Текст книги "Глаза из серебра"

– А то я этого не знаю, папа, – улыбнулся Тревелин.

– И я это знаю, но меня настораживают отчеты нынешнего генерал-губернатора.

– А что такое?

Король указал на Эйнмира:

– Твой брат отыскал, в чем собака зарыта. Эйнмир скромно пожал плечами:

– Да это любому видно. Я в архиве изучал депеши, которые отправляли бренданийские губернаторы в метрополию в предреволюционное время, сто лет назад. Некоторые депеши были просто паническими, а другие придерживали или подвергали цензуре всю информацию об антигосударственных настроениях в колониях. Вот эти другие и перешли на сторону восставших во время революции в колониях. – Эйнмир широко улыбался, его лицо уже не было столь бледным, тема его увлекла. – Из Арапа отцу пришли депеши барона Фиске как раз при мне. Я их как прочел, так меня сразу поразило, до чего они сходны по лексике и фразеологии с депешами предателей-чиновников, которые они присылали сто лет назад.

Король Ронан наклонился вперед на своем троне.

– Мы уже давно знаем, что некоторые наши подданные воспринимают Аран так же, как колонисты смотрели на Северную и Южную Бренданию сто лет назад. По их мнению, отдаленность от Ладстона означает, что соблюдать наши законы там необязательно и что их преданность своей нации – вопрос личного выбора. Брендания для нас потеряна, но Аран не пойдет по пути революции. В Аране ты встретишь таких людей, которые не будут относиться с должным уважением к твоему посту, и ты можешь оказаться помехой их планам.

– Но они ведь не считают, что могут выиграть войну с Илбирией? – расстроился Тревелин. – Экономически Аран слишком связан с Илбирией, он самостоятельно не выживет.

– И мы приняли меры, чтобы гарантировать зависимость Арана.

– Поэтому законодательно запрещается импорт в Аран паровых двигателей, заводов по их производству и монтажу. – Эйнмир пожал плечами. – Конечно, возможно предательство, нарушение этих законов – серьезное преступление, но ради выгоды кое-кто рискнет жизнью.

– Значит, папа, моя миссия в Аране – как бы намек и этим господам, и крайинцам?

– Вот именно, – сочувственно закивал головой король. – Я тебе поручаю непростую задачу.

– Была бы простой, – Эйнмир похлопал Тревелина по плечу, – отец послал бы меня.

– Была бы простой, мы оба с тобой остались бы дома, Эйнмир, – рассмеялся Тревелин. – Не переживай, отец. Аран, конечно, не Илбирия, но разве я – не твой сын? Они позволяют себе заигрываться потому, что берлога волка далеко, но они поймут, что зато я слишком близко, и это помешает им развлекаться в свое удовольствие.

Глава 6
Королевская военная семинария, Сандвик, Беттеншир, Илбирия, 17 ценсуса 1687

Малачи Кидд был один в своей комнате в башне. Подперев подбородок левой рукой и упираясь ее локтем в ладонь правой, он вытянул голову вперед и сосредоточил взгляд на шахматной доске. В некотором смысле он сознавал, что смешно смотреть на доску – он же фигур не видит.

«А хотел бы видеть? Или просто трудно отказаться от старых привычек?»

Можно позволить себе легкую усмешку. Помощник объяснил ему, какой ход сделал его корреспондент в игре по переписке, расставил фигуры по доске на должные места, и Малачи на сегодня освободил молодого человека от обязанностей. В этом году его помощником был кадет Чонси Малверн, юнец без фантазии, но добросовестный. Однако с приближением дня выпуска он занервничал, стал болтать всякую ерунду. Малачи часто ловил его на этом, ругал за легкомыслие, но в последнее время решил, что проще отослать его после того, как тот выполнит все неотложные дела.

Малачи не видел доску, но, осторожно проведя рукой по фигурам, умел восстановить в памяти их позиции. Это умение видеть шахматную доску внутренним взором и запоминать позиции фигур не было свойственно ему до того, как он потерял зрение, он освоил его, когда до конца войны протомился в тюрьме Лескара. Благодаря тщательно разработанной кодовой системе перестукивания пленники могли общаться между собой, и благодаря занятиям шахматами Малачи сумел сохранить здравый ум.

«Или почти здравый, уж как удалось».

