что одни пациенты с ампутированными конечностями изъявляют такое желание, другие – нет. Я заколебалась и ответила, что с меня хватит одного колена.

Я знала, чего лишилась, но не представляла, насколько велик ущерб. Там, где полагалось находиться моим икрам, было нечто напоминающее лунный пейзаж. Меня парализовало от ужаса. Джулиус предпочел выйти. Мэгги положила мне на лоб компресс, папа смылся к Джулиусу в коридор – наверное, чтобы оставить меня в женском обществе или чтобы я не видела его слез.

Потом Мэгги сообщила, что моими лучшими друзьями на несколько дней – но не дольше – станут сильные обезболивающие. Мне ни в коем случае нельзя было к ним привыкать. Меня глубоко трогала доброта людей, которые за мной ухаживали. Мэгги стала звать меня «каплей меда» – наверное, из-за нынешнего вида моих коленей. Когда доктор сантиметр за сантиметром снимал бинты, он все время спрашивал, не больно ли мне. Признаться, от их сострадания мне становилось легче. Вот бы забрать их обоих с собой… Но до возвращения домой было еще далеко.

Я стискивала руку Мэгги мертвой хваткой – как я ей только пальцы не раздавила! – а она знай себе твердила, что я молодец, что она мною гордится. Но когда Малдер снял последние бинты, боль стала такой чудовищной, что меня стошнило всем тем, что я съела на завтрак; Джулиус вернулся в палату, и Мэгги сунула ему тазик с моей рвотой: так романтично, правда? Дальше я ничего не помню; Мэгги сказала, что я достаточно настрадалась, и она, не дожидаясь указаний Малдера, поспешила меня усыпить: добавила снотворного в мою капельницу, и я, получив в вену спасительную дозу, забылась.

Когда я снова открыла глаза, Джулиус по-прежнему был рядом. Я осведомилась, долго ли спала, – как будто это что-то значило. На самом деле мне было важно узнать, сколько времени он пробыл со мной. Он внимательно на меня посмотрел и сказал с несвойственной ему дрожью в голосе, что мне, наверное, неплохо бы вымыть голову. Потом он зарыдал, и теперь уже мне пришлось его утешать. Джулиус все время повторял, что просит прощения – за что, хотелось бы знать? Я твердила, что отчаиваться нет причин, что он ни в чем не виноват. Но он не унимался: мол, ничего бы не произошло, если бы плюнул на свою работу и мы поехали бы в Италию. Я возразила, что в Италии меня вообще могли бы раздавить в лепешку, ведь итальянцы – известные лихачи, тогда он запричитал, что лучше бы оказался там со мной. Интересно, что это изменило бы? Разве мог он очутиться на моем месте?.. Почему наши близкие испытывают потребность винить себя, когда с нами случается что-то ужасное? Наверное, так они справляются с горем, осваиваются с мыслью, что дальнейшая жизнь уже не будет прежней. Одно дело – раньше, другое – потом. Думая о том, что будет потом, я, глядя на Джулиуса, напомнила ему, что он ничего мне не должен. Он спросил, не возражаю ли я, чтобы он вымыл мне голову – под надзором Мэгги, конечно. Наверное, мои волосы сохранили запах «14:50». Я не придумала названия тому, что произошло, поэтому решила: пусть это будет «14:50» – тот миг, когда у меня остановились часы.

5

В 6:15 утра Дипак вошел в здание через черный ход, спустился в подвал за униформой и приготовился к выполнению своих обязанностей. Начало рабочего дня ничем не отличалось от обычного, чего нельзя было сказать о продолжении: в холле царила суматоха, Леклеры, Уильямсы и Зелдоффы совещались с Бронштейном, Моррисон дремал, привалившись к стене, миссис Коллинз в лихорадочном состоянии расхаживала взад-вперед, не хватало одной только мисс Хлои. Видя всеобщее возбуждение, Дипак сперва лишился дара речи, но представшая его взору загадка вернула его к реальности. Кто собрал всю эту публику внизу, учитывая отсутствие его сменщика?

Бронштейн первым заметил появление Дипака и с убитым видом шагнул к нему.

– Мой дорогой Дипак, я страшно огорчен. Случилось несчастье: мистер Ривера упал со служебной лестницы.

– Как он оказался на служебной лестнице в пять утра? – вскричал Уильямс.

– В данный момент это не главное, для нас гораздо важнее узнать о его состоянии, – напомнила мадам Леклер, щеголявшая перед соседями в легком неглиже.

– Что говорят в отделении неотложной помощи? – спросила миссис Уильямс, торопясь на выручку своему супругу.

