Текст книги "Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник)"

Глава IV

– Весь следующий день мы только и делали, что следили друг за другом, и могу вас уверить, что это очень скучное и тяжелое занятие. Вечером мы пристали к одному из маленьких миссурийских городов, поужинали и взяли себе маленькую спальню наверху, с одной койкой и одной двуспальной кроватью. Когда мы поднимались по лестнице, гуськом – впереди хозяин таверны, со свечой в руках, позади всех я, – мне удалось незаметно задвинуть свою сумку под стол в прихожей. Мы спросили себе виски, сели играть в карты, и как только виски начало действовать на Бода, мы перестали пить, а его все подпаивали. Наконец мы до того его нагрузили, что он свалился со стула и захрапел.

Теперь надо было приниматься за дело. Я сказал Гелю, что нам лучше снять сапоги, чтобы без всякого шума двигаться по комнате и затем хорошенько обыскать Бода. Так мы и сделали. Я поставил свои сапоги возле сапог Бода, чтобы не спутать их. Тогда мы раздели Бода, обыскали его карманы, носки, внутренность сапог, каждую складку его одежды, развязали даже узел с его вещами. Бриллиантов нигде не было. Нам попалась отвертка, и Гель сказал: «Как ты думаешь, зачем она ему понадобилась?» Я отвечал, что не знаю, но, как только он отвернулся, я спрятал отвертку в карман. Наконец Гель пришел в уныние и сказал, что лучше нам оставить это дело. Я только того и ждал.

– Есть одно место, – говорю я ему, – которого мы еще не обыскивали.

– Какое это место? – спросил он.

– Его желудок.

– Черт возьми, я и не подумал об этом! Но как же нам поступить теперь?

– А вот как, – говорю я, – посиди возле него, пока я наведаюсь в одно местечко, где надеюсь отыскать бриллианты.

Он вполне одобрил это и все время смотрел на меня, пока я быстро надевал сапоги Бода вместо своих, чего он совсем и не заметил. Они были только чуть-чуть велики мне, но это гораздо лучше, чем если бы они были малы. Я ощупью нашел свою сумку, когда пробирался в темноте через прихожую, а через минуту был уже на дороге и быстро шел вперед.

И я чувствовал себя очень недурно, зная, что в каблуках у меня скрыты драгоценности. Минут через пятнадцать я сказал себе: теперь меня отделяет от них целая миля, и все кругом спокойно. Прошло еще пять минут, и я сказал себе: теперь меня отделяет от них гораздо более мили, но позади меня остался человек, который теперь начинает чувствовать некоторое беспокойство. Еще пять минут, и я говорю себе: он очень встревожен теперь; он беспокойно ходит по комнате из угла в угол. Еще пять минут, и я говорю себе: позади меня осталось две с половиной мили, теперь он ужасно встревожен, он начинает догадываться. После сорока минут я сказал себе: теперь он уже знает, что дело неладно! Через пятьдесят я сказал: теперь он уже знает почти все. Он думает, что я нашел бриллианты в то время, как мы обыскивали Бода, и прикарманил их. Теперь он кинулся в погоню за мной. Он станет отыскивать свежие следы на пыльной дороге, но они могут его повести вверх по течению реки точно так же, как и вниз.

В эту минуту я увидел человека, ехавшего мне навстречу, верхом на муле, и я, не подумав хорошенько, нырнул в кустарник. Всадник, поравнявшись со мной, остановился и стал поджидать меня, но не дождавшись, поехал дальше. Это был глупый поступок с моей стороны. Я возбудил подозрение в этом человеке тем, что спрятался, а ведь он мог встретить Геля Клейтона.

