Текст книги "В ожидании Догго"

Марк Миллз
В ожидании Догго

 
Пой, будто тебя никто не слышит,
Люби, будто тебе никогда не делали больно,
Танцуй, будто тебя никто не видит,
Живи, будто небеса на земле.
 

Марк Твен

Mark Mills

WAITING FOR DOGGO

© Mark Mills, 2014

© Перевод. А. А. Соколов, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Глава первая

«Дорогой Дэниел!

Господи, как же получилось официально. Я так не хотела. Или хотела? Как во многом другом, я в этом неуверена (или надо писать «не уверена», ты бы, разумеется, не сомневался). Черт! Я бы начала письмо снова, но уж и так делала это три раза, к тому же опаздываю на самолет.

Улетаю, и очень далеко, но не могу тебе сказать куда. Отчасти хочу, но в этом нет никакого смысла, поскольку не знаю, сколько там пробуду. Впрочем, лучше как есть. Чушь, конечно. Я хочу сказать, что это для меня лучше как есть. Но не для тебя, хотя знаю, что ты справишься, потому что ты сильный, практичный и немного черствый.

Вскоре пообщаемся подольше, когда у меня появится настроение, которого теперь, как ты понимаешь, нет, иначе бы я не улепетывала в астрал! (Шутка: не потеряла ведь чувства юмора, как ты заявил недавно.) Ладно, согласна, в сложившихся обстоятельствах не смешно. Так и вижу, как ты стоишь у стола и читаешь эти строки. Извини, дорогой Дэниел. Я трусиха. Хоть это-то выяснила про себя. К тому же переживаю из-за своего любимого Догго – виню одну себя. Чего я только не передумала. А о чем, собственно, я думала? Что Догго все изменит, даже исцелит нас. Тебе не понравится это слово, поскольку ты терпеть не можешь, когда я говорю о путешествиях, энергиях и – да, да – об ангелах.

Но суть в том, что я действительно в них верю. А ты нет. Не в этом ли дело? Не исключено. Я привыкла любить твою вежливую терпимость и скептическую улыбку, но теперь меня от нее воротит. Она кажется циничной и высокомерной, словно у тебя имеются ответы на все вопросы. А разве они есть? Их нет ни у кого. И это тебе пора понять, как я поняла, что трусиха. Наверное, я могу находиться рядом только с таким мужчиной, который верит в ангелов. Не беспокойся, это не означает, что я свалила с Брендоном. Он – придурок. Я безоговорочно ставлю тебя выше него. Если хочешь, считай это комплиментом. Нет, я уезжаю одна, руководствуясь своей интуицией. Сама по себе, и рядом никого, только я и тот, кого ты в шутку прозвал Тем, которого нельзя называть по имени. Знаю, ты считаешь его плодом моего болезненного воображения, но верю, что он здесь, присматривает за мной, и ты не станешь отрицать, что это чувство реальное (даже если ты прав насчет ангелов, хотя это совершенно не так).

Отведи Догго обратно. Интуиция подсказывает мне, что ты получишь ту работу – нельзя же оставлять его на целый день запертым в квартире. Это было бы нечестно по отношению к нему, а вы ведь и так не без ума друг от друга. Догго сейчас рядом и пожирает тебя своим взглядом? Клянусь, когда собирала чемодан, он смотрел на меня с таким презрением, словно понимал, что́ я задумала. Разумеется, это не так – он просто маленькая, страшненькая собачка. Ладно, не такая уж страшненькая, но ты понимаешь, что я хочу сказать: особой красотой бедолага не отягощен. Когда я впервые увидела Догго, мне стало его жаль. Зря я впуталась в его жизнь. Но он, по крайней мере, сменил обстановку, побывав, хоть недолго, в отпуске. Я бы сама отвезла его обратно, но нет времени. Видишь ли, я не планировала бегства – накатило внезапно: поняла, как надо поступить, и начала действовать.

Может, я совершаю самую большую в жизни ошибку? Вряд ли. Мы подошли к черте, где собирались принять решение, которое было бы для нас неправильным – определенно неправильным для меня, но и для тебя, наверное, тоже. Не злись на меня, Дэниел. Ты, конечно, почувствуешь себя униженным, но могло получиться хуже. Я сбегаю от тебя не от алтаря, к тому же все назовут меня стервой, и от этого тебе будет легче. Пожалуйста, не пытайся разыскать меня и не звони. Это бессмысленно: когда ты станешь это читать, я уже буду в воздухе.