Он отвернулся от шахматной доски и, обойдя кресло, пошел к серванту. Он достал с полки хрустальный бокал, графин из граненого стекла и налил себе вина. По изменению звука льющегося вина он понял, что стакан полон. Когда брал в руку бокал, большим пальцем нащупал выгравированный на его стенке крест Уоркроса.

Он потягивал вино маленькими глотками. Сухое, чуть сладкое. Он знал – это темно-красное вино из района Варгант в Лескаре. Занимаясь разведкой в Ферраке, он привык к вину этой марки, полюбил его, и хотя ни Чонси, ни другим помощникам он никогда не поручал покупать именно его, но запасы вина, и именно этой марки, казались неиссякаемыми.

«Конечно, война уже в далеком прошлом, импорт вина стал намного легче, но все-таки друзьям, которые хотят облегчить мои страдания, приходится прилагать определенные усилия, чтобы его доставать».

Жрец Волка вернулся к креслу, которое обошел по пути к серванту, опустился на кожаные подушки. Держа бокал перед собой обеими руками, он старался представить себе свет заходящего солнца, струящийся сквозь западное окно. Он знал, что там, за его спиной, на стене появилась радуга – это от преломления луча света в ножке бокала. Он даже смог представить себе раскаленный красно-золотой диск солнца и его отсвет – крошечный огонек в глубине бокала темного вина. На кресте Уоркроса свет преломляется по-другому: сам крест выглядит ледяным белым рельефом.

На миг показалось, что бывший разведчик действительно видит бокал, но он знал, что это невозможно даже при помощи магии. Заклинанию поддаются только объекты неживой природы – по крайней мере, такова аксиома айлифайэнистской церкви. Конечно, иное воздействие оказывали магия атараксиан и светские мерзости, практиковавшиеся в Лескаре после антицерковного переворота Фернанди, но ведь они от дьявола.

Конечно, Малачи ежедневно молился о чуде, которое вернуло бы ему зрение, но если воспользоваться заклинанием – потеряешь свою бессмертную душу.

«Обладание зрением в этой жизни не стоит риска вечных мук в следующей».

Раздался громкий стук в дверь, и Малачи в ответ повернул голову направо:

– Входите, не заперто.

Щелкнул дверной замок, дверь распахнулась настежь, едва слышно скрипнули петли. По звуку шагов он понял, что гость обут в сапоги, а долгота шага подсказала, что пришедший высокого роста.

«Чем-то знаком этот звук, с призвуком какого-то царапанья…»

Малачи приподнялся со стула, наклонил голову в сторону гостя:

– Ваше высочество, такая честь для меня. Шаги тут же смолкли.

– Тебе говорили, что я приду? Или… – принц Тревелин не договорил. – С тобой, Малачи, ничему не следует удивляться, но я все-таки удивляюсь.

– Когда вы устаете, из-за раны в пятку вы немного приволакиваете левую ногу. Я этот звук запомнил с того времени, когда вы бывали у меня. – Малачи жестом указал принцу на другое большое кожаное кресло, занимающее центр комнаты – Вы приехали из Ладстона, причем спешили, значит, устали. Прошу вас, садитесь. Вина выпьете?

– У тебя это варгантское, которое ты так любишь?

– Одно из немногих удовольствий моей жизни. – Малачи вернулся к серванту и налил бокал принцу. – Наверное, должен благодарить за него вас – вы или сами пополняете мои запасы, или знаете, кто.

– Это своего рода дань, одно из условий мирного договора. Твое вино поступает из бюджета, предусмотренного на содержание Фернанди в изгнании.

Малачи заулыбался и, ориентируясь по голосу принца, подошел к нему. Вручил Тревелину его бокал, снова взял в руки свой и поднял его, чтобы произнести тост.

– За Божественную мудрость и справедливость Его слуг в ее выполнении.

Соприкоснувшись, бокалы тонко зазвенели. Малачи отпил из своего бокала, вернулся в кресло:

– Как оно вам?

– Вполне. Не возражал бы иметь эту марку у себя в Ладстоне.

– Я вам отправлю немного. Боюсь, что не выпиваю всего, что мне присылают.