На рассвете я добрался до Александрии, где стоял этот пароход, и очень обрадовался, потому что теперь я был в полной безопасности. День только что начинался. Я взобрался на пароход и занял эту каюту. С нетерпением стал я ждать отплытия парохода, но он все стоял, потому что, к несчастью, в нем испортилась какая-то машина и необходимо было ее исправить. Короче говоря, пароход не тронулся с места раньше полудня, и еще задолго до завтрака я закрылся в своей каюте, потому что увидал вдали человека, который шел к пристани и был так похож на Геля Клейтона, что я испугался. Я сказал себе: если только он узнает, что я на пароходе, он прихлопнет меня здесь, как мышь в западне. Он станет следить за мной и ждать, ждать, пока я сойду на берег, воображая, что он от меня за тысячу миль, и тогда он выследит меня, найдет в каком-нибудь укромном местечке, отнимет у меня бриллианты и потом… О, я знаю, что он сделает потом! Это ужасно, ужасно! А теперь еще и другой тоже оказался на пароходе. Ах, это очень тяжело, мальчики, очень тяжело! Но вы поможете мне спастись, не правда ли? О, мальчики! Пожалейте несчастного, которого преследуют затем, чтобы убить, спасите меня, и я готов буду целовать землю, по которой вы прошли!

Мы начали его успокаивать и сказали ему, что готовы употребить все средства, чтобы спасти его, и что ему незачем так бояться. Понемногу он успокоился, развинтил свои каблуки, вынул бриллианты и стал поворачивать их во все стороны, любуясь ими. Действительно, они были прекрасны, когда свет падал на них: они горели, переливались, из них сыпались искры, вырывались целые снопы лучей. Но я все же думал, что он большой дурак. Будь я на его месте, я отдал бы бриллианты этим бездельникам, чтобы избавиться от них и покончить все это дело. Но он был совсем иного мнения на этот счет. Для него бриллианты представляли целое состояние, и он ни за что не согласился бы отдать их.

Пароход за это время останавливался два раза и во второй раз довольно долго простоял вечером; но так как было недостаточно темно, то Джек не решился прыгнуть в воду, боясь, что его заметят. Наконец, третья остановка произошла при самых благоприятных условиях. Мы пристали к берегу у лесного двора, миль на сорок выше того места, где была ферма дяди Сайльса; был второй час ночи, темнота сгущалась, и в воздухе чувствовалась гроза. Скоро стал накрапывать дождь, подул сильный ветер. Джеку удалось незаметно соскочить с парохода, смешаться с толпой матросов. Увидев, как он мелькнул при свете факела и тотчас скрылся в темноте, мы вздохнули с облегчением. Но радость наша была непродолжительна. Вероятно, преследователи Джека узнали как-то об его исчезновении, потому что не прошло и десяти минут, как два каких-то человека стремглав кинулись с парохода, выбрались на берег и тоже исчезли в темноте. Мы ожидали до самого рассвета, что они вернутся, но они не вернулись. Это ужасно поразило и опечалило нас. Оставалось только надеяться, что они не найдут в темноте следов Джека и он успеет благополучно добраться до фермы своего брата.

Он собирался идти дорогой по берегу реки и просил нас, когда мы приедем к дяде Сайльсу, узнать, дома ли его братья Брэс и Юпитер и нет ли у них кого из посторонних людей. Он будет ждать нас на закате солнца, у небольшой группы сикомор, позади табачного поля дяди Сайльса, в очень уединенном месте, куда мы и придем украдкой, чтобы сообщить ему свои сведения.

Мы долго сидели и разговаривали, стараясь решить, удастся ли спастись Джеку. Том сказал, что если его преследователи пойдут вверх по реке, а не вниз, то он в безопасности, но это едва ли возможно, так как они, вероятно, знают, откуда он родом, и нападут на верный след. Скорее можно предполагать, что они будут целый день выслеживать ничего не подозревающего Джека, а затем, с наступлением темноты, убьют его и снимут с него сапоги. Все это сильно опечалило нас.

