Электронная библиотека » Мавридика де Монбазон » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 1 марта 2024, 04:15


Автор книги: Мавридика де Монбазон


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Конфуз

Валентина шла по улицам, засыпанным снежком.

Снег падал с неба, будто кто-то невидимый высыпал его прямо из ведра – от щедрости душевной, а может, кто-то там, на небе, открыл задвижку и он сыплется сам.

К тому же бабушка учила, что есть Он, тот, кто знает все про всех.

А вот про меня, видимо, забыл, думает с грустью Валентина.

Сын – и когда только успел вырасти? – унесся с друзьями на Байкал, вот непоседа, точно в отца ее, Валентиного, в деда своего, Михаила Ивановича.

Грустно Вале, одной Новый год придется встречать.

Катерина, подружка, давно, еще лет восемнадцать назад, нашла себе друга сердешного, из теплых и жарких мест, а потом он уехал к себе, приезжал регулярно первые лет пять. Как Витюшку-то родила, черноглазого, да смуглявого, так он подарками задарил, и братьев своих привозил, и дядек, отца, даже старшего сына – познакомить с братом, а потом пропали все.

Погоревала Катерина, да принялась растить Витюшку, а в том году организовались родственники, приехали всей большой говорливой компанией, надарили подарков, пригласили в гости, конечно, одного Витюшку Катерина не пустила, вместе поехали.

Ох, и переживала Валя за подругу, но та приехала счастливая и веселая, отдохнули хорошо, сына приняли и ее, словно родную.

Все лето подарки ответные готовила Катерина, вот проводила их с Витюшкой, приедут только после Нового года, а сейчас Валя до дома добирается.

Галя, еще одна подруга, рада, до потолка прыгает. Илья Никифорович, ее ухажер многолетний, глубоко и прочно женатый, отправляет тещу с женой куда-то к родственникам в Среднюю Азию на Новый год, сам отговорился большими завалами на работе. Наконец-то за двенадцать лет впервые справит праздник с любимой женщиной Галиной и пятилетней дочкой Надеждой.

Разойтись с женой он не может, так и сказал Гале, слишком многое на отце жены завязано, вот и приходится Галине жить мимолетными встречами, сама выбрала такую судьбу, чего уж теперь.

Еще одна подруга, Ирина, вышла в этом году замуж, как раз перед сорокалетием своим, за толстенького круглячка-весельчака, Бориса Моисеевича, и укатила с ним к родственникам в гости.

Идет Валентина, раздумывает думу свою невеселую: сорок лет, бабий век, вспоминает Валентина слова бабули своей.

«Вот и кончился мой век, – с грустью думает Валентина, – видимо, не хватило на меня бабского счастья».

«Что же ты, – подняла она голову к небу, – хоть какого-нибудь мужичонку бы мне послал, чтобы век дожить, тоскливо одной».

И так всю жизнь: и лошадь, и бык, и баба, и мужик…

Была Валентина замужем, была, но недолго, вроде бы хороший был Сашка, ее любил, к матери с отцом с уважением относился, сынок родился, все как у всех, да не мог мимо женского пола пройти спокойно, под каждую юбку заглядывал.

Клялся-божился, что больше не будет, что все, все, единственная она у него Галя, месяц пройдет – и опять… Не выдержала Галя, выгнала.

Так и мыкается одна, находились, конечно, мужчины, но так, несерьезно все, то пьющий, то женатый, то бабник похуже бывшего, то лодырь.

«Все, – сказала себе Валентина, – хватит, ну их, одна буду жить».

Пока с девками дружили, детей растили, вроде ничего, а как сын вырос, девчонки судьбу свою устроили, так и затосковала Валентина. Одна она, одна-одинешенька. Даже мама к своей сестре в деревню укатила, эх.

Идет Валентина, вздыхает, что-то слезы непрошенные накатили, шла, шла, да и споткнулась, упала, расплакалась.

