Текст книги "Невесты Чёрного Портного"

Марта Вохеч
Невесты Чёрного Портного

Повесть и рассказы

© Марта Вохеч, текст, 2023

© Издательство «Четыре», 2023

Невесты Чёрного Портного

Глава 1

Морщинистые руки сгорбленного старика бережно укладывали узорчатый бархат, шёлк скользил меж его костлявых пальцев – всё это чудесно преобразовывалось в старинный бальный наряд для девичьей фигурки-манекена, стоявшей рядом с креслом старика. Манекен, обрезанный на уровне стройных бёдер, обтянут белоснежным гипюром. Неподвижное ватное тело опиралось на бронзовый витой шест, заканчивавшийся тремя лапами с острыми когтями. Множество свечей в кованых подсвечниках выхватывали из полумрака незрячее скульптурное личико: пухлые губы, нежный овал подбородка, высокие скулы, изящный изгиб бровей, тонкие руки и плечи. Она была прекрасна.

Семилетний мальчик Гриша, затаив дыхание, подкрался сзади к старику, пытаясь заглянуть ему в лицо. Но тот вдруг резко обернулся к непрошеному гостю и, сверкнув стёклами очков в чёрной круглой оправе, погрозил ему длинным белым пальцем. Слепая головка манекена стала медленно поворачиваться в сторону мальчика. Гриша, охваченный ужасом, отпрянул, попытался бежать, но ноги вросли в пол, руки повисли вдоль тела. Он закричал от охватившего его ужаса и проснулся. Кубарем скатился со своей кровати и, спотыкаясь в темноте о скамейки и табуретки, побежал через всю комнату к спящей бабушке. Нырнул с головой под её лоскутное одеяло и затаился. Кошка, спавшая в ногах хозяйки, с шипеньем метнулась ближе к печи, мерцавшей во тьме огненными стрелами из-за чугунной дверцы.

– Что ты, милый, что ты? Спужался чево? – шептала бабушка, гладя внука по голове и подтыкая ему одеяло под бока.

– Ага, – бормотал Гриша, еле дыша, – мне портной-волшебник приснился, что ты мне рассказывала, и пальцем грозил… Стра-а-а-шный…

– Да то ж сказка, и ничево боле. Спи, спи, вот удумал, – баюкала бабушка внука и тихонечко дула ему в середину лба, прогоняя дурные сны.

Гриша, сколько себя помнил, всегда жил с бабушкой. Отец с мамой умерли, когда мальчику было всего два года. От трудолюбивых родителей остался сад с фруктовыми деревьями, палисадник, засаженный цветами и розовым шиповником, да двухэтажный дом, разделявший жилища состоятельных граждан и турлучные домики[1]1
  Турлучный дом – дом из глины и соломы. – Здесь и далее примеч. авт.


[Закрыть]Лагерной слободы города Екатеринодара. Названий улиц не было с начала восемнадцатого столетия, поэтому приезжим объясняли, что слободка там, за последним кирпичным домом. Холодной дождливой осенью невозможно было выйти со двора, а редкие прохожие с трудом брели по колено в вязкой грязи. Только вдоль улицы Красная тянулся деревянный тротуар.

Вечерами Гриша забирался на широкий подоконник и смотрел в сад на чернеющие ветви и корни деревьев; ему казалось, что они тянутся к нему, пытаются выбраться из холодной земли и шепчутся с ветром, спрашивая, как пробраться в тёплый дом. А ветер стучал в стены, швырял в окна тяжёлые капли ледяного дождя. Мальчику делалось страшно. Он стремглав, чуть не теряя войлочную домашнюю обувку, отбегал от окна и усаживался напротив бабушки, поближе к натопленной, горячей печке. В очаге жадное пламя съедало остатки догорающих поленьев, вспыхивающих ослепительно-белыми и фиолетовыми отблесками. А в руках бабушки так и мелькала острая игла, позвякивая о напёрсток. И появлялись на белоснежной ткани дивные цветы, заморские птицы с длинными тонкими крыльями и коронами на изящных головках. Всё это готовилось в приданое для состоятельных заказчиц, а голос мастерицы вторил стежку за стежком, вплетая слова сказок и преданий. Иногда бабушка смотрела на внука ласковым взглядом, привлекала к себе и, целуя в щёки, приговаривала:

– Уж девчата любить будут такого гарного парнишку. Очи карие, как у мамы, с золотыми искорками. Чернобровенький ты мой, жалконький, сиротинушка бедненький!

