Текст книги "Помело для лысой красавицы"

– Алло, – услышала я заспанный голос.

– Дядя Моня! – обрадовалась я. – Простите ради бога, что среди ночи разбудила, только это и правда очень важно.

– Що случилось, детка? – спросил дядя Моня.

– Дядя Моня, миленький, можно я к вам приеду и все объясню? – взмолилась я.

– Таки до утра я думаю, дотерпит, – рассудительно сказал дядя Моня.

– Не дотерпит! – взвыла я. У меня и так времени – кот наплакал.

– Приезжай, – вздохнул он.

– Дядечка Моня, я тебя обожаю! – обрадовалась я и положила трубку. Потом быстренько натянула джинсы, свитер, схватила со стола Оксанины бумажки и ринулась из квартиры вниз, в гараж.

Дядя Моня, по документам Соломон Яковлевич Базилевич, был давним материным поклонником. Видимо потому что мать его больше пяти минут вынести не могла, и дядя Моня вследствие этого не сумел ознакомиться со всеми прелестями материного вредного характера. Наивный еврей даже на старости лет не очухался от юношеского увлечения, и не понял, как ему в этой жизни повезло. Даже то что его счастливый соперник из преуспевающего инженера стал горьким пьяницей ни о чем ему не сказало. Может я и ведьма по профессии, но вот моя маменька – ведьма по жизни. Со временем дядя Моня, понятно женился, у него уж внуки, однако к матери он до сих пор относится нежно. Так что у меня были основания полагать, что мне, дочери его вечной любви, дядя Моня не откажет.

Жил дядя Моня в коттеджике почти в центре города, за филармонией. Я влетела к нему, словно за мной черти гнались, и дядя Моня тут же запричитал.

– Магдалина, ну как ты одета! Кто ж по такой погоде без куртки ходит!

– Я на машине, – отмахнулась я.

– Пошли, чайком тебя напою, – вздохнул дядя Моня.

Я покорно поплелась за ним на кухню, и пока он разливал чай по чашечкам, положила на стол бумажку.

– Ну, що таки тебя привело к старому больному еврею? – осведомился дядя Моня.

– Вот, – кивнула я на бумажку.

Дядя Моня достал очки, сел на стул и внимательно изучил рисунок.

– И это и есть вопрос жизни и смерти? – покачал он головой.

– Да, – твердо ответила я. – Мне с ним не на танцульки бегать. Надо срочно, дядь Монь.

– Материал? – осведомился он.

– Серебро и лунный камень.

– Серебро у меня сейчас сильно плохое, грязное, проба ниже некуда, Магдалина, – вздохнул он. – Подожди немного, сделаю я тебе колечко в лучшем виде.

– Мне нужно как раз плохое, – горячо заверила я. Мне почему-то казалось что арабы или там древние египтяне, состряпавшие перстень Клеопатры, были не в курсе последних технологий по очистке серебра.

– Ну что ж, раз плохое, так приходи через недельку, – сказал старый ювелир.

Я ужаснулась.

– Дядя Моня!!! – чуть не заревела я. – Вы меня без ножа режете! Любые деньги заплачу, только побыстрее!

– А когда тебе его надо? – спросил он.

– Дядя Моня! Я бы не стала вас поднимать с постели среди ночи, если бы это не было так срочно! Вчера мне это колечко надо!

– Хорошо, детка, – кивнул мне дядя Моня. – Прямо сейчас и приступлю. Приезжай завтра часиков в двенадцать, получишь свое колечко.

– А оплата? – обрадовалась я.

– Да что оплата! Заплатишь мне тысячу за материалы и в расчете! – махнул он рукой.

– Я вас люблю! – искренне сказала я.

– Мать-то как ? – немного смутившись, спросил дядя Моня.

– Да не знаю, меня ж два месяца не было тут. Но мне сказали что не болеет.

Тут в комнату вплыла тетка Циля, кутаясь в халат.

– Моня! Що за гости у нас в такое время? – требовательно спросила она, прищурив глаза от яркого света.

– Здравствуйте, тетя Циля, – поздоровалась я. – У меня тут срочный заказ возник. Я уже ухожу.

– Що, даже чаю не попьешь? – удивилась она.

