Текст книги "Безмятежность"

Матвей Булавин
Безмятежность

© Матвей Булавин, 2018.

© Составление, оформление. ООО «Издательство АСТ», 2018.

МАТВЕЙ БУЛАВИН. Выпускник «Creative Writing School». Лауреат Волошинской премии в номинации «драматургия» (2017).

День начался, когда кончилось похмелье, – а оно, кажется, кончилось, потому что я не только оценил весь ужас вечера вчерашнего, но и озаботился заранее грядущим: сходил к Антонине Петровне и без содрогания – что, собственно, и свидетельствовало о победе над абстиненцией – купил бутылку грейпфрутового ликера. Друзья считали меня эстетом – я не спорил.

Эстетским был и мой тент: зеленый с рыжим, довольно крупный, надежно прижатый собственным весом к асфальту. Каждое буднее утро я беспамятно собирал его из привезенных в тележке труб и брезента. Развешивал упакованные в хрустящий пластик рубашки, неосознанно выбирая, кажется, очень правильные щадящие цветовые гармонии. Потому что торговля шла.

– Девушка! – говорили привлеченные гармониями выходившие из трамвая москвичи. Я неспешно поднимал голову от душецелительного Борхеса, поправлял волосы и отвечал свежим восемнадцатилетним баритоном: «Добрый день!»

Некоторые смешно убегали, другие улыбались и спрашивали вот ту клетчатую рубашечку, а я говорил, что итальянцы мелкие, надо брать на размер больше.

Стекляшка трамвайной остановки шуршала мириадами объявлений чуть правее тента, за ней притулился зарешеченный ларек «Союзпечати» с тетрадками, ликером и Антониной Петровной, а промежуток между остановкой и мной периодически занимали Шура и бананы.

С Антониной мои отношения складывались тяжело – по причине имевшейся у нее внучки, за разгульное поведение которой мне приходилось расплачиваться.

– Эта коза тоже вот шляется неизвестно где, а потом приходит – баб, дай денег! – сверкали очки из темного окошка. Я денег не просил, и даже наоборот – рад был без лишних разговоров отдать, но всё равно ощущал свою вину.

– И тебе – только пиво и орехи! Почитал бы лучше чего, – продолжалось ворчание.

– Антонин Петровна, я как книгами поторговал полгода – не люблю их больше, что делать. Да и прочитал всё почти, – робко шутил я.

– Лучше б ты водкой этой своей поторговал! – кипятилась Антонина.

«Конечно, лучше, – думал я. – Вообще не вопрос».

Пару дней я даже ходил в магазин через улицу, но выбор напитков был в нем не в пример меньше, да и главное – далеко. Впрочем, и Антонина Петровна – женщина сугубо практичная – скоро прекращала читать морали и переходила к делу.

– Вот, задали тут им, а моя-то всё пропела, стрекоза. Посмотришь? – доставала она листки с криво зарисованными примерами.

Я смиренно забирал их, пару вожделенных банок и брел к себе на мешки, думая, что лень моя измеряется метрами до магазина, и метров этих четыреста.

С Шурой же – давно обжившейся в столице беглянкой из украинской глуши – всё было просто. Шуре было лет тридцать, и последние десять она старалась больше выпивать и меньше работать. Я находился на том же неверном пути.

– Матвей, – говорила она, спасаясь в тенте от коварного весеннего ветра. – Бананы – самая тема, точно. Остальное какой-то гимор сплошной. Ты запомни главное: в килограмме их всегда шесть,

– Шур, ну бананы же разные бывают? – возражал я, разливая коньяк в стаканчики с кофе. Спасение от ветра осуществлялось комплексно.

– Один хрен плюс-минус, – отрезала она.

В Шуриных килограммах при этом бананов бывало от четырех до пяти – в зависимости от размера и настроения.

– Что же это такое! – восклицала не поленившаяся секретно принести свой счастливый безмен пенсионерка. – Триста грамм недовес! Ворьё! Я жаловаться буду!

Очередь ее молчаливо поддерживала.

– А что припёрлась тогда? Каждый день – и всё возмущается! Иди, жалуйся, не мешай работать только! – артистично парировала Шура.

Шуру очередь не одобряла, но продолжала помалкивать, надеясь заработать предательством честный килограмм о шести бананах.

Неудивительно, что под вечер соседку регулярно забирали местные менты: во главе с торговой инспекцией делали контрольную закупку, запихивали разваливающиеся коробки в очень на эти коробки похожий уазик-доходягу и торжественно везли в отделение составлять и изымать. Шура не слишком расстраивалась: весы и гири, а часто и остатки бананов те же менты возвращали ей назавтра с утра. Идти от отделения до метро было даже ближе.

Я в увлекательной возне с законом участия не принимал. Документы у меня были почти в порядке, заниматься разборкой тента никому не хотелось, так что младшие лейтенанты стреляли мои сигареты и жаловались на скачки курсов валют.

– Чего вы к Шурке цепляетесь? – риторически вступался я, уловив момент. – Мало у вас точек на территории.

– Бананы у нее самые вкусные, – ржали они. – А гири самые легкие. Шур, тебе самой-то не стыдно старушек обвешивать?

– В жопу идите, – бурчала она, тайком отдавая мне выручку.

Она вообще мне доверяла и даже, кажется, любила: помимо нормальных отношений с властью, я умел умножать числа в уме, читал и носил длинные волосы – вещи, несвойственные мужчинам ее родной местности и круга общения в целом.

– Что ты забыл здесь в палатке, вон же какой умный? Опять же москвич.

– Не москвич, Шур, из Подмосковья, – отмахивался я. Шура смеялась, не в силах оценить глубину идущей по МКАДу пропасти.

Позади остановки стоял невысокий забор, а за ним торчал на пригорке бывший детский садик, который непривычные еще в Москве рабочие-узбеки шустро переделывали в банк. Иногда они спускались на наш потребительский пятачок, и тогда Антонина извлекала из закромов особенно паленую водку, а Шура взвешивала четыре банана и возмущалась.

– Слушай, ну понятно даже – вот я, хохлушка там и прочее. Но это же вообще кто?

Я слабохарактерно соглашался, хотя, по правде говоря, к национальным перипетиям относился равнодушно. К тому же узбеки были важнейшими покупателями особенного товара – бордовых и фиолетовых футболок. Цвета эти были не в почете у коренных пассажиров трамвая, но явно любимы далекими китайцами-упаковщиками. В каждом комплекте таких футболок было по три штуки – и только по одной другого цвета: голубого, желтого или невероятного красного. К счастью, наценки на последние хватало, чтобы не слишком заботиться о неудачницах: мы мыли ими пол и посуду, давали взятки охранникам в общежитии и пытались впарить таксистам, а два все-таки скопившихся мешка я таскал на точку в качестве мебели и балласта для тента.

На одном из этих мешков я и обнаружил себя посреди нового дня: парочка прибыльных темно-синих с белым воротником рубашек уже проданы, ликерная бутылка выглядывает из коробки, в сквере напротив ветер вихрями гоняет песок по дорожкам. Шуры нет. На полпути от сквера к узбекам выглядывает из редких облаков солнце, и нужно только дотянуть до вечера.

– Привет! Сигаретки не найдется?

Поднимая голову, я увидел короткую юбку и пиджак – значит, было еще не совсем жарко, может быть, начало мая – и затем бордовой краски волосы. Дал сигарету и прикурить, тщательно следя, чтобы пальцы не слишком дрожали – потому что я видел уже эту девушку, видел дважды: вчера она шла от остановки в мою сторону, но покупатели отвлекли; за день до этого она смотрела на меня из-за двери отъезжающего трамвая.

– А как тебя зовут? – спросила, резко выпуская дым. Глаза у нее оказались совсем темные, в ушах – тонкие обручи сережек.

– Матвей.

– Правда Матвей? – засмеялась. – А меня Оля. Можно пройду?

– Добро пожаловать, – сказал я.

Она зашла и огляделась, в руке сигарета, в другой – открытое пиво. Странно, что не заметил его сразу. Faxе, универсальный выбор.

– А у тебя здесь клёво! Я сяду? – и упала в объятия мешка, а я подумал, какая же короткая у нее юбка. – Ой, а хочешь?

Достала из модного рюкзака еще банку, протянула мне, и похмелье завершилось окончательно.

– Я учусь здесь рядом с прошлой недели. Перевели кафедру. Лумумба, знаешь?

...

конец ознакомительного фрагмента