Кое-как поднялась.

Слышит стон вроде какой, присмотрелась: точно, человек лежит, снегом уже припорошило.

И как назло – ни одной живой души.

Что же такое-то, а?

Потормошила – вроде бы живой: мужчина, в пальто с воротником каракулевым, модная шапка пирожок в стороне лежит, портфель рядом, под головой.

Наклонилась – батюшки… да он пьяный, а с виду приличный.

Тьфу ты, спасать кинулась пьянчужку. Уже уйти хотела, да сказала себе «стоп».

Сказала себе, что же ты, Валентина, бросишь человека в беде? Ну и что же, что пьяный, ведь человек же, живой.

Подняла шапку, отряхнула от снега, приподняла мужчину – как говорится, ни тяти, ни мамы, лыка не вяжет.

Шапку нахлобучила, портфель под мышку, его начала вверх тянуть, а он не шевелится, тьфу ты. Огляделась, смотрит, парнишка бежит.

– Теть, помочь?

– Помоги, надо милицию бы вызвать. Сбегай до автомата, вон на углу.

– Да ладно вам, теть, я вам помогу до дома довести, не ругайтесь, у меня мамка папку тоже ругает-ругает, а потом отхаживает его, лечит, любит… Так и вы тоже, от обиды это говорите, в милицию там… Идемте, я вам помогу довести его, как зовут-то?

– И… ик… Иван, – промяукал вдруг пьяный, – Ив… Иван… Сер… геич… ик.

– Ну вот видите, Иван Сергеевич, пойдемте, я вас до дома доведу, а вы идите вперед, – кивнул парнишка Валентине, – мы следом дойдем.

Так и пошла вперед, словно во сне, с портфелем под мышкой. Ладно, решила, сил нет – потом разберусь, проспится тот Иван Сергеевич – отправлю домой.

Дома мужчина дал себя раздеть и улегся на диване, поджав ноги к животу и сложив руки под головой.

– Ну вот, видите. Хорошо, что я вам встретился.

– И правда хорошо, может, чайку, сынок?

– Не, спасибо, побегу, дел много.

– Как звать-то тебя?

– Меня? Николай…

И побежал, только подошвы ботинок по ступенькам застучали, да озорная улыбка блеснула.

Всю ночь спать не могла Валентина, ну как, чужой человек дома, мало ли кого приволокла домой.

Утром встала, сварила себе кофе, заглянула в большую комнату – лежит и глазами лупает.

– Доброе утро.

– Доброе утро, простите, не припомню имени.

– А вы и не должны помнить, Иван… Сергеевич.

– Да вы что? Вот конфуз какой.

Рассказала Валентина гостю как нашла его в снегу, как мальчишка до дому помог довести, как не стала милицию вызывать, проверила на предмет обморожения, все нормально.

– Ах, какой конфуз, – только и повторяет Иван Сергеевич, просит извинения у Валентины и стесняется.

Рассказал, что отметили в коллективе проводы на пенсию одного коллеги, он не пьющий, Иван Сергеевич, – очень редко, на Новый год и день рождения, с мамой и ее подругами.

Мама хорошая, ах, мама… Она же… о, господи…

Валентина показала на телефон на тумбочке, Иван Сергеевич побежал трусцой и дрожащими руками набрал номер.

«Але, мама… мам, прости… знаешь, такая оказия со мной приключилась, ночевал у одной прекрасной женщины… Але, мама… нет, ты не поняла, она совсем незнакома… Але? Что?»

Иван Сергеевич обескураженно положил трубку и посмотрел на Валентину большими синими глазами, как у ребенка.

– Что сказала мама? – спросила с усмешкой Валентина. – Отругала?

– Нет, вы знаете, она пригласила вас к нам… отмечать Новый год… Мама так обрадовалась…

Надо ли говорить, что Валя отмечала этот Новый год не одна.

А потом, под звук курантов, она загадала желание.

