Текст книги "Вор-невидимка"
Автор книги: Матвей Ройзман
Жанр: Полицейские детективы, Детективы
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
СЕКРЕТЫ СКРИПИЧНОГО МАСТЕРА
– А статья вашего сына прелюбопытная, – сказал я.
Мастер, набив полный рот, что-то промычал в ответ, но я уже стал хозяином положения. В чем суть дела? Он, Михаил, доказывает, что есть скрипки Страдивари, в которых от времени сошел почти весь лак, но они по-прежнему звучат восхитительно. Однако если снять ножом немного грунта, звук ухудшится. Михаил, так же как и Андрей Яковлевич, объясняет, что именно грунт спасает скрипки от всех напастей и составлен он из разных смол и пчелиного воска. Я спросил мастера, знаком ли он с техникой восковой живописи – энкаустикой? Старик, усердно работая ложкой, отрицательно покачал головой. Я объяснил, что анализ краски древних египетских фресок показал, что входящий в нее пчелиный воск, особым способом обработанный, как его называют – пунический воск, за пять тысячелетий не растворился, не высох и вообще никак не пострадал от солнца, ветра и дождей. Естественно, что пропитанные этим воском деки скрипки никогда не теряют в весе, а следовательно, не изменяется точно установленная высота звука и характер его тембра. Но, продолжал я, воск придает краске и лаку еще необычайную свежесть и жизненность. В местах погребения египтян были обнаружены портреты, покрытые воском. Словно века их не коснулись – портреты кажутся написанными вчера!
Наконец Андрей Яковлевич вытер губы салфеткой и сказал:
– Мой сын перво-наперво скрипач, а у скрипача мозги, вроде стрелки испорченного компаса, повернуты в одну сторону: на старинную итальянскую скрипку. Заметьте, на старую, обыгранную, где и лачок местами сошел и трещинки имеются, конечно подклеенные и закрашенные. Вообще заметны следы нашей работки! – Тут Золотницкий поставил передо мной тарелку с телячьей котлетой и ровненьким соленым огурчиком и продолжал: – Ведомо ль вам, уважаемый, что ради этого некоторые, прости господи, знатоки-скрипачи разбивали свой инструмент, а потом приходили в мастерскую и просили его починить?
Мой собеседник взметнул над головой правую руку с поднятым указательным пальцем.
– И вот фортуна! Нашли скрипку Страдивари, которую он сделал в тысяча семьсот шестнадцатом году. Ни царапинки, ни пятнышка! Знаменитые скрипачи опробовали ее, и она, нечиненая, звучала лучше, чем его же чиненые! Кажется, все понятно? Ан нет! Подавай лауреатам залатанных итальянцев! А советский мастер не делай новых, а потроши старые, чини, заклеивай!
Андрей Яковлевич устремился в угол, хватил кулаком по шкафу. И гул прошел по комнате.
– Мой отец, – продолжал он, – тридцать лет гнул хребет у хозяев на фабрике. Я – рабочий человек чуть ли не с двенадцати лет! – Он протянул ко мне руки с оранжевыми от краски и лака пальцами, с загрубелыми, мозолистыми от стамесок и напильников ладонями. – Я делаю хорошую, полезную вещь – хвали меня, благодари! Делаю дрянь – ругай, гони в шею! А скрипачи? Не успел получить путевку на гастроли, особенно за границу, так сейчас же подай ему из Государственной коллекции итальянскую скрипку!
Я было хотел ответить, что немало наших скрипачей играют на советских скрипках и вдобавок на новых. Но тут Андрей Яковлевич, тяжело дыша и вытирая клетчатым платком пот со лба, снял очки и опустился на стул.
– Да что я надрываю сердце?! – сокрушался он, сгорбившись и расстегивая воротник. – Вон мой Михайла, свет Андреевич, получил от меня добрую скрипку. Нет, разонравилась! У отца не спросил: как, мол, быть? А раздобыл себе итальянца Маджини! – Старик наклонился ко мне и доверительно прошептал: – А Маджинито у Михайлы фальшивый! Провались я на этом месте!