Глава V

Лишь к вечеру остановился пароход у пристани, и так как солнце уже садилось, то мы прямо отправились скорым шагом на условленное место, близ группы сикомор, чтобы объяснить Джеку, что мы не успели еще побывать дома и что если он подождет нас под сикоморами, то мы через некоторое время придем к нему опять и сообщим все необходимые для него сведения. Уже начинало темнеть, когда мы повернули мимо леса и, задыхаясь от быстрого бега, направились к сикоморам, до которых оставалось еще ярдов тридцать; в эту самую минуту мы увидели, как двое людей кинулись в чащу сикомор, и оттуда послышались душераздирающие крики о помощи. «Бедный Джек, вероятно, убит», – сказали мы. Нас охватил такой ужас, что мы, не помня себя, кинулись бежать на табачное поле и спрятались там, дрожа как в лихорадке. Едва мы успели спрятаться, как мимо нас пробежали еще двое людей и скрылись под сикоморами, а через секунду оттуда выскочили все четверо и побежали по дороге – двое убийц впереди, а за ними вдогонку двое преследователей.

Мы продолжали лежать на земле, еле дыша от страха, и прислушивались, не раздастся ли еще крик, но ничего не слышали, кроме биения наших сердец. Мы думали о том, кто лежит теперь, неподвижный и страшный, там под сикоморами, и холод пробегал у меня по спине. Между тем луна поднялась с небосклона за группой темных деревьев, огромная, круглая, яркая, и стала смотреть на нас сквозь ветви, точно человеческое лицо, выглядывающее из-за решетки тюрьмы; а на земле, облитой лунным блеском, сгустились черные тени, и все было так ужасно спокойно, так тихо, так похоже на мрачное кладбище, что страх невольно проникал в сердце. Вдруг Том прошептал:

– Смотри! Что это такое?

– Не пугай меня, Том! – сказал я ему. – Ну, разве можно так внезапно пугать человека? Я и без того почти готов умереть от страха.

– Смотри, говорю тебе! Что-то выходит из-под сикомор.

– Ох, замолчи, Том!

– Оно ужасно высокое!

– О, боже, боже!..

– Тише! Оно идет сюда.

Он был так возбужден, что у него перехватило дыхание и он не мог говорить. Мне оставалось только посмотреть. Это было неизбежно. И вот мы оба, стоя на коленях и затаив дыхание, стали смотреть через плетень. Оно приближалось, двигаясь по дороге, под тенью деревьев, так что нельзя было ясно разглядеть его. Наконец, уже совсем приблизившись к нам, оно вдруг выступило на яркий лунный свет, и мы чуть не умерли от страха – это было привидение Джека Дунлапа. Мы оба сказали это себе тотчас же. Несколько минут мы не смели пошевелиться; привидение медленно прошло мимо нас и скрылось. Мы немного опомнились и стали перешептываться. Том сказал:

– Они по большей части бывают неясные, дымные, точно сделанные из тумана, а это было не такое.

– Да, – подтвердил я, – совсем не туманное. Я очень ясно разглядел и синие очки, и бакенбарды.

– И цвет его одежды – клетчатые брюки, зеленые с черным…

– Жилет из шерстяного бархата, огненно-красный с желтым…

– Кожаные штрипки, и одна из них висит незастегнутая…

– И эта шляпа…

– Действительно, странная шляпа для привидения!

Дело в том, что шляпы такого фасона тогда только что входили в моду – черные, с узкими полями и очень высокой тульей, суженной и закругленной к верхушке – точь-в-точь сахарная голова.

– А ты не заметил, Гек, волосы у него остались такие же, как прежде?

– Не заметил. Что-то ничего не помню насчет волос.

– Я тоже; но у него была сумка, это уж я хорошо заметил.

– Да, и я тоже видел сумку. А как ты думаешь, Том, бывают сумки-привидения?

– Вот вопрос! Ну, Гек Финн, на твоем месте я не был бы так невежествен. Разве ты не знаешь, что все вещи, составляющие собственность привидения, тоже принимают призрачную форму. У привидений бывают всякие вещи и платье, точно так же, как и у живых людей. Ведь ты видел, что на нем было платье, значит, оно тоже сделалось призрачным. Почему не могло случиться того же и с сумкой?

Эти замечания были основательны. Против них ничего нельзя было возразить. В это время на дороге показался Билль Уитерс и его брат Джо. Они разговаривали, и мы слышали, как Джо сказал:

– Как ты думаешь, что он такое тащил?

– Не знаю; только, верно, что-нибудь очень тяжелое.

– Да, видно, что тяжелое. Я думаю, что это негр украл мешок хлеба у старого пастора Сайльса.

– Я то же самое подумал и сделал вид, что не замечаю.

Они оба засмеялись и прошли мимо, так что мы уже не могли слышать их разговора. Но их слова ясно доказывали, насколько старый дядя Сайльс был теперь не популярен. Если бы негр украл хлеб у кого-нибудь другого, они не оставили бы этого безнаказанным.

Мы опять услышали говор приближающихся голосов, который становился все громче и громче и по временам прерывался смехом. Это были Лем Биб и Джим Лен. Джим Лен спрашивал у Лема Биба:

– Кто? Юпитер Дунлап?

– Да.

– Не знаю. Может быть, и так. Я видел, как он копал землю вместе с пастором, час тому назад, перед солнечным закатом. Он сказал, что сегодня никуда не пойдет и что мы можем взять его собаку, если нам нужно.

– Слишком утомился, я думаю.

– Еще бы не утомиться от такой работы!

Они захохотали и пошли дальше. Том сказал, что нам лучше всего идти следом за ними, потому что они направляются в ту же сторону, да и не особенно приятно идти одним, когда вы рискуете встретить привидение. Так мы и сделали и благополучно добрались до дома.

Это было вечером второго сентября, в субботу. Я никогда не забуду этого вечера. Вы скоро узнаете почему.

Глава VI

Мы шли все время за Джимом и Лемом, пока не достигли плетня, где стояла хижина старого негра Джима. Собаки кинулись к нам с радостным лаем и окружили нас; в доме светился огонь; нам нечего было теперь бояться. Оставалось войти во двор, но Том сказал:

– Стой! Посидим здесь минутку.

– В чем дело? – спросил я.

– А вот сейчас узнаем! – отвечал он. – Ты, конечно, думаешь, Гек, что мы первые расскажем сейчас дяде и тетке о том, кто лежит там убитый под сикоморами, и какие злодеи убили его, и как они стащили с убитого бриллианты, одним словом, расскажем все, чтобы нам досталась слава, как людям, которые прежде всех узнали об этом деле и могут рассказать о нем гораздо полнее, чем кто бы то ни был?

– Ну, конечно. И, разумеется, ты, Том, взялся бы рассказывать, потому что никто лучше тебя не сумеет сделать этого.

– Хорошо, Гек, – отвечал Том с невозмутимым спокойствием, – а что ты скажешь, если я объявлю тебе, что вовсе не намерен ничего рассказывать?

Я был поражен, услышав это, и отвечал:

– Скажу, что ты шутишь. Ты не можешь говорить этого серьезно, Том Сойер.

– Вот увидишь. Так было ли привидение с босыми ногами или в сапогах?

– В сапогах! Но что же из этого следует?

– Погоди, ты скоро увидишь, что из этого следует. Так оно было в сапогах?

– Да. Я видел это совершенно ясно.

– Клянешься?

– Да, клянусь.

– И я клянусь. Знаешь ли ты, что это доказывает?

– Нет. Что может это доказывать?

– Это доказывает, что убийцы не взяли бриллиантов!

– Черт возьми! Почему ты так думаешь?

– Я не только думаю, но знаю это. Разве мы не видели на привидении синих очков, клетчатых брюк, бакенбард и даже сумку у него в руках? И если на нем были его сапоги, это доказывает, что они не были сняты с него убийцами, или я не знаю после этого, что такое называется доказательствами.

Только подумайте, что за голова была у этого мальчика! Ведь у меня тоже были и глаза, и соображение, но мне никогда не приходили в голову подобные мысли. У Тома Сойера была особенная натура. Когда Том взглянет на какую-нибудь вещь, она точно живая начинает ему рассказывать обо всем, как по-писаному. Я никогда не встречал такой головы, как у этого мальчика.

– Том Сойер, – сказал я ему, – много раз уже говорил я тебе и опять повторю те же слова… Господь всемогущий создал нас всех. Его святая воля была – сделать одних слепыми, а другим дать такие глаза, что они видят все с первого взгляда. Но довольно об этом. Я вижу теперь ясно, что убийцы не взяли бриллиантов. Почему они их не взяли, как ты думаешь?

– Потому что они не успели снять сапог: за ними погнались двое людей, которые услышали крики и прибежали на помощь.

– Ну, конечно, так. Теперь я понимаю. Но, слушай, Том, почему же нам не рассказать об этом?

– Ах, бестолковый Гек Финн, неужели ты не понимаешь? Слушай, я расскажу тебе вперед, как будет идти все это. Утром начнется следствие. Те два свидетеля покажут, что, услышав крики, они бросились на помощь, но не успели спасти убитого. Судьи будут судить и обсуждать дело и наконец произнесут вердикт, что убитому нанесена смертельная рана каким-либо тупым или режущим орудием, а чьей рукой она нанесена – это неизвестно. После этого убитого схоронят, а его вещи продадут с аукциона, чтобы покрыть издержки на похороны, и вот тут-то представится для нас удобный случай.

– Какой случай, Том?

– Купить сапоги за два доллара!

У меня просто захватило дыхание.

– Клянусь богом, Том. Да ведь нам тогда достанутся бриллианты!

– Это уж наверно. За них, конечно, будет предложена большая награда: может быть, целая тысяча долларов. Это наши деньги! Так помни же, мы не знаем никакого убийства, никаких бриллиантов, никаких убийц, – не забывай этого.

Я тихонько вздохнул, видя, как он отнесся к этому вопросу. По-моему, выгоднее было бы продать бриллианты, – да, сэр, продать – за двенадцать тысяч долларов, чем ждать награды в одну тысячу долларов. Но я не сказал ничего. Мои слова не произвели бы никакого действия.

– А что ты ответишь тете Салли, Том, если она спросит, почему мы так запоздали? – спросил я.

– О, я предоставляю это тебе, – отвечал он. – Ты сумеешь как-нибудь выпутаться.

Он всегда был такой правдивый и деликатный, что, если приходилось лгать, он предоставлял это мне.

Мы перешли через большой двор, с радостью замечая то здесь, то там какой-нибудь знакомый предмет, а когда вступили в длинный, крытый проход, отделяющий двухэтажный корпус дома от той части, где находилась кухня, то оказалось, что по стенам висели те же самые вещи на прежних местах, включая даже старое выцветшее рабочее платье дяди Сайльса из зеленой байки, с капюшоном и белой заплатой между плечами, которая всегда имела такой вид, как будто кто-нибудь запустил дяде Сайльсу в спину большим комком снега. Тетя Салли была занята домашней стряпней, дети столпились в одном углу, а старый Сайльс в другом, – читал вечернюю молитву. Тетя Салли бросилась к нам, плача от радости, и стала обнимать, и целовать, и угощать легкими затрещинами, а потом снова переходила к поцелуям, и просто не знала, что делать от радости. Наконец она спросила:

– Где же вы до сих пор пропадали, бездельники? Я так беспокоилась о вас, просто не знала, что и думать. Раза четыре подогревала ужин, чтобы он был горячий к вашему приходу, и, наконец, мое терпение лопнуло, я готова была отдуть вас, как только вы явитесь. Вы, должно быть, с голоду умираете, бедняжки! Садитесь же, садитесь, не теряйте времени.

Приятно было сесть за стол и приняться за горячие свиные котлеты и свежий черный хлеб. Старый дядя Сайльс тоже сел за стол, закончив молитву и призвав на головы всех домочадцев небесное благословение, а я тем временем старался придумать, чем бы объяснить наш поздний приход. Когда наши тарелки были наполнены, тетя Салли повторила свой вопрос:

– Видите ли… мис… миссис… – начал я, запинаясь.