Первого числа они с Иваном Сергеевичем… Ваней… ездили в ледовый городок, веселились, катались, как в юности, на коньках, а его старенькая мама благодарила Николая Угодника, что послал ей такую замечательную невестку.

Она так просила для Вани хорошую партию и вот поди-ка!

А через год у Валентины и Ивана родилась дочка, Полиночка.

– Ура, – сказал сын, – теперь мамина любовь не только мне достанется, – и он подмигнул маленькой сестричке, – подрастай, систер, я тебя буду с собой в экспедиции брать.

– Ничего, Валюша, я Ванечку в сорок четыре родила, не давал бог деток нам с Сергеем Витальевичем, а вот поди же ты, вырастила… еще и внучку увидела и с внуком познакомилась.

Спасибо тебе, Валюша.

За все спасибо, за сына, что делаешь его счастливым, за внуков.

Теперь и уходить не страшно.

– Вот такой конфуз, – улыбается Иван Сергеевич, вспоминая, как он лежал в снегу, а добрая женщина не прошла мимо, сама судьба не прошла мимо.

Вот такой новогодний конфуз…

Полудница

Жнет девушка рожь, умаялась, но остановиться нельзя, да и не девушка она совсем, а бабочка молодая.

Жнет, пот глаза застилает, усталость такая – что сил нет, а передохнуть не хочет, надо до вечера как можно больше убрать.

Летом день год кормит, а ну как батюшка-свекр приедет, а она валяется, так и взгреет кнутом, а потом еще мужу нажалится, как тот домой, с войны этой треклятой, приедет, кайзера какого-то бить поехал.

Много молодых мужиков да парней позабирали, все ли вернутся?

Старается Даша – так зовут молодку – не думать о том.

Жнет, с силой, с яростью, пот лицо заливает, ноги подкашиваются, глаза закрываются, видится ей ручеек, будто под деревом журчит, водичка студеная, только руку протяни – и наполнится ладонь живительной влагою.

Тряхнула головой Даша, оглянулась кругом – только марево от жары над полем стоит.

«Аннушка… Аннушка, о, боженьки».

Метнулась птицею до березы, что на меже выросла, там дочушку полуторагодовалую в теньке положила спать, а сама тем временем на поле поспешила.

Бежит бабочка, спотыкается.

«Аннушка, Аннушка…»

Смотрит, девчончишка на кривых ножках стоит, качается и улыбается во все четыре зуба, ручонки куда-то тянет.

«Аннушка», – подскочила, а взять не может дочку, будто кто-то вверх поднял.

Дарья прыгает, плачет, а она будто по воздуху плывет и хохочет.

– А ну стой! – грозным голосом крикнула Даша. – Стой, кому говорю, а ну отдай дите, негожая, отдай, мое, не смей!

Услышала смех, тихий, переливистый. Смотрит – Аннушка ручками будто кого за шею обвивает.

– Стой, не с места, отдай дитя, поганка!

– А если не отдам? Тебе не нужна, я себе заберу.

– А ты себе роди сначала, слышишь? Забирательница нашлась. Что? Не от кого родить-то? Видно, страшная такая, что мужика не можешь себе найти, вот и крадешь чужих детей. А ну отпусти мою дочь, пусти, говорю, а не то…

– А что ты мне сделаешь, – хохочет.

– А то. Всем расскажу, какая ты страшная да кривая, толстая, косая, волосы на голом черепе клоками, усы, как у казака, фу…

– Ты что врешь? Я… Я не такая…

– Угу, не такая.

– На, смотри, злыдня.

Смотрит Даша, а перед ней недалеко девушка стоит, красоты неописуемой.

– И что? Это не ты вовсе, это морок, каждый скажет.

Топнула девица ногой – встала перед Дашей красавица, краше прежней, ростом с березу.

– Ты где таких девок видела? С ума сошла?

