Текст книги "Книга обманов (сборник)"

Глава 6

Например, от Мардж ждали выступления в защиту моделей и манекенщиц – среди бедняжек участились случаи самоубийств, каждая вторая нуждалась в психологической поддержке. Девочки, как редкие породистые животные, с десяти лет выращивались на жесткой диете, крошечный вес был предметом их гордости, а дюймы обхвата – визитной карточкой. За постоянные ограничения и муштру прежде они получали успех и деньги и не чувствовали себя обделёнными. Теперь эти существа стали такими же, как все, выделяясь в толпе только ростом, – но мало ли высоких девиц на свете. А на подиумы начали брать низеньких ширококостных женщин – одежда на них сидела хуже, но они казались покрепче, чем эфемерные дивы, ведь публику, прежде всего, интересовала плоть, а не наряды. Некоторые модельеры пытались сохранить верность старым идеалам, но продажи падали, и зимние коллекции спешно перекраивались с учетом массовых вкусов.

Обученные переступать по коврам на семидюймовых каблуках, бывшие богини не могли удержаться на ногах в обычной городской суете, были плохо образованны и не имели навыков выживания – точно как подрощенные элитные щенки, выброшенные на помойку. Мир обошелся с ними отвратительно, а миллионы женщин, в своё время сходивших с ума от зависти к призрачным телам, теперь могли злорадствовать сколько влезет. Девочки были ни в чём не виноваты – как нераспроданные Барби из обанкротившегося магазина игрушек, и от Мардж требовали каких-то слов, но она лишь пожала плечами – справедливости не существует.

Пришло смешное письмо от Энн – смешное в том смысле, что в нём желание использовать Мардж боролось с неодолимой потребностью её уязвить. Напоминания о долгой дружбе завершались фразой: «Но теперь, когда пришла слава, ты, конечно, не захочешь…» А профессиональные поздравления с переизданием книг не обошлись без шпильки: «Впрочем, с твоим портретом на обложке теперь можно продать всё что угодно, а я вот вышла из моды – во всех смыслах». Энн предлагала свои услуги в качестве биографа, наперсницы и, возможно, публичного представителя: «Я слышала, твоё последнее появление на людях оказалось несколько скомканным…», и в заключение просила о встрече, чтобы «поболтать по душам».

Мардж подумала, что скорее согласится поболтать с коброй – риска быть укушенной не меньше, но, по крайней мере, знаешь, что приползёт без фотоаппарата и диктофона. Впрочем, Мардж отдавала себе отчёт, что и в ней самой скопилось немало яда: мир вызывал только бессильное раздражение, которое разъедало душу и застило глаза, заставляя видеть лишь дурное. Кругом были они – какие-то надоедливые они, алчные, завистливые, похотливые, хитрые, бесчестные, тупые… Мардж накручивала определения и не могла остановиться. Ощущала, что с каждым словом всё хуже и хуже становится почему-то именно она, будто её отравляет собственная злость.

Ночами донимали сны, в которых приходилось отбиваться от длинных чёрных рук, и часто, уже проснувшись, она успевала заметить, как тьма неторопливо втягивает щупальца обратно – до поры.

Днём по-прежнему уходила в холмы, но ни радости, ни освобождения больше не чувствовала. Не бегала, не падала навзничь, разглядывая облака, – слишком часто замечала в отдалении отблески объективов (биноклей или фотокамер, подсматривающих или охраняющих). Сидела, завернувшись в шаль, издали похожая на горку камней, и в самом деле чувствуя себя маленьким курганом, остатком вымершей цивилизации. Закрывала глаза, потому что ничего не хотела видеть.

Часы тянулись без происшествий, лишь однажды, когда она так коротала время, на её лицо упала тень. Когда пробегает туча и на несколько мгновений прячет солнце, это можно увидеть и сквозь зажмуренные веки. Но тень не уходила, и Мардж нехотя открыла глаза.

Рядом стояла женщина. Ещё не разглядев её толком, Мардж всполошилась:

– Кто вы такая, что вам надо? Я вас не знаю! – С некоторых пор она разучилась быть вежливой, страх быстро побеждает хорошее воспитание.

– Не ори, дочка. Не бойся.

Женщина не шевельнулась, но Мардж показалось, что широкая тёплая ладонь опустилась на её макушку, легко огладила лицо, а потом ободряюще похлопала по спине.

– Называй меня Гуара[3]3
  Guara – койот (исп.)


[Закрыть].

