Текст книги "Дорси, или Превратности судьбы"

Маркиз де Сад
Дорси, или Превратности судьбы

Из всех земных добродетелей, дарованных нам природой, наиболее достойной, несомненно, является благотворительность. Воистину, что сравнится с трогательной радостью облегчать страдания ближних? Не в те ли самые минуты, когда душа наша следует этому благородному движению, она более всего приближается к Верховному Существу, нас сотворившему? Уверяют, что тому часто сопутствуют невзгоды: пусть так, но вы радовались, заставили радоваться других, разве этого не довольно для блаженства?

Вряд ли был кто-либо ближе друг к другу, чем граф и маркиз де Дорси: братьям было около тридцати лет, оба служили в одном полку, и оба не были женаты. Ничто не в силах было их разъединить. После смерти отца каждый унаследовал свою долю имущества. Однако, желая еще более укрепить столь драгоценные связующие их узы, они зажили одним домом. У них была общая прислуга. Даже жениться они решили на двух сходных с ними по характеру подругах, согласных нерушимо поддерживать этот счастливый союз.

Пристрастия же братьев не во всем были одинаковы: старший, граф де Дорси, любил покой, уединение, прогулки и книги. Несколько мрачный нрав его отличался благородством, кротостью и чувствительностью. Одним из прекраснейших порывов его души было стремление помогать людям. Шумные собрания не прельщали его. Когда никакие обязательства не удерживали его в городе, он предпочитал проводить несколько месяцев в принадлежавшем братьям живописном имении неподалеку от Легля, в окрестностях Першского леса.

Маркиз де Дорси, куда более живой и общительный, нежели его брат, особым пристрастием к деревенской жизни не отличался. Наделенный обворожительной внешностью и нравящимся женщинам складом ума, он невольно стал рабом собственных успехов. Эта излишняя склонность к женскому полу, с которой он так и не смог совладать, подкрепленная необузданностью его души и горячностью ума, стала главным источником всех его бед. Некая весьма привлекательная особа, живущая в окрестностях упомянутого нами имения, настолько занимала мысли маркиза, что он, можно сказать, стал сам не свой. Он не присоединился в этом году к своему армейскому полку и даже разъехался с графом – и все ради того, чтобы поселиться в городке, где обитал предмет его поклонения. Там, всецело посвятив себя обожаемой богине, он забыл у ее ног обо всем на свете, жертвуя и своим долгом, и чувствами, некогда привязывавшими его к дому любимого брата.

Говорят, что ревность, подстегивая любовь, увеличивает ее во сто крат. Такова история маркиза. Соперник, назначенный ему судьбой, был, как утверждали, человеком столь же подлым, сколь и опасным. Стремление нравиться своей любовнице, предупреждать козни коварного соперника, безоглядно предаваться своей любви – вот что занимало мысли и дела маркиза, вот какова была причина, отдалившая его этим летом от любящего брата, который с горечью переживал разлуку и охлаждение их отношений.

До графа едва доходили весточки от маркиза. Написать ему? Но в ответ на свои письма он лишь удостаивался нескольких слов, окончательно убеждавших графа, что брат совсем потерял голову и мало-помалу отдаляется от него.

Безвыездно оставаясь в своем имении, граф вел размеренный образ жизни. Чтение, длительные прогулки, постоянные заботы, связанные с благотворительностью, – таковы были его занятия; при этом он был куда счастливее брата, поскольку, по крайней мере, испытывал удовольствие от собственных поступков, в то время как постоянные треволнения, беспокоившие маркиза, не оставляли ему времени толком задуматься о том, что происходит.

Таково было положение вещей, когда однажды граф, увлеченный интересной книгой и прельстившись восхитительной погодой, рассчитывая вернуться с прогулки в обычный час, оказался на расстоянии более двух лье от границ своего имения и не менее шести лье от своего замка. Очутившись в уединенном уголке леса, он был не в состоянии без посторонней помощи отыскать дорогу обратно. Растерянно глядя по сторонам, он с радостью замечает в ста шагах маленькую крестьянскую хижину, куда и направляется в надежде немного передохнуть и справиться о дороге.