– Чай я пила, сейчас бы еще поспать до утра немного, – пробормотала я, и попрощавшись поехала домой. Там я добралась до спальни, забралась в кроватку и крепко уснула.

Утром меня разбудил настойчивый притворный кашель.

– Кхе-кхе! – папенька сидел на моей кровати и умильно смотрел на меня. – С добрым утром тебя.

– Ну что тебе? – недовольно сказала я, все еще злая на него после вчерашнего. Тело нещадно ломило, сухость во рту была неимоверная, хотя что тут удивительного? Утро добрым не бывает. И я протянув руку, взяла баночку с отваром с тумбочки и хлебнула прямо из нее.

– Доченька, – смиренно ответил тот. – Денежек бы на хлеб.

– Сколько? – спросонья неправильно отреагировала я.

– Эээ… полтинничек, а лучше соточку, – скромно потупил глазки отец.

– Чего? – тут же проснулась я и гневно завопила. – Да булка хлеба десятку стоит! Опохмелиться надо?

– Нет-нет, что ты! – лицо папика было лицом кота, несправедливо обвиненного в краже сметаны. Горечь от людской несправедливости, смирение матери Терезы и терпеливость Христа, несущего крест на Голгофу – все было на нем.

– Я хотел тебе завтрак приготовить, – с достоинством сказал он. – А дома нет хлеба.

Если бы я не знала папика, я бы устыдилась, ей богу. Однако он был неоригинален и стеснялся прямо просить на водку. Он всегда вместо этого просил на хлеб. При этом забывая, что денег я все равно не дам. А обеспечу его продуктами.

– Спасибо, папа, за заботу. Извини, что на тебя несправедливо накричала, – сказала я, зевнула и заказала по телефону завтрак. Разгладившееся было лицо папы тут же скуксилось, словно у ребенка, лишенного обещанной прогулки в зоопарк.

После чего велела папеньке принять ванну, а сама принялась за зарядку. И только по истечении получаса я поняла, что я уже сутки не пью энергетики и обезболивающее. И что я уже давно должна валяться бессильным полутрупом, корчась от неимоверной боли. Однако я вместо этого с удовольствием прокачиваю пресс и с оптимизмом планирую день.

Осознав это, я схватилась за трубку.

– Здравствуй, врагиня, – поприветствовала я Оксану.

– Здравствуй, – сухо отозвалась она. – Что скажешь?

– Когда за баночкой подъехать? – поинтересовалась я.

– Я целый день дома, – спокойно отозвалась она.

– Хорошо, я заеду, – пообещала я.

– Не забудь, расчет за каждую банку сразу, – напутствовала она меня.

Разговор двух приятельниц, да и только!

Выхода у меня не было. Деньги – не проблема. Оплачу я ей настой, лишь бы помогло. А вот с кольцом сложнее.

День мне предстоял важный и трудный, потому я не поленилась сходить на лоджию и отчитать себе удачу. Силы у меня в последнее время было совсем немного, потому я села на кресло у бортика и открыла свою драгоценную Библию Ведьмы. Бог мой… Морозный ледяной вихрь пронесся по моему телу, на мгновение сковал льдом вены и сердце пропустило удар. Я судорожно глотнула воздух и закашлялась. Вот черт! Раньше сила, дарованная книгой, была теплой и ласковой, потому как это была сила всего моего ведьмовского рода. Восемь поколений назад, в четырнадцатом веке ведьма Прасковья создала эту книгу и первая записала в нее свои рабочие заклинания и наблюдения, вот они, старославянские буквы на первых сорока страницах. С тех пор все ведьмы по нашей линии продолжали это – а умирая, вливали свою колдовскую силу в книгу, чтобы следующая ведьма получила ее. Когда я открывала свой талмуд, как я иногда ласково – небрежно звала свою книгу, сила начинала ласково струиться по венам, усиливая меня. Сегодня же я получила самый натуральный пинок. Я встряхнула руками – сила мурашками забегала под кожей. Все-таки книга мне ее дала, хоть и непонятно за что так со мной обошлась. Прикрыв глаза, я начала мерно читать заклинание.

 
Поверни, Господи, удачу,
С запада на восток, с севера на юг,
дай ей не дай ей не тридцать три дороги,
а одну дорогу,
к моему порогу…
 

Я окунала каждое слово в свою силу и бросала на ветер, который тут же подхватывал их и уносил куда – то ввысь, в морозное небо. Закончив колдовать, я села в кресло там же, на лоджии, полностью офигевшая. Колдовство получилось – я это всегда чувствую, моих слабых силенок хватило. Однако меня смутил один факт. Сила, кристально – чистый голубоватый поток, весьма слабенький в последнее время – изменился. Легким дымком в ее сердцевине вилась радужная нить, слегка искрящаяся мириадами звездочек. Красиво, слов нет, вот только пахла она, чем – то очень неприятным. Этакая смесь едких химических ароматов и тления.

Вот черт! На секунду я подумала, что это из – за рака, но тут же отмела эту нелепую мысль. Болезни тела влияют на количество, но не на качество силы.

Тут в дверь позвонили.

Какой-то незнакомый парень, видимо новенький привез мне заказ из ресторанчика.

– Папенька, завтрак прибыл, – крикнула я в сторону ванной.

– Слышу, скоро буду, – донесся оттуда ответный крик.

Я же недолго думая подсела к компьютеру и набрала в строке браузера адрес своего банка. Пара минут – и перевод из Швейцарии в местное отделение банка на мое имя был осуществлен! О-ля-ля! Осталось только растрепать всем, что у меня там остался бойфренд – миллионер, который в знак своей горячей любви шлет мне ежедневно по тридцать тысяч зеленью на лечение. Почему-то в такие сказки охотно верят все без исключения. Лично я таких добрых миллионеров еще не встречала, если честно. Но тем не менее сия байка отлично прикрывала появление у меня подобных сумм, как не крути, а от Зыряна следовало подстраховаться.

Зазвонил телефон, я взяла трубку и услышала девичий голосок.

– Алло, Марию можно?

– Слушаю, – сказала я не отрывая взгляда от монитора.

– А можно с вами встретиться?

– С какой целью? – меланхолично поинтересовалась я.

– Ну… – протянула она, – погадать там, парня приворожить да что там еще вы делаете?

– Простите, но я не веду прием, – оторопела я. Для меня за то время, что я лечилась это все стало таким далеким – клиенты, заклинания, ритуалы.

– Как так не ведете? – озадачилась девица. – И что мне теперь делать?

– Девушка, если хотите дам вам телефоны своих коллег, – начала я злиться. – Лично я вам ничем не помогу. Всего доброго.

Только сейчас я сообразила что мне придется отбиваться от настырных клиентов, как старых так и новых. Похоже, придется менять номер телефона.

«Ты сначала определись с продолжительностью жизни», – ехидно подкорректировал мои планы внутренний голос. Мда. Что-то я и правда слишком быстро духом воспряла. Пора действовать.

И снова в душе поднялось горькое разочарование – вот черт, да ведь я меньше чем полгода назад любой рак щелкала как орешки! Иногда трудновато было, понятно, но ведь я всегда это вылечивала! Помню, когда мне огласили диагноз, я скептически улыбнулась, глядя на скорбные лица врачей. Ерунда, право! Вот сейчас приду, сделаю наговор от всех болезней, переклад на какую-нибудь скотину, и отличный обряд от рака на старую одежду. Пара месяцев – и от моей болячки не останется и следа, эка невидаль. Только ничего мне не помогло. И видно грамотно мне Оксана оморочку сделала, что я не поняла, что рак – напущенный. Если бы я только тогда заглянула под верхний косяк… Умирала бы сейчас Оксана.

За завтраком папенька осторожно спросил:

– Магдалина, а что это у тебя с волосами-то? На улице б встретил – не признал, ей – богу.

– Вчера ты именно так и сделал, – хмуро сказала я, бросив на него испепеляющий взгляд.

– Да? – удивился папенька. – Не припоминаю ничего такого.

– Пить-то не надоело? – осведомилась я. – А то б я тебя полечила, а?

Меня слегка шокировало подобное положение – я была отличной ведьмой, а родной отец пил запоем. Но что я могла сделать? Для того чтобы вылечиться, нужно было прежде всего желание самого алкоголика не пить. А папенька пить просто обожал.

– Я разве пью? – обиделся папик. – Вчера с мужиками немного выпили за встречу, а так я – ни-ни!

– Ясно, – кивнула я. Папенька был неисправим. Мне еще повезло, что его гены мне не передались – что-что, а водку я терпеть не могла, даже от запаха мутило.

– И еще вот что, доча, – робко кашлянул папенька. – Мать чего-то бузит, можно я у тебя пока перекантуюсь?

– Ну понятно что можно, о чем ты говоришь! – удивилась я. – Только имей в виду, пить я тебе не дам.

– Да я разве пью? – снова завел отец. – Вчера только с мужиками выпили, это… повышение у Юрка отметили.

Выслушав третью версию повода вчерашней пьянки, я не выдержала и расхохоталась. Ну отец! Ну насмешил!

В этом был весь папенька. Пить он любил до самозабвения, любил вкус водки, наслаждался каждым мигом опьянения. Однако понимал, что общество это осуждает и всегда стеснялся своего пристрастия.

Мы позавтракали чем бог послал и я быстренько оделась, собираясь к Оксане.

– Доча, у нас молочка дома нет, – скромно потупив взор, появился папаня на пороге прихожей. – А мне врачи вот прописали его от вредности.

– От чего? – поразилась я. Папенька у меня конечно алконавт еще тот, крайне несерьезная личность, но он тише воды ниже травы и вредности в его характере ни на грош. Святая простота, из той, что хуже воровства.

– Так жизня у меня больно вредная, – тяжко вздохнул папенька и почесал в затылке. – Мать твоя мне в незнамо какое наказание послана, все соки из меня выжала.

– Куплю я тебе молока, – жалостливо кивнула я. Да, папеньку я полностью понимаю, с моей маменькой жить – хуже каторги не придумаешь. – А чего в деревне-то не живется? И от матери подальше, и поспокойней тебе.

– Да там домишко немного детворой подпален, не досмотрел чуток, – воровато потупил глазки папенька и предложил, – слышь, доча, ты мне денежку оставь, я сам молоко-то куплю, чего тебя тревожить, – и папик с надеждой посмотрел на меня. Ага, нашел дуру, пакет молока пятнадцать рублей, Балтика столько же.

– Мне не трудно, – усмехнулась я.

Папаня заметно скис.

– Куда пойдешь, дверь запереть не забудь ради бога, – крикнула я ему с порога.

– Поучи еще меня, – заворчал расстроенный отец.

А что поучи? Однажды он наклюкался у меня и ушел, двери настежь. А я днем, понятно, спала, прикорнула в кухне на диванчике, с которого великолепно просматривается входная дверь. И вот представьте – просыпаюсь я оттого, что у входа стоит дама и громким голосом зовет хозяев. Я, слегка продрав глаза, в одном нижнем белье, слегка прикрытая пледом, с возмущением интересуюсь, как она сюда, собственно попала. Выяснилось, что дама пришла навестить моих соседей, дома их не застала, и увидев распахнутую дверь моей квартирки решила попросить хозяев передать гостинец. Я в изумлении поинтересовалась – что, дверь прямо так и была распахнута? «Я ее совершенно не трогала», – уверила меня дама. Папик, к его счастью, не появлялся у меня с тех пор очень долго, его счастье, я была просто в ярости!

Послал же мне бог наказание! У других родители как родители, в кино салажат своих водят и подарки дарят по праздникам, а у меня папаня – алкаш и мамик – заслуженная учительница! Тьфу!

Я выскочила из подъезда и поехала на лифте вниз, в гараж. Бээмвушка, ласточка моя, была жива – здорова и не сточена коррозией за несчастные пару месяцев. Все-таки я слишком долго была за границей – успела соскучиться по совершенно привычным вещам. И потому я с удовольствием осмотрела знакомый салон, и выехала из гаража в отличном настроении.

И тут зазвенел сотовый.

Я посмотрела на его окошечко и подавила спонтанное желание перекреститься. Бог не выдаст, свинья не съест, а я всего сутки в России, так что может и все обойдется.

– Алло! – бодро чирикнула я.

– Маня! – холодно произнесла мать, – почему я в самую последнюю очередь узнаю о твоем приезде? Возможно я и не самый важный человек в твоей жизни, но я ведь твоя мать! Я ночей не спала, тебя растила, тянулась из последних сил. И так ты меня благодаришь за все это!

Не пронесло. Я тяжко вздохнула и сказала:

– Мам, кончай концерты, а? Я вчера с дороги была, устала жутко.

– Почему ты мне не позвонила? – оскорбленно вскричала мать. – Неужели нельзя было позвонить и сказать номер рейса, я бы встретила.

– Мать, ты бы не встретила, – как можно мягче сказала я. – Я прилетела в пять вечера, ты еще в школе была.

– Милочка, вчера была суббота, в пять вечера я была дома! – ядовито сообщила мать. – Ты отвратительная дочь! Слова доброго от тебя не услышишь сроду, вечно огрызаешься, на все у нее отговорки! С кобелем своим, Витькой, нашла время встретиться. Кобеля на мать родную променяла!!! Ростишь, ростишь деток, от себя кусок отрываешь, а они тебе под старость…

И тут холодное бешенство завладело моим разумом. Голова сделалась пустой, сердце раздвоилось. Я – послушная дочь – была вышвырнута из сознания, как нашкодивший котенок недоброй хозяйкой. Второе «Я» вылезло на свет божий.

– Вы же, мадам, отвратительная мать, – услышала я как со стороны аристократически-ледяной голос. – Я не собираюсь перечислять вам ваши ВСЕ упущения, скажу лишь одно – хорошая мать не станет портить своему ребенку последние дни.

– П-последние дни? – слегка ошеломленно выдала сразу присмиревшая мать. Что-то, а это она хорошо усвоила – когда я начинаю называть ее на Вы, она махом выкидывает белый флаг.

– Именно.

– Доченька, – севшим голосом сказала она. – Не помогло?

– Я заеду позже и мы обсудим, – так же холодно попрощалось мое второе Я и руки захлопнули крышечку.

Тогда я еще не знала, что мать мне не видеть еще очень долго. Почти до конца жизни.

Я откинулась на кресло и вздохнула. Иногда мать меня и правда доводит здорово – от злости сама себя не помню. Как папенька с ней живет всю жизнь – в голове не укладывается.

Разговор оставил неприятный осадок. Я выехала за ворота и покатила к банку, думая об этом. Смешанное чувство – мать тяжелый человек, вечно на всех обижена и всех стремится наставить на путь истинный, а кому это понравится? Как будто этого мало, она еще и стала свидетельницей Иеговы. Раньше маменька, исчерпав тему недостатков собеседника и подустав делиться с ним, неблагодарным, накопленной мудростью, ненадолго притихала. Устраивала себе тайм-аут. Сейчас же – никаких передышек, собеседника ждет фанатичный рассказ о том, что он грешник нечестивый и что после смерти его непременно ждет геенна огненная. Ну и все в таком духе, с привлечением истрепанных книжек на эту тему в качестве аргумента. Подруг моих мать люто ненавидела – все как одна они у нее были шлюхами малолетними. Исключение делалось только для Ленки Звягинцевой – та, к несчастью для нее была слишком хорошо воспитана. Ленку мать любила. Завидев ее на пороге, мать мигом тащила ее в кухню, раскладывала там свои книжки и начинала вещать. Поначалу Ленка пыталась вести с ней диалог и задавала вопросы еретического характера типа : если Бог всемогущ, то отчего ж все так плохо – то? Мать буквально взбеленилась и больше Ленка так не рисковала, лишь смотрела на меня умоляющими глазами, спаси меня, мол. Какое спаси, я что, похожа на самоубийцу, отвоевывать задранную дичь у алчущего льва? Ленка ходить к нам перестала, и дружба сама собой увяла.

Потом мать из каких-то верных источников узнала что в паспортах проставлена печать дьявола и ее необходимо вытравить. Для этого паспорта следовало поместить в микроволновку и пожарить некоторое время. Я тогда еще училась в школе, вернее было лето и я на каникулах подрабатывала – разносила почту. Хотелось купить себе к первому сентября приличное шмутье, от матери-то фиг дождешься. Как же! Мать меня так допекла меня своими требованиями про микроволновку, что я в конце лета не вынесла и отдала ей все заработанные деньги. Мать купила вожделенную микроволновку, а я опять пошла в школу как черт знает кто – материной зарплаты хватало только на еду.

Не подарок у меня мать, факт. Смущает лишь одно – она моя мать, и я не должна была с ней так разговаривать, как сейчас. Но с другой стороны, я нормальный человек и понимаю что мать сама нарвалась своим поведением. Вот так из моих рассуждений начала вырисовываться крамольная мысль: родители – тоже люди. В смысле они не боги. И автоматическое повиновение и уверенность в том, что родители всегда правы – что, собственно, они и требуют от своих чад – требуется еще и заслужить. Мысль ширилась и развивалась во всех направлениях, однако я оборвала свои философствования, припарковалась у банка и вошла внутрь.

– Добрый день, – поздоровалась я с девушкой в окошечке и сунула туда номер перевода. – Хотела бы деньги получить.

Девушка кивнула и выдала мне бумаги для заполнения, а сама споро защелкала мышкой.

– Откуда деньги прийти должны? – спросила она.

Я, не отрываясь от заполнения, коротко буркнула :

– Швейцария.

– Какую сумму ожидаете? – так же безмятежно спросила она.

– Тридцать тысяч долларов, – честно ответила я и скосила на нее глаза – не дай бог сейчас начнутся снова песни о том, что в кассе денег нет. Однако она и ухом не повела, я с облегчением заполнила последнюю строчку и передала ей бумаги.

– Здоров, Машка, – гаркнул мне кто-то сбоку. Я чуть не подпрыгнула от неожиданности и резко повернулась. У соседнего окошечка стояла Зойка Глаголева, в девичестве Нариманова, которую все почему-то звали Глашкой. Я думаю, это производное от «Глаголева» и «оглашенная». Была она низенькая, мне в пуп дышала, кругленькая, как колобочек, с темными коротко стрижеными волосами. Такие же темные волосики пробивались над верхней губой, а в жару она щеголяла покрытыми густой темной порослью ногами, поэтому летом ее начинали звать «Глашка – бархатные ножки». Но это ее ничуть не смущало, мысли об эпиляции ее сроду не посещали, чему я всегда удивлялась. Глашкино круглое татарское лицо смотрело на мир с некой хитринкой и я обрадовалась встрече – ее мне как Бог послал! Глашка была первой в городе сплетницей.

– Здравствуй! – расплылась я в улыбке. – Как дела?

– Да у нас-то все тут в порядке. – Она цепко оглядела меня и раздумчиво спросила: – А ты где пропадала?

– Лечилась я, Глаш, – махнула я рукой, – рак ведь у меня!

– Да ты что? – как-то вяло отреагировала она. Понятное дело, это и так всем известно, эт не новость. – А я тут слышу – какая-то фря жуткие деньги получает, оборачиваюсь – а это же Машка! Купить чего надумала?

– Да какое купить, – поджала я губы, – на тот свет с собой не утащить добро-то. Оксане деньги везу, за лечение она с меня требует такие деньги.

– Вот холера, – осудила ее Глашка, – и так лопатой гребет. Впрочем, что это я! Ты у нас не бедствуешь.

Я посмотрела на ее пренебрежительную улыбочку, густо замешанную на зависти к чужому благополучию и поразилась. Нашла кому завидовать – она, молодая и здоровая – мне, смертельно больной!

– Бедствую, – честно взглянула я ей в глаза. – Я ж целых два месяца в швейцарской клинике провалялась, результата ноль, а денежки все оставила там.

– А это что? – она мотнула головой в сторону окошечка.

– Ой, Глашенька, поклянись что никому не скажешь! – зашептала я. Подстраховка на всякий случай, для быстроты распространения сливаемой дезы.

Глаза ее загорелись и она тут же горячо заверила меня:

– Да ты что! Что я без понятия что ли! Никому!

– Миллионер в меня там влюбился, в клинике-то той!

– Ну и? – озадаченно вылупилась на меня Глашка. – А в чем секрет?

– Да начнут спрашивать всякие – что да как, а он у меня под восемьдесят лет, отвратительно жирный и вообще урод. Стесняюсь я, – стыдливо призналась я.

– Вот дура, – припечатала Глашка. – Да мне б такие деньги кто давал – на руках бы носила! А что старый – так еще лучше, помрет скоро.

– Глаш, – помялась я, – ну ты в общем никому, ладно?

– Да ты что! – вскинулась она. – Я ж пообещала!

– Я б у него сроду денег не взяла, да куда денешься, если Оксанка с меня такую сумму заломила, жить-то хочется! – лепетала я, жалостно глядя на нее.

– Холера! – отозвалась о ней Глашка. – А сама-то как?

– А что, не видно? – уныло отозвалась я. – Деньги все со свистом на лечение ушли, осталась босой и все равно больной, еще и пострашнела так, что не узнает никто.

– Ну ты и раньше красой не блистала, – нетактично вставила Глашка.

Вот зараза! И не страшная я вовсе, просто бесцветная, как все блондинки!

– Девушка, распишитесь, – позвала меня операторша из окошечка, протягивая бумаги.

– Ну я пошла, моя очередь вон подходит, – метнулась Глашка к своему окошечку.

А я подивилась – как все удачно складывается! Надо ж было мне напороться в банке ни на кого-то, а именно на первую нашу сплетницу. Как уныло говорит ее родная сестра – «Хочешь, чтобы что-то узнали все – скажи это Зойке». Как ни странно, но Глашку на моей памяти так целенаправленно никто еще не использовал. То ли не догадывались, то ли всерьез не воспринимали.

Взяв бумажки, я зашла в свободную кабинку кассы и получила деньги. После чего деловито рассовала деньги – Оксанины двадцать шесть тысяч – в сумку! – дяди Монину тысячу – в правый карман и себе на булавки, уже рублями – в правый.

Когда я вышла обратно в зал, Глашки там уже не было. Впрочем, я свое дело сделала, и долгие разговоры мне с ней вести было некогда. Я вышла из банка и, сев в машинку, покатила к Оксане.

Каждый раз, когда я посещаю ее дом, я первым делом в недоумении осматриваю это помпезное нелепое сооружение. Высокий белокаменный забор, над которым возносится белая мавританская башня, увенчанная снежно – белой маковкой наподобие церковной. Как полный апофигей смотрится на ней тарелка спутникового телевидения и флюгер в виде позолоченного петушка. «Чё к чему собачка сдохла», – в который раз бормотнула я, тормозя около сего великолепия. Аккуратно припарковалась около вмонтированного в ворота домофона и нажала кнопку, не выходя из машины.

– Кто? – послышалась из динамика.

– Оксана, это Мария, выйди, вынеси мне отвар.

– Так заходи, я сейчас открою, – предложила она.

– Лучше уж ты выйди, – посоветовала я и отключилась.

Минутки через три в огромных воротах открылась вырезанная в них калиточка и показалась Оксана.

– Держи, – протянула она мне литровую банку. – Ну как, лучше тебе после первой стало-то?

– Да уж не соврала, – скупо улыбнулась я и протянула ей внушительную стопочку зеленых банкнот. Банку я осторожно обмотала тряпками и поставила в сумку. Если мне не изменяет память, я держала в руках самое дорогое лекарство в мире.

Оксана деловито пересчитала доллары, сунула их в карман затрапезного халата и подняла на меня радостные глаза.

– Ты, девонька, главное пить не переставай, – наставляла она меня. – Большие перерывы не делай, пей понемножку, но часто, хоть каждый час по несколько глотков.

– Ясно, – кивнула я.

– Насчет перстня что? – спросила Оксана.

– Работаю, – пожала я в ответ плечами.

– На шабаше-то будешь? – не унималась моя врагиня с вопросами.

– На каком таком шабаше? – удивилась я. Шабаши проходят в Хэллоуин, 31 октября, а теперь декабрь на дворе.

– Здраавствуйте! – всплеснула она руками. – Так осенью-то шабаша ведь не было, я болела, ты в Швейцарии, Галинка себя в рабство за ту услугу нам отдалась и права голоса не имеет, Прасковья занедужила сильно, Лора в монастыре задержалась, а остальные что? Остальные почитай третьим составом идут. Вот и решили его сейчас провести, все вроде устаканилось.

– Мне никто ничего не сказал, – нахмурилась я.

– Тю, – протянула она, – да никто и не знает что ты снова в городе. – Считай что я тебя официально пригласила, с тринадцатого на четырнадцатое на опушке за Колосовкой.

– Хорошо, – кивнула я. – Ладно, Оксан, мне некогда.

– Ну пока, – кивнула она. – К завтру отвар готовить?

– Да, – кивнула я и поехала в «Блэк леди».

Хозяйка сего салона красоты дамой была предприимчивой – по всему городу висели объявления о том, что в этом месте покупают натуральные волосы, ценой три тысячи за килограмм. Там же мастерицы плели из них отличные парики, которые продавались по несусветным ценам.

– Слушаю вас, – улыбнулась мне девушка на ресепшен. Я б на ее месте меня выперла – вязаная шапочка, натянутая на брови и глубокие тени под глазами придавали мне самый что ни на есть злодейский вид.

– В общем так, – решительно сказала я. – Мне необходим парик из светлых волос, как можно длиннее.

– Хорошо, сейчас Светлана вам все покажет, – девушка нажала на колокольчик и на его мелодичный перезвон из парикмахерского зала показалась коротко стриженая брюнетка.

– Я Светлана, – представилась она.

– Клиентку интересует длинный светлый парик, – сказала ей ресепшионистка.

– Пойдемте, – пригласила Светлана.

Она подвела меня к длинной мраморной стойке. Длинные металлические штыри, вздымающиеся из нее, оканчивались пластмассовыми женскими головками, на которых в изобилии были представлены парички. Я даже темно – синий там углядела! Однако такого, который мне был нужен, я не нашла.

– Это все что у вас есть? – уныло спросила я.

– Да, вот посмотрите, отличные длинные светлые парички, – показала она.

– Мне надо очень длинный.

– Очень длинный – это какая длина волоса? – спросила Светлана.

– Метр и свыше него.

– Ой, что вы! Такие волосы практически никогда не продают, – замахала руками девушка, – жалко ведь людям. Столько лет их растить… Давайте вот этот померим, он вам почти до пояса будет, – показала она на паричок справа.

Я, донельзя расстроенная, кивнула и стянула шапочку. Девушка коротко взглянула на мою лысинку, но, слава богу, ничего не сказала. Паричок и правда сидел великолепно. Мастера не только его сплели, но и сделали отличную стрижку и укладку. Легкая, невесомая челочка падала мне до бровей, витые пряди классно обрамляли лицо по бокам. Черт возьми! Да эта прическа мне шла гораздо лучше прежней!

– Беру! – кивнула я.

– Двадцать шесть тысяч в кассу, пожалуйста, – сказала Светлана.

Ну что я говорила? Хозяйка салона женщина предприимчивая!

– Только вот как бы вам его закрепить-то? – задумчиво сказала Светлана, разглядывая мою голову. – Обычно мы на шпильки парички сажаем.

– Может гвоздиками приколотить? – насмешливо подняла я бровь.

Мы рассмеялись, а ресепшионистка, наблюдавшая за нами издалека, громко сказала:

– На клей для ресниц посади, он держит хорошо и легко тоником снимается!

– Отличная идея! – воскликнула Светлана и парик мне тотчас приклеили.

– Еще я хочу сделать лицо, – задумчиво произнесла я, изучая отражение в зеркале. Прическа конечно меня здорово украсила, однако макияж не помешает.

– Хорошо, – кивнула Светлана и мигом сдала меня косметологичке.

Из салона я вышла наконец-то нормальным человеком, даже почти красивым. Стоя у дверей цитадели красоты, я повертела головой и увидела, что за время моего отсутствия напротив открылся магазин с многообещающим названием «BELLE». В витрине стояли пластиковые тетки в неимоверной красоты нарядах. Невольно я обернулась на зеркальную дверь салона, и посмотрела на свое отражение. Мда… Голова-то у меня – хоть сейчас на пир, а вот дальше – простенькая куртенка и слегка вытянутые на коленках джинсы. Непорядок, однако. Раз пошла такая пьянка – режь последний огурец, как говорила Мульти, моя одноклассница.

Я решительно пересекла дорогу и вошла в магазин.

– Добрый день! – яркой птичкой порхнула ко мне продавщица. – Что-то вам показать?