Вдруг смотрит – идет по полю девушка, волосы цвета спелой пшеницы, стан тонкий, гибкий, руками плавно так ведет, а вокруг нее бабочки разноцветные, стрекозы и пух от одуванчиков так и вьются.

– Так вот ты какая, и правда красавица неописуемая. У такой красоты и сердце должно быть доброе.

Усмехнулась красавица, стоит, косу теребит тонкими пальцами.

– Люди другое сказывают, будто уродливая, что убить могу, рассердить меня – так и рожь пожгу, с ума сведу, по голове ударю, ребенка украду…

– Пффф, люди сказывают, да что им верить? Меня рассерди, так я не только поле сожгу, я и избу раскатаю по бревнышку, с медведем схвачусь, да мало ли, – говорит тихонечко Даша, – не верю я им, врут все, не может такая красота зло творить.

Улыбнулась та девушка.

– А может, я морок, откуда знаешь?

– Нее, я вижу, ты не морок, сквозь тебя деревню не видно, стоишь будто из плоти и крови, и тепло от тебя. Ты не серчай, милая, наговорила я тебе всего, я за дочушку испугалась, за Аннушку.

– Я не держу на тебя зла Дарьюшка, спасибо за то, что поговорила со мной по-доброму… Чем тебя одарить?

– Да что ты, милая, ничего не надо, а доброе слово, оно и кошке приятно. Спасибо тебе, что открылась мне и красоту такую показала.

– Хорошо, быть по-твоему. С этих пор никто не посмеет обидеть ни тебя, ни детей твоих, ни потомков. Всегда будет поле родить невиданный урожай, а муж твой живой скоро вернется. Прощай, Дашенька…

– И тебе спасибо, девица, – повернулась Даша, а под березой Анютка сидит, бусиками играет, те словно солнышко у них внутри горят.

– Аннушка, где взяла?

– Тетя, – лопочет девчонка, – тетя… на Аня… тетя…

Поняла Даша, что Полудница одарила Аннушку, и не знает, то ли радоваться, то ли печалиться.

«Не бойся, милая, не сделаю вреда девочке, оберег это», – прошелестело в кроне березы.

– Спасибо, сестрица, – вымолвила Даша.

Легкий ветерок щеки ее коснулся, запахло травами степными.

Повернулась, нагнулась к Аннушке, на руки взяла девчонку, встает, а у нее полоска сжата, и солнце к закату катится.

Вон и свекр едет на лошадке, косил на дальней заимке, за Дашей с Аннушкой едет.

– Да ты что, девка, ополоумела, да ты что, все сжала?

Стоит Даша, ни жива, ни мертва, как сказать, что не сама, ведь камнями забьют, скажут, что с нечистой силой якшается.

Смотрит, стоит Полудница, позади свекра и машет, мол, не бойся, соглашайся, что сама.

Так и было, как та девица полуденная сказала, муж у Даши скоро цел да невредим вернулся, всегда урожай хороший был, мальчонку еще родила Даша, хорошо жили, счастливо.

Все беды будто мимо них проходили, вот и власть поменялась, говорят, царя не стало, а они спокойно живут.

Бусики те, что Полудница Аннушке подарила, девчонка на руку намотала, как браслет, так и носила. А ежели кто чужой пытался надеть, то жаром так жгло, что невыносимо.

Еще махонькая Аннушка была, увидела тетка ее, девка балованная да вздорная, отца сестра, увидела те бусики и давай выпрашивать у девчонки. А та вцепилась, не отдает.

Решила силой забрать, конечно, такая кобыла с дитем справится.

Только в руки взяла, как огонь вспыхнул в ладонях, чуть не ослепла, кинула те бусики, хотела закричать, что, мол, ведьменыш, да онемела.

С тех пор и не смотрела на Аннушку.

А Аннушка девушкой красивой выросла, все ей любовались, неземная красота говорили мол у девки.

Полюбил ее парень один, из города приехал, ученый, ни в бога, ни в черта не верит.

Приехал власть устанавливать советскую.

Увидел парнишка Аннушку и пропал, так и остался в селе. Долго приблизиться стеснялся, а тут осмелился.

Аннушка ему ответила, начали встречаться.

Был тот парень агроном, вот так поехал как-то на поле, а по дороге Аннушку встретил.

– А ты чего это женишок любезный без головного убора, а? Где у тебя кепочка беленькая, что матушка моя пошила?

– Так дома оставил, милая. Да что же мне будет? Чай не зима, уши не отморожу, – смеется.

– Не отморозишь, а вот Полудница так может голову вскружить…

– Да не верю я в эти сказки, и ты, Аннушка, ты комсомолка, не верь ничему.

И уехал в поле.

Только стала замечать после этого Аннушка, что жених задумчивый весь какой-то ходит, а в другой день и вообще на свидание не пришел и на работе не был.

Подумала Аннушка и пошла в обед в чистое поле, слышит разговор, ласковый такой, на два голоса, мужчина и женщина.

Она поближе подошла, лежит милый ее у девушки на коленях, та по волосам его гладит, наклоняется, что-то шепчет.

– А ну отойди от него.

– Ага, сейчас. Иди, откуда пришла, он мой.

– Отойди, сказала, а не то…

– Что ты мне сделаешь?

– Тетку свою призову, Полудницу, постарше да посильнее тебя будет, вот тогда и узнаешь, что с тобой будет.

– Что мелешь, смертная?

– А то, а ну подними, подними глаза-то свои, – говорит Аннушка, а сама руку с бусиками вперед вытянула, – ну.

Как глянула та девушка, упала на землю, толкнула жениха Аннушкиного и ползет к ней, шипит, изворачивается.

– От-тда-а-ай, да-а-ай. Откуда у тебя? Да-а-ай.

– Ага, сейчас, не ты давала, не тебе принадлежит.

– Что ты хочешь за это?

– Зачем жениха моего увести хотела?

– Так натура такая у нас.

– Не ври мне!

– Не понравилось, как сказал, бахвалился…

– Он мой.

– Давай меняться, я тебе жениха, а ты мне бусы.

– Нет.

Вдруг смотрит Аннушка – та, которую тетенькой она зовет, подошла, рукой смахнула, будто пыль невидимую, улыбнулась Аннушке ласково и таять начала.

– Тетенька… бусики…

– Твои это, Аннушка, носи и не снимай, живи и ничего не бойся, не приключится худое… А парень у тебя хороший, не раздумывай.

Забрала парня Аннушка, сказали, что солнечный удар был, хорошо, что Аннушка вовремя поехала искать.

С тех пор агроном в кепочке всю жизнь ходил, женились они с Аннушкой, бусики те Аннушка дочери передала своей, а та – своей, так и ведется.

Говорят, девки из того рода все красивые, да статные, да работящие, чужого не возьмут, своего не упустят.

Так с тех самых пор повелось, как Даша Полудницу встретила.

Поговаривают, что девки-то в том роду навроде ведьмачек, брешут, видимо.

Сказка про огненного человека

Горит огонь в печи, потрескивает.

Кошка сидит, кемарит, уголек выскочил из поддувала и запрыгал по железке, остановился возле крашеных в красный цвет половиц.

Смотрит кошка на уголек, хочет лапкой подвинуть, да обжигается, фыркает.

– Ты чего? Чего? Мусенька? Ах, ты боже ты мой, ну хозяюшка, ну умница.

Бабушка берет железный совочек, поддевает уголек и, открыв дверцу печи, закидывает его обратно.

– Что там, бабушка? – выглядывает внучек Егорушка.

– Уголек, сынок, – бабушка всех внуков называет «сынок» или «дочечка», – уголек выпал, а Муська, ты посмотри-ка, умница какая, лапкой, лапкой его поддевает, чтобы значит не скатился дальше, да не наделал бы беды.

