Текст книги "Танцы с волками"

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

На второй день пути люди капитана Каргилла подстрелили жирную бизониху из небольшого, всего около дюжины голов, стада. Они растянули пиршество на несколько часов, как это делают индейцы, чтобы утолить голод и насладиться изумительным мясом. Солдаты настаивали на поджаривании пластинки вырезки для своего капитана, и глаза командира заблестели от радости, когда он погрузил свои зубы в этот кусок и позволил нежному мясу растаять во рту.

Удача сопутствовала маленькой группе людей, и около полудня на четвертый день пути они нагнали большую дозорную армейскую часть. Командир дозорной части, выслушав историю их тяжелых испытаний и видя состояние людей Каргилла, сразу же проникся к ним симпатией. С полудюжиной лошадей и фургоном для больных, полученными от майора, колонна бойцов под командованием капитана Каргилла без особых затруднений прибыла в Форт Хэйс четырьмя днями позже.

II

Иногда случается так, что те вещи, которых мы боимся больше всего, причиняют нам мало вреда. Так вышло и с капитаном Каргиллом. Он не был арестован за то, что оставил Форт Сэдрик. Об этом не было сказано ни слова. Его люди, которые несколько дней назад были опасно близки к тому, чтобы свергнуть его, рассказывали историю о своих лишениях в Форте Сэдрик, и солдаты все как один оказались не в состоянии отнять у капитана Каргилла его лидерство, в котором они были полностью уверены. Человеку, которому они давали показания (капитан при этом не присутствовал), они сказали:

– Никто из нас не хотел бы пройти через это.

Они имели в виду положение капитана Каргилла в тот момент.

Пограничная армия с ее силами и моралью, обтрепанными до точки разрыва, слушала все эти свидетельства с радостью.

Два шага были предприняты немедленно. Комендант поста передал историю конца Форта Сэдрик генералу Тайду в местный штаб, расположенный в Сант-Луисе. Он закончил свой рапорт рекомендацией оставить навсегда Форт Сэдрик, по крайней мере до получения дальнейших сведений. Генерал Тайд был склонен искренне согласиться, и в течение нескольких дней Форт Сэдрик перестал существовать для правительства Соединенных Штатов. Он просто стал не нужен.

Второй шаг касался капитана Каргилла. Во-первых, ему был дан статус героя. Во-вторых, вскоре он получил медаль за храбрость, а затем и звание майора.

«Победный ужин» от его имени был организован в офицерской столовой. Во время этого ужина, после огромного количества съеденного и выпитого, Каргилл услышал от друга коротенькую смешную историю, которая давала больше всего пищи для разговоров. Это случилось до его триумфального прибытия.

Старый майор Фамброг, руководитель среднего уровня с непомерными сексуальными аппетитами, совсем выжил из ума. Однажды вечером он встал в центре учебного плаца, бессвязно бормоча о своем королевстве и требуя снова и снова свою корону. Бедный парень был отправлен на восток всего несколько дней назад.

Когда капитан слушал детали этого странного происшествия, у него не возникало и мысли, что печальная депортация майора также унесла с собой все следы лейтенанта Данбера.

Официально молодой человек существовал только в протухших тайниках мозга помешанного майора Фамборга.

Каргилл также с иронией воспринял, что фургон, груженный провизией, был наконец отправлен этим несчастным майором на границу в Форд Сэдрик. Они, должно быть, разминулись в пути.

Капитан Каргилл и его знакомый хорошо посмеялись, когда представили ездока, приближающегося к ужасному месту и интересующегося тем, что произошло там, на той земле. Они далеко зашли в своих предположениях о том, что будет делать возничий; и решили, что если у него хватит сообразительности, то он сможет дойти до западной границы, по дороге распродавая провиант в различных торгующих частях, которых немало на сто пути.

Каргилл, наполовину опьяневший, направился к своему жилищу ранним утром, и его голова давила на подушку с прекрасной мыслью о Форте Сэдрик, который теперь был всего лишь воспоминанием.

Выходило так, что только у одного человека на земле осталось представление о местонахождении и даже просто существовании лейтенанта Данбера. Этим человеком был бедно одетый холостяк, который ходил за лошадьми и не имел отношения к армии, который значил очень мало для кого бы то ни было.

Тиммонс.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Единственным признаком жизни был обтрепанный кусок брезента, бьющийся на ветру прямо в дверном проеме разрушенного склада продовольствия. Поздним вечером снова поднялся сильный ветер, и единственное, что двигалось здесь – лоскут брезента.

Если бы над халупой капитана Каргилла не было надписи, Данбер никогда бы не поверил, что это то самое место, куда он назначен. Но надпись четко выделялась на необструганной балке: «форт Сэдрик».

Мужчины в молчании опустились на сиденье фургона, уставясь на жалкие руины. Выходит, это и был конечный пункт их пути.

Лейтенант Данбер еще на что-то надеялся, и потому осторожно переступил порог дома Каргилла. Секундой позже он появился снаружи и взглянул на Тиммонса, который все еще сидел в фургоне.

– Это не то, что ты ожидал увидеть, – прокричал ему Тиммонс.

Лейтенант ничего не ответил. Он дошел до развалюхи, откинул болтающийся кусок брезента и, наклонившись, вошел внутрь.

Смотреть там было не на что, и очень скоро он уже возвращался к фургону.

Тиммонс не сводил с него взгляда, качая головой.

– Можешь разгружать, – серьезно сказал Данбер, обращаясь к Тиммонсу.

– Зачем, лейтенант?

– Потому что мы прибыли.

Тиммонс скорчился на сиденьи:

– Но здесь никого и ничего нет, – и его голос перешел на карканье.

Лейтенант Данбер осмотрел место своей службы.

– Да. В данный момент нет.

Тишина окружала их и стояла между ними. Тишина несла с собой напряжение. Руки Данбера висели вдоль его тела, пока Тиммонс перебирал вожжи упряжки. Он плевался через борт фургона. «Всеобщее бегство или… плен», – думал Тиммонс, свирепо посматривая на лейтенанта. Судя по выражению его лица, он больше не собирался принимать участия в этой бессмысленной работе. «Лучшее, что мы можем сделать, это развернуть фургон на сто восемьдесят градусов и отправиться обратно».

Но у лейтенанта Данбера не было мысли возвращаться. Он хотел выяснить, что произошло в Форте Сэдрик. Может быть, все дезертировали, а может быть, все они были мертвы. Возможно, были выжившие всего в часе пути отсюда, борющиеся за свою жизнь, чтобы достичь Форта.

И была еще одна веская причина для того, чтобы он остался. Что-то свыше подсказывало ему, что имеет смысл нести вахту в этом месте. Это тот случай, когда человек хочет чего-нибудь так сильно, что цена и условия не берутся в расчет. Лейтенант хотел больше всего в жизни служить на границе. И сейчас он был здесь. Для него было не важно, на что теперь похож Форт Сэдрик и что с ним произошло. Сердце Данбера было отдано этому месту.

Глаза лейтенанта не выдавали его чувств, а голос был ровным и бесстрастным.

– Это мой пост, а в фургоне – провиант для этого поста, – сказал он Тиммонсу.

Они снова уставились друг на друга. Губы Тиммонса растянулись в улыбке. Он засмеялся:

– Ты что, мальчик, рехнулся?

Тиммонс, имея немалый опыт, показал этим вопросом, что лейтенант был щенком по сравнению с ним, что, судя по всему, никогда не был в бою, никогда не был на западе, и что прожил слишком мало для того, чтобы знать все. «Ты что, мальчик, рехнулся?». Голос звучал по-доброму, будто слова слетали с губ родного отца.

Тиммонс даже не подозревал, как он был не прав.

Данбер не был щенком. Он был спокойным и обязательным, и в свои годы он был хорошеньким. Но он не был щенком.

Он видел бой почти всю свою жизнь. И он был удачлив в бою, потому что владел редкой отличительной чертой. У него было врожденное шестое чувство, которое подсказывало ему, когда надо проявить стойкость. Когда он попадал в критическую ситуацию, что-то неуловимое ударяло в его мозгу и лейтенант Данбер становился безумной, смертоносной машиной, которую невозможно было остановить. Но только до того момента, пока этого требовали обстоятельства. Когда оставалось только нажать кнопку, Данбер делал это первым.

Слова «Ты что, мальчик, рехнулся?» запустили механизм машины, и улыбка Тиммонса начала медленно сползать с его лица, когда он заметил, как становятся черными глаза Данбера. Минуту спустя Тиммонс увидел, как лейтенант поднял правую руку медленно и осторожно. Он наблюдал за тем, как рука офицера, согнутая в локте, мягко сжала рукоятку тяжелого револьвера, который поблескивал у бедра. Он уловил движение указательного пальца Данбера, который привычным жестом мягко лег на спусковой крючок.

– Убери своего осла от фургона и помоги мне разгрузить!

Тон, которым были сказаны эти слова, произвел глубокое впечатление на Тиммонса. Тон этой фразы ясно показал ему, что на сцену вдруг вышла смерть. Его собственная смерть.

Тиммонс не моргнул глазом. И ничего не ответил. Одним движением он накинул вожжи на оглобли, потом спрыгнул с сиденья, проворно подошел к задней стороне фургона, откинул полог, закрывающий тыльную часть, и вытащил первую партию груза, которую смог бы унести в руках.

II

Они перетащили сколько смогли в полуразвалившийся дом и решили отдохнуть в халупе, которую занимал когда-то капитан Каргилл.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Сказав, что скоро появится луна и что он не хочет терять время, Тиммонс ушел в сумерки.

Лейтенант Данбер сел на землю, позволив себе закурить. Он смотрел на фургон, который казался меньше на расстоянии. Солнце зашло, и в это время фургон исчез, а Данбер сидел долгое время в темноте, благодаря тишину за то, что она составила ему компанию. Прошел час, Данбер начал коченеть. Тогда он поднялся и потащился в хижину капитана Каргилла.

Переступив порог, он внезапно почувствовал, что смертельно устал. Не раздеваясь, он растянулся на маленькой лежанке, которую устроил посреди комнатки.

Его уши почему-то именно в эту ночь отлично все слышали. Сон долго не приходил. Каждый шорох в темноте требовал объяснения, которое Данбер не сразу мог найти.

Ночью в этом месте была какая-то напряженность, которой он не почувствовал в течение прошедшего дня.

Как только он забывался сном, хруст ветки или крошечный, далекий всплеск на реке заставляли его снова и снова просыпаться. Это продолжалось так долго, что постепенно усыпило лейтенанта Данбера. Он устал, и был так беспокоен именно потому, что устал. Эта комбинация широко открыла двери нежеланному посетителю.

Сомнения пробрались сквозь незапертую дверь его беспокойного сна. Сомнения упорно одолевали его в эту первую ночь в новом, незнакомом месте. Они нашептывали ему на ухо ужасные вещи. Данбер был дураком. Он был не прав абсолютно во всем. Он ни на что не годился. Он мог найти здесь свою смерть. Сомнения этой ночи довели его до грани истерики. Данбер готов был разрыдаться. Он боролся с ними до утра, и, близкий к тому, чтобы сдаться, в считанные мгновения отбросил сомнения прочь и, наконец, уснул.

II

Они остановились.

Их было шестеро.

Это были индейцы пауни, воины самого ужасного из всех племен.

Черные, смазанные жиром волосы и ранние морщины, одинаковый образ мыслей чем-то походили на машину лейтенанта Данбера, которой он мог время от времени становиться. Но не было ничего случайного в том, как пауни смотрели на вещи. Они были неискушенными, но безжалостными людьми. Их глаза были глазами того, кто, увидев однажды предмет, решал сию же минуту, должен он жить или умереть. И если было решено, что объект должен прекратить свое существование, пауни смотрели на это с душевным спокойствием. Когда приходило время раздавать смерть, пауни действовали автоматически, и все индейцы Прерии боялись их, как никого другого.

Неожиданность того, что они увидели, заставила сейчас остановиться этих шестерых. Они сидели на спинах своих низкорослых лошадок и смотрели вниз, на изрытую оврагами равнину. Тоненькая струйка дыма поднималась в воздух в раннем утреннем свете примерно в полумиле от них.

С вершины небольшого холма, на котором они стояли. Пауни очень четко видели дым в низине. Но они не могли видеть причину его появления. Источник дыма скрывался за самым дальним холмиком. Из-за того, что они не видели всего, что хотели, пауни начали обсуждать это, говоря низкими, гортанными голосами. Они спорили о дыме и о том, что бы это вообще могло быть. Будь они в состоянии сейчас же поскакать туда, они бы это сделали. Но они слишком долго не были дома, и за время своего отсутствия терпели немало бедствий.

Они покинули дом небольшой группой в одиннадцать человек, направляясь на юг с целью поживиться лошадьми у богатых дакотов. После почти недельной скачки их застал врасплох у реки большой отряд племени манданов. Для пауни было большой удачей улизнуть и потерять всего одного человека убитым и одного раненым.

Раненый держался целую неделю с плохо заживающей колотой раной, и его состояние сильно замедляло продвижение вперед. Когда он все-таки умер и девять грабителей пауни могли считать свои поиски ничем не обремененными, им перестала улыбаться удача. Отряды дакотов всегда на шаг-два опережали злополучных пауни, и за следующие две недели пауни не обнаружили ничего, кроме остывших следов.

Наконец пауни расположились большим лагерем рядом с множеством хороших лошадей и радовались тому, что темные тучи, которые преследовали их так долго, рассеялись. Одного пауни не знали – их удача еще не повернулась к ним лицом. Действительно, наихудший случай привел их в эту деревню, где отряд дакотов понес тяжелые потери всего несколько дней назад в стычке с сильным отрядом ютов. Это племя убило несколько лучших воинов и удрало с тридцатью лошадьми.

Весь отряд дакотов был настороже и они готовились к мести. Пауни были обнаружены в тот момент, когда крадучись только входили в деревню. Добрая половина отряда, дыша друг другу в затылок, спасалась бегством, натыкаясь во враждебной темноте на своих истощенных пони. Только в бегстве их удача всегда сопутствовала им. Они все могли умереть этой ночью. Но, в конце концов, пауни потеряли еще только трех воинов.

Итак, эти шестеро уныло стояли сейчас на вершине холма. Их пони с выступающими ребрами слишком устали, чтобы нести их на себе. Индейцы размышляли, что им делать с этой одинокой легкой струйкой дыма в полумиле от них.

Взвешивать все «за» и «против» о том, стоит ли предпринимать атаку – это было частью индейского характера. Но обсуждать одинокую, едва заметную струйку дыма целые полчаса – это совсем другое дело. Замешательство этих шестерых наглядно демонстрировало, как низко пали эти пауни, как мало осталось у них уверенности в себе, храбрости. Группа раскололась. Они разошлись во мнениях. Один предлагал уходить, остальные – выяснить причину появления дыма. Пока они прохлаждались, шагая взад и вперед, только один мужчина, самый сильный, самый свирепый среди них, остался верен первому предложению. Он хотел внезапно напасть на то место, откуда вился дымок, причем немедленно. В течение этого скучного разговора, который тянулся и тянулся, он становился все более угрюмым и сердитым.

Тридцать минут истекли, и мужчина, отделившись от своих собратьев, начал тихо спускаться по косогору. Остальные пятеро двигались бок о бок, спрашивая, что бы могли значить его действия.

Разозленный воин едко ответил, что они – не пауни, и что он не может больше ездить с женщинами. Индеец сказал, что им следует зажать свои хвосты между ног и ехать домой. Он сказал, что пауни не ведут себя так, как сейчас они, и он предпочел бы умереть, чем спорить с мужчинами, которыми они не были.

Он поскакал вперед, к дыму.

Остальные последовали за ним.

III

Как бы ни была сильна антипатия Тиммонса к индейцам, он фактически ничего не знал об их привычках и образе действий. Территория была долгое время относительно надежна. Но Тиммонс был единственным человеком, на самом деле не имеющим возможности защититься. Ему следовало бы знать, как развести огонь без дыма.

В это утро он вылез из-под вонючего одеяла с жестоким чувством голода. Мысли о беконе и кофе были единственными занимающими его в этот ранний час, и он поспешил сложить отличный маленький костерок из зеленых веток.

Именно дым от его костра и привлек внимание небольшой группы пауни.

Тиммонс сидел па корточках у огня. Его пальцы обхватили ручку сковородки. От нее исходил изумительный аромат жареного бекона, и пар поднимался вверх, скрывая саму посудину. В этот момент его и настигла стрела индейцев. Она глубоко проникла в его правую ягодицу, и от внезапного удара он упал прямо в костер. Тиммонс услышал клич, прежде чем увидел кого бы то ни было, и этот крик поверг его в панику. С жалкой надеждой он скатился в овраг, широкими шагами взобрался на склон. Ярко оперенная стрела пауни торчала из его задницы.

Увидев только одного мужчину, пауни поняли, что сами у себя отнимают время. Пока остальные грабили фургон, отважный воин, который был пристыжен всеми за свои действия, лениво поскакал вслед за Тиммонсом.

Он настиг крестьянина как раз тогда, когда тот почти добрался до подножия холма. Здесь Тиммонс вдруг неожиданно споткнулся и опустился на одно колено. Когда он поднялся, его голова повернулась в ту сторону, откуда раздавался стук копыт.

Но он так никогда и не увидел ни всадника, ни его лошади. В последние доли секунды Тиммонс успел заметить лишь занесенный над ним томагавк. В следующее мгновение его что-то ударило в скулу. Удар был нанесен с такой силой, что голова крестьянина буквально взорвалась с громким хлопком.

IV

Пауни прошлись с грабежами по двум хижинам и набрали столько, сколько могли нести. Они отцепили отличную упряжку армейских лошадей, подожгли фургон и ускакали мимо изувеченного тела Тиммонса, даже не взглянув на него. Индейцы взяли все, что хотели. Скальп возничего развевался на острие пики его убийцы.

Тело весь день пролежало в высокой траве, ожидая, когда ночь опустится на землю: волки выйдут на охоту и обнаружат его.

Конец Тиммонса имел больше смысла, чем тлеющая свеча его одинокой жизни. С его смертью необычный цикл обстоятельств наконец завершился.

Круг замкнулся вокруг лейтенанта Джона Дж. Данбера.

Ни один человек не мог быть более одинок.

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

Данбер тоже разводил в это утро огонь, но он начал делать это гораздо раньше Тиммонса. Фактически, лейтенант выпил уже половину своей первой чашки кофе за час до того, как убили возничего.

Два походных раскладных стула были прислонены к стене в доме Каргилла. Лейтенант разложил один из них перед хижиной и сел. Он просидел так довольно долго. Одеяло покрывало его плечи, большая армейского образца кружка уютно устроилась у него в руках. Данбер наблюдал начало своего первого дня в форте Сэдрик. Он мечтал скорее приступить к действиям. Когда он подумал об этом, сомнения снова закрались к нему в душу.

С пугающей неожиданностью лейтенант почувствовал себя сокрушенным. Он осознал, что не имеет представления о том, с чего начать и в чем заключаются его функции. Он даже не знал, как он должен относиться к себе. У него не было дежурств, не было никакой программы действий, и, наконец, его звание лейтенанта сейчас ничего не значило.

Солнце ровно поднималось за его спиной, и Данбер обнаружил, что сидит в холодной тени от хижины. Тогда он снова наполнил кружку и передвинулся вместе со стулом на ярд прямо в сноп солнечного света.

Он все еще сидел на том же месте, когда заметил волка. Тот стоял на скале напротив форта. Их разделяла только река.

Первым желанием Данбера, которое ему подсказывал инстинкт, было спугнуть его. Но чем дольше он смотрел на пришельца, тем меньше смысла находил в своей идее. Даже на таком расстоянии было видно, что животным просто владело любопытство. В глубине души, не отдавая себе отчета в своих мыслях, Данбер был даже рад этой маленькой неожиданной компании.

Киско фыркнул в корале, и лейтенант резко напрягся, обострив внимание. Он совсем забыл о своей лошади. По дороге на продовольственный склад он оглянулся, посмотрев через плечо на неожиданного гостя. Данбер увидел, как его утренний визитер повернулся к нему хвостом и исчез вдали на фоне крутого берега.

II

Эта мысль пришла Джону в голову в корале, когда он сыпал зерно в кормушку Киско. Простое решение, а помогло отбросить сомнения.

За то время, пока он задавал лошади корм, он придумал себе дежурство.

Данбер еще раз быстро произвел проверку халупы Каргилла, склада продовольствия, кораля и реки. Затем он определил для себя фронт работ, решив начать с уборки мусора, покрывающего берега небольшой речушки.

Не будучи брезгливым по натуре, он обнаружил груду хлама на земле, которая не делала чести его предшественникам и покрывала позором их присутствие здесь. Бутылки и другая дрянь были разбросаны, куда ни кинь взгляд. Куски приспособлений и механизмов, а также клочья военного обмундирования и просто тряпки лежали, покрывая толстой коркой берега. Самым худшим были тушки зверей, находящиеся в различных стадиях разложения. Они бездумно были раскиданы вдоль реки. Большинство из них были небольшой дичью – кролики и мелкая птица. Там же лежала целая антилопа и часть от другой.

Обзор этой грязи дал Данберу первый реальный ключ к разгадке. Он начинал догадываться, что могло произойти в форте Сэдрик. Было ясно, что Форт стал местом, в котором ни у кого не было гордости. Затем, так до конца ничего и не зная, Данбер еще больше приблизился к правде.

«Может быть, это была пища», – подумал он. – «Может быть, они были очень голодны».

Он работал до полудня, раздевшись до нижней сорочки и износившихся панталон. На ногах болтались старые ботинки, и он методично ходил взад и вперед по лежащей под ногами дряни.

Большая часть тушек затонула в воде, и его желудок сжимался в комок, когда он вытаскивал тельца животные из зловонной слякоти на мелководье.

Лейтенант складывал все в кучу на кусок брезента. Когда брезент был загружен полностью, он связывал его четыре угла сверху, и получалось что-то вроде мешка Затем он и Киско, снабженный сильными мускулами вместе тащили ужасный груз на вершину холма.

К середине дня поток был чист, и хотя Данбер не был до конца уверен, он мог бы поклясться, что это уже закончилось. Он закурил и хорошо отдохнул, сидя у реки и глядя на ее спокойное течение. Освобожденная от мерзких паразитов река стала снова похожа сама на себя, и лейтенант чувствовал себя немного возвышенно от гордости за то дело, которое он с успехом только что завершил.

Когда он поднялся на ноги, его спина сразу дала о себе знать легкой болью. Не привыкший к такой работе, он обнаружил, что сейчас это болезненное состояние было ему не так уж неприятно. Это означало, что он сделал что-то стоящее.

После того, как его работа почти подошла к концу и остался лишь крошечный кусочек отбросов, Данбер взобрался на вершину холма и встал лицом к куче, которая доходила ему почти до плеч. Он вылил галлон спирта на всю эту груду отбросов и они исчезли в огне.

Некоторое время лейтенант наблюдал за огромным столбом сального черного дыма, поднимающегося в пустое небо. Но вдруг его сердце екнуло – он понял, что он только что сделал. С его стороны было крайне неосторожно так поступить. Он никогда не должен был разводить огня. На много миль вокруг столб дыма такого размера становился похож на сигнальную ракету в безлунную ночь. Это служило указателем и одновременно приглашением огромной пылающей стрелы в Форт Сэдрик.

Этим столбом дыма был брошен жребий. Кому-то должно было повезти. И этим кем-то скорее всего могли стать индейцы.

III

Лейтенант Данбер сидел перед хижиной до наступления сумерек, постоянно осматривая горизонт во всех направлениях.

Никто не приходил.

Он с облегчением вздохнул. В течение всего вечера, пока Данбер сидел возле хижины Каргилла, винтовка «Спрингфилд» и тяжелый револьвер были наготове, а смысл его изоляции углублялся. В какой-то момент слова «попавший на необитаемый остров» всплыли в мозгу лейтенанта. Это заставило его содрогнуться. Он знал, что это на самом деле так. Данбер знал и то, что он должен будет оставаться один еще какое-то время. В глубине души лейтенант хотел быть один, но, став, «робинзоном», он чувствовал себя совсем не так, как во время их с пути Тиммонсом.

Это успокаивало.

Данбер съел свой скудный ужин и написал рапорт о своем первом дне пребывания в форте. Лейтенант был хорошим писателем, что помогало ему питать меньшее отвращение к бумажной работе, чем большинству других солдат. В записях о своем пребывании в Форте Сэдрик Данбер был скрупулезен, особенно в той его части, где шла речь о его странных обстоятельствах.

Вот его отчет:

Апрель 12, 1863

Я нашел Форт Сэдрик полностью обезлюдевшим. Место кажется заброшенным уже давно. Даже если бы здесь был контингент незадолго до того, как я пришел, его все равно можно было бы считать заброшенным.

Я не знаю, что мне делать.

Форт Сэдрик – мой пост. Но здесь нет никого, перед кем я мог бы отчитаться. Связь может иметь место, только если я уеду, но я не хочу оставлять свой пост.

Съестных припасов в изобилии.

Назначил себя дежурным по уборке. Попытаюсь укрепить склад продовольствия, но не знаю, может ли один человек осилить эту работу.

На границе все спокойно.

Лейтенант Джон Дж. Данбер, США.

На грани сна этой ночью у него появилась идея. Идея сделать навес для лачуги. Место, где можно было бы просто сидеть или работать. В знойные дни внутри халупы становилось невыносимо, в добавление к ужасному состоянию всего Форта.

Данбер подумал также и об окнах, вырезанных в дерне. Окно могло бы, при случае, сыграть большую роль. Можно было уменьшить кораль и использовать лишние столбы как дополнительные подпорки для других сооружений. После этого можно было бы что-то сделать и с продовольственным складом.

Данбер уснул до того, как мысленно перечислил все возможные варианты благоустройства форта. Сон его был глубоким, и во сне он видел все очень ярко и живо.

Лейтенант находился в полевом госпитале в Пенсильвании. Доктора собрались у его постели. Полдюжины из них были в длинных белых фартуках, пропитанных чужой кровью.

Они обсуждали вопрос ампутации его ноги. Доктора спорили: резать ли ступню до лодыжки или отнимать ногу до колена. Дискуссия свелась к аргументу, аргумент безобразно извернулся, и, как наблюдал лейтенант, привел их в ужас. Тогда доктора начали драться.

Они колотили друг друга различными частями тел от предыдущих ампутаций. Они носились вихрем по госпиталю, размахивая своим гротескными дубинками. Пациенты, которые потеряли в результате ампутации эти части, соскакивали или сползали со своих соломенных тюфяков, отчаянно пытаясь разобрать в дебрях этой схватки докторов, где чьи руки и ноги.

В середине всеобщей свалки Данбер убежал, выскочив как сумасшедший через парадный вход на своей наполовину ампутированной ноге.

Он дохромал до сверкающего зеленью луга, который раскинулся между Объединенным и Федеративным корпусами. Корпуса падали друг на друга по кругу как кости домино, когда Данбер пробегал мимо, и целились в него из пистолетов. Обнаружив, что его рука сжимает винтовку, лейтенант выстрелил в каждый из корпусов до того, как они выложились в круг. Он стрелял непрерывно, и каждая из его пуль попадала в голову. Каждая голова разлеталась на части. Эти части были похожи на длинный ряд дынь, каждая из которых взрывалась по очереди на плечах мертвых людей.

Данбер видел себя со стороны – дикую фигуру в окровавленном госпитальном халате, лихо бросающую вызов корпусам. Головы летали в пространстве, когда он пробегал между корпусами.

Внезапно не стало ни корпусов, ни стрельбы.

Но возник кто-то за его спиной, зовущий приятным голосом:

– Дорогой… дорогой…

Данбер обернулся.

Позади него бежала женщина. Стройная женщина с румяными щеками и песочного цвета волосами. Ее глаза так горели страстью, что Данбер почувствовал, как сердце, забилось в его груди. На ней были надеты только мужские трусы, а в вытянутой вперед руке она держала окровавленную ступню. Она будто предлагала взять ее.

Лейтенант взглянул вниз на собственную раненую ступню и обнаружил, что она исчезла. Он бежал на белом обрубке кости. Данбер проснулся в поту. Он сидел в постели, находясь в шоке и дико таращился на свои ступни. Они были на месте.

Одеяла Данбера были влажными. Он нагнулся, свесившись под кровать за своим снаряжением, достал бумагу и табак и лихорадочно скрутил себе сигарету. Затем он отбросил холодные и влажные одеяла, уперевшись в подушку. Ожидая, когда наступит рассвет, Данбер глубоко затянулся и с шумным выдохом выпустил клуб дыма.

Он точно знал, что вызвало такой сон. Основные элементы действительно имели место в жизни. Лейтенант позволил себе в мыслях снова вернуться к тем событиям.

Он был ранен в ногу. Шрапнелью. Он терял время в полевом госпитале, и там на самом деле велись разговоры об ампутации. Мысль об этом невыносима, и лейтенант Данбер сбежал. К середине ночи палата наполнилась ужасными стонами раненых, и тогда он выскользнул из койки и стащил кое-что из одежды. Он присыпал раненную ступню антисептиком, замотал ее бинтом и кое-как втиснул в свои ботинок.

Затем Данбер пробрался к боковым дверям, тихонько приоткрыл их и проскользнул наружу. Он украл лошадь и, не имея никаких планов и места, куда еще можно было бы пойти, снова примкнул к своей воинской части, рассказав небылицу о ранении в палец ноги.

Сейчас он улыбнулся сам себе: «О чем я тогда думал?»

Два дня спустя боль стала так сильна, что лейтенант не хотел ничего больше, кроме смерти. Он ждал удобного случая, чтобы воспользоваться им.

Два соединения, расположившиеся друг напротив друга, вели перестрелку с расстояния в три сотни ярдов через лишенное растительности поле в лучшее вечернее время. Они прятались за низкими каменными стенами, выложенными по разным краям поля. Каждое из соединений не было уверено в силе противника, так же как каждое из них не было уверено и в атаке.

Часть, где служил Данбер, запустила наблюдательный шар, но повстанцы быстро сбили его метким выстрелом.

Противостояние продолжалось, и когда к позднему вечеру напряжение достигло критической точки, лейтенант достиг своей личной точки разлома. Его мысли непоколебимо сфокусировались на окончании его жизни.

Он по собственной воле вскочил на коня и бросился вперед, принимая огонь врага на себя. Командир полка был неподходящим человеком, чтобы повести людей в атаку. У него был слабый желудок и тупые мозги.

В нормальных условиях он никогда не дал бы разрешения на подобный поступок, но этим вечером полковник оказался в экстремальной ситуации. Бедный малый был в полной растерянности, и по необъяснимой причине думал лишь о большой чаше персикового мороженого. Эта мысль прочно засела в его голове.