Он подходит, открывает дверь и попадает в убогую кухню – самое просторное в доме помещение. И какая душа не содрогнулась бы при виде открывшейся графу картины: юная, шестнадцатилетняя девушка, прекрасная, как солнечный свет, поддерживает упавшую без чувств женщину лет сорока, орошая ее самыми горькими слезами. Черты обеих женщин были разительно схожи: очевидно, граф встретил мать и дочь.

Увидев вошедшего, молодая девушка воскликнула:

– Кто бы вы ни были, вы что, пришли оторвать от меня мою матушку? Ах! Лучше отнимите жизнь у меня, только оставьте эту несчастную в покое.

Произнеся это, Аннетта (так звали девушку) бросается к ногам графа с мольбами, поднятыми к небу руками, как бы ограждая графа от своей матери.

– Поистине, дитя мое, – говорит удивленный и взволнованный граф, – опасения ваши совершенно напрасны: не знаю, что вас тревожит, милые дамы, но смею заверить, какими бы ни были ваши горести, Небо послало вам в моем лице скорее покровителя, нежели врага.

– Покровитель! – восклицает Аннетта, устремляясь к матери, которая, придя в чувство, в страхе забилась в угол. – Покровитель! Вы слышите, матушка? Этот господин говорит, что он нас защитит, он говорит, что Небо, к которому, матушка, мы так взывали, что само Небо послало его, чтобы защитить нас! – И, обращаясь к графу, она продолжала: – Ах, сударь! Какое благое дело вы совершите, оказав нам помощь. Нет на земле двух существ, более нас достойных жалости. Помогите нам, сударь, помогите! Эта бедная и достойная женщина не ела уже трое суток. Да и что ей есть? Чем я могу ее утешить, когда она приходит в себя? В доме нет ни крошки хлеба… Все нас покинули… Нас оставили здесь умирать с голоду, и одному Богу известно, что мы ни в чем не повинны. Увы! Мой бедный отец, честнейший и несчастнейший из смертных! Он виновен ничуть не более нас, а завтра, возможно… О сударь, сударь! Вам еще не доводилось заходить в более несчастливый дом, чем наш! Говорят, Господь никогда не оставляет отверженных, а вот мы тем не менее покинуты…

По душевному смятению девушки, по ее бессвязным речам, по жалкому состоянию матери граф мог увидеть, что в этом бедном доме действительно произошла какая-то ужасная катастрофа. Его отзывчивая душа не могла не откликнуться на чужое несчастье. Он умоляет обеих женщин успокоиться, вновь и вновь заверяет их в своей доброжелательности и настоятельно просит поведать ему свои печали. После очередного потока слез – следствия блеснувшей надежды на неожиданное избавление – Аннетта просит графа присесть и начинает историю беспросветных горестей своей семьи, мрачное повествование, нередко прерываемое ее слезами и рыданиями.