– Бабушка, а какой беды?

– Ой, сыночек, даже думать страшно. Как бабушка моя говорила, вор хоть стены оставит, а огонь и это заберет.

– Ой, – прячется за занавеску на печи Олечка, сестрица Егорушки, – ой, бабулечка, зачем тогда он нужен такой злой, этот огонь. Лучше бы вообще его тогда не было, только беда одна от него.

– Да что ты, что ты, милочка, да как же без огня. Без него же и замерзнешь, и в темноте сидеть будешь, и пищу не приготовишь.

– Маленькая ты еще Олька, маленькая и глупая, – говорит Егорушка.

– И ничего я не глупая, бабушка-а-а…

– Не глупая, не глупая. Егорушка пошутил, пошутил ведь, Егорушка?

– Ну не совсем, ладно, не дуйся… не глупая…

– А если я не глупая, то давай в мои куклы поиграем, – сразу же соображает хитрая Олечка.

– Ну уж нет, замучила ты со своими куклами меня, а ну как мальчишки узнают, что я в куклы играю, засмеют.

– Бабушкааааа, – канючит Олечка.

– Да ладно тебе, Олька, попрошу маму с папой, чтобы больше не отправляли тебя сюда, ты к городской бабушке поедешь, а я к нашей.

– Ой, я тоже к нашей хочу-у-у.

– Егорушка, – говорит бабушка, – нельзя так, сыночек, городская бабушка тоже ваша.

– Наша, – соглашается Егор, – вот Олька к ней и поедет.

Пыхтит девчонка, куксится, но молчит.

– Ладно вам, кукляточки мои, не ругайтесь, милые, вы же родные друг с другом, дружить вам надо. Тебе, Егорушка, всю жизнь Олечку охранять, а тебе, милая, всю жизнь братца чествовать. Старший он, заступник твой.

Молчит, пыхтит Олечка, а Егорушка плечи расправил, гордый сидит.

– Баба, баба, а когда Петька меня толкнул, Егор увидел и сказал, что ему голову будет отрывать и руки, если он еще меня обидит.

– Ну вот, видишь, Егорушка твой защитник.

– Угу, – говорит Егорушка, – а потом пришел брат Петькин, он на три года меня старше, и начал меня трясти, а Олечка схватила палку и ка-а-ак даст ему по спине, тот заревел, представляешь, баба. Вот такая она, наша Олька.

– Да ты что? Олюшка, нечто правда?

– Ага, я ему ка-а-ак дала по спине палкой, а незачем моего братика обижать, – говорит раскрасневшаяся Олечка.

– Вы мои хорошенькие! Но впредь постарайтесь с людьми словами объясняться, а не кулаками.

– Мы постараемся, – говорят ребята.

– Эх, плохо, дедушки дома нет, – говорит Егорушка, – сказку бы послушать.

– Сказку, говоришь, – бабушка хитро улыбается, – а что же, сынок, от бабушки не хочешь сказочку ли послушать?

– Хочу, бабушка, правда, Олька?

– Конечно, хотим, – говорит Олечка.

Бабушка гасит свет, дети садятся прямо на пол, он теплый, от печи жар идет, бабушка на маленький стульчик опустилась и начинает сучить пряжу, вытягивая одну руку с веретеном в бок: в небольшом тазу у нее крутятся два клубочка, бабушка две нитки в одну делает – ссучивает пряжу.

Кошка, лениво приоткрыв один глаз, приободряется, подкрадывается ближе, смотрит на прыгающие клубочки.

Рассказывает бабушка сказку, льется ее говор словно ручеек, слушают внучата, тесно прижавшись друг к другу.

Рассказывала бабушка о том, как попал к людям огонь.

«Холодно, темно было без огня.

Вот однажды был такой человек, что все хотел добро людям сделать, он пошел по земле, искать что-то, что поможет людям и облегчит им жизнь.