Она села рядом и дала себя рассмотреть. Смуглая, темноволосая, но старая, такая, что черт лица не разобрать, увидишь и скажешь одно – старуха. Мардж на секунду отвлеклась и подумала, что только у зрелости есть отчётливые приметы, а слишком юные или слишком древние существа неотличимы, как цветы на лугу или камни на склоне горы.

– Как вы ухитрились пройти сюда?

– И это всё, что ты хочешь узнать?

Мардж вдруг поняла, что это очень важный разговор, посерьёзнее, чем тот, с влиятельными персонами, но отчего-то не могла сосредоточиться. Мысли разбежались, захотелось нажаловаться на всех, кто испоганил ей жизнь, хотя не было никаких «всех», только стечение обстоятельств и общая несправедливость мира, которую никто не сумеет исправить, даже эта странная женщина.

И она начала бормотать какие-то жалкие слова, которые и в ямку нашептать стыдно, но Мардж их выбалтывала, не в силах остановиться, чуть ли не подвывая.

– Я не знаю своей цены, никогда не знала, всегда пересчитывала на чужие деньги, мерила чужой линейкой; не понимала, красива ли, поэтому судила по числу мужчин, которые меня хотят; таланта своего не чувствовала – раз печатают, значит, есть что-то. По тиражам своё место представляла; ну и сколько платили, столько и стоила. Хорошая? А это как другие скажут. А теперь отняли все шкалы и таблицы, кто теперь будет судить, кто даст знак, кто определит мою цену? Меня ведь теперь все хотят, вроде как самая горячечная мечта сбылась, весь мир к твоим ногам, славы, денег, мужчин сколько пожелаешь. Только они всегда были нужны не сами по себе, а как система координат, чтобы место своё знать, а теперь всё сломалось, сломалось, я ни слова не могу написать, ни шагу ступить, потому что кто же скажет, хорошо или плохо?

– Не надо равняться на людей, дочка. Иди, будто несёшь на голове кувшин.

– Никогда так не умела, а теперь точно не получится. Их слишком много вокруг, Гуара, невозможно сделать вид, будто никого, кроме меня, не существует.

– Уходи туда, где нет людей.

– Да где же их нет? – спросила Мардж устало.

– Там, где они не могут жить.

– Так там и я не смогу.

– Тогда стань рыбой и плавай в море, обернись птицей и летай, беги в лес и будь койотом.

Мардж хотела ответить, но услышала, что кто-то идёт.

Обернулась и увидела запыхавшуюся Карен:

– Мне показалось, вы меня звали.

– Вовсе нет, я… – Мардж собралась представить ей Гуару, но той уже не было рядом, только серая тень мелькнула в отдалении. «Или я задремала, или свихнулась наконец-то, что неудивительно. Но Карен об этом знать незачем». – Я пела.

– Вы? Пели?

– Со мной иногда такое случается. Но для всеобщего спокойствия будет лучше, если никто этого не услышит. Я очень плохо пою.

Душной августовской ночью Мардж очнулась от привычного кошмара, но он и не думал прекращаться – длинные чёрные руки всё-таки добрались до горла, зажали рот и нос вонючей тряпкой, потащили куда-то, и Мардж, теряя сознание, всё-таки успела прикрыть ладонью то, что висело на груди вместо крестика. Ночной воздух слегка рассеял вещество, которым её пытались усыпить, но Мардж всё равно утратила возможность сопротивляться и происходящее воспринимала с некоторой задержкой. Тело, перепачканное тёмным, лежит на пороге дома, – и только у ворот она понимает, что это окровавленная Карен. Мардж запихивает в машину человек с тёмным лицом, но лишь когда мотор начинает чихать, она осознаёт, что похититель не в маске, его кожа действительно глубокого чёрного цвета, такого уже не встретишь в Америке. Во время крутого разворота она повсюду видит мешки – да это тела… сколько же народу полегло здесь, почему она не слышала выстрелов… выстрелов.

Этот глухой хлопок – выстрел, человек за рулём заваливается на бок, машина катится, но останавливается, увязнув в чём-то мягком, дверь рывком открывается, и мёртвая Карен протягивает руки, грубо хватает Мардж за плечо и тащит наружу.

– Мы должны бежать! И охрана, и нападавшие перебиты, хотя этот всё-таки сумел к нам прорваться. Мне пришлось его застрелить, но если где-то прячется ещё один отряд террористов, мы пропали. Да шевелитесь же вы, чёртова кукла!