– Отец мой – один из беднейших и честнейших людей в нашей округе. Он добывал себе хлеб ремеслом дровосека. Его зовут Кристоф Ален. У него было двое детей от этой несчастной женщины. Девятнадцатилетний сын и я; мне недавно исполнилось шестнадцать. Отец сделал все возможное, чтобы дать нам образование. Мы с братом более трех лет проучились в пансионе в Легле и умеем хорошо читать и писать. После нашего первого причастия отец забрал нас из пансиона: платить за нас он был более не в состоянии, ведь он и наша мать все время сидели на одном хлебе, лишь бы дать детям хоть какое-то образование. Когда мы вернулись, брат уже был достаточно крепок, чтобы работать вместе с отцом. Я помогала матери, и наш неприхотливый быт был хорошо налажен. В то время, сударь, все нам благоприятствовало, и, казалось, неукоснительное соблюдение долга привлекало к нам благословение Небес, пока с нами не случилось – сегодня уже неделя с того дня – самое страшное несчастье, какое может произойти с такими бедными и беззащитными людьми, как мы. Когда это случилось, брат работал в двух лье от места происшествия. Отец мой был один примерно в трех лье отсюда в сторону леса, ведущего к Алансону, когда вдруг он обнаруживает у подножия дерева тело какого-то мужчины… Отец подходит поближе с намерением оказать несчастному помощь, если тот еще в ней нуждается. Перевернув тело, он стал натирать его виски вином из своей дорожной фляжки. Вдруг, откуда ни возьмись, четверо скачущих во весь опор стражников набрасываются на отца, связывают и препровождают в тюрьму Руана, обвиняя в убийстве человека, которого он, напротив, пытался вернуть к жизни. Представьте, сударь, нашу тревогу, когда отец в обычный час не вернулся домой. Брат вскоре пришел с работы. Он быстро обежал все окрестности и на следующий день поведал нам печальную новость. Мы тут же дали ему те немногие деньги, что еще оставались в нашем доме, и он помчался в Руан на выручку бедного отца. Три дня спустя брат написал нам. Как раз вчера мы получили его письмо. Вот оно, сударь, – говорит Аннетта, не в силах сдержать рыданий, – вот оно, это роковое письмо… Брат советует нам быть наготове, поскольку в скором времени нас также могут схватить и отправить в тюрьму для очной ставки с отцом, которого, хотя он и невиновен, уже ничто не может спасти. Труп еще не опознан. Ведется расследование, а пока в убитом подозревают некоего дворянина из наших краев. Утверждают, что отец убил и ограбил его, а увидев стражу, выбросил деньги в лесу, ибо в карманах убитого не найдено ни гроша… Но, сударь, ведь этот человек, убитый, быть может, накануне мог быть ограблен теми, кто с ним расправился, либо теми, кто мог обнаружить его труп раньше. Разве нельзя этого допустить? О! Поверьте мне, сударь, мой несчастный отец не способен на такое. Он скорее сам предпочел бы умереть, нежели совершить это. И тем не менее вскоре нам предстоит потерять его, и каким образом, великий Боже!.. Теперь вы знаете все, сударь, абсолютно все… Простите меня за излишнюю горячность и помогите, если можете! Весь остаток наших дней мы будем взывать к Небесам с мольбами о сохранении жизни ваших близких. Вы, наверное, слышали, сударь, слезы обездоленных смягчают Всевышнего, и он порой снисходит до них и внимает просьбам сирых и убогих. Так знайте, сударь: мольбы наши отныне вознесутся к Небесам лишь во имя вас и вашего благоденствия.

Граф с неподдельным волнением выслушал рассказ о столь губительном для этих славных людей происшествии. Горя желанием оказаться им полезным, он прежде всего интересуется, какому сеньору принадлежит земля, на которой стоит их хижина, давая понять, что, прежде чем взять их под свое покровительство, ему нужно вооружиться необходимыми сведениями.

– Увы, сударь, – отвечает Аннетта, – наш дом принадлежит монастырю. Мы уже обращались к монахам, но они твердо ответили, что ничем не могут помочь. Ах! Находись наш дом всего в двух лье отсюда, на землях графа де Дорси, мы бы наверняка были спасены! Это самый любезный сеньор во всей провинции, самый сострадательный, самый милосердный.

– И вы не знаете никого из его людей, Аннетта?

– Нет, никого, сударь.

– Хорошо, я сам вас ему представлю. Даже более того, обещаю вам его заступничество. Даю за него слово: он сделает для вас все, что в его силах.

– О! Сударь, как вы добры! – воскликнули обе убитые горем женщины. – Как сумеем мы отблагодарить вас за то, что вы для нас делаете?

– Забыв обо всем, как только я добьюсь успеха.

– Забыть, сударь! Ах, никогда! Воспоминание о вашем милосердии будет с нами до конца нашей жизни.

– Ну что ж, дети мои, – говорит граф, – можете обнять того, на чью поддержку вы так надеялись.

– Сударь, это вы? Вы – граф де Дорси?

– Да, это я, ваш друг, ваша опора, ваш заступник.

– О матушка! Матушка, мы спасены! – воскликнула юная Аннетта. – Мы спасены, матушка, раз такой добрый сеньор желает взять нас под защиту.

– Дети мои, – говорит граф, – уже поздний час, мне предстоит неблизкий путь домой. Сейчас я вас оставляю, но даю слово, что завтра вечером поеду в Руан и через несколько дней пришлю вам известия о результатах моих ходатайств… Не обещаю пока ничего большего, ибо все зависит от успешности моих действий. В такую тяжелую минуту вы испытываете нужду в средствах, вот вам, Анетта, пятнадцать луидоров, используйте их для своих личных потребностей, я же беру на себя заботу об обеспечении всем необходимым вашего отца и брата.

– О сударь! Какое благородство! Матушка, могли ли мы надеяться? Боже правый! Неужели душа смертного способна преисполниться столькими благими намерениями? Сударь, сударь, – продолжала Аннетта, падая на колени перед графом, – нет, вы не человек, вы божество, спустившееся на землю для спасения отверженных. Ах! Что можем мы сделать для вас? Приказывайте, сударь, приказывайте и позвольте нам всецело посвятить себя служению вам.

– Сейчас я попрошу об одной услуге, дорогая Аннетта, – говорит граф. – Я заблудился в лесу, сбился с дороги и не знаю, как добраться домой. Соблаговолите стать моей проводницей хотя бы на одно-два лье. Таким образом вы расплатитесь за благодеяние, которому ваша нежная, чувствительная душа придает куда большую цену, чем оно того заслуживает.

Нетрудно представить, как Аннетта спешит навстречу желанию графа. Она обгоняет его, указывая дорогу, превозносит его доброту. Если она на миг останавливается, то лишь затем, чтобы оросить слезами руки своего благодетеля. И граф, испытывая трепетное волнение, какое нам дает сознание, что мы любимы, вкушает небесное блаженство, чувствуя себя богом на земле.

О священная гуманность! Если верно, что ты дочь Небес и царствуешь над людьми, то отчего дозволяешь, чтобы наградой твоим последователям служили лишь угрызения совести и печали, в то время как те, что беспрестанно оскорбляют тебя, празднуют победу прямо на развалинах оскверненных твоих алтарей?

Примерно в двух лье от дома Кристофа граф узнал знакомые места.

– Уже поздно, дитя мое, – говорит он Аннетте, – здесь я уже у себя. Возвращайтесь домой: матушка ваша будет беспокоиться; уверьте ее в моем желании вам помочь и передайте, что я вернусь из Руана, лишь привезя с собой ее супруга.

В минуту расставания с графом Аннетта расплакалась. Она последовала бы за ним на край света… Она попросила позволения обнять его колени.

– Нет, Аннетта, я сам вас обниму, – говорит граф, бережно заключая ее в объятия, – идите, дитя мое, продолжайте служить Господу, вашим родителям и вашим ближним, будьте всегда честной девушкой, и благословение небес никогда вас не покинет…

Аннетта сжимает ладони графа, заливая их слезами. Рыдания мешают ей выразить все, что испытывает ее чувствительная душа. Дорси, тоже необычайно взволнованный, последний раз обнимает ее, затем легонько отстраняет от себя и удаляется.

О люди нашего испорченного века! Прочтите это и воззрите на всевластие добродетели над безгрешной душой. И пусть пример этот растрогает вас, раз уж вы не способны ему последовать: графу едва исполнилось тридцать два года, он находился на принадлежащей ему земле посреди леса, держал в объятиях очаровательную юную девушку, преисполненную благодарности, и он пролил слезы, сочувствуя невзгодам этого несчастного создания, помышляя лишь о помощи ей.

Граф возвращается в замок и готовится к отъезду… Вдруг его охватывает зловещее предчувствие. Дарованный нам природой внутренний голос, к которому всегда следует прислушиваться… Граф признается одному из ожидавших его в замке друзей, что не может отделаться от какого-то непостижимого внутреннего движения, казалось, подсказывающего ему не браться за это дело. Однако жажда совершить благодеяние пересилила сомнения: ничто не могло сравниться с радостью, испытываемой Дорси от служения добру. Он отправился в Руан.

Прибыв туда, граф обошел всех судей, заявляя, что в случае необходимости готов выступить поручителем несчастного Кристофа, что уверен в его невиновности, и настолько непоколебимо, что готов отдать собственную жизнь ради спасения ложно обвиненного человека.

Он пожелал встретиться с Кристофом; получив разрешение, он расспросил того обо всем и остался удовлетворен ответами. Дровосек, убедился граф, не был способен на приписываемое ему преступление. Граф заявил судьям, что открыто берет на себя защиту этого крестьянина. Если же, к несчастью, тот будет осужден, он подаст апелляцию в Верховный суд, позаботится о том, чтобы об этом деле узнала вся Франция, и покроет позором несправедливых судей, приговоривших явно невиновного человека.

Граф де Дорси был известен в Руане. Его любили, а также уважали за благородное происхождение, титулы и награды. Все это заставило суд пересмотреть первоначальное решение. Было обнаружено, что судебная процедура по делу Кристофа велась излишне поспешно.

Расследование возобновилось. Граф оплатил все новые издержки на ведение следствия и дознания. Постепенно были опровергнуты все улики против обвиняемого. Тогда граф де Дорси отослал брата Аннетты домой, чтобы сообщить матери и сестре, что в скором времени они увидят на свободе того, чьи беды заставляли их так страдать.

Все шло как нельзя лучше, пока граф не получил короткую анонимную записку следующего содержания:

«Немедленно прекратите участвовать в интересующем вас деле, откажитесь от всяческих поисков убийцы. Вы сами роете яму, куда вскоре провалитесь… Как дорого заплатите вы за свои добрые порывы! Мне жаль вас, жестокий человек, но, быть может, теперь уже слишком поздно. Прощайте».

При чтении записки граф испытал такой ужас, что едва не лишился чувств. Связывая зловещее послание с не дающими ему покоя предчувствиями, он осознал, что ему грозит какая-то неминуемая беда. Он остался в Руане, хотя прекратил вмешиваться во что бы то ни было. Небо праведное! Ему с полным основанием советовали это сделать, но было уже поздно: он зашел слишком далеко, и его настойчивые поиски уже увенчались успехом.

Он пробыл в Руане две недели. И вот как-то в восемь часов утра к нему зашел знакомый ему советник парламента и заговорил в чрезвычайном волнении:

– Уезжайте отсюда, дорогой граф, уезжайте сию же минуту! Отныне вы несчастнейший из смертных. И пусть злополучная ваша история навсегда сотрется из памяти людей! Ибо, свидетельствуя об опасностях, порой подстерегающих на пути добродетели, она способна отвратить их от служения высоким идеалам. Ах! Возможно ли поверить в несправедливость Провидения, явленную нам сегодня?!

– Вы пугаете меня, сударь! Объяснитесь, ради Бога… Что со мной приключилось?

– Человек, которому вы покровительствуете, невиновен, двери тюрьмы вскоре отворятся перед ним; благодаря вашим стараниям удалось отыскать истинного убийцу. В эту самую минуту он уже заключен в темницу; больше ни о чем меня не спрашивайте.

– Говорите же, сударь, не молчите! Еще глубже вонзите кинжал в мое сердце… Ну же, кто убийца?

– Это ваш брат.

– Брат, великий Боже!..

Дорси рухнул как подкошенный. Более двух часов его не могли привести в чувство. Наконец он очнулся на руках приятеля, который из дружеских побуждений не вошел в состав судей, рассматривавших это дело. Едва граф открыл глаза, тот описал ему все, что произошло.

Убитый оказался соперником маркиза. Они вдвоем возвращались из Легля. По дороге из-за нескольких неосторожных слов завязалась ссора. Маркизу не удалось склонить своего недруга к поединку, поскольку тот оказался не только коварным, но и трусливым. Это взбесило маркиза, и в порыве гнева он сбросил соперника с лошади, случайно задев его копытами своего коня. Удар пришелся по животу. При виде бездыханного противника маркиз окончательно потерял голову. Вместо того чтобы тотчас же спастись бегством, он заколол лошадь этого дворянина, утопил ее труп в пруду, после чего неосмотрительно вернулся в городок, где проживала его возлюбленная, хотя перед отъездом сообщил, что уезжает на месяц.

Увидев его, все стали расспрашивать о сопернике. Он отвечал, что они путешествовали вдвоем не более часа, затем дороги их разошлись. Когда в городке стало известно о гибели соперника и об истории с обвиненным в убийстве дровосеком, маркиз все выслушал, не теряя самообладания, и подтвердил, что все произошло так, как в том уверяет молва.

Однако тайные хлопоты графа способствовали более тщательному ведению следствия. Все подозрения тотчас пали на маркиза, и он не в силах был их опровергнуть, да, впрочем, и не пытался это сделать. Вспыльчивый, но вовсе не склонный к преступлениям, он во всем сознался после первых же вопросов прево, не противился аресту, сказав, что с ним могут делать все, что сочтут нужным.

Не ведая об участии брата в этом деле, он был уверен, что тот спокойно пребывает в своем замке. Маркиз не терял надежды когда-либо воссоединиться с ним. Единственная милость, о которой он попросил, – по возможности утаить его несчастья от обожаемого брата, поскольку весть об этом ужасном происшествии сведет того в могилу.

Что касается пропавших денег покойного, было выяснено, что их похитил какой-то неизвестный браконьер. В конце концов маркиз был отправлен в Руан, где и пребывал в то время, когда графу стало обо всем известно.

Едва оправившись от первого потрясения, лишившего его чувств, Дорси, используя собственное влияние и поддержку друзей, делает все возможное для спасения своего несчастного брата. Графу сочувствуют, но об оправдании виновного и слушать не желают: ему даже отказано в милости в последний раз обнять брата.

В не поддающемся описанию смятении он покидает Руан в день казни самого драгоценного и святого для него человека на свете, которого он собственными руками отправил на эшафот. Он тотчас же возвращается в свое имение с тем, чтобы вскоре покинуть его навсегда.

Аннетта узнала, какая жертва отдана на заклание вместо ее любимого отца. Она отважилась явиться в замок Дорси вместе с ним. Оба устремляются к стопам своего благодетеля и почтительно кланяются, умоляя графа тотчас отдать приказ пролить их собственную кровь взамен той, что была пролита во имя сохранения их жизни. Если же граф не пожелает восстановить справедливость подобным образом, они заклинают позволить им до конца дней своих безвозмездно служить ему.

Граф был столь же благоразумен в горестные времена, сколь благодетелен в счастливые. Однако сердце его, очерствевшее от невзгод, уже не было в состоянии, как прежде, раскрыться навстречу состраданию, за которое он так жестоко поплатился. Он приказывает дровосеку с дочерью удалиться, пожелав обоим как можно дольше наслаждаться плодами благодеяния, навеки лишившего его самого чести и покоя. Несчастные не посмели возразить и поплелись домой.

Еще при жизни граф отдал свое имущество ближайшим наследникам, оставив за собой лишь пенсию в тысячу экю. Сам он переселился в какое-то уединенное пристанище, где никто не мог его видеть. Там он и скончался через пятнадцать лет после сумрачного, безрадостного существования, каждый миг которого был отмечен печатью отчаяния и мизантропии.