Электронная библиотека » Мастер Чэнь » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 11 сентября 2019, 10:41


Автор книги: Мастер Чэнь


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Мастер Чэнь
Магазин путешествий Мастера Чэня

Издание осуществлено при содействии литературного агентства Banke, Goumen & Smirnova


© Мастер Чэнь, текст, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Багровый рубин из Могока

«А вы когда-нибудь презервативы в Рангуне в два часа ночи покупали»?

Если не ошибаюсь, такие фразы называются мемами – от слова «мемориальный». У нас, в нашем узком кругу, их много. Да вот хотя бы – «и они умирают».

Это было так: мы вселялись немалой компанией в весьма второразрядные шале на острове Капас у самого берега в Куала-Тренгану, в страшной малайзийской глухомани. Зато море было почти первого разряда, с мягким песком и огнями того самого Куала-Тренгану на ночном горизонте. И только мы собрались, побросав сумки по углам, погрузиться в это прильнувшее к берегу и трепетно замершее море, как вошел мальчик. Он нес китайские спирали от комаров и какой-то баллончик.

Капас считается необитаемым островом, в том смысле, что живут там только такие, как мы, – причем недолго, и еще служащие трех как бы отелей, на этом острове помещающихся. Но необитаемых островов не бывает, Капас очень даже населен и на постоянной основе – населен странно злобными комарами. Дым тлеющей спирали кого-то из них, может, и отгоняет, но, вообще-то, как сообщил нам мальчик, перед сном стоит вдобавок распылить по всему плинтусу вот эту ядовитую жидкость.

– И они умирают. And they die, – завершил мальчик, на случай, если мы не до конца его поняли.

Дело было даже не в словах, а в выражении его лица. Вообразите гориллу с автоматом, у автомата только что был полный рожок, и горилла эта секунду назад осознала, что рожка ведь, в сущности, хватает совсем ненадолго, подержишь серый суставчатый палец на спуске – вот и все, праздник кончился, и они умирают.

Есть еще – продолжая разговор о мемах – неотразимый аргумент в политологических спорах, ведущихся на темы демократических преобразований в том или ином успешно развивающемся государстве. Аргумент этот выдвигается обычно в ответ на оптимистичные оценки электоральных перспектив той или иной партии, которая весьма бурно выступает за какие угодно реформы (в столицах здешних стран хотя бы по одной такой карликовой партии должно быть). И только-только какой-то энтузиаст в наших дискуссиях начинает предсказывать обвальную демократизацию еще одного ныне угнетенного народа, как получает в ответ тот самый аргумент:

– А вы, я извиняюсь, рожи их видели?

Тут-то он и осознает, что одно дело – болтовня о какой-нибудь Бирме или Камбодже с экспертами из числа тех, что в жизни не покидали Британских островов, и другое дело – говорить с людьми, которые, простите, живут в этих самых Бирме или Камбодже.

И на лице энтузиаста появляется выражение… Ну, вы уже поняли, и не надо шептать то самое «и они умирают».

Весьма уважаемый мной Виктор Денисов живет в Рангуне, то есть в Бирме, уже одиннадцатый год, пусть и не подряд, а с небольшими заездами в Москву; он знает, какие у кого рожи, как и кто здесь умирает. Фраза насчет презервативов в два часа ночи – его. Он при мне загадочно изрекал ее пару раз, но почему-то скрывал подробности.

И только сейчас, на берегу любимого рангунцами озера Кан Дау Ги (мы пошли на его берег что-нибудь съесть в очень тихий китайский ресторанчик), он сжалился и поначалу как бы сквозь зубы сказал:

– Презервативы – это насчет Киры и того, что с ней тут приключилось уже года, наверное, три назад. А так как она, я слышал, покинула наши азиатские края, то почему бы не рассказать. В конце концов, в нашу эпоху репутация девушки сорока лет от подобных историй только улучшается. – И еще Виктор добавил: – Вообще-то, вся история – чуть не самое жуткое, что с ним приключилось за долгие годы беспорочного несения службы в этих краях.