Этому я охотно поверил: скрипки Маджини долгое время не были в ходу, а потом, когда знаменитый скрипач Шарль Огюст Берио стал играть на инструменте итальянца, на них поднялся спрос. Предприимчивые комиссионеры вклеивали в любую подержанную скрипку с двойным усом этикет Маджини…
Однако допустим, что Михаил Золотницкий разочаровался в инструментах отца и завел себе Маджини. Зачем же он, как заявил мастер, стремился узнать секреты отца?
Андрей Яковлевич, прижав ладони к щекам и медленно покачиваясь, говорил:
– Ах, какую новую скрипку сделал я для Михайлы! Четыре года корпел, перед второй лакировкой около двух лет сушил. Ну, думаю, расцелует меня сынок! А он и не стал дожидаться моего подарка. Вот где обида! На отцовской скрипке ему зазорно играть… Ну ладно! – воскликнул мастер и хлопнул рукой по столу. – Моего «Жаворонка» отдаю на конкурс! Быть ему в Государственной коллекции! Пусть Михаила любуется да облизывается! А к моим секретам не подпущу! Выкуси, вот!..
– Три минуты назад вы заявили, что у вас никаких секретов нет! И у Страдивари их, дескать, не было.
– У каждого мастера есть свой подход к работе, и нечего без спроса выуживать это у отца! Хватит! Пусть ищет других учителей! – прошипел он, как рассерженный гусак. – Маджини! Маджини!..
Стенные часы стали рассыпать по комнате звонкие серебряные монеты. Старик поглядел на циферблат и ахнул: стрелки показывали без четверти девять.
– В десять я должен спать, как сурок, – сказал он. – Заходите в другой раз! – Он протянул мне руку. – Прощения просим…
Утром я проявил и отпечатал снимки и поехал в редакцию. Там я быстро получил бумажку в Научно-исследовательский институт милиции с просьбой редакции произвести экспертизу фотографий несгораемого шкафа и его замка. На следующий день я уже знал, что царапины сделаны стамеской со сломанным правым уголком.
Я стал рассуждать. Стамески есть у шестнадцати учеников и у самого мастера. Среди них нетрудно обнаружить несколько штук со сломанным уголком и выяснить, кто из их владельцев оцарапал шкаф. Но если бы один из учеников мастера или его сын двигали тугую крышечку замка, то они, заранее зная ее свойство, действовали бы пальцем или деревянной ручкой стамески. Значит, крышку пытался сдвинуть чужой человек, которому было неизвестно, что она туго ходит. Он мог схватить с любого рабочего стола стамеску и пустить ее в ход. В спешке стамеска сорвалась и грубо оцарапала краску несгораемого шкафа над замком. В подсобной комнате маленькое окно, пятнадцативаттная электрическая лампочка, поэтому сперва никто не заметил цара– пин. Когда же старик увидел их и стал волноваться, царапины затерли красным лаком. Кстати, бутылочка стоит на подоконнике. Возможно, что сделали это ученики, видя, как Андрей Яковлевич нервничает.
Но кто же этот «чужой»? Им может быть любой, переступивший порог мастерской заказчик, а таких только за один месяц бывает двадцать—тридцать человек! Разумеется, я могу присмотреться к близким людям мастера, к его ученикам, родным. Для большего нужен целый отряд опытных сыщиков.
Но вообще, что же получается, вдруг спохватываюсь я. Редакция направила меня к Золотницкому по зову его письма: он просит поддержки и помощи. Газета поручает мне написать развернутый очерк о замечательном скрипичном мастере, о его искусстве, о необходимости большего внимания к нуждам его уникальной мастерской. А я почему-то прежде всего ввязываюсь в расследование какого-то сомнительного покушения на кражу, вхожу в роль доморощенного Шерлока Холмса… Воистину «сыщицкий азарт», как сказала Вера Ивановна! Нет, надо снова посоветоваться с ней. И я сразу отправляюсь в редакцию.
Секретарь отдела Алла, дымя сигаретой, сообщила мне, что Вера Ивановна вчера отбыла в командировку. Во время нашего разговора в комнату вошел посетитель. Услышав мою фамилию, он подошел и представился:
– Архитектор Савватеев Георгий Георгиевич… Заочно мы знакомы.
