Текст книги "Роза"

Глава седьмая

Роза и ее подружка Фло как раз выходили из дома; и хотя девушкам не удалось окончательно смыть следы угля с лиц, они тем не менее сменили шали на вельветовые шляпки. Фло остановилась в дверях, загораживая дорогу Блэару, но взгляд ее при этом поверх плеча Блэара устремлялся на улицу, в направлении киоска торговца сладостями, и в нем сквозило нетерпение.

– Вот и наш исследователь Африки, – проговорила Роза.

– Я его прошлым вечером приняла за фотографа, – сказала Фло.

– Можно мне пойти с вами? – спросил Блэар. – Угощу по дороге.

Женщины быстро обменялись взглядами, потом Роза с холодной интонацией королевы, внезапно меняющей свои планы, проговорила:

– Ступай пока одна, Фло. Я на минутку задержусь, поговорю с мистером Блэаром, а потом найду тебя.

– Стоит ли?

– Иди. – Роза подтолкнула ее в спину.

– Смотри не задерживайся. – Побалансировав поочередно на одной и другой ноге, Фло потерла клоги о внутреннюю сторону штанин, чтобы обувь заблестела; она успела переодеться в выходные клоги, обитые блестящими медными гвоздями. Шляпку ее украшал веселенький шелковый букетик герани. Блэар отступил, давая ей пройти; тяжело шагая, она протопала мимо него на улицу, вызвав у Блэара мгновенную ассоциацию со шлепающимся в воду разодетым бегемотом.

Роза впустила Блэара в дом и быстро закрыла за ним дверь. В передней комнате было темно, только в камине тусклыми оранжевыми всполохами мерцали тлеющие угли.

– Что, боитесь, Билл Джейксон может увидеть нас вместе? – спросил Блэар.

– Вам надо бояться, а не мне, – ответила Роза.

Слова она произносила с отчетливо выраженным ланкаширским акцентом, однако при желании, бесспорно, могла обходиться без всякого диалекта, поскольку в речи ее отсутствовали свойственные ланкаширцам устаревшие глагольные формы и окончания. Значит, она получила хоть какое-то образование. В домах рабочих по большей части из книг была только Библия. В ее же скромной гостиной стояли на полках книги, причем, судя по виду, их явно читали. Угли в камине негромко потрескивали. Несмотря на исходившее от них тепло, Блэара била дрожь.

– Ну и вид у вас сегодня, – заметила Роза.

– День тяжелый выдался, – отозвался Блэар.

Роза сняла шляпку и повесила ее на вешалку. Вырвавшись на свободу, волосы ее рассыпались мощной, типично кельтской гривой. Въевшаяся угольная пыль придавала ее лицу едва заметный блеск, на фоне которого, как от экстравагантной косметики, глаза казались еще огромнее, чем были на самом деле. Не произнеся больше ни слова, она повернулась и направилась в кухню, ту самую, где Блэар впервые увидел ее два дня тому назад.

– Мне подождать или идти с вами? – спросил он ей вслед.

– В гостиных с друзьями рассиживают, – не оборачиваясь, бросила Роза.

Блэар в нерешительности остановился на пороге кухни. На плите грелся чайник; в шахтерских домах было принято постоянно держать наготове горячий, крепко заваренный чай. Роза зажгла керосиновую лампу и уменьшила пламя до минимума.

– А я кто? – спросил он.

– Хороший вопрос. Соглядатай? Полицейский? Американский кузен преподобного Мэйпоула? Тот человек, из газеты, утверждает, что узнал в вас исследователя Африки. – Она налила в чашку чай, добавила немного джина и поставила чашку на стол. – Итак, мистер Блэар, кто же вы действительно такой?

Роза сделала настолько слабый огонек, что лампа начала коптить, и кухня постепенно наполнялась запахом перегревшегося стекла и гари. Роза не сводила с Блэара взгляда, словно пытаясь понять, о чем он думает; наверное, она привыкла угадывать так мысли обитателей своего маленького мирка. По всей вероятности, она была в этом мирке самым соблазнительным из всех населяющих его созданий, и это мешало сейчас Блэару и приводило его в замешательство, поскольку придавало Розе уверенность в себе.

Блэар высыпал в чашку порошок хинина.

– Это лекарство. Не бойтесь, я не заразный. Верно говорят: нельзя спать в тропических болотах. Я тому лишнее подтверждение.