– Там молчат. У бедняги открытый перелом правой ноги, правда, потеря крови минимальная. Он оглушен, но в сознании. Я с ним разговаривал, его ответы были вполне разумны, – уточнил профессор.

– Будем надеяться, что по этой части ему ничего не грозит, – изрек со вздохом Зелдофф, украдкой поглядывая на декольте мадам Леклер.

– Наверняка при поступлении в больницу ему сделали томограмму мозга, – подхватила его жена и привела мужа в чувство, пнув его в лодыжку.

– Куда его отвезли? – бесстрастно осведомился Дипак.

– Я попросил доставить его в медицинский центр «Бет», один тамошний врач – мой друг, – ответил Бронштейн.

– Полагаю, всем вам хочется как можно быстрее разойтись по своим квартирам, но для этого придется сделать две ездки, поэтому давайте разделимся на две группы, – скомандовал Дипак, словно капитан терпящего бедствие корабля.

Последовала перекличка пассажиров: Зелдоффы, спящий стоя Моррисон – живая загадка, миссис Коллинз… Поискав ее взглядом, Дипак увидел, что она стоит за его конторкой и копается в ящике. Закрыв его, она стала что-то высматривать у себя под ногами.

– Чем я могу вам помочь? – шепнул ей Дипак.

Миссис Коллинз нашла то, что искала, – книжку карманного формата, которую незаметно сунула себе в карман.

– Можете на меня рассчитывать, – успокоил он ее. – Будьте так любезны, пройдите в лифт и по пути разбудите мистера Моррисона. Я буду вам бесконечно признателен…

Накатав сотню метров по вертикали и потратив на это несколько минут, Дипак, оставшись один в кабине лифта, откинул раскладное сиденье, сел и стиснул ладонями виски. Первым делом надо было предупредить жену, что вечером он задержится. Жильцам потребуется его помощь при возвращении домой в конце дня; а потом он поедет в больницу. Кто будет нести службу ночью? Сколько времени жильцы согласятся в его отсутствие ходить по лестнице? Пока что у него не было ответа на этот ключевой вопрос, но грудь сжимало тяжкое предчувствие.

Жизнь возобновила почти нормальное течение. Дипак исполнял свои привычные обязанности. Подняв на нужный этаж горничную Леклеров, он спустил вниз их золотистого ретривера, чтобы передать его парню, выгуливающему собак. В девять часов в холле появился мистер Грумлат.

– Странный у вас нынче вид, – бросил он лифтеру, входя в кабину.

На счастье, контора бухгалтера располагалась на втором этаже, так что отвечать Дипаку не пришлось.

В десять часов его услуги понадобились Уильямсу. Когда Дипак ехал на восьмой этаж, ему позвонил Зелдофф. Останавливать кабину не было необходимости, потому что люди, желающие спускаться вниз, терпеть не могут подниматься наверх, так что он решил подобрать Зелдоффа на обратном пути. Зелдофф и Уильямс поздоровались во второй раз за день.

– Нет, серьезно, что занесло его на лестницу в пять часов утра? – пробормотал себе под нос обозреватель «Фокс Ньюс», никогда не упускавший возможности кого-нибудь в чем-нибудь заподозрить.

– Представить себе не могу, – отозвался со вздохом Зелдофф, у которого вообще были проблемы с воображением, оно разыгрывалось только в присутствии соседки-француженки с седьмого этажа.

Дипак чувствовал их взгляды на своих плечах или, быть может, на своей фуражке… Обращаться к ним он поостерегся, только пожелал всего доброго, отодвигая решетку. На тротуаре мужчины разошлись в разные стороны.

Немного погодя настал черед Леклеров, всегда покидавших дом вместе.

Миссис Уильямс работала на дому, миссис Зелдофф вообще не работала, миссис Коллинз по утрам никогда никуда не ходила, Моррисон не высовывал носа на улицу до трех дня, отсыпаясь после вечерней попойки, горничная Леклеров выходила за покупками только в обеденное время, выключив в полдень пылесос. Иными словами, Дипак мог посвятить кое-какое время себе.

Он устроился за своей конторкой, открыл старый телефонный справочник и набрал номер больницы.

Это утро было не похоже ни на одно другое. Произошло то, чего не случалось очень давно, настолько давно, что Дипак уже не мог припомнить дату последнего происшествия подобного рода: ожил бакелитовый телефон. Дипак долго взирал на него в изумлении, прежде чем снять трубку.

– Вы что-нибудь про него знаете? – услышал он дрожащий голос миссис Коллинз.

