Текст книги "Рагу. Сборник рассказов на любой вкус"

Четыре глаза

«Носить очки – здорово», – скажут те, кто не носит очки.

«Это модный аксессуар», – гламурно прогундосят глянцевые журналы.

«Так ты кажешься умным», – отметит ребенок.

И все это – абсолютная ложь.

Очки – это большая морока, на самом деле. Особенно, когда светит солнце. Когда на улице солнечно – ты становишься двухсторонним портативным фонарем, ибо лучи мало того, что слепят тебя, так и отражаются от стекол очков, бликуя на прохожих.

Очки – та еще пакость, особенно зимой. Если ты с мороза заходишь в любое помещение, даже в едва отапливаемый подъезд, из-за перемены температур твои очки стопроцентно запотеют и ты станешь кротом. «Что тут такого? – спросите вы. – Неужели нельзя протереть?». Ха!

Если бы это удавалось с первой или даже со второй попытки! Чертовы стекла, которые так тебя выручают в любых других ситуациях (например, не дают спутать летящий пакет с дементором или поздороваться с манекеном, приняв того за продавца) в данном случае тебя самым бессовестным способом предают!

Ты их протираешь, и они запотевают снова. И так три-четыре раза. Стоишь посреди того же магазина, как беспомощный щенок, и протираешь-протираешь замершими пальцами, пока толпа покупателей обходит тебя словно столб посреди дороги.

Очки – это такое неудобное приспособление!.. Особенно летом. Помимо вышеупомянутого солнца (если вы не живете там, где солнца практически не бывает) существует так же жара. И предатели-очки начинают сползать с твоего носа, превращая тебя из модного и умного человека в томную учительницу, которая смотрит на подопечного поверх очков и голосом с хрипотцой спрашивает: «И как же вы будете отрабатывать ваш прогул?».

Ты поправляешь очки сначала привычно указательным пальцем, потом от нервов средним, а после уже готов примотать очки скотчем к голове, лишь бы очки сидели на месте и не норовили улететь (в бездну) на землю при любом твоем наклоне.

Но очки сближают, на самом деле (если вы не странный позер, носящий «нулевки»). Если вы встречаете в гостях такого же собрата-очкарика и стесняетесь или не знаете, с чего начать беседу, вполне можно спросить: «У тебя сколько?». Конечно, речь о диоптриях, если вы подумали о чем-то еще. А дальше уже, исходя из ответа, можно воскликнуть: «Пф! Подумаешь – минус полтора! Очки тебе вообще тогда зачем?» или «Нифига.. А у меня всего минус четыре».

Если в ходе разговора вы станете относительно близки друг к другу, то можно попросить померить очки. Будьте осторожны, эта просьба не будет удостоена положительным ответом, если человек еще не совсем вам доверяет. Люди, далекие от проблем зрения, могут и не знать, что, порой изготовление очков может стоить, как 500 килограмм гречки. Или того более. А очки, все же, довольно хрупкое приспособление.

Если же вы все же обменялись очками, обязательно должна прозвучать фраза: «Боже, как ты вообще в них что-то видишь!». Примерка очков без этой фразы считается недействительной.

Очки отвратительно неудобны, когда ты решил вырубиться на подушке или – не дай боги! – в транспорте. Будь готов к тому, что тебе обязательно где-то что-то натрет, надавит или, что вообще страшное дело – очки станут кривыми. Да-да, такое тоже может быть. И снова тебе вместо 500 килограмм гречки придется покупать новые очки…

Но один и самый главный плюс у очков – это, конечно, возможность попытаться представить, как это – видеть своими глазами. Конечно, это все же суррогат настоящего зрения, но это лучше, чем видеть человека в метре от себя, состоящим из нескольких цветовых пятен.

А еще есть небольшой бонус – если человек вас бесконечно раздражает, но высказаться ему в лицо вы не можете, можно просто в ходе разговора поправить очки средним пальцем.

Решение

Сначала ты разумно принимаешь решение.

Потом ты несколько недель его придерживаешься, стараясь не завыть в голос от разрывающегося на части сердца.

После ты уничтожаешь все следы Его пребывания в твоей жизни, руководствуясь поговоркой «С глаз долой – из сердца вон».

А потом еще пару лет стараешься о Нем не вспоминать, и это вполне удается, ведь поводов говорить о нем нет, да и не с кем.

Но вся твоя выверенная тактика рушится спустя несколько лет. Рушится так легко, будто не было тех страданий, тех обкусанных от волнения губ, тех слез, будто всё это было построено из неосязаемой паутины сомнений, а не из прочнейшего бетона твоей уверенности в лучшем.

А во всем виноват сон.

Ты не можешь контролировать свое подсознание. Ты не можешь запретить себе сниться. И он взял и приснился. Впервые за восемь лет.

Нет, ты даже не видела его лица, которое уже слегка размылось в твоей памяти.

Ты услышала голос.

Ты узнала бы этот голос без особых усилий; его интонации, тембр, ты сразу поняла, что это его голос. Ты шла по улице и слышала из громкоговорителей его голос. И он говорил о тебе.

Будто включили запись во время личного разговора. Он рассказывал, как вы познакомились, грустно хмыкал, припоминая какие-то смешные моменты ваших отношений. Его рассказ был спутанным, без всякой последовательности, он то начинал тараторить, то делал паузу, будто окунаясь в воспоминания.

Мимо проезжали автомобили; безучастные люди кутались в свое безликое тряпье, пытаясь укрыться от порывов ветра; город, еще не выбрав цвета листвы, недружелюбно поглядывал на тебя серыми глазницами-окнами, а ты, позабыв о цели своей прогулки, несмотря на пронизывающий ветер и срывающийся снег, шла и слушала.

Люди тоже это слышали, но не обращали внимания. И только ты знала, кто это говорит. И о ком он говорит.

Он сожалел. Он грустно сказал что-то о том, что был не прав. И что так было вроде бы правильно. Было правильно расстаться.

Ты так давно хотела это услышать! Ты так давно хотела услышать от него хоть какое-то объяснение, хоть какие-то эмоции. И вот – услышала. А на душе стало еще хуже.

Ты проснулась и механически стала заниматься утренними делами, стараясь выкинуть из головы эту предательскую напоминалку от мозга, эту жестокую ночную фантазию. Ты даже досадливо мотнула головой, как только встала с кровати. Но в то же время ты наивно соблюдала детскую примету: ты избегала смотреть в окно, чтобы не забыть то, что только что увидела. И где-то на краю подсознания ты старалась вспомнить хоть одну фразу из его речи. И не могла.

Ты лишь помнила, что он сожалеет. И тебе было этого достаточно, чтобы снова начать забывать его.

Под фонарями

Открытое окно. Не в плане открытой форточки, а в плане отсутствия занавесок, штор или еще каких приблуд, старающихся закрыть жизнь и быт внутри тесной бетонной коробочки. Прекрасно видно блестящую бело-зеленую кухню, высокие шкафчики почти до потолка…. Видно, что на этой кухне не уместится даже два человека. Кухня для настоящей одиночки.

И вот она – та самая одиночка. С книгой в левой руке. Читает, хмуря брови и чрезмерно осторожно наливая кипяток в кружку, нехотя поглядывая, чтобы не пролить.

В этом все люди-Цезари: люди, делающие несколько дел одновременно. Вот нет, чтобы отложить эту книгу, да за пару секунд спокойно налить чай или что там она еще пьет, поставить кружку на стол, усесться и вернуться к чтению! Но нет же! Она продолжает читать и медленно берет кружку за ручку, словно в замедленной съемке движется к кухонному столу и так же медленно ставит кружку на стол. Ну, наконец-то.

Она садится на белый в тон шкафчикам стул, закидывает ноги на второй и продолжает чтение. Время от времени кладет книгу на колени – талмуд еще тот, увесистый, немаленького размера. Жаль, не видно названия. Но, судя по цветастой обложке, это явно не классика.

Сутулится, то и дело поправляет съезжающие очки, и тут же отодвигает их обратно почти на кончик носа. Зачем? Зачем поправлять и обратно их?.. Нелогично. Наверно, мешают как-то, не по размеру, видимо…

На кухне, нужно отметить, тот еще апокалипсис, если присмотреться. Тут и там куча кружек, тарелок, вилок, все понаставлено в хаотичном порядке. Словно недавно от нее ушла толпа гостей, которые славно отужинали и напились чаю.

Но я-то знаю, что никого не было. И что этот апокалипсис – дело рук одного дня. Ее собственного дня.

Она откладывает книгу и ненадолго уходит вглубь квартиры. Возвратившись, какое-то время стоит неподвижно и смотрит на стол, заваленный посудой.

Показалось бы, что она засмотрелась в телефон, так она «подвисла», но нет. Она вдруг встрепенулась, будто что-то осознала, и стала убирать посуду. Жаль, что не мыть, а просто составлять в аккуратные стопочки, поближе к раковине. Эдакое проявление ленивого перфекционизма.

Снова уселась, только отхлебнула чаю, как вдруг – встретилась со мной взглядом.

Я занервничал. Я не планировал раскрывать свое инкогнито, но вот она уже отложила книгу и медленно идет к окну.

Я судорожно сглотнул. Стоит ли притвориться, что я тут ни при делах? Впервые ли она меня увидела? Может, она всегда знала, что я за ней наблюдаю, и все это время просто не подавала виду?

Она открыла окно и, поежившись, запахнула халат.

– Что ты тут, хороший мой? Скучно тебе? Одиноко?

Я пораженно молчал. Не ожидал я от нее такого приема. Мне казалось, что я услышу совершенно другие слова. Так, стало быть, она все же меня видела раньше?..

– Мне тоже одиноко, – вздохнула она и посмотрела на небо. Помолчав, она грустно вздохнула: – Вот город, даже звезд не видно! – она перевела взгляд на меня. – Ты-то, наверное, можешь их видеть, да? Ты же можешь за миг оказаться там, где не светят фонари?

Я бы хотел и дальше слушать ее голос и наблюдать за тем, как она то и дело заправляет за ухо слишком короткую прядь, я бы хотел остаться, но теперь это будет неправильно.

Когда я был всего лишь наблюдателем, все было гораздо проще. Но как только она повернула ручку окна и обратилась ко мне, все изменилось, и изменилось безвозвратно.

Я с горечью посмотрел ей в глаза и сорвался с места. Мне вслед донеслось ее разочарованное:

– Эй, ты куда?

Я неистово работал крыльями и сетовал на этот дурацкий городской закон, по которому обязан жить. Нерушимый закон для меня и остальных моих сородичей: «Голубям нельзя сближаться с людьми».

Ты поймешь

Нравственность, мораль, благочестие, благодетель – все эти слова в наше время связывают уже, в основном, только с религией. Никто не думает о том, чтобы жить по совести, никто не размышляет о своих неправильных поступках и о том, как их искупить.

Да, все еще есть люди, которые обо всем этом думают.

Когда маленький мальчик обидел девочку, дав ей по голове совочком в песочнице, он думает о том, что нужно попросить прощения. Но он это думает по своим причинам, в основном, «чтоб та своей маме не нажаловалась, а ее мама – моей, а то влетит».

Когда честолюбивый бухгалтер подворовывает из кассы, он думает о том, что «все воруют – и я ворую» и «в нашей стране попробуй не воруй, не выживешь!» и этими оправданиями заглушает голос совести.

Когда пожилая женщина, страдая от болей в коленях, раздраженно обрушивается в автобусе длинной матерной тирадой в сторону ни в чем невиновных подростков, она приезжает в церковь и, крестясь, думает «я живу по Божьим законам, кто ж виноват, что молодежь такая пропащая».

Мы все ищем себе оправдания. Мы все поступаем плохо и единственное, что может нас заставить исправить свой поступок – страх еще большего нагоняя.

Дети не считают зазорным обращаться к взрослым на «ты» и сквернословить, парни не считают некрасивым называть своих девушек «сука» и «шкура», жены и мужья не гнушаются измены своим партнерам, считая, что тот сам виноват в этом.

Мы любим себя. И мы не хотим сделать себе плохо. Зачем думать о чувствах других? Ведь другие о нас не больно-то задумываются! Вот и мы не станем!

«Кто много пьет – я?! Да ты видела, сколько Васька с пятой квартиры бухает? Да я по сравнению с ним вообще трезвенник!».

«Да, я опоздала, извините, а почему вы мне высказываете за десять минут опоздания, а Ивановой за час с лишним ни слова не сказали?».

«Мама, это не я разлил суп! Это Колька!»

О`кей. Ты молодец, держи шарик. В чужих глазах ты всегда можешь выглядеть хорошо, многоступенчатую подробную ложь никто не отменял.

А ты не подумал о своей душе? Почему теперь слово «душа» воспринимается только в религиозном аспекте, вместе со словами «рай» и «ад»? Неужели ты думаешь, что для тебя лично не будет никаких последствий? МОРАЛЬНЫХ последствий.

Неприятно припоминать собственные грешки. Тем более неприятно их исправлять. Но ты попробуй. Ты поймешь, почему я так настаиваю, когда тебя простят, когда ты освободишься от этого кажущегося незаметным груза вины.

Тебе станет так легко, как не было никогда до этого, как не было даже тогда, когда ты спал со своей горячей секретаршей за спиной жены.

Раз ты любишь себя, так освободи себя. Исправь испорченное, наладь сломанное, поговори с обидевшимися. И тогда ты поймешь, какую ношу ты на себе таскал все эти годы.

Ты поймешь.

Если у тебя еще осталась душа.

Напиши мне вчера

Та-дам.

Вот оно. Сообщение. Еще не видя самого содержания, ты увидел на экране телефона такое знакомое имя и тебя будто ударили по голове звонким ведром – в ушах зашумело, сердце, кажется, пропустило пару ударов.

Тебя уже, оказывается, дважды позвали, а ты не услышал.

– А?

– Кто написал? Что-то серьезное? Ты прямо в лице изменился!

Лучший друг улыбается, но глаза настороженно сканируют минимальные изменения в твоей мимике.

– Да нет, рассылка, – как можно небрежнее отвечаешь ты и суешь телефон в карман, так и не посмотрев сообщения.

Двадцать первый век – век спама, рассылок ненужных новостей и информационного мусора. Как просто можно солгать, даже ничего придумать не пришлось!.. Всем хоть раз приходило что-то подобное на телефон и все поверят.

А телефон все так же сжимаешь в кармане, не можешь успокоиться. Мысли, заточенные в отдельной комнате твоей памяти, мощным потоком снесли все баррикады, стенки, дамбы и уже вытеснили из головы всё остальное.

Зачем она написала? Что ей нужно? Почему именно сейчас?… И какого черта ты до сих пор не удалил ее номер, а она не удалила твой?..

Воспоминания снова царапают изнутри.

Поначалу все было, как у всех: романтика, милые мелочи, солнце в улыбках и ее заливистый смех. Конец тоже не отличался оригинальностью, в принципе… Но был небольшой нюанс. Она тебя использовала.

Использовала мерзко. Не так нарочито, как показывают в анекдотах: «Милый, купи мне шууубууу», а исподтишка. И это самое больное.

Ты даже не догадывался долгое время, что она делает. Чуть что, ты сломя голову летел, решал ее проблемы, чувствовал себя рыцарем в сияющих доспехах, который готов прийти на помощь своей даме сердца. Но после оказалось, что ты не рыцарь никакой, а обычный гонец, который выполняет поручения. А рыцарем был совсем не ты…

Мотнул головой, прогоняя прочь тяжелые образы. Встретился взглядом с лучшим другом, ободряюще выдавил улыбку, мол, все в норме, достал телефон и, не глядя на экран, нажал кнопку ответа.

Глядя на такое знакомое, редкое, когда-то родное имя, ты написал два самых жестоких и необходимых слова: «Это кто?».

Тебе

Здравствуй, Кэт.

Я вновь пишу тебе, не оставляя надежды на то, что ты всё же прочтёшь моё письмо…

Пишу тебе в тайне – ничего не изменилось с нашей последней встречи. Доктор Паул говорит, что я должна прекратить писать тебе, и даже думать о тебе, но я всё равно это делаю.

Знаешь, Кэт, мне тебя не хватает. Я не умею отстаивать свое мнение, бороться за свои права, едко отвечать… Обычно за меня это делала ты… И хоть мама всегда говорила, что ты на меня плохо влияешь, я думаю, что мы зато не скучали, правда же?

А ты помнишь Питера? Конечно, помнишь, вы же были так влюблены… Пару месяцев назад я видела его, хотела поздороваться, но он прибавил шаг и вскоре скрылся из виду. Я из-за этого расстроилась и даже немного поплакала.

Но потом я вспомнила, как ты обычно говорила в таких ситуациях: «Значит, он человек-дерьмо, а дерьма нам не надо!», и мне даже захотелось крикнуть это Питеру вслед, если мы встретимся снова. Но я его больше не видела.

Дни тут проходят однообразно. С нашего последнего визита здесь ничего не изменилось, даже люди те же. Правда вот Элен нет. Я спросила доктора Паула про неё, и он ответил что-то непонятное про успокоение. Наверное, она уехала в Бразилию, как давно хотела.

Иногда по вечерам мне особенно грустно без тебя. Знаешь, Кэт, я часто вспоминаю наши проделки и мечтаю, чтобы всё снова было как раньше. Когда я поделилась этим с доктором Паулом, он начал давать мне другие таблетки, от чего я постоянно плохо себя чувствовала… и больше я ничего такого ему не рассказывала.

Доктор Паул говорит, что ты – ненастоящая, что ты лишь неправильный кусочек меня, что ты – вторая, ненужная личность.

Но я не думаю, что ты не нужна. Я киваю доктору, но продолжаю тебя ждать. Я верю, что, если не сейчас, то потом, когда я уже отсюда выйду, ты снова будешь со мной. Я же знаю, как ты не любишь «казённые халупы»… Но всё же надеюсь на нашу скорую встречу.

С любовью, я.

Весеннее обострение

Моя хозяйка категорически не признает мое существование. В ее огромном штате всяких чопорных дядек и теток, которые вечно таскают кипы бумажек и ежемесячно стараются не завалить отчетность, я у нее – персона нон грата.

Одно время она специально выпускала меня в пятно света, но после, заполнив штат более мозговитыми чуваками, отодвинула меня в тень. Но мне же скучно! Я же неуемная натура! Да и я знаю, что она любит меня, иначе вышибла бы со свистом. Но я все еще тут.

Я люблю свою хозяйку, несмотря на то, как она поступила со мной. И поэтому иногда я втихую проявляю себя.

Как правило, мне приходится подлавливать ее в моменты слабости. Либо когда она не в силах что-либо контролировать из-за плохой отчетности других сотрудников, либо в моменты алкогольного опьянения, когда все вокруг тоже будто под хмельком.

Тогда я выхожу в свет и блистаю во всей своей красе!

На следующий день она дико жалеет, что я снова показалась, но потом с хохотом рассказывает подругам о моих выходках. Так что я все же делаю благое дело!

Конечно, она не называет моего имени, потому что многие таких, как я, презирают и даже ненавидят. Люди все еще живут стереотипами, даже в нашем прогрессивном двадцать первом веке!..

У меня много имен.

Кто-то простонародно называет меня множественным числом «кукушки», мужчины грубовато кличут меня «бабский заскок», но чаще всего меня сравнивают с верхней частью строения и ее обветшалостью: «крыша поехала/протекла».

Я же предпочитаю то многообразие имен, которое мне на самом деле идет: Оригинальность, Эмоциональность, Индивидуальность, Экспрессивность и тому подобное. Именно я привношу в отношения перчинку, именно я – та самая изюминка в каждой женщине, именно я не даю несчастной зашуганной Логике вовремя и точно сдать свои отчеты каждый месяц, и именно я и только я толкаю женскую филейную часть на приключения.

Я – азарт.

И, покуда есть в женщине воля к интересной жизни, я буду жить в каждой женской голове. И потому хозяйка все еще держит меня в своем штате внутренних сотрудников. И за это я люблю свою хозяйку и уже планирую скорую вылазку на поверхность.

Загадай желание

С тех пор как развелись родители, жизнь Шанталь будто потеряла звук.

Она словно оказалась под водой, в своем личном аквариуме, где не было слышно ничего, и где ничего ее не касалось.

Шанталь на автомате вставала по утрам, видела старательную лицемерную улыбку мамы, завтракала, забирала свой ланч и шла в школу. Около недели она привыкала к тишине за столом.

Раньше их завтраки были наполнены смехом, шутками папы, его выдумками. Они перебрасывались конфетками M&M`s, пока не видела мама, и пускали пузыри в какао и молоко.

Теперь же Шанталь чинно съедала хлопья, которые в горло не лезли, и старалась выпить сок залпом – чтобы быстрее выйти из дома.

В школе Шанталь никогда не была особо популярна, но пару подруг у нее было. Но в те первые недели без отца она наговорила подругам гадостей, и те перестали с ней общаться.

Она понимала, что сама виновата и стоит попросить прощения, но теперь Шанталь настолько привыкла быть одна, что и не видела смысла мириться. Тем более, они наверняка стали бы ее расспрашивать об отце, о матери, об их разводе… А Шанталь не хотела этого.

Она просто не была готова признаться, что не видела папу уже почти месяц.

Учителя поначалу пытались ей сочувствовать, а она с трудом терпела, чтобы не нахамить, но в итоге и они оставили ее в покое. И даже все еще игнорировали ее неподготовленность к занятиям.

После школы Шанталь всегда посещала уроки рисования. Но в голове сидели совсем не те образы, какие требовал от нее преподаватель, и Шанталь стала прогуливать.

Обычно она просто приходила в парк и сидела на лавочке возле ларька с мороженным, где они часто сидели по выходным с папой и мамой. В первый такой прогул мороженщик ее узнал и даже спросил, почему она одна, но, видимо, увидев что-то в ее глазах, перестал спрашивать, и теперь иногда бесплатно угощал ее фруктовым льдом.

Вечером Шанталь неохотно садилась за ужин, который также, как и завтрак, проходил в полной тишине, прерываемый разве что тихим позвякиванием приборов. Каждый такой ужин нет-нет, да заканчивался внезапным побегом мамы в ванную, где она безрезультатно пыталась скрыть рыдания за шумом воды.

Шанталь уже привыкла и к этому. И она совершенно ничего не чувствовала. Она сама поначалу плакала, но теперь, казалось, слезы закончились.

Перед сном Шанталь загадывала желание – снова увидеть папу. Она не знала, к кому она обращается и у кого просит: может, у бога, или у джина, который засиделся в своей лампе где-то далеко-далеко, или у рыбки, которая жила в ее аквариуме и иногда, под определенным углом света отдавала золотым…

Но она надеялась, что ее желание все-таки когда-нибудь сбудется, главное верить. Только в это и оставалось теперь верить.