Текст книги "Месть Розы"

Смутные видения прошлого проносились перед его мысленным взором, но пока еще никак не оформились. С языка Элрика вот-вот готовы были слететь слова на высоком мелнибонийском слоге, и слова эти были: «кровный друг». Он начал проговаривать древние слова, которыми призывали драконов, воспроизводить ритмы, мелодии, на которые эти животные отзывались, если у них было на то желание.

В памяти его зазвучала мелодия, образ речи, затем вновь всплыло слово. Этот звук был подобен ветру в ветвях ивы, журчанию ручья среди камней.

Имя.

Заслышав его, дракон с шумом захлопнул челюсти и повел головой в поисках источника голоса. Встопорщенные иглы на шее и хвосте опустились, и по краям пасти перестал кипеть яд.

Элрик осторожно поднялся на ноги, стряхивая с себя комья влажной земли. Буревестник в его руке, как всегда, был готов к действию. Альбинос сделал шаг назад.

– Госпожа Шрамоликая! Я твой родич, я – Котенок. Твой хранитель и проводник, госпожа Шрамоликая, узнай меня!

Золотисто-зеленая морда с длинным, давно зажившим шрамом под нижней челюстью вопросительно зашипела.

Вложив в ножны недовольно ворчащий меч, альбинос принялся исполнять сложные приветственные жесты родства, которым в свое время обучил отец наследника – будущего верховного Владыку Драконов Имррира, императора драконов всего мира.

Драконица как будто нахмурилась, тяжелые кожистые веки опустились, прикрыв холодные глаза – глаза зверя, более древнего, чем любое смертное существо, и, возможно, более древнего, чем сами боги…

Огромные ноздри, в которых легко поместился бы Элрик, дрогнули, затрепетали, принюхиваясь; мелькнул язык – огромный, влажный и кожистый, длинный и раздвоенный на конце. Он чуть не коснулся лица Элрика, затем лизнул его тело, а потом зверь отвел назад голову, и глаза уставились на альбиноса в яростном недоумении. На какое-то время чудовище успокоилось.

Элрик, вошедший в состояние транса, потому что старые заклинания потоком хлынули в его мозг, стоял, раскачиваясь, перед драконицей. Вскоре и ее голова закачалась его движениям в такт.

И внезапно дракон с утробным урчанием изогнулся и вытянулся на земле, среди вытоптанных колосьев. Глаза следили за Элриком, который приблизился, затянув приветственную песнь – ту, самую первую, которой его обучил отец, когда наследнику исполнилось одиннадцать лет и он впервые отправился в Драконьи пещеры, где спали гигантские рептилии. За каждый день бодрствования дракон должен был отсыпаться не менее века, дабы восполнить запасы горючей слюны, способной сжигать целые города.

Каким образом могла пробудиться эта драконица и как она попала сюда, оставалось загадкой. Должно быть, здесь не обошлось без колдовства. Но были ли какие-то причины для ее появления, или же, как и Уэлдрейк, она появилась здесь совершенно случайно?

Впрочем, сейчас Элрику было не до этих размышлений – короткими ритуальными шажками он приблизился к тому месту на теле дракона, где крыло соединялось с плечом. Там, на загривке рептилии, обычно помещалось седло, но Элрик в юности летал на драконах без всякой экипировки и без седла, единственно пользуясь своим умением и доброй волей дракона.

Долгие годы и впечатляющие сочетания событий привели его к этому моменту, когда менялся весь мир, когда он не доверял даже собственным воспоминаниям… Дракон теперь почти звал его, отвечал довольным урчанием, ждал его следующей команды, словно мать, мирящаяся с забавами сына.