– Спасибо за обещание, но я пробуду здесь недолго. – В голосе принца прозвучала нотка тревоги. – Есть мнение, что мне следует доказать народу свою способность управлять нацией и нашей империей на случай, если брат не сможет выполнять свой долг. Меня посылают в Аран на должность нового генерал-губернатора.

– Аран? – Малачи выпрямился в кресле, в памяти сразу всплыл учебный проект по тактике, который он критиковал дней десять назад. – Вас втравили в очень трудную ситуацию.

– Да, я сам знаю. – По треску кожи кресла и изменению направления голоса принца Малачи понял, что Тревелин тоже выпрямился в кресле и скрестил руки на груди. Наверное, уставился в бокал с вином. – После революции Фернанди власть – церкви в Лескаре закончилась, да и здесь она ослабла. В колониях это еще заметнее, у них есть пример революции в Брендании сто лет назад, а ведь мы рассчитываем на колонии – получаем от них сырье и вербуем людей в армию на случай войны; значит, Л ад стон будет закрывать глаза на проявления экстремизма, пока мы получаем то, что нам требуется. В последние десять лет в Аране не было сильного генерал-губернатора, а церковь больше заинтересована в спасении новых душ, чем в реформировании старых. Малачи согласился:

– К тому же у нас есть потенциальный враг – Крайина.

– Сейчас уже не такой, как в последние годы, – сказав это, Тревелин не скрыл сомнений. – Я слышал намеки из Мурома, что князь Арзлов согласился отказаться от попытки одержать военную победу над Гелансаджаром и городом Гелор.

Жрец Волка задержал руку с бокалом, не донеся до рта.

– То есть как? Арзлов отказался от возможности завоевать новую провинцию для тасира с помощью своих войск? С трудом верится. Задумал, наверное, что-то другое.

– Согласен, друг мой, но с этой угрозой я не могу считаться пока она не материализуется, – принц немного помолчал. – Я ведь зачем приехал сюда – хочу тебя просить. Не поедешь ли со мной в Аран? Мне нужны твои советы, помощь в ситуации, которая там создалась.

У Малачи задрожали от напряжения руки.

– Мне ехать в Аран? Нет, невозможно!

– Почему это? – голос Тревелина окреп. – Ты мне очень понадобишься. С тобой все можно обсуждать, и ты мне сразу укажешь, в чем мои ошибки. Мне нужны твоя помощь и твоя проницательность.

– Я вас понял, ваше высочество, и хотел бы соответствовать. – Малачи поставил бокал на подлокотник кресла и наклонился вперед, повторяя позу принца. – Но по сути дела я вам не нужен.

– Позволь мне самому судить о том, что мне требуется, Малачи.

– Вы сказали, что вам нужна моя проницательность, вот сейчас я вам ее и продемонстрирую. – Он широко развел руки. – Я ведь понимаю, через что вы прошли после смерти Рочел. Временами вам теперь жизнь кажется светским салоном, где место только сплетням. Я хорошо помню вашу жену и знаю, каким была ударом для вас ее смерть. Я от многих слышал, что вас это просто раздавило, но я-то знаю, что это не так.

– Ну, судить об этом лучше не пытайся, – принц помолчал несколько минут. – Каждое утро просыпался с мыслью – почему она не рядом. Меня и отец, и его окружение уговаривают снова жениться или взять даже несколько жен, чтобы пережить потерю; но я и думать о новом браке не могу, даже из соображений политического союза. Сейчас вообще еще рано, но думаю, что это навсегда. Я все спрашиваю себя, почему Господь забрал ее.

Малачи в раздумье покачал головой.

– Не стоит. Этот вопрос держит человека во тьме и обращает внутрь себя, но там вы не найдете удовлетворительного ответа.

– Не понял.

– Поняли, ваше высочество. Вы закончили Сандвик, вы освоили всю программу. Причина смерти вашей жены в том, что она сыграла свою роль в плане Господа. И ваше горе – это тоже часть Божьего плана. Вы сконцентрированы на своем горе и боли и думаете, что любящий Господь не допустит, чтобы так же страдали Другие, и только ощущая эту боль, вы сможете понять боль других. Человек, обладающий вашей властью, обязан это чувствовать, ведь он в состоянии унять боль Других людей. Эта боль напоминает вам о вашей ответственности перед миром и перед Господом и его планами.

