Текст книги "Белокурые бестии"

Вася вернулся из Москвы, у него как раз приближался день рождения, и Александр Петрович, который первым сообщил об этом событии, предложил устроить праздник и поздравить Васю. Маруся, Лиля, Сергей и Александр Петрович скинулись и купили Васе цветы и маленькую стеклянную собачку в подарок. Эту собачку Маруся и Сергей купили вместе в киоске, причем они долго выбирали подарок, ходили от киоска к киоску, и Маруся заметила, что Сергей долго задерживается у одной витрины. Она обратила внимание, что он зачарованно смотрит на маленькую стеклянную собачку с загнутым наподобие бублика хвостиком. Марусе показалось, что ему очень нравится эта собачка, но он стесняется ей об этом сказать. Она вспомнила, что в детстве он жил в детском доме и, наверное, даже в руках никогда не держал таких игрушек. А теперь даже не решается предложить купить ее в подарок Васе – потому что ему кажется, что это некрасиво, да и собачка какая-то мещанская… Маруся решила помочь ему и предложила:

– Давай купим Васе эту собачку? Мне кажется, она ему понравится, такая красивая, кроме того, это будет еще один символ его Агентства…

Сергей посмотрел на нее с некоторым удивлением и, как ей показалось, с тайной благодарностью.

– Ну ладно, давай купим собачку, если уж ты так хочешь, – сказал он, и они купили собачку.

Когда они отошли от киоска, Маруся держала в руках собачку в коробочке, и Сергей, внимательно глядя на нее, произнес:

– Знаешь, Маруся, мне кажется, что у тебя совершенно нет вкуса. Ведь эта собачка – совершенно безвкусная безделушка. Но если уж она тебе так понравилась…

Потом они украсили офис – развесили на стенах бумажные гирлянды и даже написали на листе бумаги большими буквами поздравление, после чего прикрепили этот лист к стене, прямо перед входом в офис. Вася пришел в хорошем настроении и радостный, он принес с собой бутылку коньяка «Мартель», всех расцеловал, сел за круглый стол, достал рюмку и стал, как обычно, наливать и пить, никого не угощая. Все сотрудники смущенно переминались с ноги на ногу, наконец Александр Петрович дрожащим, срывающимся от волнения голосом поздравил Васю с днем рождения.

– Спасибо, Сашенька, – ответил Вася. – Хочешь вы пить?

Александр Петрович в ответ пробормотал что-то неопределенное.

– Ты знаешь, этот коньяк, вообще-то, вреден для печени, поэтому тебе лучше его не пить вообще. Ведь, я помню, у тебя были проблемы с печенкой? Так что не стоит рисковать! – сказал Вася и опрокинул еще одну рюмку коньяка. – Уж лучше выпей спиртику, это для печени гораздо полез ней, чем коньяк. Насколько я знаю, все люди, страдающие печенью, предпочитают пить водку, а еще лучше – спирт.

– Сегодня нам должны привезти от фирмы «Posso-шок» пять ящиков водки – это они по бартеру рассчитываются с нами за рекламу, которую я сделал этой фирме в своей программе, так уж вы, пожалуйста, проследите, чтобы все было в порядке, выгрузите эти ящики и пересчитайте бутылки. Я потом сам за всем этим прослежу, но, вообще-то, я доверяю вам и считаю, что нет никакой необходимости вас постоянно контролировать.

Александр Петрович радостно закивал.

– Я начинаю искать себе нового шофера, – продолжал Вася, – а то моя прежняя совсем обнаглела, постоянно требует каких-то денег, хотя, мне кажется, она и сама могла бы приплачивать за то, что имеет возможность со мной общаться. Многие бы этого хотели, но не всем дается такой шанс в жизни!

* * *

Алексей Б. придавал большое значение числам, дням недели, гороскопам и всяческим суевериям, его настольной книгой была книга Гурджиева, любимого астролога Гитлера, Гитлер вообще был подвинут на астрологии. Алексей все свои знакомства сверял с этой книгой и никогда не предпринимал никаких действий, не проконсультировавшись тщательнейшим образом по Гурджиеву. Марусю он тоже призывал быть осторожней и осмотрительней, ведь с возрастом мы становимся более слабыми, а значит, и более суеверными, так что нужно стараться обращать внимание на различные знаки, которые посылают нам с небес и вообще с разных сторон, нужно только уметь их замечать, эти знаки, иначе вообще вляпаешься в ужасное дерьмо.

Алексей всегда носил с собой фотографии, на которых был не он сам, а его живописные портреты, сделанные его знакомыми. Одна художница, знакомая Алексея, здоровенная квадратная баба с покрытой красными пятнами рожей, которую Алексей называл не иначе как «Рембрандт», написала уже несколько портретов Алексея. На одном ее портрете он был с узкими, как у китайца, глазами, с торчащими во все стороны, как у Страшилы, соломенными волосами и в красном шарфике – Алексей уверял, что этот портрет «льстивый».

Рембрандт жила в мастерской около Владимирского собора со своим сыном, хорошеньким румяным мальчиком, с которым Алексей любил играть, возил его на себе по комнатам, боролся, прятался от него в стенном шкафу, убегал по длинному коридору… В мастерской был жуткий холод, и художница обогревалась газом. Однажды, когда Маруся с Алексеем собрались от нее уходить, сын художницы вдруг залез на стремянку, стоявшую у входной двери, и не давал им выйти, со стремянки он пытался перелезть на голову Алексею, а тот, вместо того, чтобы строго призвать мальчика к порядку, хихикал, поеживался и щурился и, казалось, был готов вечно стоять в этой обшарпанной холодной прихожей у дверей. В конце концов, Марусе это надоело, и она решила уйти одна, оставив Алексея развлекаться здесь, сколько он хочет.

Как-то Рембрандт под большим секретом успела шепнуть Марусе, когда они остались одни в кухне, что надеялась, что они с Алексеем поженятся, был такой период в их жизни. Потом Алексей предложил, чтобы художница написала и Марусин портрет. Маруся сперва опасалась, что та изобразит ее какой-нибудь уродиной, но она нарисовала портрет вполне льстивый, Маруся даже сначала сама себя не узнала, она сделала ее моложе лет на десять как минимум, кроме того, на портрете Маруся радостно смеялась, и на голове у нее было что-то вроде капитанской фуражки, а вдали виднелись корабли на Неве – такие портреты раньше публиковали на обложках журналов «Юность» или «Аврора».

Пока Маруся позировала, художница жаловалась ей на тяжелую жизнь, ее мама в деревне очень плохо себя чувствовала, но все равно присылала им яблочки и даже повидло, а за эту мастерскую ей приходилось очень дорого платить, но уже хорошо, что эта мастерская вообще у нее была, потому что они сдавали свою квартиру и жили на эти деньги. Недавно она познакомилась с одним мужчиной, такой видный мужчина, чернявый, они выпили, и он остался у нее ночевать, а утром за завтраком он вдруг назвал ее «блядью», прямо в присутствии ребенка, и это уж ни в какие рамки, так не принято, о чем она ему сразу и сообщила, и вообще предложила выметаться на фиг. Таких мудаков она у себя терпеть не собиралась, так все у нее и расстроилось; и вообще, не клеилось у нее с мужиками, потому что их интересует только одно – выпить и поебаться, и все. А с мужем она рассталась из-за того, что муж постоянно хотел ее контролировать, она не могла ни у подруги ночевать остаться, ни в гостях подольше задержаться, на фиг нужна такая жизнь вообще, вот они и развелись. Потом она, правда, об этом иногда жалела, но, в общем, самое главное, она обрела свободу, была теперь свободна как птица, могла располагать собой по своему усмотрению.

Вот, правда, она познакомилась с Алексеем, и одно время они с ним даже хотели пожениться, но как-то не сложилось, а жаль: ведь он так любил ее сына, прекрасно к нему относился, но не вышло, к большому сожалению.

У Алексея была еще одна знакомая художница, карлица, она тоже нарисовала его портрет, там он был уже какой-то весь перекошенный, как будто в ярости, вне себя, создавалось впечатление, будто у него глаза вылезли из орбит и изо рта брызжет слюна, потом Алексей этот свой портрет подарил на день рождения Марусе…

Зимой умерла маман Алексея, которая уже очень долго болела, и Маруся вместе с ним поехала на кладбище, он непременно хотел похоронить ее рядом с отцом, но по кладбищенским правилам нельзя было подхоранивать рядом, пока не прошло двадцать лет; а в случае с матерью Алексея прошло всего лишь девятнадцать лет, но все равно, правила оставались такими же. Кладбищенский рабочий, румяный парень в ватнике, подъехал на «Жигулях», они сели к нему в машину: Алексей – впереди, Маруся – сзади. Маруся поехала вместе с Алексеем, так как он очень просил ее помочь в случае различных неувязок, все-таки у нее было журналистское удостоверение, а Алексей говорил, что все кладбищенские служители – вымогатели. А он был так расстроен смертью матери, у него постоянно слезились глаза и текли слезы, на его бледном лице застыло растерянное выражение.

В тот день было жутко холодно, на кладбище за городом дул пронизывающий ледяной ветер, и Маруся после этой поездки сильно простудилась. Когда они, по колено увязая в глубоком снегу, подошли к могиле отца Алексея, куда он хотел подхоронить и свою мать, рабочий сразу ему сказал, что этого сделать нельзя. Алексей недоверчиво смотрел на него, долго ходил вокруг могилы, осматривая окрестности. Неподалеку росло дерево, и Алексей, схватившись за ветку и раскачивая дерево из стороны в сторону, продолжал приставать к рабочему: «А вот это дерево нельзя спилить? Ведь тогда место освободится?» Рабочий отвечал, что места еще на одну могилу все же не хватит. «А если убрать вот эту безымянную могилу? – продолжал настаивать Алексей. – Посмотрите, ведь она совершенно заброшена, сюда, наверное, уже давно никто не ходит, никто и не заметит, если вы ее уберете». Но рабочий ответил, что часто бывает так, что не ходят-не ходят, а потом вдруг возьмут да и объявятся, и у них будут неприятности. Алексей еще долго ходил вокруг могилы, он даже с силой топал вокруг ногами, желая что-то проверить, но больше никакого повода не нашел, и они уехали.

На обратном пути в автобусе Алексей задумчиво смотрел слезящимися красными глазами в окно, и вид у него был совершенно несчастный и отрешенный. Он, прерывисто дыша, говорил Марусе, что сейчас же собирается уезжать в деревню к дальним родственникам матери, что ему нужно побыть одному, а там, в деревне, такая жизнь, какую даже и представить себе она не в состоянии, что там живут очень, очень плохо.

* * *

Маруся долго ехала на троллейбусе, почти до самого кольца на Петроградской стороне, зашла в обшарпанную парадную, поднялась на второй этаж и позвонила. Никто не открыл, но за дверью раздался глухой удар, от которого, казалось, содрогнулся весь дом. Маруся в изумлении приложила ухо к дверям и прислушалась – доносилось какое-то неясное шуршание, потом раздался еще один ужасный удар и кто-то воскликнул: «Еб твою мать!» Маруся позвонила еще раз, и тут дверь открылась, и перед ней предстал Светик – его стоявшие дыбом светлые волосы и ярко-малиновое лицо были покрыты белой пылью, вокруг на полу валялись куски штукатурки, а позади, за спиной Светика, в стене зиял провал.

– Привет, Маруся! Раздевайся! Ты извини меня за вре менный беспорядок, но я тут ломаю стену. Я решил сделать проход в свою комнату из коридора, чтобы не ходить по стоянно через большую гостиную, где живут моя мама и ее муж, меня эта ситуация просто достала, поэтому я решил пойти на крайние меры.

При этих словах Светик схватил валявшуюся тут же здоровенную кувалду и со всего размаха ударил ею по оставшемуся куску стены. Весь дом опять содрогнулся, на пол обвалился огромный кусок стены, а сам Светик на какое-то мгновение исчез в облаке белой пыли. Маруся зачихала и закашляла.

– Маруся? Я тебя не задел? Ничего? Давай, проходи на кухню! – Светик широко улыбнулся и полез по узкому коридору через наваленные там узлы, коробки и банки. – Ты из вини, тут не очень удобно, но я просто чувствую, что, если я этого не сделаю, то просто сойду с ума. А пока ты посиди на кухне и послушай мои любимые песни, посмотри мои расцарапки и почитай мои стихи!

Светик плюхнул перед Марусей кучу запыленных тетрадей и альбомов, в которых были наклеены пожелтевшие вырезки из газет и красовались затейливые узорчатые буквы.

Светик сел тут же, рядом с Марусей, раскрыл один альбом и показал ей фотографию, где он, голый и розовый, с блаженным видом отдыхает в ванне, а рядом стоит мужик с пририсованными рогами и хвостом и указывает на Светика пальцем. Светик тем временем снял трубку со стоявшего тут же телефона, набрал номер и произнес:

– Але? Здравствуйте, Иван Петрович! Это я. Я? Что де лаю? Да тут стенку ломаю! А ко мне тут Маруся заехала. Мы с ней вместе сидим и беседуем на различные темы.

Потом Светик так же обзвонил еще десяток знакомых и всем сообщил, что к нему заехала Маруся и они вместе сидят и беседуют. Потом Светик снова повернулся к Марусе.

– Знаешь, Маруся, раз уж ты ко мне приехала, я отдохну, а стенку потом доломаю. Давай я приготовлю тебе обед. Я сделаю тебе ежики, я делаю такие классные ежички, ты просто не поверишь. Вот тут у меня фарш, тут – рис, а тут – лук. Я сейчас слеплю эти ежички, и мы с тобой поедим. Но только вот что. – Лицо Светика приобрело задумчивое и слегка озабоченное выражение. – Я очень не люблю, чтобы смотрели, как я готовлю. Очень некрасиво – все руки облеплены фаршем, лицо у меня становится красное, в общем, иди-ка ты лучше в комнату и посмотри там все эти альбомы. А я тебя позову.

Маруся тем же путем по заваленному коридору пробралась в довольно просторную комнату, где стоял телевизор, полированный буфет и большой стол у окна, за который Маруся и уселась со всеми альбомами и стала их внимательно рассматривать, читая надписи, сделанные Светиком под каждой фотографией. У Светика вообще лицо было, как белый лист бумаги, что на нем нарисуешь, то и будет: он мог изображать и Марлен Дитрих, и Фюрера, и Сталина, и папу римского, и каждый раз получалось так хорошо, что не отличишь, недаром его все называли «Светик-семицветик», хотя образов было у него не семь, а гораздо больше. На одной из фотографий Светик был в русском узорном кафтане, красных сапогах и красивой, расшитой бисером шапочке, с длинными льняными кудрями, настоящий Иван-Царевич, на другой он был уже в напудренном парике, камзоле, с кружевными манжетами и в синем плаще, на третьей – во фраке и цилиндре, еще на одной фотографии – в сильно декольтированном шелковом платье и светлом женском парике, и наконец, в образе Гитлера, правда, на этой фотографии Светик был еще совсем юный… Его еще в школе интересовала личность фюрера, и он уже тогда пришел к выводу, что они чем-то похожи. Он сделал себе стрижку, подстригся под Гитлера, зачесал длинную челку набок и немного назад, правда, усы у него еще не росли, но зато он подкрасил себе глаза так, что они стали еще круглее, чем обычно, хотя у Светика и так были достаточно круглые глаза, а теперь они стали просто как будто вытаращенные, светлые, с четко выделяющимся зрачком. Светик долго входил в образ, он все время представлял себя молодым Адольфом, которого ждут великие дела, в результате он перестал спать и чуть не свихнулся. Потом он сам сшил себе военный френч, переделал выходной костюм маминого мужа, на грудь он прикрепил небольшой круглый значок, а на рукав надел повязку со свастикой и в таком виде сфотографировался, не в ателье, конечно, а попросил своего приятеля, чтобы тот его сфотографировал. Эту фотографию сейчас и держала в руках Маруся, под ней была подпись «В начале славных дел»…

Все это ей рассказал улыбающийся раскрасневшийся Светик, который через некоторое время появился в дверях с тарелкой в руках, на которой лежало несколько слепленных из риса шариков, густо посыпанных каким-то красным порошком и политых кетчупом.

А прославился он, когда его показали по телевизору в рекламе. Светик в пионерском галстуке и белой рубашке, с гладко зачесанными назад волосами и устремленным вдаль взглядом круглых голубых глаз, стоял перед мальчиками и девочками помладше, в таких же нарядах, как и у него, и тоже с пионерскими галстуками, и показывал им большую двухлитровую бутылку «Пепси-колы», точнее, разливал «Пепси» в маленькие пластиковые стаканчики. Каждый из пионеров по очереди подходил к нему и выпивал стаканчик, потом вскидывал руку в пионерском салюте и уступал место другому: Светик был кем-то вроде пионервожатого, наставлявшего более юное поколение на путь истинный. Последний, самый маленький мальчик вдруг отказался пить «Пепси» и оттолкнул руку Светика, тогда Светик, повернувшись к камере лицом, залпом опрокинул стакан сам, после чего его лицо расплылось в радостной улыбке, и он тоже вскинул руку в пионерском салюте. В заключение, дружный отряд пионеров во главе со Светиком уходил вдаль навстречу огромному плакату с нарисованными на нем солнцем и большой бутылкой «Пепси», а маленький мальчик, отказавшийся пить «Пепси», бежал за ними вдогонку, подтягивая штанишки. В это время на экране появлялась надпись: «Новое поколение выбирает «Пепси»!» Первоначально предполагалось, что Светик будет исполнять роль пионервожатой, девушки со светлыми косичками и круглыми голубыми глазками, но в последний момент, когда ролик был уже почти отснят, начальство на телевидении этот вариант отклонило, так как это было еще в конце восьмидесятых.

Маруся взяла вилку и стала есть, Светик сидел рядом и тоже ел. Через некоторое время она почувствовала, как все предметы вокруг становятся как бы стеклянными, как будто она смотрит через огромную призму, они немного расплываются по краям, а в голове послышался небольшой приятный шум.

– Хочешь еще? – услышала она голос Светика. Маруся молча кивнула, и Светик отвалил ей на тарелку еще порцию таких же ежичков.

– Ну как? Вкусно? – Маруся услышала голос Светика как будто издалека, из другого пространства.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Светик, – а теперь давай дальше смотреть альбомы. Слушай, а ты не можешь достать калипсол? Это очень простое вещество, и очень недорогое, если на него есть рецепт. Оно практически не вызывает привыкания, его используют при операциях на животных и при абортах. А без рецепта за него ломят бешеные бабки.

– Ты же завязал, – пробормотала Маруся, которой теперь хотелось только лечь и закрыть глаза.

Она слышала, что Светик торчал на герыче, а теперь решил завязать, потому что испугался, что помрет от этого, а вот теперь он показывает ей шприц, старинный шприц, уложенный в специальный старинный кожаный футлярчик, такой походный вариант, и еще просит у нее рецепт на калипсол, это уж ни в какие рамки.

– Да, – застенчиво потупился Светик, – но иногда все же хочется погаллюцинировать, это же не криминал, скажи, Маруся? Ведь это не криминал?

– Да, – согласилась Маруся, – это не страшно. А что ты подмешал в эти свои ежички?

– Ничего. – Светик смотрел на нее таким открытым ясным взором, что ей даже стало неудобно, что она пристает к нему с такими вопросами. – Честное слово, Маруся, ничего. Там был: рис, мясной фарш, лук, чеснок, перец, соль, – с удовольствием и аппетитом стал перечислять Светик, – кетчуп, перец, ах да, перец я уже говорил, ну вот, и все, больше ничего. А тебе понравилось? – Лицо Светика озарилось блаженной улыбкой. – Ох, как мы будем спать сегодня!

Марусе казалось, будто у нее все лицо перекосилось, рот находится под левым глазом, а нос – под правым, она отвернулась от Светика, чтобы он этого не заметил, потому что ей хотелось все же показаться Светику красивой. Однако она заметила, что Светик на нее не смотрит, он запрокинул голову на спинку дивана и уставился в потолок, открыв рот.

– Светик, – прошептала Маруся, – давай я помогу тебе ломать стенку.

Она сказала это просто так, из вежливости, она даже сама толком не могла понять, зачем она это говорит, потому что никакого желания не только ломать стенку, но даже вставать с дивана у нее не было. Но Светик внезапно повернул к ней голову и энергично произнес:

– Давай!

Глаза у Светика были цвета морской волны, ласково прогреваемой солнцем на песчаной отмели, светлые, светлые, зеленовато-желтые глаза, зрачки были сведены в одну крошечную точку …

Светик вскочил с дивана. Маруся тоже встала, при этом она почувствовала, что вполне способна сломать стенку и даже помочь Светику вынести все обломки штукатурки, в огромном количестве загромождавшие коридор. Светик снова схватил кувалду и долбанул с размаху по стенке, отвалился еще один кусок, но не очень большой, а Светик уронил кувалду и плавно опустился на пол.

– Ладно, давай лучше посидим и подумаем, как я буду жить в этой своей комнатке.

Маруся заметила, что там под потолком есть небольшие антресоли и сказала Светику, что как раз туда он бы и мог поместиться, мог устроить себе там небольшую спаленку, оклеить там потолок и стенки синей бумагой, украшенной серебряными звездами, а еще лучше обтянуть такой материей, если она, конечно, у него найдется. Он бы поставил себе лесенку и каждый вечер влезал в свою эту спаленку, а каждое утро оттуда спускался, и никто бы там его не побеспокоил, никто, ни его мама, ни ее муж, которого Светик ужасно ненавидел, просто терпеть не мог, он даже говорить про него не мог спокойно, а просто повторял, что это «чистый отстой». А еще Светик мог провести себе туда наверх телефон и там, лежа, разговаривать со своими друзьями, и еще мог купить себе маленький телевизор и смотреть там, и никто бы его там не доставал, там бы ему было настолько кайфово жить, что он бы никуда не уезжал, а всю жизнь бы так и провел наверху, в этой своей маленькой комнатке.

В детстве Светик хотел, чтобы у него была сестра Маша, и он просил родителей купить ему сестру. Мама сказала ему завести копилочку и складывать туда денежки, а когда денег будет много, на них ему купят сестру. Мама также сказала, чтобы он собирал исключительно рубли и полтинники, тогда, может быть, денег хватит на покупку сестры. Вот Светик и ходил везде с этой копилочкой и говорил:

– Давайте, быстро сюда кладите рубли и полтинники, на эти деньги папа с мамой купят мне сестру Машу.

А однажды мама взяла его с собой на работу: она раньше, пока ее не выдвинули на пост первого секретаря в Петроградском райкоме партии, работала заместителем директора большой ткацкой фабрики, и к ним как раз тогда приехал с визитом министр легкой промышленности со свитой. Ну, а Светик, естественно, ничего не понимал, а зашел прямо к ним в кабинет со своей копилочкой, встал посередине и говорит:

– А ну-ка быстро, кладите сюда все рубли и полтинники, на эти деньги папа с мамой купят мне сестру Машу.

А министр – его, кстати, Андропов потом снял, и правильно сделал, – как какое-то седовласое божество, наклонился к Светику и говорит:

– Мальчик, извини, у меня денег совсем нет.

Тут все его подчиненные вокруг срочно полезли за кошельками и стали доставать оттуда десятки, двадцатипятирублевки, полтинники – и пихать Светику в копилочку. Светик все это очень хорошо запомнил, потому что мама потом его здорово побила. А на эти деньги ему купили снаряжение для школы – портфель, тетради, пенал, ручки и даже школьную форму. А вот сестру Машу так и не купили, и он даже и когда вырос, очень тосковал по отсутствию сестры и в каждой знакомой бабе искал такую потенциальную сестру.

Марусе наконец надоело сидеть среди кусков штукатурки, как на стройке, кроме того, действие ежичков уже закончилось, и Светик предложил ей ложиться спать. Сам он уже вскоре храпел на всю квартиру, разметавшись на своем диване, Марусе же он предоставил в качестве спального места потертый матрас с байковым одеялом и подушкой, напоминавшей засаленный блин, Маруся улеглась, но все не могла заснуть: во-первых, Светик мешал ей своим храпом, во-вторых, в воздухе все еще стояла цементная пыль, и она, проворочавшись на этом неудобном матрасе до пяти утра, встала, оделась, и вышла из квартиры, даже не закрыв за собой дверь, а только прикрыв ее, потому что ей не хотелось будить сладко спавшего Светика.

* * *

Лучиано к Гитлеру относился скептически, его больше привлекала личность дуче, к которому он чувствовал большую симпатию, его также очень интересовало творчество Селина, который сейчас был очень популярен в Италии и, главным образом, как это ни странно, не среди правых, а среди левых. Поэтому, приехав в Петербург, он и позвонил Марусе, в первую очередь как переводчице Селина, ну и как журналистке, конечно, так как он очень внимательно ознакомился с ее анкетой и теперь все про нее знал.

Как журналистка же Маруся его интересовала потому, что на ЕРС, Европейской Радиостанции, вещавшей на Восточную Европу – эту радиостанцию раньше финансировали американцы, а теперь она перешла в ведение Европейского Союза, – так вот, на русской службе этой радиостанции, где он работал и которую в ближайшее время, возможно, даже возглавит, хотя сейчас об этом говорить было еще несколько преждевременно, ему был очень нужен низкий женский голос, высоких и даже визгливых у них там было более чем достаточно, а вот с низкими была проблема, поэтому, когда он услышал Марусин голос в телефонной трубке, он сразу понял, что это то, что ему надо, и решил обязательно с ней встретиться…

Все это Лучиано рассказал Марусе уже при встрече, в холле гостиницы «Невский Палас», где накануне, буквально три дня назад, боевики тамбовской группировки расстреляли известного предпринимателя Якова Шенкеля, больше известного в уголовной среде под кличкой «Ганс» – так, во всяком случае, писали в газетах, – отчего стена слева от кресел, где они сидели, была завешена плетеной зеленой сеткой с нарисованными на ней цветочками – видимо, там еще остались следы от пуль. Маруся несколько удивилась, что Лучиано начал с Гитлера, но, очевидно, на такие аллюзии его навел Селин. Она действительно год назад заполнила какую-то анкету для радио, на которую случайно наткнулась в Доме журналистов, так как, вернувшись из Парижа и очутившись в совершенно новой для себя обстановке, без денег и без работы, она хваталась буквально за все, как утопающий хватается за любой проплывающий мимо него предмет.

К моменту, когда раздался этот звонок, она уже окончательно забыла про анкету и поэтому не сразу поняла, кто и зачем ей звонит. К своему ужасу, уже в холле гостиницы, она вдруг вспомнила, что, по какому-то роковому стечению обстоятельств, до настоящего момента ни разу в своей жизни не слышала ни одной передачи этой радиостанции, поэтому сразу же поспешила заверить Лучиано, что это ее самая любимая радиостанция, чтобы потом, по возможности, уже не возвращаться к этой теме.

Лучиано говорил по-русски без малейшего акцента, поэтому Маруся предположила, что у него должны быть русские корни, однако, к ее удивлению, это оказалось не так. Лучиано родился на Сицилии в итало-испанской семье, мать у него была итальянка, а отец – испанец, поэтому его полное имя звучало необычно: Лучиано Ортега, – итальянское имя и испанская фамилия, а свое детство он провел в Аргентине на ранчо у своего дедушки, который был фермером. И кстати, там ему довелось несколько раз видеть Мюллера, во всяком случае, так говорили все взрослые, несколько раз показывая ему, тогда еще совсем маленькому мальчику, на пожилого человека с палкой в потертом кожаном пальто, который проходил мимо их дома. Но Лучиано тогда было всего лет десять, и он не мог до конца оценить всей важности момента и того, какого значительного человека он видит перед собой, самого шефа Гестапо – это он понял гораздо позже.

Но зато он очень хорошо запомнил другого немца, с которым ему довелось встретиться в деревне у дедушки и которого звали Гюнтер Нусбаум. Это был очень добрый человек, и он часто угощал Лучиано конфетами и шоколадками. Дядя Гюнтер был тоже не последним человеком в Гестапо, и, между прочим, это именно он допрашивал Юлиуса Фучика, который на самом деле вовсе не погиб в застенках Гестапо, а сдал всех своих и благополучно под чужим именем перебрался в Латинскую Америку и, вполне возможно, тоже некоторое время жил в тех краях, где провел свое детство Лучиано. Так что «Репортаж с петлей на шее» – книга, которую якобы написал Фучик, на самом деле является чистой фикцией, состряпанной сталинскими пропагандистами.

А Россией Лучиано заинтересовался еще раньше, сразу же после войны, когда еще жил на Сицилии. Там тогда, после того, как итальянцы на референдуме проголосовали против монархии, вскоре должны были состояться выборы, и поэтому повсюду постоянно проходили митинги, которые по очереди устраивали то коммунисты, то христианские демократы, причем и те, и другие очень много говорили о Советском Союзе, но как-то странно: одни, то есть коммунисты, всячески превозносили эту страну, а христианские демократы с яростью ее обличали, – вот это противоречие так подействовало на детское воображение Лучиано, что он решил сам во всем разобраться, стал читать книги о России, русских писателей, Толстого, Достоевского, Тургенева, ну и понемногу начал учить русский язык, хотя по-настоящему он его выучил много позже, когда служил вторым секретарем в испанском посольстве в Москве.

Тогда же он включился в активную деятельность по поддержке диссидентов – он специализировался на рукописях и самиздатовских книгах, которые переправлял на Запад. Но однажды его жена чуть не погибла: она ехала в автомобиле, и вдруг у нее отказали тормоза, и она с ходу врезалась в столб, хорошо, что скорость была не очень высокая, поэтому с ней ничего не случилось. А ее потом еще и оштрафовали, точнее – его, так как это была его машина, но он в тот день случайно задержался на работе, поэтому жена поехала одна, без него. Наверняка все это подстроил КГБ, и вообще, то, чем он тогда занимался, было очень опасно, его могли и ликвидировать, запросто, такое случалось, и не раз. Но он не мог спокойно смотреть на то, что творится в стране, которую он так любил, в стране Толстого, Достоевского и Тургенева – он делал то, что ему велел его гражданский долг. А у его жены после этого случился сердечный приступ, и его самого тоже вскоре выслали из России, и он думал, что уже никогда не сможет сюда вернуться, поэтому даже потихоньку стал учить немецкий и читать Гете и Шиллера…

Но тут произошла Перестройка, и все сразу переменилось, в том числе и в его судьбе, потому что сразу же резко возрос спрос на людей, которые хорошо знали, понимали и любили Россию, то есть таких, как он. Надо сказать, что сейчас этот спрос резко пошел на убыль, но от этого, правда, по его мнению, количество людей, которые любят и понимают Россию, вовсе не уменьшилось, потому что на самом деле их всегда было мало – и раньше, и сейчас. Да и сама Россия, в сущности, тоже очень мало изменилась, она как была страной противоречий, так и осталась. То есть тот первоначальный образ России, который у него сложился в сознании, когда он еще толком ничего о ней не знал, по-своему оказался очень верным и не утратил своей актуальности и по сей день.