– Шрамоликая, сестра, Шрамоликая, мой родич, твоя кровь течет в наших жилах, и наша в твоих, мы едины, мы одно, дракон и всадник, у нас одно стремление, одна мечта. Сестра драконов, мать драконов, гордость драконов, честь драконов…

Слова высокого слога катились, звенели и щелкали у него на устах, слетая с языка без усилий, без малейших колебаний, почти бессознательно, ибо кровь узнавала кровь, и все остальное было естественно. Естественно вскарабкаться на загривок дракону и запеть древние радостные песни-команды, сложные драконьи баллады его далеких предков, которые умели сочетать высокое искусство и практические потребности. Элрик вспоминал все лучшее и благородное в своем народе и в себе, но и в этом торжестве он стыдился того, что они, его соплеменники, превратились в эгоистичных существ, для которых власть была только инструментом сохранения власти – а это, по его мнению, и было настоящим падением…

И вот гибкая шея рептилии постепенно поднимается, раскачиваясь, как кобра перед заклинателем змей, и ее морда задирается к солнцу. Длинный ее язык пробует воздух, а слюна ее теперь течет медленнее, выжигая почву под лапами. Она испускает тяжелый вздох, похожий на вздох удовлетворения, она шевелит одной задней лапой, потом другой, раскачиваясь и наклоняясь, как корабль в шторм. Элрик же цепляется за нее изо всех сил, тело его швыряет то в одну, то в другую сторону. Наконец Шрамоликая замирает, когти ее вцепляются в землю, она начинает распрямлять задние лапы. Драконица словно бы замирает на секунду. Потом она подбирает передние лапы под мягкую кожу подбрюшья и снова пробует воздух.

Задние ее лапы отталкиваются от земли. Массивные крылья с оглушающим звуком рассекают воздух. Драконица балансирует хвостом, чтобы выровнять положение своего огромного тела, она взлетела – и вот уже плывет в воздухе, набирая высоту, поднимается в синее совершенство предвечернего неба, оставив внизу облака, похожие на белые, тихие холмы и долины, где, может быть, находят покой безобидные мертвецы.

Элрику все равно, куда полетит дракон. Он просто счастлив лететь, как летал в юности, когда делил радость со своим крылатым товарищем, потому что союз предков Элрика и этих созданий был воистину обоюдоискренним, этот союз существовал всегда, а его корни находили объяснение только в неправдоподобных легендах. С помощью этого симбиоза, который поначалу был просто естественным и беззаботным, мелнибонийцы научились защищаться от потенциальных завоевателей, а позднее и сами стали завоевателями; с помощью этого союза они побеждали своих противников. Потом их обуяла жадность, союзники в одном только физическом мире перестали их устраивать, они стали искать союзников в сверхъестественных мирах и таким образом пришли к соглашению с Хаосом, с самим Герцогом Ариохом. И, опираясь на помощь Хаоса, они владычествовали над миром десять тысяч лет, постоянно изощряясь в своих жестокостях и ни на йоту не делаясь милосердней.

До этого, думает Элрик, мой народ никогда не помышлял о войне или власти. И он знает, что именно уважение, которое проявляли мелнибонийцы к любым формам жизни, и послужило основой союза между мелнибонийцами и драконами. И, лежа на этой естественной луке – выступе за холкой драконицы, – он плачет от счастья и удивления перед внезапно вновь обретенной чистотой, которую считал навсегда утраченной, как и все остальное, и это внезапное обретение вселяет в него на короткий миг веру в то, что и остальное, потерянное, тоже можно вернуть…

Он свободен! Летит! Он – часть невероятного существа, чьи крылья несут эту громадину так, словно она легче птичьего пуха, несут по этим темнеющим небесам, кожа ее испускает аромат, подобный аромату лаванды, а голова приняла положение, которое почти повторяет положение головы Элрика. Она делает повороты, ныряет вниз, набирает высоту, описывает круги, а Элрик без всякого напряжения сидит на ее спине и распевает дикие старинные песни своих предков – они странствовали между мирами, но обосновались в этом и, как говорят, встретили еще более древнюю расу. Впоследствии они вытеснили этот древний народ, но кровь его с тех пор текла в жилах владык Мелнибонэ.

Вверх устремляется Шрамоликая, туда, где атмосфера разрежена настолько, что уже едва может удерживать ее вес, и Элрик начинает дрожать от холода, хотя и тепло одет. Он ловит ртом воздух, и драконица камнем устремляется вниз. Но затем внезапно останавливает падение, словно приземлившись на облако, потом меняет направление полета и оказывается между облаками, словно в освещенном лунном свете туннеле, по которому снова ныряет вниз. Следом бьет молния, слышится удар грома, и они опускаются в неестественный холод, и по всему телу Элрика бегут мурашки, мороз пробирает его до самых костей, но альбинос не боится, потому что не боится дракон.

Облака над ними исчезли. Синеватое бархатное небо становится еще мягче в желтоватом лунном свете, отбрасывающем их длинные тени на луга, над которыми они мчатся. Затем на горизонте возникает мерцание – это светится полночное море, а небо, словно бриллиантами, заполнено звездами, – и только теперь, когда Элрик узнает местность внизу, сердце его наполняется страхом.

Драконица принесла его назад – к руинам его снов, к его прошлому, его любви, его амбициям, его надежде.

Принесла его в Мелнибонэ.

Принесла его домой.

Теперь Элрик забыл о радости, которая только что переполняла его существо, и помнил только о боли. Он спрашивал себя, случайно ли это, или же драконица намеренно была послана, чтобы доставить его сюда? Неужели оставшиеся в живых соплеменники нашли средство пленить его, чтобы насладиться зрелищем медленной и мучительной смерти предавшего их владыки? Или же это сами драконы потребовали его вернуть?

Скоро знакомые холмы внизу сменились долиной Имррира, и Элрик увидел впереди город – неровные очертания сгоревших и разрушенных зданий. Неужели это город, где он родился, Грезящий город, разрушенный им и его союзниками-пиратами?

Они подлетели еще ближе, и тогда Элрик понял, что он не узнаёт этих зданий. Поначалу он решил было, что огонь и сокрушительное сражение изменили их, но теперь он видел, что даже материал этих развалин ему незнаком. И он посмеялся над собой. Он изумлялся подспудному своему желанию, застившему ему зрение: он поверил, что драконица принесла его в Мелнибонэ.

А затем он узнал горы и лес, и линию берега за городом. Шрамоликая устремилась вниз, и Элрик, увидев впереди полмили знакомых поросших травой холмов, уже был твердо уверен, что перед ним не Имррир Прекрасный, величайший из всех городов, а город, который его соплеменники называли Х'хаи'шан, что на высоком мелнибонийском слоге означает Островной город. Это был город, в одночасье уничтоженный единственной гражданской войной, разразившейся в Мелнибонэ, когда властители королевства перессорились между собой: одни выступали за союз с Хаосом, тогда как другие предпочитали сохранить преданность Равновесию. Эта война продолжалась три дня, после чего над Мелнибонэ целый месяц висел густой маслянистый дым. Когда дым рассеялся, под ним обнаружились руины, но всех, кто рассчитывал в этот период слабости одержать над Мелнибонэ победу, ждало разочарование: союз с Ариохом был надежной защитой, и, если возникала потребность, Владыка Хаоса демонстрировал мощное разнообразие имевшихся в его распоряжении средств. По мере того как Мелнибонэ одерживал свои бесчестные победы, некоторые его жители лишили себя жизни, а иные бежали в другие миры. Остались самые жестокие – они-то и держали в своих властных руках империю, которая распространила свое влияние на весь мир.

Такой была одна из легенд его народа, почерпнутая, как утверждалось, из Книги Мертвых Богов.

Элрик понял, что Шрамоликая принесла его в далекое прошлое. Но как драконила могла так свободно перемещаться между сферами? И снова он спрашивал себя: зачем он оказался здесь?

В надежде, что Шрамоликая сама изберет какой-нибудь дальнейший образ действий, Элрик остался сидеть на спине монстра, однако вскоре стало понятно, что дракон не собирается никуда двигаться. Тогда Элрик неохотно спешился, пропев: «Буду тебе благодарен за помощь и в дальнейшем», – и, поскольку ничего другого ему не оставалось, направился к руинам былой славы его народа.

«О, Х'хаи'шан, Островной город, если бы я смог оказаться здесь неделей раньше, чтобы предупредить тебя о последствиях твоего союза. Но это ни в коей мере не устроило бы моего покровителя Ариоха – он не терпит, когда кто-то нарушает его планы».

Элрик невесело улыбнулся при этой мысли, улыбнулся, подумав о собственном насущном желании: заставить прошлое изменить настоящее, чтобы бремя его вины не было так невыносимо тяжело.

«Может быть, вся наша история написана Ариохом».

Согласно сделке с Владыкой Хаоса, Элрик за помощь Ариоха расплачивался с ним кровью и душами: все, что забирал рунный меч, принадлежало Герцогу Ариоху – хотя в некоторых древних легендах говорилось, что меч и его демон-покровитель суть одно и то же. И Элрик редко скрывал свое недовольство этим договором, хотя даже ему недоставало мужества разорвать его. Впрочем, покровителю его, Ариоху, было наплевать на его мысли, пока Элрик выполнял условия. В чем в чем, а в этом Элрик не сомневался ни на мгновение.

Дерн был пересечен дорожками, по которым Элрик бегал в детстве. Он шел по ним с той же уверенностью, с какой делал это, когда его отец, отъехав подальше на своем боевом коне, приказывал кому-нибудь из рабов отпустить мальчонку – пусть идет сам, – но находиться поблизости, чтобы ничего не случилось. Наследник должен знать все тропинки Мелнибонэ, потому что по ним, по этим стежкам-дорожкам, по этим путям проходила их история, в них содержалась геометрия их мудрости, ключ к самым их сокровенным тайнам.

Элрик запомнил все эти тропы, так же как и тропы в иные миры, заучил их по мере необходимости с сопутствующими им песнями и ритуальными жестами. Он был мастером-чародеем в длинном ряду мастеров-чародеев и гордился своим призванием, хотя его и беспокоили цели, ради которых он наряду с другими пользовался колдовской силой. Он мог прочесть тысячу смыслов в ветвях единственного дерева, но он никак не мог разобраться в муках собственного сознания, понять причины своего нравственного кризиса, поэтому-то он и отправился странствовать по миру.

Темное колдовство и чары, образы, имеющие ужасающие последствия, заполняли разум и иногда, когда Элрик спал, угрожали овладеть им и погрузить его в вечное безумие. Темные воспоминания. Темные жестокости. Элрик приблизился к руинам, и мороз продрал его по коже – эти деревянные и кирпичные башни хоть и были разрушены, но даже в лунном свете сохраняли какой-то живописный и почти гостеприимный вид.

Он перебрался через обгоревшие остатки стены и оказался на улице, которая на уровне земли все еще сохраняла следы того, чем она когда-то была. Он ощущал запах гари в воздухе, земля под ногами все еще была горяча. То здесь, то там в направлении центра города по-прежнему полыхали пожары, все вокруг было покрыто пеплом. Элрик чувствовал, как этот пепел покрывает и его кожу, закупоривает его ноздри, забирается под одежду – пепел его далеких предков, чьи почерневшие от огня тела заполняли дома, словно продолжая жить, как и жили; этот пепел грозил засыпать Элрика с головой. Но альбинос продолжал идти, ошеломленный этой возможностью заглянуть в свое прошлое в самый критический момент истории его народа. Он заходил в покои, когда-то занятые их обитателями, их домашними любимцами, игрушками, инструментами, он проходил по площадям, где прежде били фонтаны, он заглядывал в храмы и общественные здания, где встречались его соплеменники, чтобы обсудить насущные вопросы, когда императоры еще не забрали власть в свои руки, а Мелнибонэ не зависело от рабов, запрятанных подальше, чтобы своим видом не оскорбляли они Имррира Прекрасного. Он остановился в какой-то мастерской, в лавке башмачника. Он скорбел по этим мертвецам, ушедшим в мир иной более десяти тысяч лет назад.

Эти руины затронули в нем какое-то ностальгическое чувство, и Элрик вдруг понял, что в нем проснулось новое желание – желание вернуться в то прошлое, когда одержимое страхом Мелнибонэ не заключило эту сделку, дававшую ему силу завоевать мир.

Башни и фронтоны, почерневшие крыши и обрушенные стропила, груды битого камня и кирпича, кормушки для скота и самая обычная домашняя утварь, выброшенная из домов на улицы, наполняли все существо Элрика какой-то сладкой печалью. Он останавливался, чтобы взглянуть на колыбельку или веретено, молчаливых свидетелей тех черт натуры гордых мелнибонийцев, которые были ему неизвестны, но которые он чувствовал и понимал.

Слезы стояли в его глазах, когда он шел по этим улицам, всей душой надеясь, что найдет хоть одну живую душу, кроме себя самого, но он знал, что город после трагедии еще сто лет оставался необитаемым.

«О, если бы я мог, разрушив Имррир, возродить Х'хаи'шан!»

Он стоял на площади в окружении разбитых статуй и упавших стен, глядя на огромную луну, которая висела теперь точно над его головой, отчего его тень словно спряталась в руинах у Элрика под ногами. И он стащил с себя шлем и тряхнул головой, разметав длинные молочно-белые волосы. Он протянул руки к городу, словно моля его о прощении, а потом опустился на каменную плиту, покрытую резьбой. Изящный и сложный узор, какой могла сотворить только рука гениального мастера, покрывала грубая корка запекшейся крови. Элрик уронил голову на руки, вдыхая запах пепла, которым была покрыта его рубаха; плечи его затряслись в рыданиях, и он застонал, жалуясь на судьбу, которая повела его путем таким мучительных испытаний…

И тут за его спиной послышался голос, словно бы пришедший из далеких катакомб, отделенных от него миллионами лет. Этот голос звучал как Драконьи водопады, на которых умер один из предков Элрика (говорили, что погиб он, сражаясь с самим собой), звучал не менее впечатляюще, чем долгая роковая история королевского рода, к которому принадлежал Элрик. Он узнал этот голос, хотя давно уже лелеял надежду, что больше ему не придется его услышать.

Снова Элрик спросил себя: уж не сошел ли он с ума? Этот голос, вне всяких сомнений, принадлежал его отцу, Садрику Восемьдесят шестому, с которым так редко доводилось ему общаться при жизни.

– Вижу я, ты плачешь, Элрик. Ты сын своей матери, а потому я люблю тебя, как память о ней. Но ты убийца единственной из женщин, которую я любил, и за это я ненавижу тебя неправедной ненавистью.

– Отец?

Элрик опустил руку и повернул свое белое лицо в ту сторону, где рядом с упавшей колонной стоял стройный, хрупкий призрак Садрика. На губах его гуляла страшная в своем спокойствии улыбка.

Элрик недоверчиво посмотрел на лицо, которое было точно таким, каким он видел его в последний раз, когда отец лежал мертвый.

– Нет для неправедной ненависти выхода иного, нежели чрез покой смерти. А здесь, как видишь, нет мне этого покоя.

– Ты мне снился, отец; во сне я видел, как ты разочарован мною. Хотел бы я стать таким сыном, какого ты ждал…

– У тебя не было такой возможности, Элрик, после того, что ты сделал. Само твое рождение стало для нее роковым. Столько знамений предупреждало нас об этом, но мы бессильны были изменить эту ужасную судьбу…

Глаза его полнились ненавистью, которую был в силах понять только не нашедший успокоения мертвый.

– Как ты здесь оказался, отец? Я считал, что тебя забрал Хаос, что ты служишь нашему покровителю Ариоху.

– Ариох не смог забрать меня, ибо я заключил иной договор – с графом Машабаком. Ариох мне более не покровитель. – С его губ сорвалось какое-то подобие смеха.

– Твоя душа принадлежит Машабаку из Хаоса?

– Но Ариох это оспаривает. Моя душа – заложник их соперничества… Или была заложником. Мне еще доступно кое-какое колдовство, и благодаря нему я здесь – в самом начале нашей долгой истории. Здесь у меня нечто вроде временного убежища.

– Ты что – прячешься, отец? Прячешься от Владык Хаоса?

– Я получил некоторую отсрочку, пока они спорят меж собой. А здесь я могу воспользоваться заклинанием, последним моим великим заклинанием, которое освободит меня и позволит присоединиться к твоей матери в Лесу Душ, где она ожидает меня.

– Ты знаешь, как попасть в Лес Душ? Я думал – это всего лишь легенды, – сказал Элрик, отирая холодный пот со лба.

– Я отправил туда твою мать, дабы она дождалась меня. Я дал ей надежное средство – Свиток Мертвых, и она пребывает в безопасности в той благодатной вечности, которую ищут многие души, но обретают лишь единицы. Я поклялся, что сделаю все возможное, чтобы воссоединиться с нею.

Тень, словно сомнамбула, сделала шаг вперед и протянула руку, чтобы прикоснуться к лицу Элрика. Было в этом жесте что-то похожее на любовь, но, когда рука упала, в неумерших глазах старика была только мука.

Элрик ощутил нечто вроде сочувствия.

– Неужели здесь больше никого нет, отец?

– Только ты, сын мой. Ты и я, мы оба призраки этих руин.

– И я тоже – пленник этого места? – вздрогнув, спросил альбинос.

– Да – по моей прихоти. Теперь, когда я коснулся тебя, мы связаны узами, покинешь ты это место или нет, ибо такова судьба таких, как я, – быть навечно соединенным с первым живым смертным, на которого я возложу свою руку. Мы – одно целое, Элрик. Или станем единым целым.

И Элрик содрогнулся, услышав в безрадостном до этого голосе отца ненависть и удовлетворение.

– А я не могу тебя освободить, отец? Я был в Р'лин К'рен А'а – там начала нашей истории в этом мире. Я нашел там наше прошлое. Я могу рассказать об этом…

– Наше прошлое в нашей крови. Оно всегда с нами. Эти отродья с Р'лин К'рен А'а никогда не были нашими истинными предками. Они смешались с людьми и исчезли. Не они основали и сохранили великий Мелнибонэ…

– Есть столько всяких разных историй, отец. Много легенд, которые противоречат друг другу… – Элрик жаждал продолжения разговора с отцом. Таких возможностей у него при жизни Садрика практически не было.

– Мертвым дано различать правду и ложь. Это знание искони присуще им. И мне ведома истина. Мы происходим не из Р'лин К'рен А'а. В таких поисках и догадках нет нужды. Нам доподлинно известны наши корни. Ты был бы глупцом, сын мой, если бы стал оспаривать нашу историю, возражать против ее правды. Не этому я тебя учил.

Элрик предпочел промолчать.

– Силой колдовства призвал я сюда драконицу из пещеры – ту из них, призвать которую у меня хватило могущества. Она явилась, и вот я послал ее за тобой. Это последние чары, которые у меня остались. И это первое и важнейшее колдовство нашего народа, самое чистое колдовство – драконья магия. Но я не смог объяснить ей, что надо сделать. Я послал ее за тобой, понимая, что она либо узнает тебя, либо убьет. И то и другое, в конечном счете, соединило бы нас.

Призрак криво усмехнулся.

– Тебя заботит только это, отец?

– Только это я и мог сделать. Я жажду воссоединиться с твоей матерью. Мы родились для того, чтобы вечно пребывать вместе. Ты должен помочь мне добраться до нее, Элрик, и должен сделать это как можно скорее, ибо мои силы иссякают и мои чары слабеют – скоро Ариох или Машабак предъявят свои права на меня. Или навеки уничтожат меня в своем противостоянии!

– И других средств уйти от них у тебя нет?

Элрик почувствовал, как независимо от его воли подрагивает его левая нога. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы преодолеть эту дрожь. Он вспомнил, что давно не подкреплялся своими снадобьями и травами, которые давали ему силы.

– Почти нет. Если я останусь связан с тобой, сын мой, с тобой – предметом моей неправедной ненависти, – то моя душа сможет скрыться в твоей, займет твою плоть, которая суть продолжение моей плоти, замаскируется твоей кровью, которая суть моя кровь. И никогда они не найдут меня там!

И снова Элрика охватило чувство невыносимого холода, словно смерть уже предъявила свои права на него. Он пытался взять себя в руки, все его чувства были в смятении, и он молился о том, чтобы с восходом солнца призрак его отца исчез.

– Солнце не всходит здесь, Элрик. Только не здесь. Оно появится, только когда мы освободимся или же погибнем. Вот почему мы здесь.

– Но неужели Ариох не возражает против этого? Он ведь по-прежнему остается моим покровителем!

Элрик вгляделся в лицо своего отца, ожидая увидеть там следы какой-нибудь новой безумной мысли, но ничего не увидел.

– У него другие дела, и он не смог прийти сюда, дабы помочь тебе или наказать тебя. Его целиком занимают свары с графом Машабаком. Вот почему ты и можешь послужить мне – выполнить задачу, которую я не смог выполнить при жизни. Ты сделаешь это для меня, сын мой? Для отца, который тебя всегда ненавидел, но не пренебрегал своим долгом по отношению к тебе?

– Если я сделаю то, о чем ты просишь, я буду свободен от тебя?

Садрик кивнул.

Элрик положил дрожащую руку на эфес меча и откинул назад голову, отчего его длинные белые волосы образовали в воздухе нечто вроде ореола в свете лунных лучей. Его беспокойные глаза заглянули в лицо мертвого короля.

Он вздохнул. Невзирая на ужас, обуявший его, частичка Элриковой души была готова исполнить желание отца. Однако ему хотелось иметь возможность выбора. Но предоставлять возможность выбора было не в обычае мелнибонийцев. Даже родственники должны быть связаны больше чем узами крови.

– Расскажи, что я должен делать, отец.

– Ты должен отыскать мою душу, Элрик.

– Твою душу?..

– Моя душа не здесь. – Казалось, что тень отца с трудом удерживается на ногах. – Сейчас я живу лишь благодаря своей воле и древнему колдовству. Свою душу я спрятал, дабы она могла воссоединиться с твоей матерью, но, спасаясь от гнева Машабака и Ариоха, потерял хранилище, в которое она была заключена. Найди ее для меня, Элрик.

– Как я узнаю ее?

– Она пребывает в ларце. Но в ларце не простом – он изготовлен из розового дерева, и на нем вырезаны розы. И пахнет он всегда розами. Этот ларец принадлежал твоей матери.

– И как же ты потерял такую ценную вещь, отец?

– Когда Машабак, а следом за ним – Ариох явились за моей душой, я провел их, создав ложную душу – с помощью заклинания из «Посмертных чар», которому я учил тебя. Эта квазидуша на какое-то время и стала предметом их раздора, а моя настоящая душа была в том самом ларце перенесена в безопасное место. Это сделал Диавон Слар, мой старый слуга, который обязался, соблюдая строжайшую тайну, сохранить ее для меня.

– Он сохранил твою тайну, отец.

– О да. И бежал, сочтя, что в ларце сокровище, решив, что, владея этим ларцом, он может манипулировать мною. Он бежал в Пан-Танг с тем, что считал моим плененным духом – наслушался детских сказок, – но был разочарован, когда понял, что нет никакого духа, подчиняющегося его повелениям. И тогда он решил продать украденное теократу. Но он так никогда и не добрался до Пан-Танга – его захватили пираты из Пурпурных городов. Ларец они присовокупили к своей случайной добыче. Моя душа была воистину потеряна. – Все это Садрик рассказал не без прежней своей иронии, едва заметно улыбаясь.

– Пираты?

– Я знаю о них только то, что рассказал мне Диавон Слар, когда он получал от меня причитающееся – месть, о которой я его предупреждал. Они, должно быть, вернулись в Мений, где продали то, что им удалось захватить. И вот тогда-то ларец с моей душой окончательно исчез из нашего мира. – Садрик внезапно пошевелился, и Элрику показалось, будто бесплотная тень двинулась в лунном свете. – Я все еще чувствую ее. Я знаю, она переместилась между мирами и оказалась там, куда может добраться только драконила. Вот это-то и приостановило мои дальнейшие действия. Ибо попасть туда у меня не было никакой возможности, пока я не вызвал тебя. Я связан с этим местом, а теперь еще и с тобой. Ты должен вернуть ларец с моей душой, чтобы я мог воссоединиться с твоей матерью и избавиться от неправедной ненависти. И, сделав это, ты сможешь избавиться от меня.

Элрик заговорил наконец, дрожа от противоречивых чувств.

– Отец, я думаю, эта задача невыполнима. Мне кажется, ты отправляешь меня в эти поиски только из чувства ненависти ко мне.

– Из ненависти, да, но не только. Я должен воссоединиться с твоей матерью, Элрик! Я должен! Должен!

Зная неизменную одержимость отца любовью к жене, Элрик понял, что призрак говорит правду.

– Не подведи меня, сын мой.

– А если я выполню твое задание – что ждет нас тогда, отец?

– Принеси мне мою душу, и мы оба станем свободны.

– А если я не найду твою душу?

– Тогда она покинет узилище и войдет в тебя. Мы будем соединены до твоей смерти. Я со своей неправедной ненавистью буду связан с ее объектом, а ты будешь обременен всем тем, что ты больше всего ненавидишь в гордом Мелнибонэ. – Он помолчал, чуть ли не наслаждаясь этой мыслью. – И это станет мне утешением.

– Но не мне.

Садрик кивнул – его мертвая голова в безмолвном согласии наклонилась, и с губ сорвался тихий, никак не вяжущийся с его обликом смешок.

– Вот уж точно.

– И ничем более ты не сможешь помочь мне, отец? Каким-нибудь колдовством или заклинанием?

– Только тем, что ты встретишь на своем пути, сын мой. Принеси ларец розового дерева, и мы оба сможем идти своими путями. Но ежели тебе не удастся выполнить мою просьбу, наши судьбы и души будут соединены навеки! Ты никогда не сможешь освободиться от меня, от твоего прошлого, от Мелнибонэ. Но ведь ты сделаешь то, о чем я прошу тебя, да?

Тело Элрика, зависимое от его снадобий, начало дрожать. Схватка с драконицей и эта встреча ослабили его, а душ, которыми мог бы подкормиться его меч, здесь не было.

– Мне худо, отец. Я должен вернуться туда, откуда был взят драконицей. Снадобья, которые поддерживают во мне жизнь, находятся в поклаже с моими вьючными лошадьми.

Садрик повел плечами.

– Тебе нужно всего лишь найти источник душ для твоего меча. Тебе предстоит немало убийств. И еще кое-что предвижу я, но пока смутно… – Он нахмурился. – Ступай.

Элрик помедлил. Подчиняясь какому-то душевному порыву, он хотел сказать отцу, что больше не убивает походя, чтобы удовлетворять свои капризы. Как и любой мелнибониец, Садрик не считал убийство обычных людей, живущих в империи, чем-то зазорным. Садрик видел в рунном мече Элрика всего лишь полезный инструмент – что-то вроде костыля для калеки. Хотя его отец и был колдуном-интриганом, затевавшим сложные игры против богов, он тем не менее безусловно полагал, что если хочешь выжить, то следует демонстрировать преданность тому или иному богу.

Представления Элрика о некой гармоничной власти, о месте, подобном Танелорну, которое не подчиняется ни Закону, ни Хаосу, а только себе самому, были ересью для его отца, чьи религия и философия – как и у его королевских предков на протяжении тысячелетий – основывалась на соглашениях, и эти соглашения заменили собой все остальные добродетели и стали основой их веры. Элрику хотелось сказать отцу, что есть и другие идеи, другие жизненные пути, не требующие ни чрезмерного насилия, ни жестокости, ни колдовства, ни завоеваний, и он узнал об этом не только в Молодых королевствах, но и из истории его собственного народа.