Почему он «бедненький», Гриша не понимал. С бабушкой ему жилось привольно. Она рассказывала внуку сказки, пела песни – весёлые и грустные, когда управлялась на кухне, пекла самые вкусные пироги.

Одевалась бабушка в тканую коричневую юбку, крашенную настоем коры дуба, с такой же кофтой, сверху повязывала простой фартук из холстины. Волосы убирала в «гулю»[2]2
  Волосы у замужних женщин убирались сзади в узел («кугулю», «куль», «шиш»), на который надевался колпак.


[Закрыть].

– У нас в роду все были мастера и хозяйственные. Моя бабка знала, как плести магические кружева. Мне передать не смогла. На втором этаже сундук стоит, что дед мой сладил, когда я родилась. Спокон веку приданое загодя готовили девкам, с рождения. Там, в самом дальнем уголочке, сберегла моя матушка бабкино рукоделие. Я тебе, милый, зашью кусочек в подкладку – от злых людей. Был бы ты девкой, сделали б тебе воротничок али «кафаю»[3]3
  Кафаю – тканая двухслойная шапочка в виде небольшого мешочка.


[Закрыть] украсили. А так в потайном месте курточки – и ладно будет.

Глава 2

С семи лет Гриша стал обучаться белошвейному ремеслу у бабушки. «Ну что ж, дело-то не мужицкое, а ты никому не рассказывай: ребята дразнить будут. Зато всегда в тепле, с белыми ручками, с красивыми барышнями будешь беседы вести. Учись, милый, учись. Что знаю, всё расскажу. Меня туточки ворожеёй кличут, а ты не слушай: у людей язык что помело. Кое-что и знаю, то-то бабы да девки с утра до ночи на нашем плетне висят. И почтенная публика не требует», – приговаривала она смеясь.

С соседями жили дружно. Григорий брался за любую работу. Мог и обмундирование казака починить, и из остатков ткани сшить какую-либо рубашечку или сарафанчик для детей бедняков. Чаще других по-соседски забегала дочка есаула Ефима, Еленка. Девочка любила гостить у них. Малышку привечали. Матери у неё не было, жила она с отцом через улицу от них. Ефим был серьёзно ранен в Кавказскую войну, рана на ноге плохо заживала, вот и обращался к бабушке-знахарке за целительной мазью. Отец души не чаял в дочери, игрушки ей привозили из самого Петербурга, нанимал учителей, заказывал наряды у дорогих портных. Девчонка росла капризная и своевольная.

Впервые Гриша увидел Еленку, когда ему исполнилось двенадцать лет. Зашла она к ним во двор, держа за руку отца, крепкого бородатого казака лет за пятьдесят, подпоясанного кожаным ремнём с серебряными бляшками, к которому был прикреплён кинжал. Маленькая девочка была одета по-городскому – в белое муслиновое[4]4
  Муслин – очень тонкая ткань полотняного переплетения преимущественно из хлопка, а также шерсти, шёлка или льна.


[Закрыть] платьице с кружевами и оборками, на головке капор[5]5
  Капор – головной убор, соединяющий в себе черты чепца и шляпы. У капора высокая шляпная тулья (для убранных на затылок волос) и обрамляющие лицо широкие жёсткие поля. Капор удерживался на голове мантоньерками – широкими лентами, завязывающимися под подбородком бантом.


[Закрыть], украшенный атласными лентами. Её круглое румяное личико с надутыми розовыми губками и внимательными синими глазками обрамляли льняного цвета локоны.

Еленка серьёзно осмотрела дом, цветы в палисаднике, остолбеневшего Гришу и сказала со всей прямотой ребёнка шести лет:

– Не смотри так. Лучше б воды принёс попить! Ишь, нерасторопный. Да, пап?

А подросток не сразу и сообразил, о чём его просит это волшебное видение из бабушкиных сказок. Странное томящее чувство охватило его. Всё вокруг изменилось для парнишки. В тот момент он понял и, кажется, знал всегда, что эта капризная красавица, совсем ещё малышка, – его судьба. Если вдруг ей будет угрожать опасность, он, не колеблясь ни секунды, вырвет сердце из груди, чтобы спасти её!

Теперь он засыпал и просыпался с мыслями о Еленке. Надо немного подождать, пока они повзрослеют. И за это время он, Григорий, станет лучшим портных дел мастером и увезёт любимую в прекрасный город Петербург.

Он шил платья, придумывал фасоны, выписывал модные журналы – всё это было для неё и ради неё. Ткани заказывал французские, немецкие, восточные; они имели свой неповторимый запах: нежный батист пах горьковатой ромашкой, солнечный шёлк источал аромат чайной розы, плотная тафта[6]6
  Тафта – шёлковая или хлопчатобумажная ткань полотняного переплетения из очень туго скрученных нитей.


[Закрыть] несла терпкость мускатного ореха, атласная ткань отстранённо сверкала льдом и холодом. Григорий часами перебирал рулоны, угадывая, из какой дальней страны они прибыли и какие люди создали их. Он видел руки этих тружеников: загорелые, узловатые – состарившихся работников; нежные, ловкие – подростков и юных девушек; крепкие, с широкими ладонями – коренастых мужчин. Своим «моделям» – неуклюжим, как гусыни, купчихам с их вертлявыми глуповатыми дочками – он, не глядя, доставал из-за спины несколько рулонов, зная, что только эти оттенки смогут достойно украсить женщину. И ни разу не ошибся. Шёлк, атлас, муслин с гордостью драпировали заказчиц, фигуры которых подчас необъятностью форм значительно превышали все допустимые и недопустимые нормы женской стати. И являли миру яркую красоту, заключённую в глазах и сердцах наивных женщин, по-детски смущённо разглядывавших себя в зеркале, обновлённых и неузнаваемых. Сам же одевался скромно, предпочитал в одежде оттенки чёрного цвета. Держался строго и отстранённо. Со временем его прозвали Чёрным Портным.

Так пролетело десять лет. Осенью его любимой Еленке исполнилось шестнадцать лет. Тогда Григорий с бабушкой пришли к Ефиму и, соблюдая традиции, посватались. Отец согласился. Девушка смеялась. Кокетничая, куталась в прозрачный шёлковый платок, пряча личико и сияя небесного цвета глазами. Жених подарил невесте серьги с рубинами. Серьги ей понравились, а само сватовство она приняла как развлечение. На Масленицу договорились сыграть свадьбу. Невестина родня начала готовить приданое. Бабушке Григория заказали постельное бельё с шёлковой вышивкой. А она никак не могла приступить к шитью: руки тяжелели, в глазах «метелики»[7]7
  Метелики – мушки в глазах.


[Закрыть] бегали.

– Ещё успеется, – говорила, сама не понимая, что с ней происходит.

Григорий же работал днём и ночью. По гостям не ходил. Был застенчив и самолюбив. Вспыхивал гневным румянцем на особо любопытных, пристающих с вопросами о его жизни затворника-портного. Он был уверен, что всего добьётся сам; ребята-сверстники его раздражали, он не знал, о чём с ними говорить и как можно хохотать над непристойными шутками. Его и перестали приглашать на очередные гуляния.

Наступила ненастная осень. Зарядили дожди. С Еленкой Григорий почти не виделся, отец её был строг и непреклонен: «Ещё намилуются. Пусть дочь на глазах будет».

Не стало родной бабушки, когда Григорию исполнилось двадцать два года. К тому времени и в слободке, и в городке знали, что вырос добрый мастер, дамский портной, и что приезжий Мозус[8]8
  Летом 1868 года в Екатеринодаре господин Мозус, приехавший из-за границы, давал объявления в газете: «Честь имею покорнейше просить здешнюю почтенную публику удостоить меня своими заказами, которые будут исполнены мною со всей аккуратностью, точностью, чистотой отделки и с полным знанием дела по последним модным фасонам».


[Закрыть] ему в подмётки не годится. Сам парень как с картинки писанный, вежливый, а уж если возьмётся шить, то девки и бабы будто краше делаются от его нарядов. Завистники шептались, что дело нечистое, бабка много чего внуку передала из своей магии.

Зимой бабушки не стало. Перед смертью она держала Гришу за руку и всё пыталась ему что-то сказать, но не могла уже произнести ни слова. Только смотрела любящим, жалеющим взглядом. Соседи помогли с похоронами. Свадьбу отложили до лета. А какая летом свадьба? Закрома пусты. Это уже после сбора урожая зачинаются гулянки.

Еленка не заходила, она объяснила Григорию при случайной встрече, что живёт он теперь один и негоже ей, девушке, бегать к парню, даже если они сосватаны. Да и ему недосуг было ходить по гостям. Он готовился к свадьбе, пусть даже ещё почти год придётся ждать. За это время он накопит денег для будущей семейной жизни с любимой. Его невеста должна быть лучшей, и такого свадебного наряда, как у неё, чтоб вовек ни у кого не было. Так оно и вышло. Подвенечный убор для Елены оказался редким и неповторимым.

Каждый день приходила баба-подёнщица, управлялась в доме, во дворе. Как-то спросила:

– Что Еленки не видать?

– Тебе-то какая печаль? – буркнул Григорий.

– Да поговаривают люди, что Ефим сродниться хочет с атаманом, а у того сынок с города приехал. Уже и смотрины были. Девчонка рада-радёхонька. В большом городе жить будут. Сынок по казённой части. На государевой службе состоит.

У Григория с первых слов сплетницы перед глазами поплыли чёрные круги. Тряхнув головой, он с криком швырнул в бабу большие портновские ножницы:

– Уйди-и-и, уйди, дура, от греха подальше!

Ножницы, пролетев мимо женщины, попали в зеркало, покрывшееся от удара трещинами. Баба с воплем выскочила. Как безумный, Григорий рвал готовые платья, топтал атласные юбки и кружевные накидки. Он и сам догадывался, что неспроста Еленка стала его избегать, но не хотел верить. В какой-то миг увидел себя в разбитом зеркале и отшатнулся. На него смотрел старик портной из его далёкого детского сна, а за спиной маячил манекен с белым незрячим лицом.

На другой день Григория разбудил громкий стук в калитку. Краснощёкая девка, вытаращив по-совиному глаза, передала записку от Еленки. Холодными руками парень взял весточку, надеясь, что всё сказанное вчера бабой-дурой было наговором. Строчки прыгали перед глазами. Бывшая его невеста писала, что её просватали; родители уже договорились, а она не может ослушаться отца. И то, что они раньше дружили, было в детстве и не по-настоящему. Письмецо заканчивалось так: «Надо быстрее сыграть свадьбу, а платье долго ждать из Петербурга. Сшей мне самый красивый свадебный наряд. Мой жених заплатит столько денег, сколько ты захочешь. В накладе не будешь».

Григорий, дочитав, только кивнул девке:

– Скажи, всё сделаю по парижской моде. Вышлю готовое платье рано утром перед венчанием. Приходить ко мне не надо. Ни к чему невесте бегать и мерить подвенечные уборы. Про оплату же передай: потом сочтёмся. Всё запомнила?