– Гек Финн! С каких это пор я стала для тебя миссис? Жалела ли я когда-нибудь для тебя тумаков и поцелуев с той минуты, когды ты впервые стоял в этой комнате, а я приняла тебя за Тома Сойера и благословляла Создателя за то, что он послал тебя мне, хотя ты успел тогда солгать мне четыре тысячи раз, а я всему верила, как дура? Зови меня тетей Салли, как ты всегда делал.

Я исполнил ее желание и затем продолжал:

– Ну, так вот мы с Томом решили пройтись пешком, подышать чистым воздухом лесов, и дорогой повстречали Лема Биба и Джима Лена. А те пригласили нас идти с ними – собирать ежевику сегодня, и сказали, что возьмут собаку у Юпитера Дунлапа, так как он сказал им, всего минуту назад…

– Где они могли видеть его? – прервал меня старый Сайльс, и когда я взглянул на него, удивленный тем, что он выказал недоверие по поводу таких пустяков, я заметил, что он был сильно взволнован. Его вопрос немного сбил меня с толку, но я оправился и отвечал ему:

– Они видели его, когда он копал землю вместе с вами, незадолго до заката солнца.

Он сказал только «гм!» с несколько разочарованным видом и не сделал более никаких замечаний. Я продолжал:

– Ну, так вот, как я уже говорил вам…

– Довольно, можешь не продолжать! – перебила меня тетя Салли. Она смотрела мне прямо в глаза и пылала негодованием. – Гек Финн, – заговорила она с угрозой, – каким это образом люди собираются идти за ежевикой в сентябре?

Я увидел, что промахнулся, и молчал, не зная, что сказать. Она подождала ответа, все еще продолжая смотреть на меня, и тогда заговорила снова:

– И каким это образом пришла им в голову идиотская мысль отправиться за ежевикой вечером?

– Видите ли, миссис, они… сказали… что возьмут фонарь, и…

– О, замолчи же, наконец! Отвечай мне: зачем им нужна была собака? Охотиться за ежевикой, что ли?

– Я думаю, миссис, что они…

– Ну, Том Сойер, послушаем теперь, какую ложь придумал ты, в дополнение к его вранью! Говори – и предупреждаю тебя заранее, что я не поверю ни одному слову. Ты и Гек Финн, наверное, были там, где вас вовсе не просили, я в этом уверена; я хорошо знаю вас обоих. Теперь объясни мне всю эту чушь насчет собаки, ежевики и фонаря, да смотри не увертывайся, слышишь?

Том, сильно уязвленный, отвечал ей с важностью:

– Очень жаль, что Геку пришлось выслушать столько оскорблений из-за пустой ошибки, которую всякий мог сделать.

– Какую же он сделал ошибку?

– Да только ту, что сказал: ежевика, когда надо было сказать – земляника.

– Том Сойер, если ты будешь продолжать бесить меня, то даю тебе слово, что я…

– Тетя Салли, вы жестоко заблуждаетесь, конечно, не подозревая этого. Если бы вы изучили как следует естественную историю, вы знали бы, что во всей вселенной, за исключением только Аркенсью, всегда охотятся за земляникой с собакой… и фонарем…

Но тут тетя Салли точно обезумела. Она накинулась на Тома с такой яростью, что слова вылетали из нее залпом, как выстрелы. Тому этого только и нужно было. Он довел ее до вспышки, а затем спокойно предоставил ее гневу сгореть и утихнуть. И когда гнев тети Салли проходил, ей было так тяжело вспоминать о своей вспышке, что она не хотела уже слышать об этом ни слова. Так случилось и теперь. Когда она успокоилась и оправилась, Том заговорил совершенно невозмутимо:

– И все-таки, тетя Салли, я повторяю…

– Замолчи! – крикнула она. – Я не хочу тебя слушать.

Таким образом, вопрос этот был закрыт, и мы избавились от всяких объяснений. Том устроил это дело мастерски.