Идет, идет, вот уже много времени прошло, и везде люди живут днем и боятся ночи, не знает человек, что бы ему придумать такое.

Вот пришел он в ту страну, где не бывает зимы, дивные люди там жили, веселые и добрые.

Они накормили его вкусной пищей, а когда наступила ночь и человек начал озираться в поисках высокого дерева или пещеры, ругая себя за то, что так неосмотрительно забыл о ночлеге, эти веселые люди сказали ему, что не надо бояться.

Они вынесли что-то из небольшой хижины, яркое, красное, оранжевое, желтое, да синеватое поверху.

Человек удивился и спросил, что же это такое.

«Огонь», – сказали люди. Огонь.

Они развели большой костер и продолжили бегать, танцевать и веселиться.

Видел человек тени хищных животных, но боялись они подойти и причинить зло этим людям.

«Ах, – подумал человек, – того-то я искал, но как мне его сохранить и донести до людей?»

Заметил самый главный из веселых людей, что гость совсем не вселится. И поинтересовался, в чем же дело.

Человек поделился с ним бедою, и главный обещал с ней помочь.

И когда этот человек собрался идти назад, ему дали корзину, выстланную листьями какого-то растения, полную корзину углей.

Поблагодарил человек веселых людей и пошел назад.

Идет, где останавливается на ночлег – одаривает людей его приютивших угольками, рассказывает, как из маленьких угольков разводить большой костер.

И просит делиться с другими людьми. Так и дошел до того места, где жил.

Остался у него небольшой уголек, показал человек своим соплеменникам это чудо, они сначала не поняли, начали руками трогать, обжигались, кто-то лизнуть даже хотел.

Но человек показал, что это, сказал: это огонь.

И с тех пор, начали люди охранять огонь, беречь его как зеницу ока.

Научились готовить на нем пищу, согреваться зимой, поняли, что мыться приятнее теплой, подогретой водой, а не из холодного ручья».

– Бабушка, а как звали этого человека?

– А кто же его знает, сынок, в веках имя его потерялось.

– Какая добрая и хорошая сказка у тебя!

Егорушка тихонечко покосился на сладко спящую Олечку, сопевшую брату в плечо.

– Спит наша куколка?

– Спит, баба.

– Надо положить.

– Подожди, давай еще немного посидим.

– Ну давай, тебе неудобно поди, рука затекла?

– Не-е, баба, нормально.

Сидят тихонько бабушка с внуком, о чем-то шепчутся. А потом бабушка берет сонную Олечку и несет ее в кровать, после идет спать Егорушка, и снится ему отважный человек, что распространил по всему миру огонь…

Утром рано, когда дети еще спали, приехал дедушка, зашел в избу, пуская клубы холодного воздуха за собой.

Затрясла кошка лапками – не нравится ей холод, прыгнула на припечек, оттуда – на печь.

Зыркает на дедушку, чего, мол, старый удумал, холода нанес столько.

Бабушка уже печь растопила, тепло идет по избе, сходила Зорьку подоила, молочка теплого, парного Муське плеснула, Муська полакала, только умыться села, а тут дедушка, да с морозом, бр-р-р.

– Что, Муська, – смеется дедушка, – холодно, не хочешь на холоде сидеть?

– Что там, Миша? – спрашивает бабушка. И начинает дедушка рассказывать новости, что привез из другой деревни, куда ездил в гости к старшему сыну, чьи дети давно уже выросли.

Проснулся Егорушка и слушает тихую речь дедушки, вот и Олька проснулась, услышала, что дедушка приехал, сползла с кровати высокой, где с бабушкой спала, и затопала на кухню.

Делать нечего, придется и Егорушке вставать, а так хорошо было нежиться, но ладно, пора…

Поприветствовав дедушку, умывшись в тазу с теплой водой, приготовленном заботливой бабушкой, дети сели за стол.