Любви тебе и света.

Клара ХХХХХХХХХ

P. S. Перечитала письмо и поняла, что выразилась недостаточно ясно. Между нами все кончено, по крайней мере на данный момент, что означает навсегда, хотя как знать. Никогда не говори никогда – ведь так? Мне нужно почувствовать себя открытой другим возможностям (ладно, признаю, я говорю о других мужчинах). Не могу тебе запретить делать все, что пожелаешь, но если переспишь с Полли, я тебя убью. Она молода, беззащитна и благоговеет перед тобой. Полли – моя младшая сестренка, поэтому, как говорят итальянцы, non toccare[1]1
  Не трогай (ит.). – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] (сразу вспомнился сувенирный магазин в Луке, где ты купил мне жуткую китайскую статуэтку Девы Марии, решив, что она похожа на моего отца, переодетого в женское платье)».

Я осторожно положил письмо на стол. Черствый? Неужели? Циничный и высокомерный? Никогда не считал себя лучше ее. Это была наша маленькая игра, и мы сами придумали правила. Астрология, прошлые жизни, ангелы-хранители – чего бы ни касалось, энтузиасткой выступала Клара, а я охлаждал ее пыл. Мы согласились, что отличаемся друг от друга, и посмеивались над этим, понимая: то, что имеем, больше всего остального. А имели мы любовь. И в этом были едины. Как же она может ломать правила и после четырех лет бросаться в самолет и исчезать?! Это же и моя жизнь!

Я хотел разозлиться, но не получалось. Уязвленный выдвинутыми против меня обвинениями, я был ошеломлен подкрадывающимся леденящим чувством, что сам виноват по всем пунктам.

Посмотрел под ноги. Прежде Догго был там, а теперь лежал на диване. Знал ведь, что ему нельзя прыгать на диван, но его, похоже, не волновала моя реакция. Положил морду на лапы и уставился в окно, словно проплывающие по небу облака являлись ключом к метафизической головоломке, над которой он теперь бился.

– Догго!

Он даже не повернулся, но ведь на эту кличку пес вообще никогда не откликался – возможно, понимал, что она ненастоящая; просто мы его так зовем, пока не придумали, как назвать лучше.

Перепробовали все, даже просмотрели сайты детских имен, но не нашли ничего подходящего. Вдруг показалось, что можно назвать его Евстафием, но этот вариант не продержался и дня. Согласно «Википедии», святой Евстафий был римским полководцем и после обращения в христианство претерпел зловещий список мучений и бед, среди них – сожжение заживо вместе с сыновьями в бронзовой статуе быка. Надо отдать должное императору Адриану: он не только знал толк в строительстве и возвел Адрианов вал, но обладал мрачным воображением, когда хотел расправиться с врагами. Как мне известно, святой Евстафий – покровитель пожарных (которые так и не потушили огонь, поджаривший его самого) и в более широком смысле – всех, кто познал несчастия.

– Евстафий! – позвал я. – У меня несчастье.

Пес навострил ухо, только одно, левое, да и то это было не больше чем подергиванием. И не оторвал взгляда от несущихся мимо облаков.

Я вытащил из кармана мобильник. Ее номер был внесен в память, потому что в апреле мы общались с ней, когда готовили сюрприз на день рождения Клары. Она работала координатором компании детских развлечений и, казалось, значительную часть времени проводила, сплавляясь на плотах по рекам в Уэльсе. Поскольку были школьные каникулы, я собирался оставить сообщение.

Она ответила после четвертого гудка:

– Дэниел…

Одно слово, но оно несло в себе заманчивую смесь удовольствия, удивления и предвкушения.

– Привет, Полли! – Догго снова дернул ухом, на сей раз правым. – Как дела?

Пусть Клара пеняет на себя, решил я, и почти сам в это поверил. Подобная мысль никогда не пришла бы мне в голову, если бы она сама ее не подбросила.

– Отлично, – прощебетала Полли. – Уработалась, как собака.

Я покосился на Догго. Пес развалился на диване, почти с ним сроднившись, и я подумал: откуда взялось такое выражение?

Глава вторая

Я спросил, когда мы уже поднялись в салон:

– С собаками можно?

– На усмотрение водителя, приятель.

А водителей теперь огораживают для их собственной безопасности. И ему, чтобы рассмотреть стоявшего на полу Догго, пришлось прижаться носом к плексигласу.

– Господи, – пробормотал он. Вид пса явно не произвел на него впечатления. – Посадите к себе на колени, да и все.

– Не могу. Он меня тяпнет, если я попытаюсь поднять его.

– Такой злобный? Опасен для здоровья людей?

– Нет, нет, никакой опасности, – жалобно протянул я. А что я еще мог сказать? Знал же: Догго непременно укусит меня, если решусь посадить его к себе на колени.

– Извини, приятель. Правила есть правила. Моя работа мне дороже.

Обычно я стал бы отстаивать свои права, даже закатил бы скандал. Но сегодня был не в настроении. Утром едва сумел сварить себе на завтрак яйцо.

– Справедливо. Извините, что потревожил. Удачного дня.

Я уже выходил из автобуса, когда водитель сказал:

– Вот если бы он был собакой-поводырем, собакой психиатрической помощи или собакой эпилептика…

– Нет, он не такой.

Шофер закатил глаза и произнес раздельно, как для совсем тупого:

– Данные виды собак получают разрешение на поездку в автобусе.

– Ах да, он собака эпилептика. – В подтверждение своих слов я похлопал себя ладонью по груди.

– Проблемы с сердцем в вашем-то возрасте? – усмехнулся водитель.

Он смеялся надо мной. Подмигнув, показал мне кивком, чтобы я занял место. И я, приложив транспортную карту к валидатору, поблагодарил его.

– Только уберите его с глаз долой. Мы ведь не хотим, чтобы он поранил кого-нибудь из пассажиров.

На сей раз шофер не шутил.

«Баттерсийский дом собак и кошек» был втиснут между старым газовым заводом и пустырем, окружающим давно заброшенную Баттерсийскую электростанцию. Трудно представить более жалкое место для приюта никому не нужных животных. С двух сторон тесный треугольник ограничивали железнодорожные линии, с третьей – загруженная автомобильная дорога. С тех пор как меня занесло сюда несколько лет назад, приют подремонтировали (я редко оказываюсь к югу от реки; северо-запад Лондона – вот территория, где я обычно топчусь. Просто потому, что именно там впервые оказался в столице). Теперь дороге являл свое сверкающее лицо изогнутый стеклянный фасад здания. Крикливая архитектура казалась слегка неуместной, словно насмешка над ожиданиями родственников, которым адвокат зачитал завещание двоюродной бабушки Мейбл, и они узнали, что она им ни шиша не оставила. В отличие от Франции или Италии, где наследники пользуются определенными правами и могут рассчитывать на законную долю, в Англии вы вольны прокатить своих родных с того света, и в юридических баталиях верх часто берет благополучие животных.

Догго как будто не узнал этого места. Весело вошел внутрь, явно не замечая тявканья собак, приглушенного, но вполне различимого на фоне перестука колес поездов. Я объяснил свои трудности женщине за конторкой – такой же яркой и живой, как приемное отделение, в котором она проводила рабочее время. Она улыбалась, даже когда объясняла, что, прежде чем прийти, мне следовало заранее позвонить и назначить время приема. В милой улыбке Лоры (это имя было написано на ее бейджике) я уловил нечто хрупкое. Вспомнились сиделки в доме престарелых неподалеку от Брайтона, где доживает свои дни мой дед. Существуют ли на свете такие добрые люди? Или становятся сами собой, как только за вами закрываются двери заведения, и они начинают ругаться, как сапожники, и издеваться над несчастными подопечными?

Через десять минут мы с Догго оказались в другом, на сей раз унылом кабинете, где хозяйничала еще одна молодая оживленная женщина в форменной рубашке поло. Ее звали Бет. В задачу Бет входило искать животным новые дома, и она совершенно не обрадовалась перспективе опять пристраивать собаку, которую взяли всего три недели назад. Утешало одно: она человек, а не зверь. Бет была примерно моего возраста. Она внимательно слушала мой рассказ, подавшись вперед и облокотившись о стол.

Я давил на жалость: моя девушка хотела собаку и, не посоветовавшись, притащила домой пса. А потом, не предупредив, подхватилась и слиняла. У меня нет возможности, сокрушенно объяснял я, ухаживать за животным. Бет кивала, но я заметил, что она выискивала на моем лице признаки пороков, заставивших сбежать от меня несчастную Клару. Наверное, прикидывала: то ли я ее бил, то ли до смерти наскучил. Меня не интересовало, что́ она думала, только бы забрала назад Догго, чтобы я мог продолжать жить своей жизнью.

Я подал ей темно-желтый конверт, который оставила мне Клара. В нем хранились все официальные документы. Но Бет они не понадобились – все было зарегистрировано в компьютере. Догго она не знала, но обрадовалась, что станет оформлять повторное принятие пса в их заведение. Все это, на мой вкус, звучало уж слишком по-оруэлловски, но я в ответ лишь вежливо улыбнулся и поблагодарил Бет.

Оказалось, что им Догго был известен под кличкой Микки. Клара мне не сообщила, но за это упущение я легко простил ее. Микки?! Это как если бы родители Уинстона Черчилля в последний момент передумали и назвали бы своего крепкого малыша Брайаном. Мне интересно вот что: сели бы с ним Рузвельт и Сталин за стол переговоров в Ялте, если бы его звали не Уинстоном, а Брайаном?

Бет прочитала документы и нахмурилась:

– Странно. Он пробыл у нас всего неделю до того, как ваша девушка забрала его.

– Что же тут странного?

– Я бы отнесла его к категории «на пожизненном».

– На пожизненном?

– Как в тюрьме: обосновавшимся на долгий срок.

– Почему?

– Да вы сами посмотрите на него.

Я покосился на Догго, но разглядывать там было особенно нечего.

– Это не по правилам, – заявила Бет. – В нашем заведении осуществляется политика усреднения рода, то есть кастрации. – Бет проглядела документы и нашла то, что требовалось. – Вот: он пробыл здесь недолго, и ваша девушка взяла все на себя.

– Моя бывшая девушка, – заметил я.

– Не важно. Расписалась в том, что за всем проследит.

– За чем именно?

– Чик-чик.

Меня передернуло. Наверное, надо родиться мужчиной, чтобы понимать: акт кастрации – это больше чем изобразить пальцами ножницы и губами звук, как они щелкают.

– Она мне ничего такого не говорила.

Бет накрыла ладонью папку.

– Все здесь написано черным по белому.

Какое там черное и белое? Все только серое, угрюмо серое. Мы ведь рассуждали о кастрации Догго.

– Я должен подумать.

– Это необходимо сделать.

– Для чего?

– Таковы правила.

Если бы она знала меня лучше, то не ляпнула бы ничего подобного.

– Нацисты собирались искоренить евреев, цыган и гомосексуалистов. По-вашему, это правильно?

Бет оскорбилась, даже задохнулась от возмущения.

– Нет. – В ее глазах внезапно появился влажный блеск, и я смущенно отвернулся. Догго с довольным видом лежал на полу, я еще ни разу не видел его таким счастливым. И я вдруг поднялся и протянул Бет руку.

– Приятно было познакомиться, но мы с Догго уходим.

Очень трогательно с моей стороны. Он всего лишь собака, причем собака, которую я не хотел заводить. Но я ожидал от него благодарности или нечто подобного. Хотя бы признательного взгляда. Однако не получил даже этого, пока мы шли по улице к Баттерси-парку.

– Послушай, приятель, они собирались кастрировать тебя.

Догго остановился и понюхал мусорную урну.

– Можешь не сомневаться: чик-чик, и нет твоих чертовых яичек.

Для своей реплики я не мог выбрать более неподходящего времени. Настолько сосредоточился на Догго – смотрел, задерет он ногу на урну или нет, – что не заметил, как из соседней школы выбежали ученики в красивых форменных костюмчиках. А спохватился, когда одна из богатеньких мамочек крикнула мне:

– Следите за своим языком!

Мне был знаком этот тип: болезненно худая блондинка, уверенная в том, какое место она занимает в привилегированном мире. Вроде моей сестры. Я уже собирался огрызнуться, но заметил, как съежился ее сын, испытав неловкость от наскока матери.

– Извините.

– Как его зовут? – неожиданно спросил мальчик.

– Догго.

Неподалеку, заехав двумя колесами на тротуар и включив аварийную сигнализацию, стоял неправильно припаркованный огромный внедорожник. Женщина вырубила его брелоком от ключей.

– Гектор, ну иди же!

Гектор, миловидный мальчуган, похожий на молодого Кристиана Бейла в «Империи солнца», – сплошь свисающие на лоб и плечи волосы и большие зеленые глаза, – опустившись на корточки, ласково ворковал с псом.

– Привет, Догго!

Пес, не повернув головы, позволил поласкать себя – погладить уши и почесать шею.

– Скажешь, что ты не самый лучший на свете пес? Самый лучший, Догго. Лучший на свете.

– Гектор! – возмущенно крикнула мать.

Мальчик поднял голову, взглянул на меня и закатил глаза.

– Что ж, пора идти.

– Тем более что все к лучшему – я имею в виду жизнь.

– Остается надеяться. Пока, Догго.

Мы с псом стояли и смотрели, как Гектор забирается на заднее сиденье большого «Мерседеса». Он помахал нам рукой, и машина укатила.

Остается надеяться? Он сказал это с усталой снисходительностью библейского мудреца. А лет ему было не более двенадцати. Откуда взялся этот парень? Уж точно не от своей матери. Я последовал примеру Гектора и опустился на колени.

– Эй, Догго, ты обзавелся приятелем? – Я протянул к нему руку и услышал какой-то звук. Сначала решил, что это гудение автомобилей, но в следующую секунду узнал глухой рык: Догго предупреждал, чтобы я держался на расстоянии.

Глава третья

– Можно я скажу?

– Не знаю, Джей, можешь ты или не можешь.

– А я все-таки скажу.

Я развел руками:

– Выкладывай.

Мы сидели в баре на Портобелло-роуд, и Джей, прежде чем заговорить, пропустил третий (а может, это был четвертый) коктейль мохито.

– Здорово ты от нее избавился, приятель.

– От Клары?

– От кого же еще? Она мне никогда не нравилась.

Я потрясенно посмотрел на него.

– Мы были вместе четыре года. Почему ты мне раньше не сказал?

– Я пока не спятил, Дэн. Заявить, что любовь твоей жизни с приветом? Я не такой дурак. Эта шизанутая окрутила бы тебя, а потом явилась бы ко мне и укусила за задницу.

– Она не шизанутая.

– Да по ней дурдом плачет, и она всегда была такой. Пойми меня правильно: все казалось прекрасным, пока мы оставались молодыми, но жизнь идет, надо браться за дела. Впрягаться и тянуть лямку. Возьми, к примеру, Джетро.

– А что с ним?

– Его время вышло.

Джетро был самым крутым парнем из всех, кого мы знали. Высокий, артистически взлохмаченный, он проводил время, завалившись к каким-нибудь знакомым, выкуривая огромное количество травки и играя (кстати, неплохо) на гитаре. Словно трубадур новейших времен, Джетро был постоянно в дороге – вечно подыскивал нового хозяина, который бы приютил его и накормил.

– Поверь, его валюта в свободном падении. Женщины ведут себя плохо, только когда совсем молодые. Но какой из них захочется, чтобы ее первенца качал на коленях такой малый, как Джетро? Чего доброго, уронит башкой вниз.

– Мне нравится Джетро. – Я сказал правду. Он обладал хорошим чувством юмора и умел рассказывать, как никто другой.

– Мне тоже, – кивнул Джей. – Но его время прошло. Женщины нашего возраста, у которых затикали биологические часы, не хотят иметь дело с бездельником, каким бы он обаяшкой ни был.

Джей прав. Поэтому подружки Джетро становятся все моложе. Бедняга Джетро.

– Клара нисколько не похожа на Джетро.

– Могу сказать одно: я понимаю, почему ты на нее запал. Она сексуальная штучка. И немного с приветом, что совсем неплохо, когда мы молодые. Но мы стареем, прости, что открываю тебе на это глаза. Тебе нужна жена, которая вся в кристаллах, аурах и черт знает в чем еще?

– Ангелах.

– Еще и в ангелах?

– Клара познакомилась с типом по имени Брендон, и он убедил ее, что у нее есть ангел-хранитель.

– Ты меня разыгрываешь?

– Имя этого ангела – Камаэль.

Джей изумленно посмотрел на меня.

– Вот на это уже ничего не скажешь.

Мы с Джеем познакомились в Уорикском университете, где изучали английскую филологию. Это был тот редкий случай (по моему опыту, более распространенный среди мужчин, чем женщин), когда сходятся и становятся друзьями два совершенно разных по характеру и темпераменту человека. Я обращался с жизнью бережно, благодарный за все, что она мне дает. Джей же наскакивал на жизнь, словно шел на приступ, когда все препятствия и преграды рассчитаны на то, чтобы не дать продвинуться вперед. Его энергии, напористости и честолюбия хватило бы на десяток, если не на сотню человек.

Было у нас, разумеется, и много общего. В Уорике, например, страсть к литературе. Мы часами болтали о том, каких высот добьемся в издательском деле. Отрасли требовались люди вроде нас – молодые умы, соответствующие происходящей цифровой революции, начинающей потрясать книгоиздание. Рассуждали, что сначала каждый пойдет своей дорогой, но лишь затем, чтобы досконально изучить все ходы и выходы профессии. При первой возможности объединим усилия и, организовав многомиллионный бизнес, поднимем его на небывалые высоты.

С тех пор мы оба сдали свои позиции. Во время последнего университетского семестра Джей согласился на предложение поработать в консалтинговой компании «Маккинси», а я вскоре выиграл место в Академии дизайна и рекламы. Консультант в области менеджмента и рекламщик – вот кем мы в итоге стали. Это, к слову, о несбывшихся мечтах.

Иногда я утешаю себя мыслью, что зарабатываю на хлеб словесностью, но в действительности это всего лишь броские строки реклам компаний, до которых мне нет никакого дела. Я копирайтер, и довольно неплохой, о чем свидетельствуют пылящиеся у меня в сушильном шкафу тошнотворные призы. Дела шли лучше до того, как у Трева (Толстого Трева, как он когда-то хотел, чтобы его называли) случился нервный срыв. Он был моим ведущим художником. Копирайтеры и художники работают в тесной связке. Мы творчески сотрудничали и составляли команду из двух человек. Даже вместе перевозили заказы. Я знал, что Трев подвержен депрессиям, поэтому с ним работать было забавно. Мне следовало бы заметить, что с Тревом происходит, даже кого-нибудь предупредить, но помешало то, что он создавал свои лучшие творения, когда пресловутая соломинка уже ломала спину верблюда. Сейчас с ним все в порядке. Заметьте, просто в порядке. Эскулапы вытряхнули из него все, что когда-то делало Трева Тревом. Не осталось ни острых углов, ни высот, ни падений и, разумеется, никаких хохмочек. Но он хотя бы жив. Выяснилось, что Трев замышлял прыгнуть вниз головой со своего дома в Бермодси.

Вероятно, Клара права, я не умею сочувствовать, но не могу сдержать улыбки, когда представляю картину: Толстый Трев проносится «ласточкой» в воздухе. Есть в этом некое космическое соединение грузной массы и утонченного изящества, как в балетном номере из мультика Диснея «Фантазия», когда бегемот скачет в прозрачной балетной пачке. Надеюсь, настанет время, и я смогу поделиться своей мыслью с самим Тревом, и мы от души посмеемся. А пока я предоставлен самому себе.

Мне стало нелегко. Вот уже полгода я скитаюсь в пустыне и, проедая прежние запасы, ломаю голову, откуда взять деньги на выплаты по ипотеке. Никому не нужен копирайтер без художника. Хорошо, что мое имя еще как-то помнили, и я мог выпросить встречу-другую с людьми, с которыми еще недавно конкурировал и боролся за те жуткие призы. Однако со мной встречались главным образом из любопытства или чтобы узнать из первых рук какую-нибудь грязь о Толстом Треве.

С «Индологией» все может сложиться по-иному. А как – я скоро узнаю.

– «Индология»? – поморщился Джей. – Что за название для рекламного агентства?

– Неплохое, – выразился я.

Мы уже успели перебраться в другой бар. Они все гонятся за постапокалипсическим антуражем: голый кирпич, грубый бетон, металлические лампы, как на заводе. Многообещающее направление в дизайне интерьеров.

– Маленькое, новое, независимое.

– Согласен на «Инд», – произнес Джей. – Но при чем здесь «логия»?

– Подразумевается своего рода методичность, строгость. Как в психологии, теологии, социологии…

– И дрочелогии.

– Последнее название обсуждалось в ходе опроса фокус-группы и получило негативную оценку.

Джей рассмеялся и схватил меня за руку.

– Прости. Надеюсь, у тебя что-нибудь выгорит. Искренне надеюсь. Когда собеседование?

– Послезавтра.

Он, прикидывая, закрыл глаза.

– Так, четверг. Я во Франкфурте. Ты был там когда-нибудь?

– Во Франкфурте?

– И не парься попасть. Дыра дырой, но люди хорошие – немцы. Я немцев люблю.

От его слов мне стало теплее. Джей из еврейско-немецкого рода и потерял много родных. Наслушался всяких рассказов – впитал их с молоком матери – и, тем не менее, готов обо всем забыть и жить дальше. От подобной широты натуры мне сделалось легче – мелочнее показались собственные беды: подумаешь, бросила женщина, на которой я собирался жениться!