Слегка наклонив голову набок, он пожал мне руку. Это был высокий худой человек с умным лицом и тронутыми сединой волосами. В его больших карих глазах будто сверкнули веселые искорки: он умел смеяться глазами. Савватеев был подчеркнуто элегантен: одет в превосходно сшитый стального цвета костюм, из кармашка пиджака выглядывали концы платочка, складки брюк были так заутюжены, что напоминали ножи.
Мы вместе вышли из редакции.
– Я слышал, что вы изволили нанести визит Андрею Яковлевичу, – начал Савватеев. – У мастера была тяжелая жизнь, от этого у него и жесткий характер, и нелюдимость. У меня есть приятель – кинорежиссер Роман Осипович Разумов. Он уже сделал несколько кинопортретов мастеров советского искусства, а недавно принялся за Андрея Яковлевича. Уговаривает его больше, чем снимает…
– Вероятно, старик стесняется? – предположил я.
– Нет! – воскликнул Георгий Георгиевич. – Ведь Разумов снимает его за работой, а Андрей Яковлевич весьма неравнодушен к славе. Не к личной славе, а к славе своего дела, которое он фанатически лю.бит. Скрипичный мастер совмещает в своем лице архитектора и столяра, скульптора и акустика, конструктора и художника. Кинопортрет может получиться очень интересный. Но в эти дни Золотницкий почему-то капризничает, не в духе…
– По-моему, у старика просто неуживчивый характер, – сказал я. – Все же мне хочется еще раз потолковать с ним и с его учениками.
Савватеев сообщил, что завтра, в понедельник, мастер отпускает своих учеников на экскурсии: в музеи, усадьбы, дома, связанные с творчеством крупных композиторов. Он часто их отпускает: тесно в комнатках мастерской, когда все собираются. И вообще в последнее время он предпочитает оставаться в одиночестве.
Я понял: под благовидным предлогом Андрей Яковлевич удаляет своих учеников. Но разве ему есть что скрывать? Архитектор объяснил, что каждый скрипичный мастер имеет немало производственных секретов. Я вспомнил, как Золотницкий уверял меня, что у него нет никаких секретов.
– Если так, попросите-ка у него пузыречек с протравой или с лаком. Даст он вам – держите карман шире!
Тут Савватеев стал рассказывать о достоинствах скрипок Золотницкого: «Анны», «Жаворонка» и особенно «Родины».
– Этому инструменту суждено прозвучать на весь мир! – сказал он уверенно.
Я удивился, как можно судить о достоинствах «Родины», когда она еще не готова? Архитектор усмехнулся.
– Я слышал «Анну», конечно белую, в двух вариантах, «Жаворонка» – уже отделанного полностью. Белая «Родина» звучала передо мной в первом варианте. Потом второй вариант этой скрипки демонстрировал сын мастера Михаил. Слушали: я, Разумов и сотрудник журнала «Советская музыка». Он заказал мне статью. Честно скажу: все считали, что скрипка закончена, но Андрей Яковлевич не согласился с нами. В третий раз разобрал «Родину» и решил еще поработать над нижней декой.
– Почему только над нижней?
– Дом стоит на фундаменте. А фундамент скрипки, – ее основа, – нижняя дека. Она делается из особого, так называемого фигурного клена, и расчетные таблички для нее можно сравнить по сложности с таблицей логарифмов!
– Что же это за таблички?
– Нижняя дека не имеет ни одного местечка, равного по толщине другому. От размера этих толщинок в миллиметрах в огромной степени зависит характер звучания скрипки. Представьте себе, – Георгий Георгиевич вдруг остановился, – мастер составил новые таблички толщинок и, смотря на них, в третий раз снимает рубаночком стружку, может быть равную какой-нибудь доле миллиметра. Это сверхъювелирная работа! – В голосе Савватеева прозвучало благоговение перед стариком мастером. – Короче говоря, я верю, что Андрей Яковлевич вместе со своим сыном создадут скрипку лучшую, чем Страдивари в расцвете своих творческих сил!
Я было хотел спросить, почему над скрипкой нужна совместная работа отца и сына Золотницких, но Георгий Георгиевич стал прощаться.
– Вы собираетесь писать очерк о скрипичном мастере? – спросил он.
– Обязательно!
– В среду начнется конкурс смычковых инструментов, – сообщил он. – Я член жюри. – И, достав пригласительный билет на два лица, дал его мне. – Весьма советую послушать… Запишите мой телефон. Буду рад поговорить с вами о скрипках.
Он пожал мне руку и быстро зашагал по переулку, А я медленно шел, думая, что с удовольствием напишу очерк о мастере и скрипках, сдам ответственному секретарю редакции, а заниматься поисками мифических преступников, якобы покушающихся на «секреты» мастера, решительно не буду. Все это выдумки, стариковская мнительность…
Я НАЧИНАЮ ПОДОЗРЕВАТЬ СКРИПАЧА
За ночь декабрьская метель залепила снегом окна, витрины, тротуары. На улицах дворничихи в белых фартуках, с бляхами на груди, орудовали скребками. На рынках торговали пахнущими оттаявшей смолой ярко-зелеными елками, в магазинах – цветными елочными бусами, гирляндами лампочек, блестящими игрушками, красноносыми дедами-морозами.
Придя в Консерваторию, на конкурс смычковых инструментов, я заметил в вестибюле одиноко стоящую женщину в голубоватой беличьей шубке. Она повернулась. И я узнал Любу, которая, как выяснилось, ждала мужа.
Мы прошли в тихо гудящий зал. И нам дали по анкетке для отметок качества соревнующихся инструментов. Мы уселись в двенадцатом ряду, неподалеку от покрытого зеленым сукном длинного стола членов жюри – видных композиторов и музыкантов. Здесь уже находился Савватеев. Он приветливо помахал мне рукой.
Теперь я хорошо разглядел Любу. Это была очень яркая женщина лет тридцати двух: задорное лицо, большие синие глаза, огненные волосы… К этим краскам очень шло платье – по черному шелку вытканы белые цветы черемухи. Казалось, они испускают едва уловимый аромат.
С фронтона эстрады смотрел на нас увековеченный в барельефе основатель Московской консерватории Николай Рубинштейн. На большой эстраде стояли высокие серые ширмы, а над ними, в глубине, обрамленные в тяжелый коричневый дуб рвались высоко ввысь матово-серебряные трубы органа.
В уголке перед эстрадой, лицом к ней, стоял мастер Золотницкий. К нему подошел контролер, что-то сказал, и старик нехотя побрел на свое место.
– Андрей Яковлевич даже во сне видит первую премию! – шепнула мне Люба.
– А Михаил Андреевич?
– Это как раз тот солдат, который не будет генералом. ..
Вот и он, легок на помине! Скрипач подошел к седьмому ряду, увидел меня и Любу. Я жестом предложил ему поменяться местами, но он отрицательно покачал головой.
Раздавшийся из-за ширмы голос объявил, что сейчас в качестве образца мы услышим скрипку работы Витачека. Это было показательно: образцом для конкурса назвали не инструмент прославленного кремонца, а советского мастера. По условиям конкурса приглашенные скрипач, альтист, виолончелист и контрабасист исполняли, каждый в течение пяти минут, одни и те же произведения: сонату Баха – для того, чтобы слышать, как звучат аккорды; вступление к «Концерту» Чайковского, при исполнении которого под смычком должны петь одновременно все четыре струны; «Перпетуум Мобиле» Новачика – пьесы, позволяющей оценить, как инструмент отдает звук.
– Скрипка номер один!.. Альт номер шесть… Виолончель номер двенадцать!.. Контрабас номер два…
После каждого такого объявления, скрытый за ширмами музыкант начинал играть на том инструменте, чей номер установила комиссия, а порядок выступления достался по жребию. Не только члены жюри ставили отметки по пятнадцатибалльной системе, но и слушатели заполняли свои анкетки.
Около четырех часов длился первый тур конкурса. Жюри прослушало несколько десятков инструментов, – ко второму туру осталось четырнадцать. Был объявлен перерыв.
В фойе Любу и меня встретил Михаил Золотницкий и предложил отправиться в ресторан. Люба хотела пригласить Андрея Яковлевича, но он ушел еще до перерыва…
Я знал, что скрипачу тридцать пять лет, но поседевшие волосы, желтоватое лицо с робким румянцем, привычка при ходьбе чуточку шаркать ногами и слегка горбиться старили его. К тому же он был близорук, при разговоре щурил глаза, то снимал очки, то доставал другие.
– У меня одни очки для чтения, – говорил он, – вторые – для дали, для улицы. Но когда и те и эти куда-то запропастятся, надо, чтобы отыскать их, иметь в запасе третьи!
Скрипач смеялся громко, изредка вскидывая голову и обнажая под подбородком с левой стороны профессиональную розовую мозоль.
В ресторане у нас пошел разговор о конкурсе. Михаил Андреевич сказал, что все же человеческое ухо не столь совершенный аппарат, чтобы сразу определить качество звучания большого числа смычковых инструментов. Вот, говорил он, на Ленинградской фабрике музыкальных инструментов есть акустическая камера. С помощью ее показателей специалисты определяют не только качество скрипки, но и указывают, что в ней надо доделать.
Я заметил, что вряд ли найдется в мире прибор, способный заменить такое чуткое ухо, как, скажем, у Андрея Яковлевича. Мы перешли на разговор о мастере. И, чувствуя, что музыкант с уважением отзывается о старике, я упрекнул его:
– Как же это вы отказались от отцовского подарка и взяли себе скрипку Маджини?
– Взял на время, – объяснил музыкант. – А старую отцовскую сам решил чинить. Отец эту скрипку начисто бы разобрал да возился бы с ней полгода…
Понимая, что он говорит вполне откровенно, я предложил:
– Давайте начистоту! Этим вы кровно обидели старика. Кроме того, ведь война между вами идет и из-за тех секретов, которые отец прячет в несгораемом шкафу?
– Пожалуй, да…
– А вы, Михаил Андреевич, убеждены, что секреты существуют на самом деле?
– Отец – человек способный и много лет работает над скрипкой…
– Может быть, все эти секреты давно известны, и вы зря мучаете себя и старика? Надо бы проверить.
– А как? Забраться в шкаф? (Я поморщился, но он истолковал это по-своему.) Раз добром не показывает, можно и не церемониться!
И он что-то пробормотал, опустив ресницы, потом поднял их и взглянул на меня. Я увидел его горящие глаза – глаза честолюбивого человека. Такой может пойти на многое, чтобы добиться своего!
…Мы вышли на морозную сумеречную улицу. Мимо нас в Сиреневом тумане плыли еще не освещенные троллейбусы, автобусы, их обгоняли автомобили разных марок и цветов. Они казались легкими, маленькими, словно съехавшими с витрины магазина игрушками, и пассажиры – сошедшими со страниц фантастических сказок людьми. Это предновогоднее настроение усиливала мелодия, летевшая из радиорупоров со струн скрипки Страдивари: Давид Ойстрах с вдохновением играл концерт «Зима» из «Времен года» Антонио Вивальди.
– Алло! – услыхал я голос Любы и очнулся от своих мыслей.
Михаил Андреевич шагал далеко впереди.
– Ну что спешит? Все думает создать свою, какую-то сверхнеобыкновенную скрипку.
Я воспользовался случаем и спросил:
– Для этого ему необходимо перенять искусство отца и эти пресловутые «секреты»?
– Вот-вот! – подхватила она. – Когда я сказала об этом мужу, он закричал на меня. Теперь я молчу. Что ж, я только слабая женщина!
– Вы о себе очень скромного мнения, – возразил я. – Неужели вы не пытались на правах родственницы повлиять на Андрея Яковлевича?
– Один раз хотела его усовестить – он ни в какую! Будто воды в рот набрал.
– Но он же к вам хорошо относится.
– Ко мне да!
– А к Михаилу Андреевичу?
– Как вам сказать? Раньше в нем души не чаял, ликовал, когда Михаил поступил в Консерваторию, а потом определился в театральный оркестр, гордился им, учил…
– И делать скрипки?
– Учил и этому. Давал прекрасное дерево. Но Михаил не особенно старался. А теперь черная кошка между ними пробежала.
– Почему бы вам после конкурса снова не поговорить с отцом?
– Ничего не выйдет! Он запер свои сокровища в несгораемый шкаф и сторожит их, как дракон…
Мы вернулись в Консерваторию в тот момент, когда председатель жюри, держа в руках лист бумаги и напрягая голос, начал объявлять фамилии тех, кому присуждены премии. Каждый раз, когда он называл фамилию, награжденный мастер выходил и под аплодисменты раскланивался. Первую премию за своего «Жаворонка» получил Андрей Яковлевич Золотницкий.
– Кто был прав? – шепнул скрипач мне на ухо, едва мы выбрались на улицу. – Есть у отца секреты, и немалые!
ДЕРЗКАЯ КРАЖА
В половине шестого вечера я вошел в мастерскую, поздоровался с Андреем Яковлевичем и уселся возле окна, в уголок. Оттуда я наблюдал, как мастер в синем халате священнодействует над скрипкой. Он чем-то напоминал врача со старинных голландских полотен. Мягкий свет лампы под абажуром, падавший на старика слева, высвечивал руки, лоб, скулы, подчеркивая глубокими тенями морщины на лбу, на щеках. Вот он поправляет на хрящеватом носу золотые очки и шевелит губами, как бы говоря: «А ну-ка, голубушка, повернись на бочок!» И действительно, ставит скрипку на ребро, постукивая по ней согнутым пальцем. Потом рассматривает через эфу этикет и объясняет стоящему возле музыканту:
– Это одна из последних работ Александра Ивановича Лемана. Раза два побывала в мастерских. Стоит тех денег, которые просят!
Он отдает скрипку музыканту, и тот уходит. За банками с краской звонит телефона Мастер берет трубку, разговаривает о какой-то виолончели и не советует ее покупать. В мастерскую приходит с квитанцией человек из театрального оркестра. И старик отдает починенный контрабас.
Я остаюсь с Золотницким наедине. Он снимает очки и, вглядываясь в меня, спрашивает:
– Что я говорил, уважаемый? – и с торжественной ноткой в голосе заканчивает: – Мой «Жаворонок» в Государственной коллекции!
Он выпрямляется, становясь выше ростом, блестят его глаза, жесты делаются резче, угловатее.
– Есть еще порох в пороховницах! – произносит он с пафосом, шагает по мастерской, высоко вскидывая ноги, и под синим халатом обрисовываются острые колени. – Есть! – повторяет он грозно.
Я встаю и от души поздравляю его. Андрей Яковлевич сияет. Я смотрю на стенные часы и напоминаю, что ему скоро принесут обед, а мне необходимо еще раз взглянуть на статью «Секрет кремонских скрипок». Он объясняет, что сегодня, тридцатого декабря, Любаша не придет, она занята покупкой украшений для Вовкиной елки. Ему принесли что-то из столовой театра, и он уже отобедал.
– Я бы уехал домой, – продолжал старик, – да охота одному в мастерской поработать. Учеников я уже отпустил сегодня, к Новому году. Ведь после Нового года, второго января, они на пять дней поедут в Клин, в домик Чайковского. Пусть музыкального духу наберутся. Устроил им вроде зимних каникул…
– Я вас задерживаю, Андрей Яковлевич?
– Пустое! – отмахнулся он. – Сегодня мало народу приходило. Михайла утром заскочил, сычом смотрит, – где будет Новый год справлять? Днем пришел киношник Разумов. Хотел увезти на киностудию показать кусок ленты: правильно ли он снял, как я делаю обечайки? Забава!
– Трудное искусство!
– Каждому свое дорого. Так и Георгий Георгиевич Савватеев сказал.
– Он вместе с кинорежиссером приходил?
– Нет, до вас минут за сорок ушел. Все спрашивал про моего «Жаворонка». Какое дерево, какие толщинки, какой грунт, лак? И все записывает, записывает!
Старик вытащил из кармана связку ключей и собрался идти в подсобную комнату. Я спросил, почему он не приобретет несгораемый шкаф нового образца. Золотницкий стал расхваливать свой старый. Я рассказал, как в тридцатых годах привели ко мне домой из тюрьмы профессионального вора, с которым мне хотелось потолковать в спокойной обстановке. Похвалившись своими искусными грабежами, вор взял с моего письменного стола ручку и отломал половину пера. Вставляя оставшуюся часть в скважины замков книжного шкафа, гардероба, буфета, он быстро и легко открыл их. Потом, попросив кусок проволоки, вор согнул ее причудливым образом, сунул в замок несгораемого шкафа, повертел – и распахнул массивную дверцу. При этом, подлец, еще поклонился, как окончивший свое выступление артист.
– Какой фирмы был шкаф? – спросил мастер.
– В. Меллер и компания.
– Меллер? Озадачили вы меня, уважаемый! Мой-то шкаф этой же фирмы. Ненадежный он, значит?..
– Сдайте ценные вещи и бумаги на хранение директору театра! Наверное, у него не один отличный шкаф.
– Эх! – воскликнул старик. – Как это раньше в голову не пришло? – И он пошел за газетой.
Вдруг из подсобной комнаты раздался крик. Я было бросился туда, но мастер вылетел из двери и прохрипел;
– Украли красный портфель!..
– Деньги?
– Труды всей моей жизни!..
Старик упал на пол. Я выбежал из мастерской и в коридоре столкнулся с двумя декораторами. Узнав, что произошло, один из них бросился к телефону вызывать из театральной поликлиники врача, а с другим я поднял Золотницкого. Мы внесли его в подсобку и опустили на диванчик, подложив под голову подушку.
Я подобрал разбросанные по полу бумаги, деньги, скрипичные головки, связку конских волос для смычка, перевязанную тесемкой пачку писем. Укладывая все это в шкаф, я перебирал папки, квитанционные книжки, расходные тетради. Красного портфеля не было.
Когда декораторы вышли из мастерской, я осмотрел через лупу дверцу несгораемого шкафа, но не нашел никаких новых повреждений. Я запер шкаф, вынул ключ, положил связку в карман шубы Андрея Яковлевича и дважды сфотографировал дверцу.
Через несколько минут пришел врач. Он выслушал сердце старика, сделал укол и приказал немедленно отвезти его домой: поликлиника театра имеет свою санитарную машину. Пока Андрея Яковлевича укладывали на носилки и несли в машину, я зашел в комендатуру, сообщил дежурной о происшествии и передал ей ключи от мастерской. Она объяснила, что, как только придет комендант, они, как это заведено, опечатают дверь.
… Люба уложила Андрея Яковлевича в постель, позвонила по телефону мужу и побежала в аптеку за лекарствами.
– Посидите возле отца, пока я не вернусь, – попросила она, уходя.
В столовой, возле окна, красовалась убранная, увешанная позолоченными и посеребренными игрушками елка. Из зеленых ветвей проглядывали электрические лампочки семи цветов радуги. Пахло смолой, клеем, яблоками.
Я тихо зашел в комнату мастера. Он лежал с открытыми глазами. Его лицо приняло синеватый оттенок, морщины углубились.
– Причинил я вам хлопоты, уважаемый? – еле слышно проговорил он. – Вещички-то подобрали?
– Все уложил, Андрей Яковлевич. Красного портфеля в сейфе нет. Какой он из себя – большой, маленький?
Золотницкий объяснил, что размером портфель с папку, из красной кожи, с внешним замком посредине.
– А кто знал, где хранится этот портфель? Старик назвал сына, а потом припомнил, что однажды в портфеле отказал замок и его чинил в мастерской при учениках слесарь. Какой-то едкой жидкостью он посадил на кожу пятно…
Золотницкий замолчал и закрыл глаза, я вышел из комнаты. В прихожей вернувшаяся из аптеки Люба спросила:
– Вы мастерскую заперли и сдали ключи?
– Запер. Кроме того, комендант опечатает двери.
– Все-таки какая неожиданная кража!
– Преступления всегда кажутся внезапными…
Я пожал Любе руку, спустился вниз и мимо лифтерши с вечным вязаньем в руках вышел во двор. В освещенном фонарями садике мальчишки, испуская воинственные крики, бросались снежками.
Кто же мог взять красный портфель из запертого несгораемого шкафа, не повредив дверцу, не оставив никакого следа? Только свой человек! В первую очередь я подумал, что это дело рук скрипача. Но тут же усомнился: мог ли это сделать сын, зная, что нанесет сокрушительный, а может быть, смертельный удар своему отцу?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.