Бабушка налила парного, теплого, пахнущего ягодами и летом молочка, поставила на стол блинчики с топленым маслом.

Разве может быть что-то на свете вкуснее…

* * *

Знала Олечка, где искать братца старшего, когда родители тревогу забили, пропал-де… сын, пропал, не отвечает.

Развод тяжелый переживал…

– Привет, – зашла, запустила клубы холода. Скинула пуховичок, обувь, прошла к печи, протянула озябшие руки к плите.

– Привет.

– Натопил… Хорошо… Я, чур, на бабиной кровати сплю…

– Хорошо, – улыбнулся скупо, улыбнулся, это уже хорошо, – я картошку отварил, будешь?

– В мундирах? – хитро прищурившись, спрашивает Олька.

– В мундирах.

– А я водочки привезла, – заглядывает несмело в лицо.

– Тебе кто пить разрешил? Мелкая еще…

– А я с огурчиками… мамиными… Как баба солила, по ее рецепту.

– Подлиза какая, в машине?

– Ага, принесешь?

– Ладно.

Ушел.

«Эх, братец, сердце у самой кровью обливается, ну что мне сделать, чтобы ты не переживал, как помочь? Как бы это ни звучало, но время лечит, да, больно, но это все пройдет…»

– Как на зимовку собиралась.

– Да-а-а, в деревне жор нападает.

Свет выключили, сидят на полу у печки, тихонько болтают, хрустят огурчиками и шепчутся, как в детстве.

– Только Муськи не хватает…

– Ага, и бабы с дедой…

– И коровы Зорьки…

– И катек…

– Да-да-да, ты маленькая овец катьками звала, точно.

– Да, баба выходила и звала их кать, кать, кать, а они бежали, ушами вот так трясли и бекали.

– А сказки, сказки, помнишь, деда нам рассказывал, и откуда что брал?

– Помню, братик, помню. А еще, помню, бабушка про огненного человека рассказывала.

– Огненного человека?

– Ну да…

– Что-то не припомню.

– Да так же мы сидели, ну там человек пошел искать огонь…

– А-а-а, точно, ха-ха-ха, мелкая, ты же тогда уснула, ко мне прислонившись, сказка совсем не про это, ну Олька…

– Как это не про это? Он же мне все детство снился…

– Да кто? Оля?

– Огненный человек, ну елки-палки, – смеется пьяненькая Олька. Она прислонилась к плечу братика, словно в детстве…

– Идем спать, малышка. Вот так, на бабушкину перинку, вот так. Спи, сестреныш…

– А ты? Ты никуда не уйдешь?

– Да ты что? Куда же я от огня, да от тебя, спи…

Спит Олька и снится ей Огненный Человек, обижается вроде.

– Что же ты, Олька, как же я не существую, если я что ни на есть настоящий!

– Конечно, существуешь, – отвечает Олька, – это я просто так сказала, я же пьяненькая была.

– Ладно, спи, не буду на тебя обижаться…

Проснулась утром Олька, а дома тепло, и так захотелось ей молока теплого парного.

Встала и глазам своим не верит.

На столе банка с молоком, а сверху пенка, будто только подоили, и блинов тарелка…

Егор с улицы заходит, с охапкой дров.

– Встала сонька-засонька.

– Егорушка… я сплю? Это еще сон?

– Ты о чем? А, это, – поймал взгляд сестры, – теть Катя принесла, соседка… подкармливает меня, увидела машину твою, так и поняла, что Олька приехала…

– М-м-м, – закатив глаза, ест Олька блины с топленым маслом, неумытая, нечесаная, но счастливая…

На следующий день Олька домой поехала.

А Егорушка?

А что Егорушка, в отпуске он, душу лечит. Хорошо, что отстояли дом бабушки с дедом, не дали продать. Отдали деньги остальным наследникам, это их с сестрой тайное место, их убежище, их лечебница.

Все, как бабушка наказывала, держатся друг за друга…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации