Текст книги "Последняя комета"

– Бомбом! Иди сюда!

Он притворяется, что не слышит. Хвост энергично колеблется в воздухе, когда он просовывает свою огромную голову под руку Люсинды. Мне становится не по себе, как только я вспоминаю, что нас заставляли надевать маски, когда мы навещали ее в больнице. Она якобы могла умереть от малейшей простуды или инфекции.

Я бегу к причалу. Зову к себе Бомбома. Он смотрит радостно на меня и лижет Люсинду в щеку. Она пытается оттолкнуть его. Я считал, что у собак есть некое шестое чувство относительно больных людей, но моего пса это явно не касается.

Причал качается у меня ногами. Я оттаскиваю Бомбома, который игриво кусает мои пальцы.

– Иди отсюда! – говорю ему строго.

Люсинда, вытирая щеку, недовольно смотрит на меня.

В ее лице появилось что-то странное. Только спустя мгновение я понимаю, что на нем нет бровей. Впалые щеки кажутся белыми как мел при ярком дневном свете. И все равно она выглядит свежее, чем прежде. Кажется более живой.

– Извини, – говорю я. – Я не успел заметить, как он убежал.

– Все нормально.

Ее лопатки проступают сквозь ткань куртки. И сейчас я вижу торчащие из-под тонкой шапки волосы, короткие и пушистые.

Мне очень хочется как можно скорее уйти. Насколько я понимаю, она испытывает такое же желание. И все равно я сижу рядом с ней. Мне необходимо узнать, не натворил ли Бомбом бед.

Он по-прежнему возбужденно топчется на месте позади нас, я оборачиваюсь и приказываю ему лечь. И, как ни странно, он подчиняется. Смотрит обиженно на меня и пыхтит при этом так, что весь причал вибрирует. Я наклоняюсь над водой, споласкиваю лицо и шею и только потом смотрю на Люсинду.

– Ты уверена, что все нормально? – спрашиваю я.

– Было бы хуже, если бы меня лизнул человек.

– Я постараюсь сдержаться.

Шутка явно не удалась, но она слабо улыбается.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я и добавляю после секундного сомнения: – Ты выглядишь бодрее.

– Я закончила принимать цитостатики.

– Что это такое?

– Противораковые препараты.

Я испуганно вздрагиваю, услышав это страшное слово, и мне остается только надеяться, что Люсинда не заметила этого.

– Хотя их так теперь не называют, – добавляет она.

– Ты теперь здорова?

Она косится на меня:

– Нет. Но комета, вероятно, успеет убить меня раньше, чем это сделает рак, и я могу с таким же успехом закончить лечение. Поэтому… ура.

– Извини, – говорю, чувствуя себя полным идиотом. – Я мог догадаться.

– Нет, – отвечает она быстро и смотрит вдаль над водой. – Это мне надо попросить прощения. Я забыла, как люди разговаривают друг с другом.

Мне становится интересно, насколько буквально она имеет это в виду. Насколько одиноко ей было. Она ведь даже не знает, что мы с Тильдой расстались. Что Тильда бросила и меня. Так же она поступила и с Люсиндой.

Только она одна являлась связующим звеном между нами. И я не думаю, что кто-то из нас захочет поговорить о ней сейчас.

Птица пролетает мимо нас в сторону озера так низко, что почти касается крыльями воды.

– А ты? – спрашивает Люсинда. – Как дела у тебя? Что случилось с твоей бровью?

– Я ходил смотреть матч.

– Тогда тебе повезло. Папа трудился в отделении «Скорой помощи» ночью и…

Она замолкает, когда мобильник начинает вибрировать в моем кармане. Я достаю его и вижу, что Тильда наконец ответила на мое послание. И вытираю пальцы о шорты, чтобы суметь прочитать его на экране:

«Все нормально. Ты можешь не беспокоиться за меня».

Я пытаюсь придумать ответ, но не знаю, что мог бы добавить после вчерашнего дня. В конечном итоге я посылаю смайлик с коалой.

Мы всегда делали так, чтобы показать, что думаем друг о друге. Все началось, когда Тильда сказала, что я обнимаюсь, как коала, во сне. А потом мы узнали, что у этих зверушек распространен хламидиоз. Жаль их, конечно, но в результате она стали казаться нам еще забавнее.

Я убираю телефон в карман. Люсинда украдкой посматривает в сторону. Я пытаюсь придумать, что еще сказать ей, прежде чем я уйду.

Нужно что-то простое, от чего ситуация не стала бы еще более неловкой.

– Как дела у твоих мам? – спрашивает Люсинда внезапно. – Как там их зовут?

– Стина и Джудетт, – отвечаю я удивленно. – Ты встречалась с ними?

– А ты не помнишь? Мы ведь учились вместе в первом классе. Правда всего несколько месяцев, а потом я переехала в другую часть города.

Я задумываюсь. Ощущение, будто кого-то не стало. Из памяти всплывает неясное изображение девочки с длинными белокурыми волосами и внимательным взглядом.

– Мы приходили к вам домой, чтобы узнать о Доминике, – говорит Люсинда.

Я тяжело вздохнул, потому что хорошо помнил тот день.

Конечно же Стине пришла в голову идея пригласить весь класс к нам. Они должны были увидеть, что мы самая обычная семья, даже если со стороны могли показаться странными. Джудетт приготовила традиционную для острова еду: ямс и кассаву, разные каши и домашний хлеб. Но я не хотел участвовать. Не понимал других детей, не знал, как мне разговаривать с ними. И прежде всего я не хотел, чтобы они вторгались в наш дом.

Все получилось еще хуже, чем я представлял себе.

Люсинда, скорее всего, догадалась, о чем я думаю, и хихикает.

– Прекрати, – говорит она. – Было весело.

– Только не мне. Особенно тяжко пришлось, когда посыпались вопросы, как у двух мам мог родиться ребенок. И естественно, Стина рассказала слишком много. Никто ведь ничего не понимал.

– Потом я сказала папе, что хочу стать лесбиянкой, – говорит Люсинда. – Очень уж у вас было здорово.

– Сейчас бы тебе это не показалось таким заманчивым. Они ведь развелись. Хотя опять живут вместе.

– Ой. И как? Выходит?

– Просто фантастически, на самом деле. У них полное согласие относительно главного. Типа того, что я должен находиться дома чаще.

– И почему ты не делаешь этого? – спрашивает Люсинда и резко замолкает. – Извини. Это не мое дело.

– Ничего страшного. Я просто не знаю, как мне объяснить.

Под водной гладью я вижу размытые тени рыб. Он плывут рывками, судорожно работая плавниками.

– Мне не хотелось, чтобы они съезжались снова ради меня, – говорю я. – У нас как раз наладился новый быт. Мне было хорошо у обеих, у каждой по-своему. Сейчас вроде как их совместное существование опять зависит от меня… и все, пожалуй, было бы нормально, если бы не… В общем, все, чтобы мы ни делали, вроде как должно иметь некий высокий смысл. Ты понимаешь, о чем я? Все становится абсолютно неестественным.

– То же самое было с папой, когда я только заболела. Это напоминало бесконечное воплощение фразы «лови момент» без передышки.

Я смеюсь, когда она закатывает глаза к небу.

– Точно, – говорю я. – Но сейчас, пожалуй, все станет лучше. Моя сестра Эмма поживет у нас какое-то время, тогда у них будет на чем еще сфокусироваться.

Бомбом тяжело вздыхает. Смотрит на нас, положив голову на передние лапы. Я бросаю взгляд в сторону водяной горки. Когда я был маленьким, Эмма рассказывала мне, что ее закрыли, поскольку кто-то воткнул там бритвенные лезвия и они разрезали на ленточки всех, кто съезжал по ней.

«Родители стояли и ждали своих детей… и сначала появлялась кровь… а потом ошметки тел».

В своих фантазиях я тогда настолько явно представлял струившуюся по горке красную воду, что это кажется сейчас реальным воспоминанием. Я не думал об этом с той поры. И сейчас мне становится интересно, пересказывала ли Эмма мне какую-то городскую байку или придумала все сама. Она любила пугать меня. И, как ни странно, мне это нравилосьо. У моей сестры хватало идей. С ее подачи мы тайком курили на балконе, когда мам не было дома. Рисовали черные круги тушью вокруг глаз. Вели по ночам тайные разговоры по телефону.

Я снова поворачиваюсь к Люсинде, собираясь спросить, слышала ли она о бритвенных лезвиях.

– Эмма беременна, – вместо этого говорю я неожиданно для себя.

– На каком месяце?

– На шестом, – отвечаю я и внезапно начинаю плакать.

Люсинда сидит рядом со мной, и я не могу прекратить плакать.

– Извини, – говорю я. – Просто…

– Нет, нет, я понимаю. Все нормально.

Но я замечаю, что ей явно не по себе. Хорошо, что Бомбом подходит, пытаясь утешить меня. Он скулит и кладет лапу мне на плечо. И этим жестом немного улучшает нам настроение.

– Что это за порода? – спрашивает Люсинда, когда я взъерошиваю ему шерсть.

– Ландсир. Они родственники ньюфаундлендов.

– А ты уверен, что он не пони?

Я смеюсь.

– Почему его зовут Бомбом?

Я хлюпаю носом, стараясь делать это как можно тише, и рассказываю, что это я назвал его так, когда был маленьким. Мы принесли его домой от заводчика, и пес постоянно опрокидывал стулья, спотыкался о свои большие лапы и с шумом открывал двери.

Люсинда смеется, слушая меня, напряжение, остававшееся между нами, наконец пропадает.

Потом она рассказывает, что начала писать в TellUs.

– Вряд ли кто-нибудь прочитает мою писанину, – говорит она, кивая в сторону неба. – Но это некое подобие терапии.

А я смотрю на Люсинду и размышляю, что мне, пожалуй, стоит опробовать ее манеру общения. Возможно, мне это просто необходимо.

– В основном я стараюсь не думать о происходящем, – признаюсь я. – Но без особого успеха.

Она улыбается, и внезапно как наяву я вижу ее той маленькой девочкой, которая ходила в один класс со мной. С прорехами от выпавших молочных зубов. В розовой блузке. Стоящей у доски.

– Сейчас я вспомнил, – говорю я. – Это же ты всегда рассказывала, что станешь писательницей.

– Действительно?

– Твой какающий великан произвел на меня сильное впечатление.

Люсинда смеется:

– Какой еще какающий великан?

– Ты написала сказку, которую прочитала на уроке. Великан съел всю еду в деревне. А потом он накакал в реку, из-за чего люди не могли больше пить воду из нее.

Щеки Люсинды краснеют.

– Ты с гордостью объяснила нам, что в ней, собственно, речь шла о загрязнении окружающей среды, – продолжаю я. – И сказала, что это называется метафорой.

Теперь мы смеемся оба.

– Я, наверное, казалась абсолютно невыносимой, – говорит она и резко поднимается. – Мне надо идти домой. Но я была рада тебя видеть.

Внезапно я понимаю, что и я тоже. Но не трогаюсь с места и не предлагаю проводить ее. Наверное, боюсь, что наш разговор опять станет натянутым и скучным.

– Увидимся, – говорю я.

И эта, прежде самая обычная фраза звучит сейчас даже немного зловеще. Кто знает, успеем ли мы встретиться снова?

– Может быть, – говорит она, словно думает о том же самом.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0006

ЛЮСИНДА

С моей прогулкой к озеру все вышло намного хуже, чем я рассчитывала. Меня трясло от усталости уже на полдороги к нему. Я винила во всем духоту – казалось, что из-за нее я сильно потею, но дело было в другом. Человек поумнее развернулся бы и пошел домой. Но мне приспичило продолжить путь.

Потом, сидя на причале, я попыталась собраться с силами и уже подумывала прозвонить папе и попросить его забрать меня домой, когда то, чего мне хотелось меньше всего, а именно встретить кого-нибудь из моей прошлой жизни, как раз и произошло. И в довершение ко всему этим кем-то оказался не кто иной, как Симон. Бывший парень Тильды.

После пробежки от него пахло потом и здоровым телом, и я сразу подумала: а какой запах исходил от меня? Порой мне кажется, что я пахну химией, особенно когда на мне футболка, в которой я спала. Так все и было. Но, возможно, это всего лишь плод моего воображения. В любом случае, мне хотелось, чтобы он скорее ушел. Я заметила, он старался не глазеть на меня. Я пыталась шутить, но постоянно неудачно. Все мои мысли были о том, что Тильда когда-то сказала обо мне. Скорей всего, она ненавидела меня. Точно так же, как я ее.

Я спрашивала Симона обо всем подряд, лишь бы избежать разговора обо мне самой. И даже поинтересовалась, как дела у его матушек. Когда я только начала ходить в школу, наш класс пригласили к нему домой. И, насколько я помню, тогда я ужасно позавидовала ему. Ведь у него было две мамы, а у меня ни одной. Потом еще Стина рассказала, как они решили, что забеременеть должна Джудетт, поскольку она сама уже рожала, и выбрали белого донора спермы, чтобы Симон выглядел как их общий ребенок. И мне очень понравилось, что они могли делать все так. К тому же им явно хорошо жилось вместе. Я тоже больше любила играть с девочками, чем с мальчиками. И поэтому решила тогда стать лесбиянкой, когда вырасту. Этого не случилось. К сожалению, все не так просто.

В те времена Симон был застенчивым мальчуганом, который любил рисовать и предпочитал играть сам с собой. Я уже совсем забыла о нем, когда мы с Тильдой, начав учиться в спортивной гимназии, увидели его в коридоре. Он превратился в настоящего красавчика к тому времени, с четко очерченными скулами и густыми бровями, крошечной брешью между зубами и пухлыми губами. Все только и говорили о нем. Нас мучил вопрос, понимал ли он сам, насколько красив. А Аманда сказала, что его рот явно должен быть на вкус как дождевые капли. Тильда высмеяла ее за это, но я увидела в ее взгляде нечто незнакомое мне. Когда я вспомнила, что в первом классе несколько месяцев училась вместе с Симоном, им захотелось услышать все о том, каким он был тогда. И они решили, что он стал таким милым именно благодаря застенчивости. Элин посчитала забавным, что у него две мамы. А девица, учившаяся с ним в одном классе, заявила, что он до сих пор остался таким же робким и мог молчать несколько часов подряд и, похоже, много думал, что лично ей казалось большим плюсом. Обычная история: когда речь идет о ком-то красивом, все связанное с ним внезапно начинает казаться гламурным, мистическим и ужасно интересным.

Но вернемся к причалу. Из-за меня Симон заплакал. Когда он рассказал о беременности своей старшей сестры. Я спросила, на каком она месяце. В свою защиту я могу сказать, что задала это вопрос машинально, но все равно мне следовало сначала подумать. Любые возможные ответы на него сейчас печальны. Ведь кто захочет родить в таком мире? И кому захочется, чтобы его старшая сестра ждала ребенка, который не успеет появиться на свет?

Я видела, что Симон пытался успокоиться, но он вряд ли заметил, каких усилий мне стоило не расплакаться. Слишком уж грустно это выглядело, но мне не следовало давать волю слезам. Самой же прекрасно известно, как это, когда у тебя сердце разрывается от тоски или ты боишься чего-то и одновременно вынужден заботиться о чувствах других. Я не хотела, чтобы Симон оказался в такой ситуации. Но, пожалуй, могла бы чем-то ему помочь. Хотя от меня обычно мало толку в подобных вещах. Я слишком долго думаю, как мне поступить, и внезапно оказывается, что слишком поздно вообще что-то делать.

Я была ужасно измотана после этого. Папу беспокоило, что я вообще отправилась на прогулку, но уж точно не она меня так утомила. Просто я впервые за долгое время разговаривала еще с кем-то, кроме больничного персонала и папы с Мирандой. В конечном итоге создалось ощущение, словно выключили тумблер. Мне пришлось закончить так быстро, что это, пожалуй, напоминало бегство. А придя домой, я сразу же заснула.

P.S. Честно говоря, я сказала Симону, что, по-моему, вряд ли кто-то прочтет мои послания. Но на самом деле это не так. Сейчас я все больше и больше думаю о тебе как о ком-то реальном. Словно ты действительно существуешь. И ты единственный, с кем я могу быть абсолютно искренней.

Мне необходимо верить в тебя. И что с того, если даже все мы, использующие TellUs, просто обманываем самих себя? На свете полно людей, которые строят свою жизнь на вере в еще более странные вещи, чем ты.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0007

ОСТАЛОСЬ 4 НЕДЕЛИ И 1 ДЕНЬ

Главная новость – это то, что шесть человек, находящиеся сейчас на МКС, должны вернуться на Землю. Даже их орбита, проходящая в 400 километрах над нами, окажется в опасности при столкновении. Им лучше умереть дома.

Потом еще по телевизору показывали женщину которой прилично досталось во время «народного праздника» в Линчепинге. Она сидела с опухшим глазом за кухонным столом и заявила, что не осмеливается больше выходить на улицу: «У меня такое чувство, что я останусь здесь, пока не умру». Большинство городов (включая наш) отказались от планов показывать на больших экранах два последних матча. Людям придется смотреть их дома. Сидящие в студии эксперты обсудили, не следовало ли вообще отменить футбол, но это, вероятно, могло бы привести к еще более плачевным последствиям.

Следующая новость была о том, что большинство мировых звезд собираются участвовать во всемирном благотворительном гала-концерте, прямая трансляция которого будет вестись из Буэнос-Айреса, Йоханнесбурга, Нью-Йорка, Парижа, Тель-Авива и Токио. Красный Крест намеревается собрать еду одежду, медикаменты. Многие нуждаются в этом. Но будучи слегка циничной, я задаюсь вопросом: а может артистам в первую очередь хочется в последний раз постоять при свете рамп? Тем более что запись концерта планируют сохранить. Прибыв сюда через миллионы лет, ты, пожалуй, откопаешь ее. Интересно, как их песни будут звучать в твоих ушах, если они, конечно, у тебя есть.

Теперь вернемся ко мне. Я по-прежнему такая же уставшая, как и вчера. И это меня ужасно пугает, потому что все так и начиналось, когда я заболела. Но со мной все нормально. Во всяком случае, мне хочется верить в это.

СИМОН

Я просыпаюсь от громкой музыки. От одной из любимых песен Стины.

Подняв телефон с пола, я смотрю время. Скоро одиннадцать.

Завтра останется четыре недели.

Я сажусь в кровати. Пытаюсь вспомнить, что мне снилось. Воспоминания очень слабые, они быстро улетучиваются, как туман на ветру. Юханнес присутствовал в одном из моих снов. Мы играли в льдинку, но его рот оказался наполненным осколками стекла. Почему-то из-за меня.

Я встаю и чуть не сталкиваюсь со Стиной в прихожей. У нее в руках куча одежды.

– Эй, приятель, – говорит она. – Чего испугался?

– Чем ты занимаешься?

– Переношу вещи Джудетт, чтобы Эмма завтра смогла разместиться в своей старой комнате.

– И Джудетт теперь будет спать у тебя?

Стина мгновенно краснеет.

– Да, – говорит она. – И это здорово, конечно.

Я смотрю ей вслед, когда она исчезает в спальне.

Джудетт однажды сказала, перепив вина, что они со Стиной позаимствовали лучшее и худшее друг у друга. Год перед разводом определенно стал самым трудным для них. Стина еще тешилась надеждой, становилась более требовательной, сама о том не догадываясь. Но все другие понимали, что Джудетт отдалялась от нее. Стина молила, хваталась за малейшую возможность, пыталась любой ценой сохранить отношения. Но ситуация лишь усугублялась.

Но когда-то у них все было просто прекрасно. Вчера я много думал о словах Люсинды. О том, что наша жизнь показалась ей веселой.

Я иду в комнату Эммы. Скручиваю один из позолоченных набалдашников со спинки ее кровати и смотрю в маленькое отверстие. Оно пустое. Моя сестрица обычно прятала там сигареты и презервативы. А я угрожал наябедничать, если она не покупала мне конфет.

Раскрашенная яркими красками и слегка потертая гипсовая фигурка Пресвятой Девы Марии стоит на тумбочке. Я поднимаю ее, рассматриваю нежную улыбку вблизи. Золотые лучи подобно спицам торчат из ее головы. Перед грудью парит сердце в окружении цветов. Я никогда прежде не видел у Джудетт католических вещиц. Может, эта маленькая статуэтка приехала с ней из самой Доминики? Но где она в таком случае лежала с тех пор?

Мои мамы придумали свои собственные отношения с богом. Вместе. В их понятии он любит всех и хочет всем только добра. Не вмешивается особенно в жизнь людей, но появляется, когда в нем возникает необходимость. Он прощает всех и не наказывает никого. Просто идеальный родитель.

Но им пришлось долго искать его. И их родители верили в совсем другого бога. Отец Стины был пастором старой школы. Он выступал против гомосексуальности, против женщин-священников вроде нее. Будь он жив сегодня, вероятно, возглавил бы один из приходов Истинной церкви. И все равно она пыталась найти компромисс. Только из-за его злорадства, когда они с Джудетт развелись, Стина окончательно прекратила общение с ним. А сейчас он умер. Отец и брат Джудетт остались в Доминике. Я никогда не встречалась с ними. Их бог отправит ее с гибнущей Земли прямой дорогой в преисподнюю только за то, что она связала себя узами брака с женщиной.

Я рад, что мамы нашли своего бога. Что я вырос с ним. Мне нравилось слушать их рассказы о Библии и что они молились вместе, прежде чем я засыпал. Будучи маленьким, я верил в бога примерно так же, как в гномов. Но сейчас я не знаю. Пытаясь молиться, я не чувствую, что кто-то слышит меня.

Я думаю об отце Тильды. Мне становится интересно, уж не Клас ли один из тех лицемеров, о которых она говорила.

Стина убавляет музыку в гостиной. Я взвешиваю, стоит ли пойти к ней и спросить ее мнение об Истинной церкви. Как человек вроде Класа может иметь какое-то отношение к ней? Но мне не хватает смелости. Я знаю, чем все закончилось бы. Она слишком обрадовалась бы, что я наконец захотел поговорить с ней о чем-то большом и важном. В результате меня стала бы мучить совесть, потому что я слишком редко иду навстречу ее желаниям.

Вместо этого я направляюсь к книжной полке. Чувствую легкую дрожь, когда вижу названия. «Кладбище домашних животных». «Молчание ягнят». «Американский психопат». «Сиятельные трупы». «Вечная ночь». «Спираль». «Ключи Локков». В свое время мне хватало прочитать аннотации на обложке, чтобы я начинал дрожать от ужаса. Но сейчас мой взгляд останавливается на полочке с детскими книгами. Одна из них называется «Муми-тролль и комета».

Я беру ее. Она старая и, вероятно, принадлежала Стине или отцу Эммы. На обложке несколько фигур идут на высоких ходулях на фоне горного пейзажа. В небе несется пылающий шар.

Запах пыльной бумаги ударяет мне в нос, когда я листаю страницы.

– Конечно, это оттого, что мы ужасно храбрые, – сказал Снифф.

– Ты так думаешь? – сказал Муми-тролль. – А мне кажется, это оттого, что мы лучше знаем комету. Мы первые узнали о том, что она летит к Земле. Мы видели, как она росла из малюсенькой точки… Наверное, она страшно одинока. Представьте, как одиноко себя чувствуют те, кого все боятся. («Муми-тролль и комета», пер. В. Смирнова)

Я закрываю книгу и ставлю ее на полку.

– Если мы хотим танцевать, то должны сделать это сейчас, – говорит Стина от дверного проема.

Я оборачиваюсь. Вопросительно смотрю на нее.

– Это слова фрекен Снорк. Из той книги. Тебе следовало бы прочитать ее.

– Она же детская.

– В ней хватает умных мыслей и для взрослых, – говорит она и садится на кровать. – Комета находится на пути к Муми-долу. И все ужасно напуганы, конечно. Но они продолжают заниматься тем, что им нравится, пока еще есть время.

Она с любопытством смотрит на меня. Глаза горят от возбуждения. В конце концов я не выдерживаю. Такое ощущение, словно стены надвигаются на меня.

– Я собираюсь пойти к друзьям вечером, – сообщаю я. – Если вы не против?

– Я хотела бы, чтобы ты остался дома, – говорит Стина.

– Но мне это неинтересно.

Почему я так жесток с ней? Она обиженно сжимает губы так, что остается лишь узенькая щелка. Я стряхиваю пыль с пальцев и, бормоча, что мне надо в душ, торопливо покидаю комнату.

Оказавшись в ванной, я запираюсь и пытаюсь перестать паниковать, встав под струи настолько горячей воды, что уже едва выдерживаю ее. Только бы почувствовать собственное тело, где оно начинается и заканчивается.

Вернувшись к себе в комнату, я смотрю последнюю фотографию, выложенную Тильдой в Интернете. Ее сделали во время футбольного матча. Она и Эллин стоят среди людского моря. Снимок черно-белый. Тильда смеется в объектив. Она выглядит счастливой.

«На сто процентов затраханной».

Я проверяю, какие еще фотографии Тильды появились в Сети. Их всего четыре, и все с матча. Сделанных ранее в тот же вечер нет. И ни одной потом.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0008

Я уверяла тебя, что ты единственный, с кем я полностью могу быть искренней. Это не совсем так. Есть масса вещей, о которых я не пишу тебе, потому что они кажутся мне слишком несущественными. Например, то, что я по-прежнему чувствую себя довольно неловко, потому что у меня почти нет волос. Хотя какую, собственно, это играет роль, когда скоро мы все сгорим в одно мгновение?

Посты, появляющиеся в моей ленте в социальных сетях, настойчиво предлагают мне присоединиться к группе под названием «Мы не хотим умереть девственницами». Я не могу избавиться от ощущения, что мне там самое место. Мой первый и единственный сексуальный опыт вряд ли можно считать таковым. Все произошло на спортивных сборах в Римини с ужасно нудным парнем из Германии. Мне не было особенно больно, я скорее испытывала некое неудобство, и занималась я этим только из желания перевернуть эту страницу в своей жизни. И, конечно, потом рассказать Тильде. Он совал мне в рот свой маленький острый язык, а я так увлеклась мыслями о том, как буду описывать все ей, что рассмеялась. Он, естественно, скис. Но это не помешало ему через полгода прислать мне свой плей-лист и попросить меня выразить восхищение его музыкальным вкусом и понять из текстов, каким отличным парнем он был.

Другая группа называется «Девственность – всего лишь социальная конструкция», с чем я, пожалуй, могу согласиться, но это не меняет того факта, что мне хочется переспать с кем-то. Я хочу заниматься сексом и не вижу в этом ничего плохого. Мне хочется знать, как это. Неловко признавать, но именно это моя главная проблема сейчас, когда вроде бы хватает других причин для грусти. Есть люди на нашей планете, которые никогда не смогут наесться досыта, и все равно мне ужасно жаль саму себя.

Сегодня вечером я опять нянчаюсь с Мирандой. Я позволяю ей делать почти все, что она пожелает. Трудно заставлять кого-то чистить молочные зубы, когда знаешь, что они у него не успеют даже выпасть. Она наконец заснула, и меня снова начинают мучить мысли о моей искренности. Я прочитала свои старые дневники.

Почти все в них касается плавания. Я, конечно, не понимала по-настоящему, как многим мы с Тильдой жертвовали. Мы почти никогда никуда не ездили отдыхать, каждый раз проводили каникулы в новых лагерях, где спали на надувных матрасах в спортивных залах. На сборах в Римини мы плавали по четыре часа в день в холодном бассейне, даже не ходили на пляж.

Мы постоянно дрожали от холода. Вставали в полшестого утра в феврале и мерзли всю дорогу до бассейна, а потом еще и когда входили в воду. Мы ездили с командой на соревнования, даже если сами не плавали. Мы почти ни с кем не общались за пределами клуба.

Там много написано о моем теле. Я тренировала его, постоянно смазывала маслами, потому что оно все время оказывалось сухим, и я была просто одержима тем, что запихивала в него. Я непрерывно думала о еде. Мы сжигали так много калорий, что всегда чувствовали голод. Другие члены клуба покупали всякий фастфуд и сладости в киоске бассейна, но я хотела быть как Тильда. У нас всегда имелась полная сумка бананов, и протеиновых батончиков, и прочих полезных продуктов, чтобы не возникло соблазна последовать примеру остальных. И я часто размышляла над тем, как другие смотрели на мое тело. Я любила находиться в воде, но ненавидела стоять у края бассейна в купальнике, разоблачавшем все мои изъяны, и слушать длинные разглагольствования Томми. Пусть мне удалось превратить собственное тело в идеальный механизм, но я все равно была недовольна им.

Это спрятано между строк в моих дневниковых записях. И доступно только моему взгляду.

И, честно говоря, я немного искажала в них правду. Не лгала напрямую, но описывала себя чуточку смелее, чем я есть на самом деле, слегка менее заинтересованной в том, что другие думали обо мне. Я всегда была слишком закомплексованной. Никогда не могла расслабиться как остальные. В дневниках я постоянно пыталась приукрасить все. Показать в лучшем свете. Я даже не знаю, понимала ли сама, чем занималась.

Даже когда я заболела, мне не хотелось признаваться в этом.

Если я собираюсь и дальше писать здесь, мне надо делать все по-настоящему честно. Иначе нет смысла. Я изо всех сил постараюсь быть абсолютно искренней. И знаю с чего начну. В следующий раз.

P.S.: Если верить Симону, в раннем детстве я рассказывала всем, что стану писательницей. Но в дневниках, которые я начала вести всего несколько лет спустя, мне не хватало смелости признаться в этом даже самой себе. Я упоминала там свое творчество только мимоходом. Небольшие рассказы, которые начинала, фанфик, анонимно выложенный мною в Интернет. Я не рассказывала об этом даже Тильде. Будь у меня целая жизнь в запасе, попыталась бы я когда-нибудь написать настоящую книгу? Не испугалась бы потерпеть фиаско? Не знаю. Это стало бы более обидным поражением, чем занять последнее место в любом заплыве.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0009

ОСТАЛОСЬ 4 НЕДЕЛИ

Все началось с нескольких синяков. На них я, естественно, не обратила особого внимания.

Потом появились и другие признаки. Я стала уставать больше, чем обычно. Чаще задыхалась. Порой я просыпалась на мокрой от пота простыне. У меня могла подняться температура, которую мне не удавалось сбить, но я винила во всем простуду, никогда до конца не проходившую. И никому ничего не говорила. Речь ведь шла о сущей ерунде. Я не хотела, чтобы мне пришлось пропускать тренировки.

Только когда начала болеть спина, я поговорила с папой. Он решил, что я перетренировалась на плавании. Это выглядело очень правдоподобно. Я просто-напросто излишне старалась, поэтому начала ходить на массаж. Но все становилось только хуже. Меня записали на лечебную гимнастику. Там и обратили внимание на мои синяки. А когда папа узнал о них, я впервые заметила беспокойство на его лице.

Он попытался спрятать его. Именно из-за этого я по-настоящему испугалась.

Потом у меня взяли кровь на анализ и спинномозговую жидкость. А когда пришел ответ, все закрутилось.

Мне выпал несчастливый билет в генетической лотерее. ОМЛ. Острый миелоидный лейкоз. Рак крови. Такой же как тот, что унес в могилу мою маму, когда Миранде едва исполнился год.

Мне ввели катетер в шею. Меня пичкали цитостатиками и сказали, что я, возможно, никогда не смогу иметь детей после окончания лечения, и поэтому спросили, не хочу ли я, чтобы мои яичники сохранились для последующего использования. Они, наверное, по-прежнему лежат в каком-нибудь холодильнике в больнице. Мне производили гемотрансфузию, пока вся моя кровь не поменялась несколько раз, и я потеряла волосы на голове, брови и ресницы, а также волосы на теле, на избавление от которых разными способами мне раньше приходилось тратить массу времени, пока я занималась плаванием. Сейчас волосы у меня остались только на подушках, на одежде и в канализации в душе. И нигде больше. В других местах они исчезли. Мой иммунитет приказал долго жить. Я бросила школу, чтобы не заразиться чем-нибудь, и принимала кучу антибиотиков, но все равно инфекции и воспаления расцвели по всему телу. Однажды у меня было заражение крови, и я фактически находилась на краю смерти. Все, соприкасавшееся с моим телом, выбрасывалось в пакеты для опасных отходов. После каждого курса лечения цитостатиками меня тошнило, выворачивало наизнанку. Я чувствовала себя так плохо, что сама хотела умереть. В промежутках между всем этим я все равно едва могла есть из-за сильной боли во рту, и мне приходилось ставить капельницу.