Уточнил, что венчание и свадьба состоятся через девять дней. Девку выпроводил. Накрепко закрыл на засов калитку с воротами. Дверь захлопнул и накинул кованый крючок. Времени до свадьбы оставалось не так много. Молодой мастер трудился днём и ночью. Для него уже не существовало солнечных восходов и закатов, лишь заглядывала луна чёрными провалами глаз сквозь плотные шторы да ветер бился в окна. Весь второй этаж был уставлен столами с разложенными на них тканями: турецкой парчовой с орнаментом, тяжёлой шёлковой, что идёт на царские одежды, газовой невесомой французской барежской[9]9
  Бареж – ткань газового ткачества из шёлка, шерсти или хлопка. Названа по местечку Бареж во Французских Пиренеях.


[Закрыть], плотной тафтой для нижних юбок. Отдельно уложена была ткань «Флора»[10]10
  Флора (флор, от нем. Flor) – тонкая прозрачная траурная ткань чёрного цвета.


[Закрыть] для фаты.

В назначенный день Портной бережно уложил подвенечный наряд в белоснежный атласный короб, украшенный драгоценными кружевами, сплетёнными ещё его прабабушкой. Он посмотрел на себя в зеркало. Матовое стекло отразило постаревшее белое лицо с впалыми щеками, мрачный взгляд карих глаз; лишь в глубине их мерцали золотые искорки, что так нравились его бабушке. «Эх, бабуль, в одном ты ошиблась: не любит меня никто». В новом чёрном костюме и белой сорочке парень мог сойти за жениха.

Было раннее утро, солнце едва окрасило горизонт. Григорий-портной шёл к дому любимой. На вытянутых руках нёс подарок для невесты. Ему казалось, что это её, свою Еленку, обнимая и прижимая к груди, он ведёт к венцу, где они соединятся навек.

Во дворе есаула Ефима уже вовсю шли приготовления к свадьбе. Григорий молча передал коробку с платьем и фатой подружкам невесты и ушёл не оглядываясь. Девушки внесли её в главную комнату. Вбежала раскрасневшаяся Еленка, глазки её сияли, непослушные золотые локоны были уложены в гладкую причёску с тонким пробором посередине. Ей не терпелось рассмотреть свадебное платье и примерить фату. Одна из подружек развязала шёлковую ленту на коробке. Еленка скинула на пол крышку и вскрикнула…

На белоснежном атласе возлежало нарядное платье с фатой. Мерцали царские орнаменты, жёсткий лиф[11]11
  Лиф – часть женского платья, охватывающая грудь и спину


[Закрыть] был выложен узорами из кручёных шёлковых нитей, газовые присборенные рукава расшиты драгоценными камнями, юбка изукрашена венецианским кружевом. Невесомая фата распростёрлась в верхней части короба. Это была работа мастера высочайшего класса, знающего женское тело и влюблённого в него. Наряд был единственный и неповторимый. Он нёс в себе любовь и проклятие, непро-щение и смерть и был изготовлен из чёрных, как колдовская ночь, траурных тканей. Тьма поползла из углов комнаты, рваными клочьями залепила стены, обхватила ледяными щупальцами застывших и онемевших подружек. Девушки превратились в безмолвные прозрачные тени.

Еленка прикоснулась было рукой к фате; ей казалось, что всё это сон. Может, солнце ещё не взошло или кто-то задёрнул шторы? От её прикосновения фата воспарила. По чёрному свадебному платью прошла волна. Оно стало медленно подниматься, вначале согнулось, присело, как будто внутри его был невидимый человек, приготовившийся к прыжку, и, медленно выпрямившись во весь рост, устремилось к помертвевшей от ужаса невесте. В совершенной тишине раздавался лишь шелест атласа и треск жёсткого лифа. Траурные ткани впитали в себя наползающую тьму и, став с ней единым целым, мгновенно окутали бедняжку Елену. Шнурки корсета, утягивая лиф, делали её талию всё тоньше и тоньше, – казалось, она вот-вот переломится; пышные юбки, став могильнокаменными, рядами покрыли тело, пригвоздили несчастную к полу; прозрачные рукава стянули руки. Чёрные ткани со змеиным шипением ползли по телу несчастной, обвивая смертельными кольцами девушку. Она не могла пошевелиться, позвать на помощь, дыхание её прервалось. Фата чёрным саваном обвила её золотую головку. Всё было кончено. Бездыханная Еленка рухнула в атласный короб, ставший её гробом.

Григория долго искали. Безутешный отец предлагал любую награду за поимку Портного-колдуна. Тот как в воду канул. Дом, прибежище чародея, сожгли. Говорили, что ночами в глубине комнат иногда мелькали огни. Местные ребята баловались или забредали лихие люди в поисках сокровищ? Обугленные стены дома долго ещё являли собой границу, разделявшую кварталы богатого люда и слободку бедняков. Все, кто проезжал или проходил мимо, крестились, а иные и плевали в сторону бывшей когда-то добротной усадьбы с фруктовым садом. Ничего не осталось. Лишь стволы обгоревших деревьев с устремлёнными в безмолвное небо чёрными ветвями да пустые глазницы окон ещё долго наводили на людей страх, схожий с мороком.

Глава 3

Юноша Гриша стал другим. Продолжал «жить» в своём доме. Люди так глупы. Они с угрозами и проклятиями искали его по всему городку. Да хоть по всей земле! Он смотрел на бессмысленную суету и смеялся. Если б мог смеяться. На его лице застыла маска страдания и боли. Глаза приняли оттенок расплавленной смолы, в их глубине исчезли отблески золота, что так любила бабушка.

«Милая бабушка, ты всё предвидела, но сама не хотела верить… Пыталась изменить мою судьбу…» Обрывки фраз иногда всплывали из того прошлого, где зрели краснобокие яблоки и гроздьями висели спелые вишни, где луна сменяла солнце, а солнце сменяло луну и можно было бегать босиком по лужам после летнего дождя. Но это было очень-очень давно, ещё в мире живых. Там любили и ненавидели, рождались и умирали, там гремели войны и революции. А он находился в своём мире, и вокруг него ничего не менялось: так же мерцали неугасимые свечи, отражаясь в бесконечном туннеле зеркал, холодный огонь камина освещал тяжёлые шторы на окнах, кресло с высокой спинкой, большой деревянный стол. На дубовой поверхности его в идеальном порядке разложены инструменты для создания шедевров дамских нарядов. Бесконечные ряды ножниц: серебряных и бронзовых, позолоченных и стальных, украшенных гравировкой, эмалью, фигурками диковинных животных. От самых крупных для закройщика до изящных, миниатюрных, с тонкими лезвиями для вырезывания кружев на тканях. Катушки швейных ниток всех расцветок надеты на деревянные тонкие шпильки; сверкали напёрстки из серебра, золота и фарфора, как каски миниатюрных солдат. Множество манекенов в свадебных нарядах широким полукругом обрамляли стол. Были учтены все капризы моды за полтора столетия. Кринолины, облегающие корсеты, расшитые жемчугом и кружевом; закрытые платья с пышными юбками из атласа; платья-русалки, струящиеся по фигуре, от нежных пастельных расцветок до белоснежных. Головы «невест» украшали шляпки, венки, тюлевая фата, замысловатые короны из искусственных цветов.

Чёрный Портной медленно прохаживался по своим владениям. Его шаркающие шаги никого не тревожили, даже вековая пыль не клубилась вослед. Ничто не напоминало в этом сгорбленном старике стройного юношу с лёгкой походкой, румяным лицом и вьющимися кудрями. Его правое плечо значительно выше левого, голова наклонена вперёд, иногда он по-птичьи взглядывал искоса. Григория-человека состарила непоправимость совершённого. Да, любимая была с ним, иногда от неё веяло теплом. Или ему так чудилось? Изредка при появлении новой «модели» она будто оживала. Следила за ней, поворачивая головку в венке из белых цветов. Тогда её глаза приобретали оттенок голубого неба. Портной в эти мгновения обнимал её за кружевные плечи, прижимался губами к её холодным губам и вопрошал: слышит ли она его, чувствует ли? Но кукольное личико с длинными ресницами так и оставалось неподвижным с устремлённым в никуда взглядом.