«Кира? Да, она ведь и вправду как-то исчезла из некогда любимых ею азиатских краев, – подумал я. – Но кто знает, она могла оказаться в Италии или Америке, с ее-то профессией».

Кира – замечательное создание: она ювелир-дизайнер. То есть почти сверхчеловек. Острый длинный носик и светло-серые, спокойные-спокойные глаза. Их нечасто увидишь, тот самый носик Киры чаще всего украшен довольно сильными очками, а то и хуже – перед одним глазом подрагивает на проволочке линза. Не ждите тут восторгов глупой женщины, увидевшей сияющий гранями камень. Кира, чуть приоткрыв маленький рот с выпяченной нижней губой, фиксирует взгляд на этом цветном осколке, она видит его насквозь, с прожилками, шелковистыми вкраплениями, трещинами; она кивает и снисходительно говорит: очень хорошо. Славный такой камушек.

И ее собеседник, если он продавец камней, отлично понимает – она увидела все. Она знает, сколько этот желтый сапфир стоит на самом деле. Из этого оба и исходят.

Кира, когда мы с ней познакомились, постоянно навещала Таиланд, поскольку работала на великого дизайнера Каперовича. Человек берет мусор и отходы, какие-нибудь там корявые жемчужины, которые еще лет тридцать назад считались браком, и превращает их в сюрреалистическую картину. Искореженное бледное полупрозрачное тело бывшего обитателя раковины подсвечивается осколками бриллиантов, по нему начинает бежать россыпь огней от бросовых маленьких рубинов, золотая проволока повторяет изгиб ожившей жемчужины – и получается нечто, стоящее попросту непристойных уже денег.

Каперовича в наших краях никто и никогда не видел. Закупщиком сырья до своего исчезновения у него работала, повторим, Кира. Строгий тропический костюм, чаще из светло-голубого шелка, каблуки, немилосердный взгляд сквозь очки – в Таиланде ее помнят многие. Это довольно призрачное создание, потому что ювелиры, и особенно закупщики, имеют привычку быть несколько эфемерными, невидимыми. Зачем кому-то знать, где живет человек, который может купить камней на пятьсот, а может, и на пятьсот тысяч долларов? А если этот человек не успел положить добычу в гостиничный сейф? Не каждый шпион умеет так неожиданно появляться и неожиданно исчезать, как эти люди, через пальцы которых может в день пройти камней на несколько миллионов. Ювелир – это одиночество.

Но однажды она, оказывается, побывала и в Бирме.


– …И очень нескоро я узнал, что наша Кира потащилась в Могок, – мрачно произнес Виктор Денисов, аккуратными движениями разливая виски.

Если вы увидите когда-нибудь этого человека, то слово «дипломат» придет в вашу голову в последнюю очередь. И вы будете неправы, он именно дипломат, но…

Вы увидите ледяные голубые глаза, очень внимательные. И лицо, состоящее из резких линий – острый длинный подбородок, отчетливые скулы; лицо, проштрихованное мелкими и ранними морщинками. И всю эту длинную фигуру, прислонившуюся к потрепанному «Ленд Роверу»: а вы попробуйте покататься в обычной машине по дорогам Рангуна, даже и не в сезон дождей. Как вы проедете по дорогам, которых уже как бы и нет, хотя лет тридцать назад какой-то асфальт здесь клали?

И всё вместе – да, я о Викторе Денисове, а не об улицах Рангуна – всё вместе… охотник? Шериф из штата типа Аризоны?

В любом случае не тот человек, на лице которого при слове «Могок» можно ожидать даже намека на страх. Так, чуть дернувшаяся щека.

Да и я, услышав его слова, не то чтобы ощутил холод живота кобры, пробирающейся за воротник. В Могоке, в конце концов, военные так и кишат. И не пускают туда иностранцев.

– Я там вообще, как ни странно, не был, – подтвердил мои мысли Виктор. – Ни разу.

Исключения, однако, всегда случаются. Киру подговорил на эту бешеную поездку очень крупный рангунский ювелир, а они, по определению, должны быть знакомы с ключевыми военными, причастными к рубиновым приискам, самым знаменитым во всем мире. Они, вообще-то, могут выдать разрешение на визит.

– Но это даже на хорошей машине… – поморщился я.

– Шесть часов, – сказал Виктор.

Я поднял бровь.

– От Мандалая, – уточнил он. – Но что вы думаете – у такого ювелира, как в нашем случае, нет маленького частного самолета? Страна-то у нас, может, и африканская по уровню развития, но кто сказал, что по Африке не летают самолеты? Вот она туда с этим своим клиентом и полетела.

– Бирманцы, – начал мне объяснять Виктор, – великие мастера многоходовых интриг. И когда с Кирой случилась после Могока та самая история, Виктор не стал сразу ломиться в двери тюрьмы, он пошел по знакомым, хоть как-то причастным к ювелирным делам. И начал терпеливо выяснять: что за человек повез нашу девушку в край, где по утрам лежат сырые туманы, из них выплывают нагромождения ржавых жестяных крыш, а внизу, на середине мелкой реки цвета кофейного топаза, стоят отчаявшиеся личности по колено в воде и зачерпывают, зачерпывают придонную грязь совками: вдруг в этих местах, где находили рубины и сапфиры еще при короле Анаврахте, что-то осталось?

И, представьте, интрига вырисовалась. Сложная, вовсе не сводимая к тому, что рангунский ювелир уж так возжаждал тела Киры, молочного, пухлого. Женщин с такой грудью и шеей вербуют в антитабачные активистки в Америке как олицетворение здоровья: курение старит кожу, а если кожа такая… Правда, Кире редко хватало одной пачки сигарет в день, но сливочная полупрозрачность, голубые вены под тонкой кожей – это почему-то никуда не девалось.

Интрига имела касательство, конечно, к деньгам и к конкуренции в этой тайно-жестокой отрасли. И совершенно не дело Виктора было вступать в эту нескончаемую драку профессионалов; ему просто надо было знать, мог ли летучий ювелир и вправду устроить то, о чем говорили шепотом его коллеги, нужно ли ему было такое. И получалось, что очень даже мог, и очень даже нужно было. Чтобы Кира и те, кто за ней стоит, больше в этих краях не показывались. Чтобы с ними никто не имел дела никогда.


По словам Виктора, Кира, вообще-то, закупала по большей части нечто не слишком дорогостоящее, а Каперович будто нарочно превращал каменный мусор в дерзкие и неожиданные узоры; вот и Могок – на любом рынке там вы увидите эти рубины, ценой доллара два-три, полупрозрачные, далекие от легендарного оттенка «голубиная кровь» – они, скорее, цвета моркови… Да, Каперовичу шлют иной раз заказы и из Нью-Йорка, и тогда в ход идут совсем другие камни, и их тоже надо закупать. Но все это не важно, важно было другое – какой же ювелир откажется показать (а его гость откажется посмотреть) еще и настоящие сокровища.

Я никогда не бывал и вряд ли буду в Могоке; но я вижу эту сцену. Кира на табурете какого-то ювелира – там, в мастерских, нет роскоши в обстановке, но есть роскошь иная. Вот она сидит, нет, не в привычном голубом шелке, в чем-то дорожном цвета хаки, и с умиленной улыбкой мадонны смотрит, смотрит…

Ведь там, в Могоке, бывают не только рубины. Есть звездные сапфиры – неограненные кабошоны, в глубине которых лунно мерцает пятнышко света, иногда в виде шестилучевой звезды. Или сапфиры странного лилово-чернильного цвета, как спелая ежевика.

Послушай, Саломея: у меня во дворце спрятаны драгоценности, которые даже твоя мать никогда не видела. Это необыкновенные драгоценности.

У меня есть ожерелье из четырех рядов жемчуга. Эти жемчужины подобны лунам, нанизанным на серебряные лучи. Они похожи на пятьдесят лун, пойманных в золотую сеть…

У меня есть два вида аметистов, черные, как виноград, и красные, как вино, разбавленное водой.

У меня есть топазы, желтые, как глаза тигров, и розовые, как глаза лесного голубя, и зеленые, как глаза кошек.

У меня есть опалы, которые горят словно ледяным пламенем, опалы, которые делают людей печальными и боятся темноты.

У меня есть ониксы, похожие на очи мертвой женщины.

У меня есть лунные камни, которые меняются вместе с луной и блекнут при виде солнца.

У меня есть сапфиры размером с яйцо, голубые, как голубые цветы.

У них внутри разливается море, и никогда луна не тревожит его синевы.

Итак, что ты желаешь получить, Саломея? Скажи мне, и ты получишь все, что пожелаешь.

«Дай мне голову Иоканаана», – ответила ему, как известно, Саломея; наша же Кира, наверное, просто сидела молча, линза дрожала перед ее глазом – и тут на свет явилась…

– Они хранят и переносят особо ценные камни в такой особой штуке, – сказал Виктор, – уже несколько столетий как неизменной, это круглая коробочка из бамбукового сустава, внутри лежит белая вата или шелковая тряпочка, а на ней…


История знаменитых рубинов из Могока занимает целые книги. Рубин Черного Принца и Педро Жестокого, тот самый камень, что украшал потом броню победоносного Генри Пятого в битве при Азенкуре. Чистый, прозрачный камень по имени Нга Маук, который носили на руке, в перстне, бирманские короли с семнадцатого века. Камень Маунг Линя, который был разделен на три рубина, каждый удивительного качества – это уже девятнадцатый век. А весил он до раздела четыреста каратов…

Впрочем, королевские рубины загадочным образом исчезли из дворца, когда в Бирму под грохот пушек пришли англичане, особенно некий полковник Слейтер. Но ведь шахты Могока работали и после англичан, работают и сегодня. Историю великих камней нашего времени рассказывают шепотом – поскольку продавать их можно только на официальных аукционах, но всплывают некоторые камешки почему-то уже в Бангкоке, за ними отправляются агенты бирманских спецслужб и, как ни странно, многое возвращают…

– А вообще, там у них змеиное гнездо, в этом Могоке, – поморщился Виктор. – Вы ведь слышали, что когда эту долину обнаружили в доисторические времена, то она кишела змеями, и люди якобы добывали камни очень странным способом – бросали кусочки мяса птицам, птицы глотали мясо почему-то вместе с валявшимися на земле, среди гадюк, рубинами, потом их как-то надо было подстрелить… Ну, не знаю. А то, что и сегодня там, где добывают рубины, живут духи наас, и что, если вы добываете большой камень, надо положить его на некоторое время в ямку, и через эту ямку никто не должен переступать? И что, если добытчик слышит в джунглях рев тигра, то следует поднять цену на тот рубин, за который идет в данный момент торговля? Вот такое место.

Виктор внимательно всмотрелся в виски на дне бокала, будто там скрывался какой-нибудь янтарного цвета камень.

– Ну, и по всей Бирме давно ходили легенды, что кто-то добыл лет этак тридцать назад рубин, который назвали камнем из Сонтау. Известно даже, что весом он был до огранки сто девяносто восемь каратов – булыжник. А вот кому его продали и куда он подевался, один черт знает. А про этот камешек рассказывали очень, очень разное.


И вот – Кира смотрит на багровый, с туманными вкраплениями и почти черными точками внутри камень, похожий, скорее, на спелый полупрозрачный фрукт.

И смотрит. И смотрит.

И ей кажется, что перед ней полная пульсирующей крови нежная, скользкая от соков плоть. Она вдруг ощущает, как к этой вздрагивающей плоти прикасаются мужские губы, потом язык, медлят, возвращаются и целуют ее уже всерьез, неотрывно, осторожно и бережно, язык не прекращает движения…


– Ну, как вы понимаете, никому не интересно, что было с Кирой в самом Могоке, – пожал плечами Виктор. – С этим ее ювелиром или кем угодно еще. Свободный и явно незамужний человек вдали от цивилизации. А вот когда она уже вечером того же дня вернулась в Рангун, то тут в нашей истории возник некий Степан Ганчук.

– Так я же его знаю, – задумался я. – Конечно, знаю.

– И ничего удивительного…

Степа Ганчук из числа людей необычайной силы, которые всегда выглядят старше своих лет. Я подозреваю, что Киры он мог вполне быть и моложе на пару годиков, но кого это волнует, если имеешь дело с горой мускулов. А лицо повыше этих мускулов – примерно как у хорошо побитого на ринге боксера.

Есть такая профессия – камеры таскать. Операторы телевидения редко бывают маленькими и слабыми. Сто килограммов мышц для них – что-то вроде нормы. От них шарахаются: заработать по скуле железным углом камеры, лежащей на плече такого оператора, не радость.

Степа Ганчук был знаменит с конца девяностых после своих поездок в Пекин. В первой из них он только успел вселиться в гостиничный номер, как туда буквально ворвалась китайская девица в какой-то униформе с большим конвертом в руке. А раз конверт – значит, по делу.

Степа кивком показал ей, куда эту штуку положить, и вернулся в ванную, из которой она его, собственно, и выдернула с бритвой в руке. А когда буквально через минуту снова вошел в комнату, девица была уже в его постели, и очевидно голая. Степа не то чтобы думал – он вместо этого застегнул на животе рубашку (повезло, что брился одетый), молча повернулся, вышел из комнаты и отправился вниз, к стойке регистрации, протестовать. И правильно сделал, потому что минут через десять в комнату постучался бы мужчина в форме местного полицейского, и дело бы запахло немалыми деньгами. Стандартный трюк для Пекина тех лет, но Степа о нем не знал, у него просто сработало чутье.

А второй прославивший его эпизод был во время встречи на высшем уровне в том же Пекине, опять же в девяностых, когда главным человеком там еще был дедушка Цзян Цзэминь, а с визитом к нему приехал Ельцин. Операторов телевидения тогда выстроили на обычной для таких случаев платформе за бархатным канатом: всех, российских, китайских, каких угодно.

Степа в ожидании выхода Бориса Николаевича прошелся по залу и немножко поснимал с плеча, а когда вернулся, обнаружил, что китайские коллеги почти оттеснили его треногу с возвышения, причем оттеснили во второй ряд из только что законно занятого им первого. Что, кстати, для китайцев очень характерно.

Китайского Степа не знает, но он в том и не нуждался. Он просто пустил в ход плечи, бока, локти, заново отвоевывая свое законное место. Но китайцы – тоже, раз операторы, не слабые – стояли кучно и мощно.

– А внизу под платформой, – рассказывал Степа мне и прочим заинтересованным лицам, – крутится какой-то маленький китайский гаденыш в черном костюме, старый, но что, сука, характерно – с черными волосами, вот прямо у меня под ногами. Смотрит на меня, видит, что животное мучается – и говорит на специфическом таком русском языке: «Что-о? Пло-охо?» Пшел, говорю ему, на хрен, без тебя тут… «Нисего-о, – без всяких обид утешает меня гаденыш, – нисего-о, сичас будет хорошо-о».

– И тут, – завершил рассказ Степа, – в дверях появился наконец Борис Николаевич. Крашеный старый гаденыш подошел к нему, обнял, и они вдвоем подошли к микрофонной штанге в центре зала перед операторской платформой.

За свои подвиги Степа был удостоен почетного титула Ганчук-Пекинский.

Вот этот Степа как раз и находился в Рангуне в момент, когда там была и Кира. Как до ее полета в Могок, так и после.

Да-да, с Кирой он, конечно, познакомился, потому что снимал для какого-то экзотического фильма ту, с которой в Бирму и приехал, – Тину Гаспарян. Достававшую ему примерно до солнечного сплетения. Тина читала текст в кадре, Степа снимал ее, потом пагоды, улицы, озера, а Киру познакомившаяся с ней в отеле Тина подговорила организовать поход к ювелирам, поснимать камушки. И та была никак не против.


Снимать камушки Степа со своей камерой пошел на другой день после приезда Киры из Могока. И что, сука, характерно, Тина хотя и рвалась к ювелирам (кто бы сомневался), но сопровождать своего оператора почему-то не смогла.

А дальше была такая сцена: Степа установил треногу перед прилавком, под стеклом которого переливались и зыбко дрожали разноцветные точки. Поскольку установка треноги требует какого-то времени, девушки-продавщицы не то чтобы куда-то отлучились (в ювелирных такого не бывает), но тихо бормотали о чем-то в уголке, посматривая иногда на прилавок и только на него. Кира – да, в одном из своих шелковых костюмов, в очках, прохладно-невозмутимая, как обычно, – была по другую от них сторону прилавка.

И она взяла Степу за руку, как бы желая что-то показать.

И уверенно повела эту руку туда, где у нее оказался высокий, до середины бедра, разрез на юбке.

Он ощутил прохладу этого бедра, потом его рука после мгновенного сопротивления была перемещена чуть назад, к тяжелым ягодицам; эта рука обнаружила, что под юбкой нет ничего, даже полоски ткани на стрингах. Кира при этом, чтобы для продавщиц сцена выглядела нормально, свободными пальцами что-то показывала на прилавке и даже, кажется, произносила какие-то слова. Но здоровенная рука Степана продолжала путешествие – уже сама, пытаясь пробраться между сжатых, но как бы нехотя начинающих раздвигаться полушарий.

Продавщицы кивнули друг другу и решили уделить гостям чуть больше внимания.

– Вот так, – спокойным голосом сказала ему Кира. – Ну, надо что-то все же поснимать. Недолго.


– На второй день он испугался, – сказал мне Виктор. – Вот так мы тут – да, да, за этим самым столиком – с ним сидели, он слопал целую порцию жареного риса и еще много чего, и одновременно пытался мне что-то объяснить.

Причем видно было, что мужик не понимает, что происходит, но чувствует, что дело дрянь.

Кира иногда с ним там, в его гостиничной комнате, как бы даже говорила. Но говорила об одном, а делала… Это было похоже на человека, с которым происходит что-то ему неподконтрольное, и человек пытается показать, что хотя бы речью своей он еще владеет.

Кира с сосредоточенным лицом и раздвинутыми коленями опускалась на уже замученного к тому моменту Степана, потом вздыхала, поднимала бедра, переворачивалась к нему белой в темноте спиной, снова опускалась и начинала двигаться – при этом произносила, пока еще могла, какие-то малоосмысленные обрывки фраз хорошо модулированным голосом.

Кстати, звонок в два часа ночи насчет того, где можно купить в это время в Рангуне презервативы, – он тогда и был. Виктору. От Степана. Что уже показывало, что ситуация ненормальная, Степан понимал, что в посольство или просто знакомым дипломатам звонят обычно не за этим.

Презервативы в Рангуне лучше всего брать внизу, в своем же отеле, они там есть всегда и обязательно. Но никак не в два часа. Кира, впрочем, нашла много замечательных способов обойтись и без таковых.

А потом Степан… ну, скажем так, застрелился. Делал он это так: вылил в стакан все, что в его комнате, в мини-баре, было спиртного, добавил пива, выпил единым махом и скрещенными руками показал: все. Меня больше нет. Отключаюсь.

И Кира ушла.


– И вот после звонка насчет презервативов мне, на другой день, ближе к вечеру, звонят вполне официально местные власти и говорят: ваша гражданка – в нашей тюрьме, помогите разобраться, – сообщил Виктор.

Он вздохнул и провел длинной кистью руки по пепельной щетке волос. Дело в том, что после короткого сна Кира поняла, что не может с собой справиться. Она вышла в коридор в халате и… нарвалась на глупого американца. Тот просто не понял, что это значит – когда женщина показывает ему пачку денег и распахивает халат. Он думал, что денег хотят с него.

А поскольку американец был там с женой, то он на всякий случай пожаловался администрации.

Бирманцы – буддисты и к любви относятся с полным уважением, зайдите ночью в «Парк независимости» в центре города и посмотрите, как там жизнь на газонах. Да-да, в два часа ночи. Но если американец из числа тех, кто толпой хлынул в страну после тамошнего славного старта демократии, выборов и всего прочего… К нему и его жалобе отнеслись со вниманием.

– Если бы ее просто посадили за проституцию или хулиганство, то это был бы пустяк, – сообщил мне Виктор. – Это ненадолго, и вообще мы бы как-то разобрались. Но бирманцы очень хорошо поняли, что тут происходит нечто странное. Вкололи ей успокаивающего, а что это такое – лучше не думать.

Так же как и о том, что будет, если нашу гражданку посадят в местный дурдом. Как вытаскивают из тюрем – дело в принципе понятное, а вот здесь ведь надо изучать много для себя нового. Экспертиза, перевод с русского и много всякого прочего.


Помог Степан Ганчук-Пекинский, – признался Виктор. – Хотя бы тем, что повторял: «Хорошая баба, не знаю, что на нее нашло, но не надо мне было ее отпускать».

Да если бы и не Степан, то Виктору не дала бы дремать Тина: у нее пропал оператор, который вместо работы, как ни странно, добрался до полиции, тюрьмы и пытался на русском языке им что-то внушить.

У Степана с Тиной отношения были не совсем те, что можно было бы подумать. Все считают, что человек с микрофоном в руке – начальник, а оператор его раб. Но на телевидении это далеко не всегда так просто. Тут важно вовремя заметить, у кого деньги и вообще материальная ответственность за экспедицию.

Степану было лет тридцать с чем-то, Тине – еле за двадцать, и, вообще-то, она вела себя как ребенок, брошенный опекуном. То есть не столько скандалила, сколько жаловалась. Да, в конце концов, деньги и правда были у него, а у нее не было.

До того они поссорились. Степан довольно быстро понял, что Тина тащит фильм куда-то не туда. Кульминацией тут должны были стать кадры ее беседы с Нобелевским лауреатом, иконой правозащитного движения Дау Аун Сан Су Чжи. Вот это интервью Степан и сорвал.

Но Степан не только, в отличие от Тины, успел узнать, что Дау – это «мадам», Аун Саном звали отца правозащитной иконы, фамилия ее Су, а имя – Чжи. Он еще и посмотрел в объектив на эту даму, когда она выступала перед парой сотен своих обожателей в каком-то крытом жестью сарае в День независимости (пока власть проводила многотысячный парад). Посмотрел – и увидел: усталую женщину шестидесяти с лишним лет, которой в сущности нечего сказать, которую не слушают и еле терпят ее якобы ближайшие сторонники… а что касается любви сотен или даже тысяч «людей улицы», то тут все просто. Да-да, «а вы рожи их видели?». Степан увидел. Так что его не волновала мадам Су Чжи. Ему нужно было спасти Киру. И он не давал покоя Виктору.

Степану и Кире повезло, обычный дипломат ничего бы не понял в происходящем. Но человек, любящий Бирму и Рангун, человек, который никогда не примет эти «Мьянму» и «Янгон», мыслит по-другому. Он понял значение отрывочных упоминаний про Могок, про багровые глубины, и думал вовсе не только о том, что российская гражданка терпит лишения в бирманской тюрьме.

– Вы правы, лично я предпочитаю терпеть лишения в пятизвездочном отеле, – заметил я Виктору.

В общем, он довольно быстро вывел свое расследование в нужную точку. В частности, прочитал, да даже узнал и у некоторых монахов, что такое рубин. Кроме всего прочего, это камень бешеной физической страсти, чувственных удовольствий, он концентрирует сексуальную энергию – причем, скорее, мужскую. Ну, а то, что его считают кровавым камнем, символом войны и жестокости – так это еще надо посмотреть, какой именно рубин.

И Виктор, забросив прочую работу, с головой ушел в мир ювелиров, никто из которых не был только лишь ювелиром. Он ездил по ним полный день, с раннего утра до ночи, а его собеседники еще делали звонки друг другу перед каждым его перемещением от одной ювелирной лавки в другую.

В какой-то момент кто-то как бы в шутку упомянул «камень из Сонтау». И все стало на свои места.

А еще была беседа с местным военным (конечно же) вершителем судеб, из тех бесед, на которых надо говорить все как есть. Что интересно, что историю Виктора этот генерал воспринял совершенно нормально, даже понимающе посмеялся. Что такое «камень из Сонтау», он слышал.

На следующее утро Виктор воспользовался разрешением своего военного друга посетить тюрьму. Всю дорогу за его «Ленд Ровером» ехали два невысоких, но физически явно подготовленных охранника из ювелирной фирмы. Никаких пуленепробиваемых стекол в бирманских тюрьмах нет, их усадили с Кирой за привинченный к полу металлический стол друг напротив друга. И даже особо не мешали их встрече.

В этих тюрьмах человека одевают в местную пижаму отвратительного цвета – в данном случае бурую. Но Кира не испытывала никакого смущения. Происходило то же, что описывал Степан: она пыталась делать вид, что ничего необычного не происходит, поддерживала беседу, а Виктора это очень даже устраивало. Он сказал несколько слов насчет того, что идет речь о выходе из тюрьмы под залог (она вежливо что-то ответила без особого интереса), а потом как бы между прочим заметил:

– А пока что – вы извините меня, если я с вами проконсультируюсь по одному профессиональному вопросу?

Он достал из тщательно застегнутого кармана своей сафари… нет, не коробочку из бамбукового ствола, а просто коробочку. Придвинул ее поближе к глазам Киры и откинул крышку.

И она смотрела в это умиротворяющее сияние идеально зеленого света, как только что выброшенный в мир побег травы. И смотрела. И смотрела. Нет, после этой процедуры Кира внешне не изменилась, не потрясла головой, не спросила «где я?», но поинтересовалась: да, так что там насчет залога, кто его внесет?

И Кира на другой же день вернулась в мир. В этот странный мир кирпичных стен кровавого цвета; деревьев, пустивших корни в колониальные здания сверху донизу; почти несуществующих дорог; мужчин в юбках и под зонтиками, женщин с цветами в волосах: Рангун.

– Самое трудное было, – сказал Виктор, – найти то, что только и могло помочь. Ведь изумруды в Бирме не добывают, это мог быть только Цейлон (который Шри-Ланка) или нечто из Южной Америки. А ведь требовался не обычный изумруд, а настоящий, идеальный, совершенный, громадный.

– Ну и вот, – пробормотал Виктор. – После всего описанного как-то не хочется исполнять обещанное вам, но как же его не исполнить. Впрочем, я проверил. Эта штука должна спасать от сглаза и вообще завистников, обострять интуицию, помогать видеть смысл действий других людей. И то, что вам нужны были именно черные – интересно. Это, скорее, для монахов и тому подобных… И редкие камни, жутко редкие. А стоят… Но – вот. Если что, можно еще отдать владельцу. У меня с ним после этой истории с Кирой особые отношения.

Виктор нехотя протянул мне коробочку.

Две золотые запонки. И в каждой – по почти непрозрачному черному камню, неограненному – то есть кабошону. А в глубине туманной черноты – мерцающее пятнышко молочного света, иногда взблескивающее лучами.

Звездные сапфиры.

И я смотрел на них.

И смотрел.


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации