Текст книги "Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно"

Матвей Кузьмич Любавский
Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно

Матвей Кузьмич Любавский

(1860–1936)

Редакционная коллегия серии:

А. А. Коваленя (главный редактор серии),

А. И. Груша, В. А. Воронин, Г. Я. Голенченко, В. В. Данилович, А. Б. Довнар, М. Г. Жилинский, Д. В. Карев (ответственный редактор тома), Г. В. Корзенко, О. Н. Левко, А. М. Литвин, А. М. Медведев, М. П. Костюк, М. К. Кошелев, В. Н. Смехович, В. В. Яновская

Автор вступительных статей Д. В. Карев

Рецензенты:

доктор исторических наук Ю. Н. Бохан, доктор исторических наук Г. Я. Голенченко, доктор исторических наук А. Н. Нечухрин

Академик М. К. Любавский: вехи судьбы и творчества

Историографическая традиция и источники изучения проблемы

Преемник В. О. Ключевского по кафедре русской истории Московского университета профессор М. К. Любавский был ярким представителем исторической науки России конца XIX начала XX в. Интерес к творчеству ученого был велик в первое двадцатилетие прошлого века и снова возрос в 60-е годы в связи с развитием вспомогательных исторических дисциплин, в частности исторической географии, и бурным ростом монографических исследований по истории союзных республик (УССР, БССР, ЛитССР). Имя Любавского довольно часто встречается в историографических работах. Однако творческое наследие этого ученого еще не было предметом комплексного научного анализа.

Рукописи исследований материалов профессора М. К. Любавского по истории ВКЛ дошли до нас в очень незначительном количестве. Фактически из всего дореволюционного «литовского» творческого наследия ученого в распоряжении исследователя имеются только материалы к работам по истории Литовско-Русского государства, выписки из архивных источников Книги Записей и Судных дел Литовской Метрики (около 200 листов) и отрывочные материалы из семинара по изучению «внутреннего строя Литовской Руси на основании законодательных памятников» (1901/02 учебный год). Однако из официальных и вполне достоверных источников известно, что М. К. Любавский на протяжении почти трех десятилетий преподавания в Московском университете читал не только спецкурсы по истории Великого Княжества Литовского, но и вел семинары, где разбирались и анализировались важнейшие его источники в учебных 1903/04 и 1908/09 гг. Вне поля зрения как дооктябрьской, так и советской исторической науки осталась тема «М. К. Любавский как историк феодальной России». В значительной степени достаточно полное освещение в историографии получило лишь творческое наследие ученого по литовско-белорусской истории. Знакомство с трудами ученого по истории феодальной России, как опубликованными, так и неопубликованными, убеждает в необходимости специального исследования в этой области. М. К. Любавский около 20 лет жил и работал в годы советской власти. Поэтому комплексный анализ его творчества, помимо заполнения одной из недостаточно изученных страниц истории российской исторической науки периода империализма, дает нам ценную информацию для разработки двух важнейших, но далеко недостаточно исследованных тем советской историографии: «Кризис буржуазной историографии в СССР в 20-е годы XX в.» и «Школа Ключевского после Октябрьской социалистической революции».

Недостаточно оценен в историографии и тот факт, что фундаментальные труды российского либерального историка М. К. Любавского существенно подорвали поддерживаемую правительственной Россией «западно-русистскую» версию истории ВКЛ. Нами предпринята попытка путем изучения жизненного и творческого пути ученого выявить некоторые общие тенденции развития исторической науки России конца XIX начала XX в.

Историография темы «М. К. Любавский» сравнительно невелика по объему. В дореволюционной русской историографии обобщающих работ об ученом не было. Есть материалы, которые являются скорее источником для историографического изучения: рецензии, дискуссионные работы и юбилейные статьи.

Отметим, что в дореволюционной русской академической науке М. К. Любавский был хорошо известен как крупнейший специалист и знаток в трех областях исторической науки: истории Великого Княжества Литовского[1]1
  Отчет о втором присуждении премии Г. Ф. Карпова Имп. Общества Истории и Древностей Российских при Московском университете // Чт. ОИДР. М.,1894. Кн. 4; Отчет о 36 присуждении наград графа Уварова. СПб., 1893 (рец. проф. С. А. Бершадского); Довнар-Запольский М. В. Спорные вопросы в истории Литовско-Русского сейма. СПб., 1904; Максимеко Н. А. Литовско-русские сеймы. Харьков, 1902; Отчет о 45 присуждении наград графа Уварова. СПб., 1905 (рец. Ф. И. Леонтовича); Отчет о 9 присуждении премии Г Ф. Карпова Имп. Общества Истории и Древностей Российских при Московском университете. М., 1903 (рец. И. И. Лаппо); Кизеветтер А. А. М. К. Любавский. Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно. М., 1910; Русская мысль. 1910. № 5; Малиновский И. Новые труды по истории Литовско-Русского государства // ЖМНП. 1910. № 11; Грушевський М. Новейшая литература по истории В. К. Литовського // Україньский навуковий збiрнiк. Львiв, 1916. Вып. II; Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. Пг., 1916. C. 129.


[Закрыть], исторической географии, истории западных славян[2]2
  Бороздин И. М. К. Любавский. К 30-летию научной и педагогической деятельности // Педагогический вестник Моск. уч. округа. М., 1914. С. 91.


[Закрыть] и как автор оригинальной концепции древней русской истории[3]3
  ГрушевскийМ. С. Древняя Русь в новых курсах // Голос минувшего. М., 1918. № 8. С. 304–313.


[Закрыть]. Особенно значительными признавались заслуги Любавского в деле изучения Великого Княжества Литовского. Хотя и в этой, казалось бы, наиболее изученной области творчества ученого советскими историками решены далеко не все вопросы, ответы на которые позволили бы воссоздать полноценный «исторический портрет» М. К. Любавского. Прежде всего это вопросы истории создания работ, их источниковой базы, источниковедческого мастерства историка в связи с его методологическими установками, научного «резонанса» исследований Любавского в современной ему историографии. Решение их затруднено крайней скудностью дошедшей до нас источниковой базы для изучения творческой лаборатории ученого. Большинство дореволюционных русских историков были солидарны с оценкой, которую дал «литовскому» наследию ученого С. А. Котляревский. Любавский был официально признан главой научной школы, занимающейся исследованием и разработкой Литовско-Русской истории[4]4
  Сборник статей в честь Матвея Кузьмича Любавского. Пг., 1917. С. 1.


[Закрыть].

«История западных славян» (М., 1917) М. К. Любавского оценивалась русской исторической наукой начала XX в. в целом очень высоко. Книга была отмечена как «добрый почин», с которого «истолкование истории славян сдвинулось с той мертвой точки, на которой оно пребывало»[5]5
  Ясинский А. Н. М. К. Любавский. История западных славян // Исторические известия. 1917. № 2. С. 169.


[Закрыть]; говорилось о талантливом изложении новейшей истории Чехии и Польши[6]6
  Там же. С. 159.


[Закрыть]. Как первый труд на русском языке, содержащий в себе цельную историю западного славянства, она была признана «ценным вкладом в русскую историческую науку, как картина социально-правовой эволюции западного славянства».

В советской исторической литературе есть немало, большей частью фрагментарных, «заметок»-оценок творческого наследия М. К. Любавского. Иногда они имеют противоречивый характер, что является отражением взглядов тех ученых, которые давали эти оценки, и закономерностей роста самой советской исторической науки, прошедшей через определенные ступени развития[7]7
  Ильинский Г. Первый русский опыт западнославянской истории // Анналы. 1923. № 3. С. 252.


[Закрыть].

Первой работой, в которой характеризовалось творчество Любавского, было «Введение в русскую историю» В. И. Пичеты[8]8
  Пичета В. И. Введение в русскую историю. М., 1922. С. 142, 178–187, 188.


[Закрыть] По его словам: «Белорусская историография получила значительное движение вперед благодаря трудам М. К. Любавского, которые составили эпоху в литовско-белорусской историографии и к которым неоднократно будут возвращаться исследователи независимо от того, разделяют ли они точки зрения и мнения Любавского или нет. Вся последующая историография прямо или косвенно идет по пути, проложенному Любавским»[9]9
  Там же.


[Закрыть]. В работе В. И. Пичеты была дана и краткая оценка основных трудов М. К. Любавского по литовско-белорусской истории. Особое внимание было уделено магистерской диссертации Любавского[10]10
  Любавский М. К. Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства ко времени издания первого Литовского Статута; Пичета В. И. Введение в русскую историю. С. 187.


[Закрыть]. Пичета считал, что московская школа историков в лице Любавского отказалась от того централизма, который преобладал в направлении ее историографии, и стала на путь изучения отдельных составных частей Русского государства[11]11
  Пичета В. И. Введение в русскую историю. С. 187.


[Закрыть].

В докторской диссертации Любавский[12]12
  Любавский М. К. Литовско-русский сейм. Опыт по истории учреждений в связи с внутренним строем и внешней жизнью государства. М., 1901.


[Закрыть], по мнению Пичеты, «дает отчетливую картину эволюции самого учреждения», позволяя составить «отчетливое представление как об организации центральных учреждений, так и тех общественных элементах, из которых они состоялись»[13]13
  Пичета В. И. Введение в русскую историю. С. 188.


[Закрыть]. В. И. Пичета критически подходил к трудам своего учителя. По его мнению, в «Очерке истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно» Любавский почти не касается тех материальных факторов, из которых слагалась общая структура народного хозяйства; отмеченные Любавским экономические мероприятия правительства интересуют его не столько со стороны их экономического содержания, сколько «своим публично-правовым характером»[14]14
  Пичета В. И. Введение в русскую историю. С. 188.


[Закрыть].

М. М. Богословский пишет о том, что Любавский «в конце 20-х годов XX в. считается одним из самых видных и выдающихся представителей науки русской истории»[15]15
  Богословский М. М. Записки об ученых трудах проф. М. К. Любавского. Б. м., б. г. С. 71.


[Закрыть]. Такую репутацию создали ему, по мнению Богословского, две главные заслуги работы по истории Литовской Руси и исторической географии России. В обеих этих областях знаний М. К. Любавский «оставляет после себя глубоко вспаханное поле там, где до его трудов были только первые попытки, первые пробные борозды»[16]16
  Там же. С. 73.


[Закрыть]. Так же, как и Пичета, Богословский утверждал, что от авторитетных и «дающих направление работ Любавского пошли в дальнейшем работы ряда историков: М. В. Довнар-Запольского, И. И. Лаппо, В. И. Пичеты и др.[17]17
  Там же.


[Закрыть]

В двух главных вопросах своих историко-географических работ заселение отдельных областей России и образование политических объединений – по ширине предпринятых разысканий, по полноте добытых данных и точности, с которой они излагаются, М. К. Любавский, по оценке М. М. Богословского, «не имеет себе равных среди его предшественников в области изучения исторической географии России»[18]18
  Там же.


[Закрыть]. Изучение подобных проблем создало М. К. Любавскому в конце 20-х годов «положение крупнейшего авторитета в области исторической географии и единственного в ней знатока и специалиста»[19]19
  Там же.


[Закрыть].

1930 год был годом не только крупных перемен в личной судьбе Любавского, но и резкого изменения в оценке его творчества. М. Н. Покровский и его ученики и последователи развернули в эти годы острую борьбу против идейного влияния «буржуазной исторической науки». Ценным и полезным начинанием была попытка освещения идейной платформы русских историков второй половины XIX начала XX в. Здесь ими были достигнуты значительные положительные результаты, но имелись и значительные ошибки, издержки. Примером подобного рода работ, в которых имели место ошибочные, схематичные положения, были труды С. А. Пионтковского. Подвергая критике работы Платонова, Маркевича, Бахрушина, он уделяет внимание также Любавскому, его работе «Образование основной государственной территории великорусской народности. Заселение и объединение центра» (Л., 1929). Он утверждает, что вся ее ценность «не идет дальше установления хронологического списка присоединения к Московскому княжеству отдельных областей и районов»[20]20
  Пионтковский С. А. Великодержавные тенденции в историографии // Историк-марксист. М., 1930. Т. 17. С. 23.


[Закрыть], и расценивает продолжение Платоновым, Любавским, Бахрушиным и Маркевичем традиций Ключевского (изучение проблемы колонизации) как «политическое выступление тех, кто до сих пор еще не примирился с окончательной гибелью системы отношений собственности»[21]21
  Пионтковский С. А. Великодержавные тенденции в историографии. С. 26.


[Закрыть].

В более поздней работе Пионтковский справедливо отмечает трудность «раскладки по полочкам» отдельных «буржуазных» историков по социальному признаку, так как в социальных группировках буржуазии имелись нюансы и прослойки. В области идеологии «эти нюансы и прослойки сплетаются и переплетаются в чрезвычайно своеобразных и причудливых сочетаниях. Отсюда уже не раз получалось, что отдельные фигуры отдельных представителей буржуазной историографии возбуждали целый ряд споров и зачислялись по разным прослойкам»[22]22
  Пионтковский С. А. Буржуазная историческая наука в России. М., 1931. С. 12–13.


[Закрыть]. К сожалению, сам автор, делая это верное замечание, не мог избежать политизированного необъективного подхода в оценке места Любавского в русской историографии, заявив, что «политическая программа российской буржуазии в годы нэпа была сформулирована в работах Любавского, Бахрушина и ряда других»[23]23
  Там же. С. 92.


[Закрыть].

Причисляя Любавского к «социологической» школе Ключевского, Пионтковский включает его в одну группу с такими историками, как Корнилов, Платонов, Ключевский; квалифицирует их как «представителей кулацкой торговой буржуазии»[24]24
  Там же. С. 20.


[Закрыть], хотя они отличались друг от друга своими политическими взглядами и убеждениями. После работ Пионтковского, вплоть до начала 1940-х гг., имя Любавского фактически исчезает со страниц монографий и статей по истории (за исключением работ В. И. Пичеты).

В 1941 г. вышла книга Н. Л. Рубинштейна «Русская историография», в которой дана в основном верная оценка главных трудов Любавского. Крупной заслугой ученого Рубинштейн считал обращение к «областной» теме, к изучению того раздела нашей истории, который оставался вне поля зрения предшествующих русских историков. В трактовке Любавским темы Литовско-Русской истории Рубинштейн отмечал исходные позиции государственной школы. Рубинштейн считал, что в «Очерке истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно» (М., 1910) Любавский подошел к раскрытию проблемы развития феодальных отношений[25]25
  Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М., 1941. С. 510.


[Закрыть]. Интересна оценка Рубинштейном «Лекций по древней русской истории до конца XVI века» (М., 1915), где, исследуя экономическую и социальную историю Древней Руси, М. К. Любавский попытался в исходную государственную схему включить результаты специальных исследований Павлова-Сильванского, Преснякова, Дьяконова. «Но при всем том, замечает Рубинштейн, он не мог подойти к общему пересмотру всей исторической концепции, к которому уже в начале века пришел Павлов-Сильванский»[26]26
  Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М., 1941. С. 500.


[Закрыть]. «Образование основной государственной теории великорусской народности» Рубинштейн оценил как попытку построения общеисторического исследования непосредственно на историко-географическом материале[27]27
  Там же. С. 494.


[Закрыть]. Но он не дал анализа содержания этой работы.

В 30-40-е годы В. И. Пичета в ряде статей по истории Литвы и Беларуси дает оценку отдельным положениям работ Любавского, отмечая как их положительные моменты, так и ошибочные утверждения. Эти статьи вошли в сборник статей В. И. Пичеты «Белоруссия и Литва XV и XVI веков» (М., 1961)[28]28
  Пичета В. И. Белоруссия и Литва в XV–XVI вв. М., 1961. С. 153, 154, 158, 185, 340, 397.


[Закрыть]. В. И. Пичета отмечал, что Любавский внес много ценного в исследование вопросов хозяйственного значения: холопства, социального состава населения государственных дворов, о паробках, о сборе прямого налога «серебщины», о причинах закупничества и происхождении «похожих людей»[29]29
  Там же.


[Закрыть]. Он снова, как и в начале 20-х годов, считает 90-е годы XIX в. переломным моментом в изучении истории Великого Княжества Литовского и связывает его с появлением работы М. К. Любавского «Областное деление». В то время как польская историография в лице К. Шайнохи, С. К. Стадницкого и других исследователей сосредоточила внимание на изучении главным образом проблемы польско-литовских уний XIV–XVI вв., М. К. Любавский обратился к изучению «внутреннего положения Великого княжества Литовского как отдельного, независимого от Польши и самостоятельно развивающегося государства»[30]30
  Там же. С. 183.


[Закрыть].

Пичета раскрывает понимание Любавским феодализма не как системы производственных отношений, а как формы организации власти и управления. Тем самым Любавский, в понимании Пичеты, оставался на позициях юридической школы, но Пичета обращал внимание на то, что Любавский отмечает классовую сущность Великого Княжества Литовского, наличие борьбы в рядах феодального класса, справедливо полагает, что исследуемые Любавским институты результат внутреннего развития Великого Княжества Литовского[31]31
  Там же.


[Закрыть]. Существенным методологическим недостатком В. Пичета считает неправильное толкование Любавским вопроса о происхождении крепостного права. Говоря о методологических корнях научного творчества Любавского, Пичета называет его «опытным исследователем-позитивистом»[32]32
  Там же. С. 378, 374.


[Закрыть].

Г. А. Новицкий в разделе о русской исторической науке эпохи империализма в «Истории Московского университета» утверждал, что работы Любавского пронизаны охранительными тенденциями и монархическими идеями, написаны в историко-юридическом плане. Несмотря на громадный фактический материал, они, по его мнению, «не дали правильного представления об истории польского, чешского, литовского и других народов, а во многих случаях ее искажали»[33]33
  История Московского университета. М., 1955. С. 460.


