Книга: Любимый ястреб дома Аббаса - Мастер Чэнь

Надо сказать, что Нанидат и прежде времени зря не терял. Хотя в то время он - любимый ястреб дома Аббаса - был не столь опытен в шпионаже. Однако, как умный человек, он умел учиться и выучился быстро и неожиданным вещам. На войне он стал искусным лекарем и поэтом. Ах, да, ну и в раскрытии заговоров – тоже поднаторел.

Такая уж, видимо, это была земля, где шпионские послания писали в стихах, а экзальтированные воительницы продавали себя на рынках рабов. Время установления власти дома Аббаса, дома потомков дяди пророка Мухаммеда, династии превратившей халифат из арабского - в мусульманский. Эпоха падения и становления величайших государств.

Мастер Чэнь, вроде как, даже сомневался, удастся ли ему – не будучи востоковедом-арабистом – создать роман, действие которого разворачивалось бы на Ближнем Востоке. На мой взгляд, ему это вполне удалось: я будто бы тенью-невидимкой следовала за Маниахом по пыльным узким улочкам, богатым тенистым садам, рынкам, госпиталям и дворикам. И не просто следовала, а вместе с ним выслеживала загадочную Гису – утешительницу павших воинов и подругу детства.

Был ли Маниах на самом деле любимым ястребом дома Аббаса мы, пожалуй, не узнаем, как не узнаем, и был ли он на самом деле, и была ли Гису или всё это – лишь мираж, привидевшийся усталому мастеру Чэню на шёлковом пути.

Насколько можно верить всему рассказанному? Не знаю. Но мне, жительнице северной Европы, стоило прочесть эту книгу хотя бы ради удовольствия посмаковать на кончике языка названия древних восточных городов - Самарканд, Бухара, Дамаск. Пройтись по их покрытым белой пылью улочкам, посидеть на прогретых солнцем булыжниках в тени какой-нибудь чинары, вдохнуть пряные запахи азиатской кухни и тягучие ароматы парфюмерных лавочек. И вот я уже мерно покачиваюсь меж горбами бредущего по барханам верблюда, всей своей кожей ощущая горячее дуновение раскалённого зноем воздуха, прикрываюсь плотной тканью платка, защищаясь от колючих, бьющих прямо в лицо песчинок, и в первом же караван-сарае утоляю жажду прохладным терпким вином из глиняного кувшина. Ну кто в здравом уме откажется от такого переживания, когда в августе месяце за окном у него каких-нибудь 17 градусов тепла?! Только не я! На моих глазах формировались новые государства и рушились старые, прежние династии уходили в небытиё, на смену им приходили другие, зарождалась та культура Востока, какой мы знаем её сейчас. И я ничуть не жалею, что ввязалась в эту авантюру, оно того стоило. Спасибо организаторам Light version № 3. «Дайте две!» за возможность пережитого приключения.

Что же такое Азия, мир в мире, надменная, безводная, протянувшаяся от крылатых быков Персеполиса до земель, где говорят на щебечущем ханьском? Измождённая земля, лежащая в сморщенных старческих руках акаций, исчерченная сухими струйками змеиных следов и неровными цепочками отпечатков лапок лис, что под этим палящим солнцем измельчали до размеров кошки? Край янтарных фиников с лопающейся от зрелости кожицей, абрикосов — золотых самородков, оттягивающих ладонь, терпко-сладких гранатов? Земли людей, что кажутся нам сегодня на одно лицо, а на деле — вот наследники царей мира, с профилем, острым, как лезвие топора, или потомки самых цепких до жизни воинов Искандера, или сыны народа, по хитрости могущего поспорить с самим Одиссеем?

Я не знаю этих мест, и путешествия Маниаха слились для меня в одну дорогу: нежно-жёлтую, как молочная помадка, на рассвете, белую в слепящий полдень и рдеющую на закате, утопающую в абрикосовом цвете и приютившую убийц и безумцев, — невинную, но опасную, заставляющую зябко поводить плечами от всякого шороха. Я плохо запоминаю имена — и передо мной пронеслись безмолвной вереницей лица: прекрасные и изуродованные, гордые и благодушные, лица аскетов со впавшими щеками, лица несчастных с надеждой в округлённых глазах, лица женщин, закусивших губу — в минуту утех или в броске воина.

Но кое-кто на прощание всё же обернулся: медноволосая царевна разбитого народа — прекрасный осколок прошлого, и лишь прошлым же ей дозволялось жить и за него умереть. Старик-мудрец над горсточкой фруктового плова, словно говоривший вкрадчивым голосом моего давнего учителя, - от начала времён этот голос, вестимо, вдохновлял равнодушных, увещевал мудрых и сшивал рваные границы стран. Наконец, надо всеми, — Мансур, чью жестокость прощаешь, зачарованный, халиф-Победитель, чёрным полозом обвивший своего сына. И, что уж говорить, я видела Мерв — ныне огромную чашу туркменской степи — я видела его живым, шумящим, выкрашенным хной и охрой, вслушивающимся в хруст свежих лепёшек, в музыку цимбал и лютни, в слухи и вести с запада — одна другой страшней и желанней, — пропитанным благовониями и духом войны. Пусть мельком, но я видела то, чего не увидишь глазами — разве это не чудо?