– Джордж Бэтти сказал, что вы шахтер. Или, возможно, из шахтной инспекции.

Блэар осушил чашку; лихорадка била его так, словно по нему пропускали электрический ток. Он, однако, был совершенно не расположен позволять Розе задавать ему вопросы.

– Вы мне в тот раз говорили, что преподобный Мэйпоул общался со всеми шахтерками, верно?

Роза пожала плечами, и жест этот подчеркнул: надетая на ней фланелевая кофточка настолько одеревенела от въевшейся сажи, что стала твердой, будто раковина улитки.

– Преподобный Мэйпоул был страстным проповедником, – ответила она. – На него можно было нарваться в любое время, и он тут же готов был начать читать проповедь. И постоянно крутился на шахтном дворе. Мужчины даже не хотели иногда подниматься и предпочитали подзадержаться внизу из опасения нарваться на лекцию о том, что труд – святое дело. И так бывало не только на шахте Хэнни, но и на других шахтах.

– Меня интересуют не мужчины, а шахтерки.

– Он читал свои проповеди и шахтеркам, и девушкам с фабрики, и барменшам, и продавщицам. Фанатик. Но вы ведь сами знаете своего двоюродного брата, верно? Он вам так дорог, что ради него вы даже сюда примчались из Африки.

– Вообще-то я из калифорнийской линии нашей семьи.

– Говорят, будто вы из местных, родились в Уигане. У вас, должно быть, все время уходит на визиты к родственникам, обходы мест детских игр?

– Нет. Пока не успел.

– А мать ваша из чьих была? Кто по фамилии?

– Мне кажется, мы несколько отклонились от темы.

– Вот как? У вас была тема?

– Изначально да. А вы любите перечить, Роза, верно? Прямого разговора с вами не получается.

– Почему это он должен получаться?

«Девица не так проста, как показалась вначале», – подумал Блэар.

– Ну, вот вы снова в Уигане, и как вам городок? – спросила Роза. – Стал меньше по сравнению с тем, каким вы его запомнили? Или превратился в райские кущи?

– Я не помню, каким он был. Но сейчас он напоминает мне Питсбург, который окунули в непроглядную черноту. Устраивает вас такой ответ? Это, конечно, не райский сад, а скорее предместье ада или город, погружающийся в жерло вулкана. Такой ответ вас устраивает?

– Вы грубы.

– Вы спросили, я ответил.

– Вообще-то настоящее предместье ада – Ливерпуль, – заметила она.

– Роза, Роза… – Блэар покачал головой, представив себе ее в аду, смеющуюся, с венком на голове. – Давайте лучше вернемся к Мэйпоулу.

– А в Калифорнии у вас есть проповедники?

– Сколько угодно. Так и сыплются через горы. Каждый фанатик, любой толкователь Библии кончает в Америке тем, что приезжает в Калифорнию. Мэйпоул, вы говорили, хотел совершить молитву прямо в шахте?

– Мэйпоул был готов проповедовать где и когда угодно: в уличном балагане, на площадке, где гоняют голубей, во время матча регби. Вам нравится регби?

– На мой взгляд, смахивает на попытку поймать в грязи свинью, с той лишь разницей, что в регби свиньи нет. А Мэйпоулу от вас ничего другого не нужно было? Только иметь возможность читать вам проповеди, и все?

– Он всем девушкам читал проповеди. Я была для него просто одной из грязных физиономий, вот и все.

– Нет, Роза. К вам он испытывал особый интерес. – Блэар выложил на стол фотографию. – Это лежало в комнате Джона Мэйпоула.

Удивление Розы было столь явным и неподдельным, что Блэар ожидал от нее вспышки ярости или же откровенных признаний. Однако Роза в ответ лишь расхохоталась.

– Этот дурацкий снимок? А вы сами, когда позируете, берете в руки лопату? Такие открытки продаются по всей Англии.

– Мужчины – странные существа, – согласился Блэар. – Одним нравятся фотографии, на которых изображены голые женщины, другим – те, где женщины в брюках. Однако у преподобного была в доме всего лишь одна фотография, и сняты на ней вы.

– Я не могу помешать людям иметь мои фотографии. Фло видела книгу о вас. Там вас называют «ниггер Блэар». Почему в этой книжке вас называют «ниггером Блэаром»?

– Есть такая низшая форма жизни – дешевые бумагомараки. Я не могу им помешать, на них вообще никакой управы нет.

– Но они же не заявляются к вам домой и не выпытывают у вас сведения о вашей личной жизни, прикидываясь полицейскими, которыми на самом деле не являются. А вы кто такой? Мне это пока неясно. Почему я вообще обязана с вами разговаривать?

– Я работаю на епископа.

– Этого недостаточно.

Блэар растерялся. Ему так и не удалось пока ничего узнать, а эта девушка, эта шахтерка, полностью держит разговор в своих руках.

– Я не из полиции, не являюсь двоюродным братом Мэйпоула и не работаю в шахтной инспекции. Я горный инженер, прожил несколько лет в Африке, вот и все.

– Не густо. – Роза сделала движение, намереваясь встать. – Билл и Фло меня уже заждались.

– Что именно вы хотите узнать?

– Судя по нашему первому разговору, вам обо мне известно гораздо больше, чем мне о вас.

Блэар вспомнил, как, открыв глаза, увидел ее моющейся; ему ничего не оставалось, как признать, что в словах Розы есть резон.

– Например? – спросил он.

– Причина, по которой я должна с вами говорить.

– Причина?! Мэйпоул, возможно, мертв…

Роза встала и решительно двинулась в сторону гостиной. Блэар попытался схватить ее за руку. Однако Роза опередила его, и Блэар успел захватить только самые кончики ее пальцев, почерневшие и огрубевшие от сортировки угля, хотя кисть была тонкой и изящной. Блэар отпустил ее руку.

– Мне необходимо вернуться в Африку.

– Зачем?

– У меня там дочь.

– Так-то лучше! – Роза торжествующе улыбнулась. – А мать у нее белая? Или именно из-за этого вас и прозвали «ниггер Блэар»?

– На Золотом Береге промывкой золота занимаются женщины. Для промывки они пользуются круглыми, выкрашенными черной краской корытами, которые вертят в воде. Золото там обычно моют в реках, как это делают во всем мире, с той только разницей, что у женщин ашанти нет ртути для извлечения золота. Однако им удается и так намывать поразительно много золота. Моя работа заключалась в том, чтобы составлять карты рек, определять их пригодность для судоходства и устанавливать места, из которых в реки вымывается золотой песок. Трудность же состояла в том, что ашанти не дураки и поэтому не доверяют англичанам. Вам еще не надоело?

Роза добавила Блэару джина, отпила немного из своей чашки; от горячего чая губы ее покраснели.

– Пока нет, – ответила она.

– Столица страны ашанти называется Кумаси. Земля там оранжевого цвета, очень много железа в почве. И розового кварца, выходящего на поверхность. Очень красиво. Хижины, деревья гуайавы, банановые пальмы. Дворец короля – огромная хижина, где все под одной крышей. Я жил вместе с арабами, потому что они купцы. Торгуют золотом, пальмовым маслом, рабами.

– Рабы для Америки? – поинтересовалась Роза.

– Для Африки. Работы там делают все: выращивают и собирают урожаи, перевозят грузы. Тот араб, у которого жил я, торговал золотом и рабами. Он держал пятнадцатилетнюю девочку, которую поймали где-то на севере. Она была необыкновенно хороша собой. Арабы рассчитывали, что в Кумаси за нее дадут хорошую цену. Ясно, продать ее собирались не для переноски бананов. Африканцы обычно смиряются со своей судьбой. А она плакала. Все время, непрерывно. Ее били, но несильно, чтобы не испортить товар. Она все равно плакала, и в конце концов араб сказал мне, что он сдается и намерен продать ее назад тем, кто ее захватил: когда они пойдут на юг, то смогут с ней по дороге развлечься. Мне это не очень понравилось, вот я ее и купил. Вам действительно еще не надоело? Или вы уже наслушались подобных историй?

– Нет, в Уигане про такое не слыхали, – ответила Роза.

– Я дал девушке вольную. Но ведь вернуться домой она не могла. И жить ей было негде и не на что. Если бы я не позаботился о ней, ей бы пришлось снова продаваться в рабство. Я нанял ее кухаркой, пытался научить ее готовить, убирать. Но она совершенно ничего не способна была делать, а постольку оставить ее в Кумаси одну, без поддержки я боялся, то женился на ней.

– Плакать-то она перестала?

– К этому примерно времени да. Не знаю, насколько законной была наша свадьба. Какое-то смешение исламского, методистского и языческого обрядов.

– А тот араб, торговец, был на свадьбе?

– О да. Он был шафером. Девушка очень серьезно отнеслась к исполнению роли жены и настояла на том, чтобы и я тоже воспринимал нашу семейную жизнь всерьез; в противном случае, по ее словам, ей было бы стыдно. Люди обо всем бы догадались и считали бы ее просто рабыней. Поэтому она забеременела.

– От вас?

– Без сомнения. Чернокожая девочка с зелеными глазами. Веслеянцы заявили, что я запятнал имя белого человека. Они даже свернули свою миссию. Будь у них у каждого свои женщины, они, наверное, до сих пор сидели бы в Кумаси.

– То есть вы выкурили веслеянцев?

– В известном смысле, да.

– Да вы хуже дьявола.

Интересно, подумал Блэар, много ли поняла Роза из того, что он рассказал? Знает ли она, где находится Золотой Берег, не говоря уже о том, кто такие ашанти? Видела ли она когда-нибудь в жизни золотой самородок? Он принялся рассказывать ей о Кумаси только потому, что она порывалась уйти, а что-то другое в тот момент не пришло ему в голову. Но теперь, когда он вступил на этот губительный путь, стал рассказывать ей о своей непутевой жизни, ему уже было трудно остановиться.

– На Золотом Береге я никогда не был в полном смысле слова первопроходцем. У ашанти есть свои дороги, караванные пути, есть сборщики подорожной платы. Конечно, если очень хочется, то можно и ломиться напрямую, через заросли и бездорожье. Львы водятся, но настоящую опасность представляют глисты, комары и мухи. Я прожил с ашанти три года. Они ко мне относились одновременно с любопытством и подозрением: никак не могли взять в толк, зачем может быть нужно рассматривать камни. Ашанти считают, что золото есть там, где живут гигантские бабуины, или где из земли выходит дым, или где растет один особенный папоротник. Я же искал жилы кварца и диорита. Составлял карты, привозил их на побережье, на почтовое судно, которое доставляло их в Ливерпуль, а потом они попадали сюда. Но в прошлом году разразилась война. И дизентерия. В Африке любая болезнь обрушивается, как чума. Жена моя умерла. А девочка выжила.

– Вы любили ее? Свою жену?

Блэар не понял, всерьез Роза задала этот вопрос или нет. Несмотря на слабый свет, ему все же было видно, что, хотя по отдельности каждая черточка ее лица жила как бы своей самостоятельной жизнью, все они в совокупности гармонично дополняли друг друга, а глаза Розы блестели, как два огонька.

– Нет, – ответил он. – Но благодаря своей настойчивости она стала частью моей жизни.

– Тогда почему же вы уехали?

– У меня кончились лекарства и деньги, и поэтому пришлось отправиться на побережье. Но средства, которые должны были ожидать меня в местной колониальной администрации, оказались использованы на празднества по случаю прибытия из Лондона одного высокопоставленного лица, которое и помогло спровоцировать войну. Деньги мне особенно были нужны еще и потому, что я потратил весь Библейский фонд на своих носильщиков – людей, которые несли мой багаж, припасы и инструменты. Они шли за мной туда же, куда шел я сам, и при этом несли каждый по девяносто фунтов груза. В общем, в итоге ответственность за растрату свалили на меня, что сделало меня на Золотом Береге хуже чем преступником.

– Паршивой овцой?

– Совершенно верно. Вот потому-то я и оказался здесь: чтобы вернуть свои деньги, доставить удовольствие своему патрону, выполнить эту маленькую миссию и восстановиться в своем прежнем качестве.

– А где же девочка?

– Осталась с арабом.

– Вы тоже могли бы остаться.

Минуту-другую Блэар сидел молча, сосредоточенно рассматривая содержимое своей чашки: к этому моменту джина в ней было уже больше, чем чая.

– Если белый человек в Африке начинает скользить по наклонной, он скатывается вниз очень быстро.

– Вы же искали золото, – возразила Роза. – И должны быть богатым человеком. Что стало с вашим состоянием?

– Оно пошло на оплату присмотра за девочкой. Араб ничего не сделает даром, но как бизнесмен он относительно честен. – Блэар посмотрел Розе прямо в глаза. – Ну а теперь расскажите мне о Джоне Мэйпоуле.

– Преподобный совершенно не чувствовал, когда следует остановиться. Он набрасывался на нас, и когда мы шли на работу, и когда мы с нее возвращались. Утверждал, будто хочет таким образом разделить наше бремя. Но нас он только злил, и чем дальше, тем больше. Приходишь с работы, а он уже торчит у двери.

– Особенно у вашей двери, – заметил Блэар.

– Я ему говорила, чтобы он от меня отстал, что я встречаюсь с Биллом Джейксоном. Поначалу Билл ничего не понял, потом они как-то поладили друг с другом. Мэйпоул был ребенком. Вот почему его постоянно так тянуло на морализаторство: он просто не знал в жизни ничего другого.

– Вы с ним часто виделись?

– Нет. Я католичка. И не хожу ни в его церковь, ни в его благотворительные клубы.

– Но он стремился видеться с вами. Когда его видели в последний раз, за день до пожара, он встречал вас на мосту Скольз. Вы тогда с ним долго гуляли?

– Я шла домой, он меня проводил.

– Вы ему тоже что-то говорили. Что именно?

– Наверное, поддразнивала. Его было легко раздразнить.

– Разговаривая с вами, он сорвал с себя воротничок рясы. Вы не помните почему?

– Я вообще не помню, чтобы он сделал что-то подобное. Вот взрыв на шахте, это я помню. Земля закачалась. Дым повалил. Этот взрыв, наверное, и вышиб у меня из памяти все связанное с мистером Мэйпоулом.

– Когда вы встретились с Мэйпоулом в последний раз, вы просто шли домой?

– Я ждала Билла.

– Вам не доводилось видеть, как Билл дерется? Впечатляющее зрелище.

– Потрясно он мочалит, правда?!

– Потрясно мочалит?

– Ага, – подтвердила Роза.

Блэар попытался вообразить, как может Роза наблюдать за подобной дракой, слушать удары деревянных подошв по обнаженной плоти, спокойно смотреть на лужи крови, болеть за Билла. Интересно, как они потом вместе отмечают его победы? И какой любопытный подбор слов: «потрясно мочалит». «А еще говорят, будто дикари живут только в Африке», – подумал он.

– Билл Джейксон никогда не угрожал Мэйпоулу?

– Нет. Преподобный хотел только спасти мою душу, в остальном я его не интересовала.

– Это вы мне уже много раз говорили. – Блэар повернул фотографию на столе так, чтобы Розе было ее лучше видно. – Но здесь, на снимке, изображена не душа.

Роза изучающе посмотрела на фотографию.

– Я тогда здорово отмылась, а когда пришла в студию, они намазали мне лицо какой-то дрянью. Вот я и выгляжу как отъевшаяся на картошке ирландская крестьянка.

– С этой лопатой в руках вы выглядите довольно свирепой. Даже опасной.

– Послушайте, я никогда не трогала ни единого волоска на голове преподобного Мэйпоула. И понятия не имею, зачем ему могла понадобиться моя фотография.

– А мне снимок нравится. Даже лопата нравится. Она тут смотрится куда интереснее, чем зонтик.

– Ради того, чтобы познакомиться с девушкой, которая вертит в руках лопату, настоящий джентльмен и улицы не пересечет.

– Я вот пересек джунгли и познакомился с женщинами, которые украшают губы золотыми пластинками.

– Целовали хоть одну?

– Нет.

– Вот видите!

Прогоревшие угли просели, выстрелив в дымоход столбом искр. Роза сидела, молча уставившись на угасающий огонь. «Слишком она хрупка, чтобы катать тяжелые стальные вагонетки», – подумал Блэар. Когда Роза была спокойна, лицо ее казалось утонченным, но, стоило ей только немного возбудиться, оно сразу же принимало какое-то дикое выражение. Интересно, что может ждать от жизни подобное создание? Джин, дети, побои мужа – такого, как Билл? Сейчас она переживала лучшее в своей жизни время – период расцвета, который промелькнет в одно мгновение, – и явно намеревалась взять от него максимум возможного.

– Мне надо идти, Билл и Фло ждут, – проговорила она. – По-моему, Биллу вы очень не нравитесь.

– Против Мэйпоула он ничего не имел.

– Билл любит, чтобы все делалось так, как он хочет. Мэйпоул позволял ему командовать.

– Ну они же играли в одной команде.

– Можно подумать, сам Господь установил правила регби, лишь бы послушать молитвы Мэйпоула.

– О чем он говорил в своих проповедях перед девушками?

– Про целомудрие, про высшую любовь. Про то, что каждая мать должна быть такой, как дева Мария. Что любая девушка, запятнавшая свою честь, на самом деле Мария Магдалина. Мне кажется, у него никогда в жизни не было настоящей женщины.

– Я, конечно, не джентльмен…

– Ну, это сразу видно.

– …Но у меня ощущение, что такому человеку, каким был Мэйпоул, наиболее привлекательной должна была казаться женщина, нуждавшаяся в спасении.

– Возможно.

– Он никогда не называл вас «Розой Шарона»?

– Кто вам это сказал? – Вопрос был задан так нарочито небрежно, как бы между прочим, что сразу же обращал на себя внимание, подобно полуобкусанному ногтю или досадному промаху.

– Называл он вас так?

– Нет.

– Вы сказали, что у него никогда не было настоящей женщины. Мисс Хэнни, его невесту, вы таковой не считаете?

– Нет.

– Вы с ней знакомы?

– Мне легче на Луну слетать, чем познакомиться с кем-нибудь из семейства Хэнни. Но Луну я все же видела, и свое мнение о ней у меня есть. А вы знаете его невесту?

– Да.

– И что вы о ней думаете?

– Обаяния ей явно не хватает.

– Ей всего не хватает, но у нее есть деньги, наряды, выезды. Будете еще с ней встречаться?

– Завтра.

– Вы это произнесли так, словно терпеть ее не можете.

– В сравнении с вами она холодная сосулька, кислое вино и шип розы. Одновременно.

Роза промолчала, только внимательно посмотрела на него через разделявший их стол. Блэару очень хотелось бы разглядеть как следует ее лицо. Правда, он видел ее всю – обнаженной, моющейся, но запомнил лишь тело в сверкающих струях воды. И сейчас искренне надеялся, что воспоминание о той сцене не отражается у него во взгляде.

– Вам надо уходить, – проговорила Роза. – И не такой уж вы больной, как говорите, – добавила она.

Потом, уже вернувшись в гостиницу, Блэар с изумлением задался вопросом, не сошел ли он с ума. До сих пор ему удавалось скрывать причину, понуждающую его к возвращению в Африку, от всех тех, кто в общем-то имел право ее знать: от епископа Хэнни, от Королевского общества, даже от безобидного Леверетта. И вдруг он выложил все как на духу девице, которая, конечно же, не устоит перед тем, чтобы разнести теперь эту сенсационнейшую историю по всем пивным Уигана, откуда она быстро достигнет «Хэнни-холла», – и тогда конец всем его планам и ему самому. Это же надо самому такое выложить – признаться в покупке рабыни и в кровосмешении с женщиной другой расы! На одной чаше весов – трагедия молодой чернокожей матери, двусмысленность положения ребенка-полукровки и его белого отца, на другой – варварские нравы и обычаи джунглей Африки, алчность торговцев-арабов. Будь его дочь белой, ради ее спасения Англия могла бы пойти на все, вплоть до войны. И о чем только он думал, рассказывая о себе всю правду? Захотелось поразить такую кокетку, как Роза Мулине?

А она – сколько она наврала ему в ответ! Единственной драгоценностью Джона Мэйпоула была ее фотография, а Роза заявляет, будто бы викарий хотел всего-навсего спасти ее душу.

Взять ее дом: как могло получиться, что по всей Кендл-корт жильцы и постояльцы теснятся, как сельди в бочке, а Роза со своей подружкой Фло вдвоем занимают целый дом, и при этом неплохо обставленный? Каким это образом двум честным девушкам удается за него платить?

А ее скрытность: заставила его уйти одного, сказав, что сама подождет, пока он не скроется из виду.

Возможно, она мстила ему за тот, первый его приход, когда он застал ее обнаженной? Или он разболтался под влиянием приступа лихорадки? Хотя в этот раз он не чувствовал себя так уж плохо. Впрочем, иногда воспаленный мозг сам подсказывает верные решения: утаив от Розы, что он нашел дневник Мэйпоула, Блэар сохранил последнее свое преимущество.

Под конец он все же расхохотался. Если Розе удается так вертеть им самим, то что же она проделывала с Мэйпоулом?!