– Я звонил в больницу, мэм. Он все еще в операционной, но опасности для жизни нет.

В трубке прошелестел вздох облегчения.

– Разделяю ваши чувства, мэм, – молвил Дипак. – Перезвоните мне сюда между половиной третьего и тремя часами дня, когда в холле будет спокойно, – прошептал он и осторожно положил трубку.

Тут завибрировал его мобильный. Мисс Хлоя, больше некому. Когда монтировали лифт, никто не позаботился о людях в инвалидных креслах и кнопка вызова оказалась на недосягаемой для них высоте.

Дипак поехал за ней. Она ждала его на своем девятом этаже.

– Я подумала: нужно, чтобы кто-то был с ним рядом, когда он придет в себя, – сказала Хлоя, когда они спускались.

– Так чутко с вашей стороны, мисс!

– Это я услышала, как он упал. Я была в кухне, когда…

Это утро решительно не походило ни на одно другое. Дипак, на время забыв о своей легендарной невозмутимости, перебил Хлою.

– Это котельная, – стал объяснять он вполголоса. – Котел включается в пять утра, пар поднимается по трубам. На четвертом этаже они проложены слишком близко к стене и вибрируют, адски шумят, можно подумать, что кто-то колотит молотком. Приходится подниматься и стучать кулаком по стене, от этого шум прекращается. Тогда-то он, должно быть, и оступился, и…

– Очень может быть. Но зачем вы мне это рассказываете?

– На случай, если поинтересуется мистер Уильямс.

Он проводил ее на улицу, подозвал такси и помог ей в него погрузиться.

– Не тревожьтесь, перелом ноги – это не страшно, – сказала она, придержав дверцу.

– Не смею возражать, особенно вам, но в его возрасте это не пустяк, – произнес со вздохом Дипак.

– Я позвоню, когда будут новости.

Дипак поблагодарил ее за неравнодушие и вернулся в дом. Он был потрясен, хотя ни за что в этом не признался бы.

Хлоя смотрела на Риверу, спавшего спиной к окну. Когда она очутилась в таком же незавидном положении, ее вниманием – лишь только к ней стали возвращаться силы – завладел клен за окном. Он подсказывал ей, что меняются времена года: зимой ветки были голы, весной на них набухали почки, а потом распускались и пахли цветы, летом шумела густая листва, осень заявляла о себе оттенками желтого.

Вошла медсестра, чтобы проверить капельницу и записать давление пациента. Хлоя спросила, каковы у него перспективы. Сестра не могла сказать определенно, будет ли его нога работать нормально, как раньше. После ее ухода Хлоя впала в панику.

– Все будет хорошо! – стала она уговаривать вслух не то спящего Риверу, не то саму себя.

Ривера приоткрыл глаза и снова зажмурился, сморщившись от боли. Хлоя хотела тут же сбежать, но пересилила себя и осталась. Она уже собиралась позвонить отцу и попросить его забрать ее домой, как вдруг в дверях появилась женщина.

На ней были твидовая юбка, белая блузка и джемпер. Немного постояв, она подошла к койке и расправила складку на простыне.

– Уже двадцать лет он часть моей жизни, а я его почти не знаю. Странно, правда?

– Я совершенно не в курсе… – пролепетала Хлоя.

– Мой муж рассказывает о нем, как о родном брате, с которым видится только утром и вечером.

– Я ему не родственница, – призналась Хлоя.

– Я знаю, кто вы, – произнесла Лали, опускаясь на табурет. – Он очень вас ценит и уважает. Я говорю о моем муже. Мистер Ривера, думаю, относится к вам так же. Утро и вечер не могут менять плюс на минус, как вы считаете?

– Вы – миссис Дипак?

– Наша фамилия Санджари, Дипак – это его имя. Хотя «миссис Дипак» звучит необычно. Вас он называет «мисс Хлоя». Я могу вас сменить, возвращайтесь домой, вы совсем бледная.

Хлоя не ответила. Лали встала и вывезла ее в коридор.

– Меня больницы тоже пугают, – сказала она, толкая кресло к лифту. – Как насчет того, чтобы выпить вместе чаю?

– С удовольствием!

Когда они покинули больницу, Хлоя сказала, что хочет ехать сама:

– Вы уж извините, но я не люблю, когда кто-то везет мое кресло. Такое впечатление, будто меня выгуливают.

– Еще минуту назад вы не жаловались, так что, с вашего позволения, я вас еще немного повожу, тем более что придется пройтись, если можно так выразиться…

– Куда вы меня везете? – поинтересовалась Хлоя.

– Здесь неподалеку, в паре кварталов отсюда, есть одно местечко с великолепной выпечкой. По пути туда и обратно мы сожжем лишние калории.

– Много сожжешь, сидя в кресле…

Чайный салон назывался забавно – «Chikalicious». Это развеселило Хлою, как веселила ее Лали, своими добродушно-властными манерами напоминавшая ей Мэри Поппинс.

– Почему вы так на меня смотрите? – спросила Лали, уплетая ромовую бабу.

– Как я на вас смотрю?

– Надеюсь, вас не смущает мой волчий аппетит? Во-первых, я не обедала, а во-вторых, ничуть не стесняюсь быть сладкоежкой.

– Дело совсем не в этом.

– Вы представляли меня совершенно не такой?

– Я вас вообще никак не представляла. Дипак не отличается словоохотливостью.

– Муж знал вас девочкой, он возит вас в лифте утром и вечером, останавливает для вас такси каждый раз, когда это вам необходимо – и в дождь, и в ветер, носит ваши пакеты, день за днем справляется, как у вас дела, – а вы не находите иного объяснения тому, что ничего не знаете о его жизни, кроме его молчаливости? Вот у меня соседи по этажу – кубинцы, у них трое детей и два внука, над нами живут пуэрториканцы, она учительница, он электрик. В нашем доме восемьдесят квартир, и я со всеми знакома.

– Раз так, то у меня припасен для вас сюрприз. Знали бы вы, сколько времени я провела затворницей, в четырех стенах, наблюдая за прохожими на улице, а точнее, за моими соседями! Могу кое о чем вам поведать. Например, что Зелдоффы – несносные ханжи: если перегорит лампочка, они молятся, чтобы ее кто-нибудь заменил; если у них заскрипит дверь, они молятся, чтобы Дипак смазал петли, все обо всем молятся, а сами палец о палец не ударят. Моррисон – элегантный алкоголик, любопытный пьяница, ни в чем ничего не смыслящий, тот еще тип. Леклеры, французская пара, давно поселившаяся в Нью-Йорке, живут словно в коконе. Они мне нравятся, у них художественная галерея в Челси. Души друг в друге не чают. Как голубки, причем ни капли не целомудренные… Декольте мадам Леклер не оставляет равнодушным беднягу Зелдоффа, да и моего папочку, признаться, тоже, но я помалкиваю… Миссис Коллинз – веселая вдовушка, по крайней мере с виду, и всегда очень мила. Была у нее болонка, которая тявкала с утра до вечера. Когда болонки не стало, миссис Зелдофф умоляла миссис Коллинз, чтобы та дала ей пожить в тишине, но эстафету подхватил попугай миссис Коллинз. Что до Уильямсов… О, Уильямсы относятся к себе так серьезно, как никто другой. Уильямс – экономический обозреватель «Фокс Ньюс», которому положено знать все про всех. Мой отец, правда, утверждает, что он болван, уверенный, что вся жизнь сводится к экономике. Папа знает, что говорит, ведь он профессор экономики в Нью-Йоркском университете. Что касается миссис Уильямс, то это особа редкой изворотливости. Ушлая, каких мало! Когда мы вместе с ней едем в лифте, я словно невзначай наезжаю колесом ей на ногу, так эта лицемерка делает вид, будто ничего не случилось!

– А вы та еще штучка! – усмехнулась Лали. – Раз вы не притронулись к этому пирожному, я его у вас конфискую. Сами-то вы кто? Я не такая деликатная, как мой муженек, скорее наоборот!

– Я была актрисой. Училась в студии Стеллы Адлер, потом исполняла второстепенные роли, пока не получила главную в сериале.

– А теперь?

– Теперь я записываю аудиокниги.

– Работаете на общественных началах?

– Нет, кое-что зарабатываю. Не много, но все-таки…

– Раз ваш труд оплачивается, то почему вы сказали, что были актрисой? Мне кажется, вы и сейчас актриса.

– Я не из тех, у кого просят автограф.

– Вот я портниха, и что, думаете, я раздаю автографы?

Лали изящно вытерла салфеткой уголки губ. Женщины молча рассматривали друг друга.

– Муж вернется поздно, усталый, а на рассвете снова отправится на службу, причем, возможно, даже раньше обычного. Если бы я ему позволила, он поставил бы у вас в подвале раскладушку, чтобы в отсутствие Риверы ваши вечера не превратились в хаос. У моего мужа чувство долга доведено до абсурда. Меня тревожит наше будущее.

– Собственники здания быстро найдут Ривере замену. Уверена, мистер Грумлат уже этим озаботился. Скоро все будет в порядке. Не беспокойтесь, я прослежу.

– Проследите лучше за тем, чтобы этот Грумлат не уговорил ваших соседей сделать другой выбор. Времена меняются, это в порядке вещей, но, если это распространится и на ваш дом и если мой муж не сможет и дальше совершать подвиги, он этого не переживет.

– Какие подвиги?

– Вы смеетесь надо мной? Ладно, об этом в другой раз, я должна возвращаться. Не говорите ему, что мы встречались. Жизнь Дипака проходит в холле и в кабине лифта, он любит свой замкнутый мирок.

Позволив Хлое расплатиться, Лали ушла, не позаботившись о том, чтобы помочь ей остановить подходящее такси.

6

– Что ты подразумеваешь под словом «источник»? – спросил Санджай.

– Твою родную Индию.

– Они связались с моим банком в Мумбаи?

– Если бы только это…

Санджай все еще не понимал, что происходит, поэтому Сэму пришлось сознаться:

– У меня не было выбора. Ты прибыл издалека с амбициозным проектом – как тут обойтись без рекомендаций? Был бы ты американцем или хотя бы европейцем, еще куда ни шло, но ты…

– Но я из третьего мира, из страны разбойников и трущоб – это ты хотел сказать? Между прочим, Индия – страна посовременнее вашей, причем во всем, кроме высокомерия – тут вы нас обошли! – возмутился Санджай.

– Вот только ее богатства находятся в руках малочисленной элиты!

– У вас, что ли, по-другому? Успеха не добиться без хорошей родословной! Во что вы превратили свою американскую мечту?

– Кто сказал, что не добиться? Опомнись, Санджай, будь реалистом, несколько недель на сбор такой суммы – это непросто.

– Я ставил тебе одно-единственное условие: не посвящать в наши дела мою семью. Надеюсь, это больше не повторится, я на тебя рассчитываю. Вопрос закрыт.

– Если честно, то не совсем, – проворчал Сэм. – Твои дядюшки создают препятствия на каждом шагу. «Бродяга, гостиничная крыса, жалкий фантазер…» Не буду продолжать.

– Они наплели все это про меня? Выходит, они по-прежнему хотят войны…

– Тебе нужно отплатить им той же монетой. Если их ядовитые речи дойдут до здешних финансистов, ничего хорошего нам это не сулит. Сейчас я задам тебе один вопрос. Ты имеешь право послать меня куда подальше, даже порвать со мной, но у меня нет выхода.

– Интересуешься, не правда ли все это?

Сэм взял со стола папку.

– Все, подаю в отставку! Пропади все пропадом! Если хочешь знать, так даже лучше. Думаешь, ты один поставил на этот проект все, что у тебя есть? Что, по-твоему, будет со мной, если мой босс узнает, что я подсовываю самым нашим крупным клиентам субъекта, которому доверяю только на том основании, что мы с ним неплохо проводили время в Англии и что у него ума палата?

– А еще он с виду типичный индус, – с горечью добавил Санджай.

– В общем, очень странный тип, – подхватил ему в тон Сэм. – Кстати, дорогой Сэм, где остановился ваш друг в Нью-Йорке? Ах, в Гарлеме, у дяди и тети, с которыми раньше не был знаком. Это его машина с водителем припаркована вон там, в переулке? Нет? Ах, он ездит на метро? Понятно… А почему он опоздал на встречу с одним из главных наших доверителей?

– Мне следовало приехать на слоне. Предрассудки – твари живучие. – Санджай подошел к окну. – Дядюшки не желают признавать, что мне принадлежит треть отеля, к тому же я не намерен им подчиняться. То, что я сам по себе, вне семьи, – плевок им в лицо. Они спят и видят, чтобы я потерпел поражение и ползал перед ними на брюхе, прося пощады. Но мне плевать на толщину кошелька. Я хочу преуспеть и посрамить их. Сам решай, хочешь ли ты мне в этом помочь.

Сэм задумчиво грыз кончик карандаша.

– Какой он, твой дворец?

– Отель как отель: четыреста комнат, в разной степени роскошных, конференц-центр, бассейн, спа, три ресторана, вычурное, на мой вкус, оформление…

– Ничего себе! Хорошее расположение?

– Лучше не придумаешь.

– И давно он вам принадлежит?

– Это как посмотреть… Мой дед приобретал квартиру за квартирой в комплексе зданий в самом центре Бомбея. Когда он умер, мой отец и двое его братьев выселили жильцов и организовали масштабные работы. Так родился отель «Мумбаи Пэлас».