[Закрыть].

В монографии В. Т. Пашуто Любавский признается «наиболее крупным представителем отечественной литванистики», которым по вопросу об образовании Литовского государства был «высказан ряд верных положений»[34]34
  Пашуто В. Т. Образование Литовского государства. М., 1957. С. 186.


[Закрыть], в частности о давнем развитии в Литве имущественного и социального неравенства, о литовском нобилитете, об унии и др. Он отмечает и недостатки труда Любавского «Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно»: «…отрыв истории государства от истории хозяйства страны; отсутствие связи истории образования государства с историей общества, неосвещенность истории борьбы литовского народа с немецкой и польской агрессией, отсутствие анализа источников и историографии вопросов»[35]35
  Там же. С. 86–190.


[Закрыть].

Советская историография 60-х начала 80-х годов в оценке «литовской части наследия Любавского в значительной степени идет в русле характеристик, данных В. И. Пичетой и В. Т. Пашуто. Они отражены в специальных историографических статьях[36]36
  Ючас М. А. Русские историки о Великом княжестве Литовском // Тр. АН Литовской ССР. Вильнюс, 1966. Сер. 1. С. 77.


[Закрыть], в очерках по историографии Литвы и Беларуси[37]37
  См.: Игнатенко А. П. Введение в историю БССР. Периодизация, источники, историография. Минск, 1965; Улащик Н. Н. Очерки по археографии и источниковедению истории Беларуси феодального периода. М., 1973.


[Закрыть].

Так, З. Ю. Копысский, характеризуя историографию Беларуси конца XIX начала XX в., относит Любавского к либерально-буржуазному направлению[38]38
  Советская историческая энциклопедия. М., 1962. Т. 2. С. 270.


[Закрыть]. Литовский историк А. Ю. Гайгалайте отмечает, что заслуга разработки литовской истории XII–XVI вв. принадлежит М. К. Любавскому, «который широко использовал материал Литовской метрики и обратил внимание на экономику и социальные отношения. Он дал также очерк политической географии Литвы»[39]39
  Там же. Т. 8. С. 733.


[Закрыть]. C большой полнотой значение работ Любавского для историографии Беларуси раскрыто В. Н. Перцевым. Он считает ошибочными взгляды Любавского на добровольный характер подчинения русских земель, на возникновение крепостного права в Беларуси, видевшего в нем развитие правовых отношений, которым были подчинены смерды в Киевской Руси. В то же время он подчеркивает, что труды Любавского по обилию фактических данных, почерпнутых из источников, многие из которых он впервые ввел в научный оборот, до сих пор сохраняют свою ценность[40]40
  Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1960. Т. 2. С. 726.


[Закрыть].

Сходную позицию занимает и новейшая литовская историография, считающая, что благодаря своей многогранности и высокому научному уровню анализа и синтеза огромного документального массива труды М. К. Любавского не утратили своего значения и поныне[41]41
  Гудавичюс Э. Процесс закрепощения крестьян Литвы: автореф. дис. … канд. ист. наук. Вильнюс, 1973.


[Закрыть].

Если в деле изучения «литовского» наследия М. К. Любавского в советской историографии существует значительная историографическая традиция, то этого нельзя сказать применительно к его исследованиям по истории России, исторической географии, истории западных славян. Имеются лишь отдельные замечания, разбросанные в различного рода специальных статьях и монографиях.

Немного внимания работе Любавского «Образование основной государственной территории великорусской народности» уделяет Л. В. Черепнин, считающий, что ученый остался «в плоскости историко-географических наблюдений, не понял классовой сущности государства и рассматривал его как чисто внешний процесс расширения территории»[42]42
  Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XV веков. М., 1948. Т. 1. С. 4.


[Закрыть]. Аналогичных взглядов придерживался и А. Н. Насонов[43]43
  Насонов А. Н. Русская земля и образование территории Древнерусского государства. Л., 1951. С. 14.


[Закрыть]. И. П. Шаскольский перечислил вопросы работы[44]44
  Шаскольский И. П. Историческая география // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1968. Вып. 1. С. 100.


[Закрыть].

Более подробные замечания о курсе лекций Любавского по исторической географии были высказаны М. Н. Тихомировым. С его точки зрения, Любавский, ставя на первый план колонизационные процессы, придает громадное значение и так называемой монастырской колонизации Севера. Тихомиров охарактеризовал Любавского как поборника правительственной колонизации[45]45
  ТихомировМ. Н. Россия в XVI столетии. М., 1962. С. 5, 419.


[Закрыть]. Но в свое время такая историко-географическая работа М. К. Любавского, как «Историческая география России в связи с колонизацией» (М., 1909), была своего рода откровением ввиду полного отсутствия трудов по исторической географии России позднего времени (XVI-XVIII вв.)[46]46
  Там же. С. 4.


[Закрыть]. А. А. Зимин и А. А. Преображенский также считают, что монастырскую колонизацию Любавский показал в розовых красках, в духе старой историографии, а в «Заселении…» сложный процесс внутренней колонизации, включения «нерусских народов» подменил разбором «примыслов»[47]47
  Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1965. Т. IV. С. 374.


[Закрыть] великих князей московских.

«Истории западных славян» М. К. Любавского в советской историографии посвящено два отзыва. По мнению А. М. Панкратовой, она была «первой серьезной работой, опубликованной после Октябрьской революции», в этой области исторической науки[48]48
  Панкратова А. М. Советская историческая наука за 25 лет и задачи историков в условиях Великой Отечественной войны // Двадцать пять лет исторической науки в СССР. М., 1942. С. 32.


[Закрыть].

Безусловно, как «выдающийся труд» характеризуют эту работу Любавского В. И. Пичета и У. А. Шустер. По мнению авторов, Любавский благодаря превосходному знакомству с западноевропейской, чешской, польской историографией, а также исчерпывающему знанию источников полно и отчетливо восстановил картину прошлой жизни западного славянства[49]49
  Пичета В. И. Славяноведение в СССР за 25 лет // Пичета В. И., Шустер У. А. Двадцать пять лет… С. 225.


[Закрыть].

Из проделанного обзора литературы, раскрывающей степень изученности творческого наследия М. К. Любавского, можно сделать следующие выводы.

Во-первых, рассматриваемая нами литература, дав ряд верных и интересных оценок Любавскому и его научному творчеству, страдает известной односторонностью. В основном анализируются работы Любавского по истории Великого Княжества Литовского. Советской историографией были только затронуты, но не подвергались специальному анализу историко-географические работы Любавского, его труды по истории западных славян, обойдены вниманием лекционные курсы по истории Русского государства X–XVIII вв. Такая односторонность затруднила выработку правильной общей оценки творчества Любавского. Особенно ярко это сказалось на обобщающей оценке творчества М. К. Любавского, данной в учебнике «Историография истории СССР», где он причисляется к историкам «одной темы»[50]50
  Историография истории СССР. 2-е изд. М., 1971. С. 410.


[Закрыть]. Оценка эта по меньшей мере спорная. Опубликованное творческое наследие Любавского и характеристики, данные ему виднейшими советскими учеными, заставляют думать о противоположном.

Во-вторых, вызывает сомнение и немотивированное зачисление ученого в лагерь выразителей идеологии реакционного дворянства, поставившее его в один ряд с Н. К. Шильдером и С. С. Татищевым[51]51
  Там же. С. 468.


[Закрыть]. В советской историографии существует и другое мнение: его считают представителем либерально-буржуазного направления (С. А. Пионтковский, З. Ю. Копысский, В. И. Пичета, В. Н. Перцев). Разные мнения по поводу принадлежности историка к какому-нибудь одному определенному направлению в русской исторической науке эпохи империализма объясняются, на наш взгляд, двумя основными причинами: отсутствием его научной биографии и тем, что творчество Любавского изучалось в отрыве от нее. Взгляды ученого изучались в «статике», а не в «динамике».

В связи с этим из поля зрения исследователей выпадал целый ряд «ключевых» тем, без анализа которых невозможно создать обобщающий историографический портрет. Не освещалось формирование мировоззрения Любавского, не рассматривалась творческая история создания его работ, не привлекался архивный материал для изучения творческого облика ученого. Последнее особенно важно, поскольку, как показали находки в архивах, в советское время им был создан ряд капитальных трудов по социально-экономической истории России XVII–XIX вв. и исторической географии, публикация которых в те годы по различным причинам не состоялась.

Полноценное раскрытие всех трех «срезов» биографии (научная, общественно-политическая деятельность и личная жизнь) во многом зависит от того, в каком объеме сохранилась база источников для ее изучения, в каком объеме в этих источниках могло запечатлеться искомое явление, в каких соотношениях находятся различные виды источников «биографического» комплекса[52]52
  Бобинская Ц. Пробелы в источниках. Методологический анализ // Вопросы истории. 1965. № 6. С. 80–81.


[Закрыть].

Имеющаяся у нас база «биографического» комплекса характеризуется прежде всего следующим. В основном она состоит из протоколов заседаний, формулярных списков о службе, дел об утверждении и назначении в должности тех учреждений, с которыми была связана преподавательская, научная, служебная деятельность М. К. Любавского[53]53
  Шмидт С. О. Некоторые вопросы источниковедения историографии. М., 1976. С. 266267; Завелев А. И., Наумов В. П. Историографический факт: критерии оценки и анализа // Вопросы истории. 1980. № 5. С. 18–30.


[Закрыть]. Фонды Московского университета дают нам краткие сведения о жизни Любавского до поступления в вуз, о магистерских занятиях, преподавательской деятельности и работе на посту ректора, об отношении к Первой мировой войне и событиям Февральской революции[54]54
  ЦГА, Москва. Ф. 418. Оп. 492. Д. 186; Оп. 476. Д. 215, 35, 39, 43, 420–424; Оп. 89–95. Д. 1, 4; Оп. 92. Д. 747; Оп. 95. Д. 926.


[Закрыть]. В значительной мере их дополняют источники из фондов Министерства народного просвещения, которые позволяют получить информацию об истории получения ученым кафедры в Московском университете, начальных этапах его университетской деятельности и обстоятельствах назначения на пост ректора[55]55
  РГИА. Ф. 733. Оп. 151. Д. 58, 372; Оп. 150. Д. 1037; Оп. 129. Д. 13; Ф. 740. Оп. 7. Д. 500; Ф. 744. Оп. 1. Д. 269.


[Закрыть]. Преподавательская работа после Октябрьской революции очень фрагментарно прослеживается по материалам фондов этнологического факультета и факультета общественных наук при 1-м МГУ (степень участия историка в университетской жизни, творческие планы, отношение к нему профессуры)[56]56
  Архив МГУ Ф. 16. Оп. 1. Д. 7, 8, 15, 67, 121; Ф. 18. Оп. 1. Д. 8, 10, 42, 96–98.


[Закрыть].

О высоком авторитете профессора М. К. Любавского в среде дореволюционного поколения русской научной общественности свидетельствуют отзывы о нем и его ученых трудах академиков М. А. Дьяконова[57]57
  РО РНБ. Ф. 270. Д. 11, 140.


[Закрыть], М. М. Богословского[58]58
  ОПИ ГИМ. Ф. 442. Д. 3–4, 42.


[Закрыть], переписка по поводу подготовки сборника статей в его честь[59]59
  Архив СПб ОИИ. Ф. 29. Д. 1. Л. 1-107.


[Закрыть], сведения об обстоятельствах избрания исследователя членом-корреспондентом и действительным членом АН СССР[60]60
  Архив РАН, Санкт-Петербург. Ф. 1. Оп. 1а. №. 164, 165; Ф. 2. Оп. 7-1913. № 25; Оп. 1. 1905. № 30; Оп. 17. Д. 168.


[Закрыть]. Работа М. К. Любавского на посту руководителя ОИДР отражена в материалах архива этой организации за 1917–1929 гг.[61]61
  ОР РГБ. Ф. 203. П. 48. Л. 50–60 об., 118–120, 223–225, 26-229 об., 281–282, 362.


[Закрыть]О большой организаторской и теоретической работе историка в области советского архивоведения в первые годы становления Страны Советов свидетельствуют документы из фонда ГУАД за 1918–1926 гг.[62]62
  ГАРФ. Ф. 5325. Оп. 1. Д. 37, 39, 106; Ф. 2. Д. 42, 142; Оп. 4. Д. 3; Оп. 5. Д. 14, 156; Оп. 7. Д. 174; Оп. 15. Д. 15; ЦГНХ СССР. Ф. 4360. Оп. 1. Д. 4.


[Закрыть]

Все эти источники только в сумме своей позволяют, хотя бы мозаично, наметить канву биографии историка. Они дают данные для обрисовки «внешней» стороны жизни М. К. Любавского биографии действия, а не внутреннего мира. Здесь они в какой-то степени дополняются материалами эпистолярного характера.

Эпистолярий ученого по объему невелик. В результате архивных поисков в 18 архивохранилищах Москвы, Санкт-Петербурга, Минска, Уфы выявлено около 150 писем М. К. Любавского, относящихся к концу XIX 20-м годам XX в. Крайняя неравномерность их распределения во времени существенная особенность, которая затрудняет полноценное воссоздание биографии. К тому же 70 % писем носят деловой, официальный или полуофициальный характер. Их можно сгруппировать в три раздела: 1) письма об университетских делах Н. А. Попову, В. О. Ключевскому[63]63
  ОР РГБ. Ф. 239. К. 12. Д. 44; Ф. 131. К. 32. Д. 57; ОРФ ИМ. Ф. 4. Оп. 5. Д. 171.


[Закрыть], М. М. Богословскому[64]64
  ОПИ ГИМ. Ф. 442. Д. 50.


[Закрыть], В. И. Ламанскому, М. А. Менэбиру, А. Р. Михайлову, М. Н. Сперанскому, В. Н. Щепкину, Ф. Е. Коршу[65]65
  Архив РАН, Санкт-Петербург. Ф. 35. Оп. 1. Д. 850; Ф. 248. Оп 2. Д. 23; Ф. 171. Оп. 2. Д. 56; Ф. 172. Оп. 1. Д. 131; Ф. 254. Оп. 1. Д. 131; Ф. 254. Оп. 1. Д. 42; Архив РАН. Ф. 558. Оп. Д. 203.


[Закрыть]; 2) письма по делам ОИДР Е. В. Барсову[66]66
  ОПИ ГИМ. Ф. 450. Д. 18. Л. 111–114.


[Закрыть]<sup>,[67]67
  ОР РГБ. Ф. 16, 111, 49.


[Закрыть]</sup>, В. М. Истрину[68]68
  Архив РАН, Санкт-Петербург. Ф. 332. Оп. 2. Д. 84.


[Закрыть], Г. Г. Писаревскому[69]69
  ОР РГБ. Ф. 227, X, 3/1-в.


[Закрыть], С. А. Белокурову[70]70
  РГАДА. Ф. 184. Оп. 1. Д. 647, 1064.


[Закрыть]; 3) письма-записки с приглашением прийти в гости или изъявлением благодарности за оказанные услуги А. С. Лаппо-Данилевскому[71]71
  Архив РАН, Санкт-Петербург. Ф. 113. Д. 243.


[Закрыть], П. Н. Сакулину[72]72
  РГАЛИ. Ф. 444. Оп. 1. Д. 531.


[Закрыть], А. А. Шахматову[73]73
  РО ИРЛИ. Ф. 624. Оп. 14. Д. 3.


[Закрыть], С. В. Бахрушину[74]74
  Архив РАН. Ф. 624. Оп. 4. Д. 119.


[Закрыть].

К сфере глубоко личных писем, где историк позволяет себе «раскрыться», можно отнести лишь письма М. К. Любавского к А. Е. Грузинскому, В. В. Розанову[75]75
  РГАЛИ. Ф. 126. Оп. 1. Д. 202; Ф. 419. Оп. 1. Д. 537.


[Закрыть], В. И. Герье[76]76
  ОР РГБ. Ф. 70. К. 48. Д. 13–16; К. 34. Д. 46.


[Закрыть] и С. Ф. Платонову[77]77
  ОР РНБ. Ф. 585. Оп. 2. Д. 1196.


[Закрыть]. Их мало, но они приходятся на переломные, очень важные периоды истории нашей страны (1906–1908 и 1917 гг.), по отношению к которым отчетливо обнаруживается проявление наиболее активных социально-политических мотивов и отношений личности, подготовленных предыдущим ее развитием, яснее всего обнаруживается ее характер[78]78
  Мердин В. С. Принципы психологической характеристики типов личности // Теоретические проблемы психологии личности. М., 1974. С. 233.


[Закрыть].

Для тех периодов жизни ученого, где налицо были архивные источниковые лакуны (особенно это характерно для последнего десятилетия жизни Любавского вторая половина 20-х начало 30-х годов), возникает необходимость привлечь материалы его научного наследия и рассмотреть их не только в историографическом, но и в биографическом ракурсе, извлечь из них информацию, важную для понимании историка как личности. Ибо то, как человек объясняет и комментирует поведение других людей и событий, позволяет исследователю предвидеть модель его поведения в той или иной ситуации[79]79
  Москвичев С. О. Проблемы мотивизации в психологических исследованиях. Киев, 1975. С. 49; Бодалев А. А. Формирование понятия о другом человеке как личности. Л., 1970. С. 111; Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1946. С. 620.


[Закрыть]. Состояние источников «биографического» комплекса (при всех его лакунах) и относительно хорошая сохранность дошедшего до нас опубликованного и неопубликованного творческого наследия М. К. Любавского дают возможность для решения основных задач нашей работы.