Она дёрнула Мардж, и та упала.

– Вы ранены? – Карен всмотрелась в её глаза. – А, под газом. Эта тачка еле дышит, сейчас выведу вашу.

– Ноутбук, – едва ворочая языком, проговорила Мардж, – никуда не поеду без ноутбука.

Карен ничего не сказала, кинулась в дом, буквально через мгновение оказалась на пороге с курткой и красной сумкой, в которой Мардж носила компьютер. Вывела из гаража старенькую машину, забросила Мардж, как куль с сеном, на заднее сиденье и рванула подальше от дома. Автомобиль то и дело подпрыгивал.

– Это трупы, проклятая ты сука, – прошипела Карен, – люди, погибшие из-за твоей жирной задницы, их не объехать, слишком много…

– Не ругайте, не ругайте меня, я не виновата, – скулила Мардж от страха и горя.

– А кто виноват? Я убила сегодня человека, и это не последний, кто погиб по твоей милости. Знаешь, кто они?

– Откуда… мне не говорили.

– Откуда? Конечно, ты зарыла башку в песок, боялась смотреть новости, не то бы догадалась. В Африке начинается голод, старые запасы съедены, урожаи гибнут. И кто в этом виноват?!

– Это не я!

– Дура. В этом-то ты не виновата, но тамошние безумцы вбили себе в голову, что богиня плодородия, Мать-Земля, отвернулась от них, потому что нет больше женщин с могучими бёдрами и полными грудями. Так говорят чёртовы легенды. И они решили, что ты должна стать богиней. Писали запросы нашему правительству, но их послали и высмеяли на весь мир. Никто не ожидал этой дикой атаки. Они, видно, всерьёз поверили, что выживание племён зависит от твоей задницы.

Мардж поймала в зеркале лихорадочный взгляд Карен. На щеке у той запеклась кровь из рассеченного виска, придавая безумный и отчаянный вид сухому интеллигентному лицу.

– Карен, какого дьявола. – Мардж потихоньку приходила в себя, и поток оскорблений начал её задевать. – Если правительство проворонило теракт, при чём тут я?

Карен отвлеклась от управления, обернулась и посмотрела на неё с любопытством, как на говорящую кишечную палочку.

– Поразительно эластичная психика, – пробормотала она себе под нос. – Если бы не было вас, – отчеканила, снова становясь вежливой, – не было бы этих смертей. И тех, что могут последовать. Но уж я постараюсь, чтобы этого не случилось.

– Ого. И как вы этого добьётесь? И куда вы меня, кстати говоря, везёте?

– Вообще, – светски ответила Карен, – я собиралась вас убить. Но тут пришла мысль получше.

– Так-так, – подбодрила её Мардж, внутренне подбираясь на случай внезапного нападения.

– В ста милях отсюда осталась розовая пирамидка, единственная на континенте. Едем туда, и пусть инопланетяне вас заберут.

– Да вы свихнулись! Они улетели, оставив пустые коробки. Никто не откликнется, сколько бы я ни долбилась. В сети писали, что первое время к ним ломились тысячи, пытаясь что-то выпросить, но всё без толку.

– Что ж, тогда я вас пристрелю.

– Тогда уж проще прямо сейчас, чего тянуть.

– Я не убийца, у каждого должен быть шанс. Тем более, я привязалась к вам, Мардж. Сама по себе вы неплохая, весёлая и сильная, если бы не горе, которое тянется следом…

Мардж вдруг ослабла. Её везли на верную смерть, но сил для споров или сопротивления не осталось. Тело колотила крупная дрожь, и Карен, как всегда внимательная, сказала:

– Наденьте куртку, там, рядом с ноутбуком.

Мардж была в тонкой ночной рубашке, забрызганной чужой кровью, поэтому безропотно завернулась в старую байкерскую косуху, которая досталась ей вместе с домом и всё это время провисела в прихожей. Куртка оказалась огромной и неудобной, но сразу стало теплей. Мардж завозилась, устраиваясь поуютнее, сунула руки в карманы и нащупала в правом что-то тяжеленькое. Похоже, кастет – у хозяина было бурное прошлое.

Это шанс. Но Мардж ни разу не ударила человека, не могла, пусть даже этот человек – психопатка, везущая её на верную смерть. Может быть, ещё недавно и сумела бы, но в ней совсем не осталось сил, воля к жизни угасала, ноя где-то в животе, как болезненная опухоль. Провести ещё лет пятнадцать взаперти, подвергаясь унижениям.

Рано или поздно появятся новые толстухи, скоро родятся неизменённые дети, если инопланетяне не соврали, но пока они не вырастут, Мардж останется единственным объектом вожделений, интриг и войн. Кровь и сперма, текущая рекой, хороши только в тупых боевиках для мужчин. А ей бы покоя. И если он только на том свете, что ж…

Небо светлело, Карен неотрывно смотрела на дорогу, до пирамидки оставалось минут двадцать езды, а значит, до конца жизни Мардж – немногим более. Но тут Карен выругалась и ударила по тормозам, чтобы не сбить маленькую серую тень, внезапно мелькнувшую впереди. Машина резко остановилась, и Мардж совершенно неожиданно для себя сбросила оцепенение, выдернула из кармана кастет и с размаху врезала отяжелевшим кулаком в висок Карен. Та тут же уткнулась лицом в руль, а Мардж, подавшись вперёд, заглушила двигатель. Медлить нельзя. Она вылезла, открыла водительскую дверь и вытащила обмякшее тело. Кажется, жива. Мардж положила её у дороги и уже собралась уходить, когда Карен приоткрыла глаза и прошептала:

– А всё-таки поезжайте к инопланетянам, Мардж, вдруг помогут.

Мардж сделала несколько шагов. Её затошнило, она опустилась на колени и застонала. Потекли долгие минуты, уже рассвело, кто-то мог её найти… но Мардж не беспокоилась. Жизнь кончалась, и какая разница, каким способом.

Что-то прохладное тронуло её безвольную руку, она отмахнулась, но открыла глаза и увидела котёнка. Серый и полосатый, довольно пыльный и напуганный, но вполне целый на вид. Мардж не думала, как он здесь оказался, просто наблюдала, как зверек деловито лезет к ней на колени и сворачивается клубком.

– О господи.

Она спрятала его под куртку и пошла к машине. Немного помедлила и поехала вперёд. Она свернула с дороги, следуя указателям для туристов. Толпы просителей давно иссякли, и сейчас на много миль вокруг не было ни души. Мардж остановилась совсем близко, вышла, придерживая на груди котёнка, надела на плечо сумку с ноутбуком и неторопливо пошла к розовой пирамидке.

Она оказалась гладкой и тёплой. Мардж прижалась лбом к поверхности, попыталась высказать желание или хотя бы помолиться. Но получалось только что-то вроде «спасите-по-могите», жалкий комариный писк, не достойный внимания.

И тут Мардж разозлилась, пнула розовую стенку и завопила:

– Сволочи проклятые! Мало того что припёрлись незваные, правила свои устанавливать, так ещё и наврали! Обещали осчастливить, мечту какую-то дурацкую выбрали – ладно. Но почему всем, кроме меня? Я хуже всех, да? Наказанная? Жулики чёртовы.

Она вытерла злые слёзы и ещё раз треснула мокрой ладонью по стене – так, на прощание. Но под рукой поплыло, поверхность потемнела, и пирамидка её впустила. Мардж оказалась в полной темноте, стен вокруг больше не было, и она осела на пол, закрыв глаза. Голос, лишённый интонаций, прозвучал в её голове:

– Чего ты хочешь.

И Мардж с тоской поняла, что в ней осталось слишком мало живого, чтобы считаться человеком. Ничего не хотела, никого не любила. Раньше, совсем недавно, ей нравилось множество вещей: красивые платья, удобная обувь, долгие прогулки, хорошая еда.

Ей нравилось смотреть на женщин – ухоженных, умных, утончённых. С матовой кожей и внимательными глазами, с острыми язычками и добрым сердцем. На женщин, которые каждую весну сидят на открытых верандах, раскинув длинные юбки, показывая остроносые башмачки, пьют разноцветные напитки из высоких стаканов. На тех, что щебечут и улыбаются, на тех, что молчат и обманывают, на влюблённых и плачущих.

Ей нравились дети, бегающие по зелёной траве в парке, в белых платьицах и коротких штанишках, совсем ещё новенькие люди, переступающие на нетвёрдых ногах. Они играют большими лёгкими мячами, подкидывая их маленькими руками – высоко, высоко, до самого неба. Мяч взлетает и на долгое мгновение зависает в воздухе, медленно вращаясь, так, что солнце блестит то на красной его половине, то на синей.

И ей нравились мужчины, такие сильные, смешные, самоуверенные. Умеющие красиво курить. Заботливые или беспечные. Талантливые, решительные, умные. Мужчины с горячими телами, покрытыми любовным по́том, с твёрдыми членами, с жаркими губами, которые всегда становились ледяными перед наступлением оргазма.

И она так любила пить прохладную воду мелкими глотками.

А сейчас в ней пусто, как в старом пересохшем колодце, не осталось ни желаний, ни инстинктов, даже самосохранение не подавало сигналов. И лишь на самом дне она всё-таки разглядела два пустяка, которые ничего не стоили рядом с бессмертной красотой остального мира, но это было всё, чего ей хотелось. И Мардж сказала:

– Написать книгу. И котёнка.

И для верности потрогала то живое, что пыхтело и возилось под курткой, пытаясь сгрызть тонкими молочными зубами флэшку, которая висела у неё на шее.

Комната с бежевыми стенами казалась самой обыкновенной. Неширокая белая кровать, застеленная полосатым одеялом; дубовый письменный стол с семью ящиками и стулом; большое потёртое кресло, обитое буровато-зеленым гобеленом; в углу узкий тёмный шкаф с расписными дверцами; пол, собранный из тёплых жёлтых досок.

Странно в этой комнате выглядело только окно – круглое, задёрнутое занавеской в цветочек. Иногда за ним был сад, иногда – берег океана, а сейчас там, на чёрном-пречёрном небе, сияла синяя Земля с рыжими пятнами материков.

Но Мардж не обращала на неё ни малейшего внимания. Она сидела в кресле, поставив на колени ноутбук и пристроив мышку на подлокотник. Серый котёнок играл рядышком, сновал вверх и вниз по спинке кресла, вонзая острые коготки в обивку, охотился на длинные пряди её волос. Но Мардж и его почти не замечала. Она писала лес, и она уже была лесом. С его ночными воплями и желтыми зрачками из темноты, с толстыми стволами и непроходимыми зарослями. С ручьём, который никогда не спит, всегда бежит и никогда не добегает до цели, журчит и струится, поблёскивает в лунном свете белыми камешками на дне. С мягкой чёрной землёй, пахнущей прелью, испещрённой следами маленьких и больших животных. С дикими зверями и птицами, рыщущими по своим тайным путям и тёмным делам.

И с койотом, который крался по остывающей земле, катался в сырых листьях и воровал яйца из гнезда овсянки, свитого в невысоких кустах.

Мардж писала койота, и она уже была койотом.

Послесловие

Все читавшие эту повесть в рукописи задавали мне один вопрос: что будет с Мардж, когда она допишет книгу?

Мне кажется, когда автор в таких случаях отвечает: «Ах, не знаю, придумайте что-нибудь сами», это признак непрофессионализма. Он, конечно, вправе оставить финал открытым, но сам обязан хорошо представлять свою историю от начала до конца – кому, как не ему, положено понимать характер персонажа и логику сюжета.

Так вот, хорошо зная Мардж, я со всей ответственностью могу сообщить, что есть два варианта развития событий.

Допустим, она закончила и затосковала. Насиделась одна и порядком намолчалась – с котом много не наговоришь. Внутри пусто, книга ушла, теперь хочется увидеть её напечатанной, и вообще много чего ещё хочется…

И странные, но незлые силы возвращают её на Землю. Но не туда, откуда взяли, а в глухую канадскую тайгу, в то самое место, где по случайности находится дом одного известного вам лесника. Потому что почта никогда не пропадает совсем, всегда остаётся надежда, что наши потерянные письма читают инопланетяне.

А может быть и так: Мардж дописала свою историю под Новый год. Она посмотрела в окно на маленькую красивую Землю и загрустила. Может быть, её все забыли там, и есть шанс как-нибудь тихо и незаметно… Но вдруг она увидела нечто потрясающее. На Западном полушарии, там, где Северная Америка, внезапно вспыхнули огни и сложились в огромные пылающие буквы – ЭмСи.

Это встревоженное человечество, отчаявшееся её найти, решило подать сигнал. Оно как бы говорило ей: «Мы тебя любим, Мардж! Возвращайся! Возвращайся и покажи нам сиськи!» Представив эту величественную картину, Мардж отчётливо содрогнулась и от всего сердца сказала: «Идите вы к чёрту!»

И стала придумывать следующую книжку.

В общем, всё зависит от того, в каком настроении она завершит работу и как при этом поведёт себя остальное человечество.