– Значит, так мне велит Господь – отправляться в Аран?

– Похоже, что так.

– А что Господь предназначил для тебя, что ты не желаешь ехать со мной?

Малачи улыбнулся и как бы немного сник.

– Не знаю. А ведь еще недавно был уверен, что знаю. Когда я вернулся в Сандвик – когда вы привезли меня из тюрьмы в Илбирию, я себя чувствовал точно так же, как вы после смерти жены. – Жрец Волка провел пальцем по утолщенному шраму на переносице. – Лескарцы в плену отремонтировали мне лицо своими магическими хитростями, но спасти глаза не смогли. Я все думал – почему Господь допустил, что до меня дотрагиваются и лечат демоны, почему он отнял у меня зрение, одарив проницательностью, которой я сам не понимаю. Я, как и вы, ушел в себя и укрылся жалостью к себе и гневом. А потом понял: я знаю, почему со мной такое случилось, но пока не знаю, для чего Господь меня предназначил.

И вот я здесь уже двенадцать лет, и кто я здесь? Просто злобный ублюдок, судя по моему отношению к учащимся и их учебным программам. Я предполагал, что если научу их мыслить, то они сумеют избежать такого конца, какой был у меня. Я решил, что Господь ждет от меня именно этого.

Под Тревелином заскрипело кресло: он выпрямился.

– А это не так?

– Теперь думаю, что это не так, а по сути до сих пор так и не понял. – Жестом левой руки Кидд указал на громоздящиеся по стенам полки с книгами. – Почти все это – теория военной науки, но есть и работы августинцев по магии, ее применению и теории. Вспоминая свою жизнь, я все думаю: может, мне не следовало вступать в орден мартинистов, может, за это и несу наказание. Я подумывал попросить перевести меня в анклав к августинцам в Ладстоне, заняться там исследованием магии – возможно, я даже помог бы усовершенствовать заклинания, приводящие в итоге к излечиванию красной оспы. Не знаю. Но даже при наличии такого стимула отъезд из Сандвика не показался мне частью Божьего плана. – Он провел пальцем по своей нижней губе. – Пока не знаю, что Господь запланировал для меня, но подозреваю, что сейчас я занимаюсь не совсем тем, чем следует. Я уже сказал, что это осознание пришло ко мне совсем недавно, только-только.

– А что было толчком? – Малачи распознал в голосе Тревелина свойственное ему в прошлом и вновь прорезавшееся острое любопытство. – Почему ты стал подвергать сомнению то, что раньше принимал?

– Недели полторы назад два наших кадета защищали свой проект «гипотетического» сражения на семинаре по тактике, и темой была осада Гелора войсками крайинцев. Я вмешался в защиту проекта довольно грубо, и один из них стал мне возражать. Он сказал, что я несправедлив, что я при рассмотрении их работы иду напролом, что оцениваю не по тому, что они сделали, а по тому, что я хотел бы от них получить. За все мое время в Сандвике ни от кого ни разу я еще не слышал такой отповеди, но не сомневаюсь, что каждый, чей проект я уничтожали, думает точно так же.

В последнее десятилетие меня как-то спасала моя слепота. Ведь тут все знают, каким образом я ослеп и что делал на войне. Всякие вроде бы мелочи – например, ваша доброта – вот вы позаботились, чтобы я получал любимое вино, – напоминают всем, что я был в некотором роде особым человеком, и я вовсю спекулировал на их жалости. Жестоко это было и недостойно.

– Но те, чьи проекты ты критиковал, таким образом приобретали опыт. Для них эта критика была благом.

– Ищете хорошее в плохом, ваше высочество, а плохое меня делало более слепым, чем я был до потери зрения.

– А ты не думаешь, Малачи, что тебе предназначено ехать со мной в Аран? Может, Господь хочет, чтобы ты именно это понял.

Малачи откинулся на спинку кресла и отпил глоток вина.

– Я вижу аналогию, мой принц: меня охраняла жалость окружающих из-за моей слепоты, а вас так же охраняет забота людей из-за вашей благотворительной деятельности. Вы преданы своим детям, и это весьма похвально, но от вас ждут большего. Вы лидер, гражданская власть; и вы же Главный Защитник Церкви. Ваши обязанности требуют от вас большего, чем даже ответственность за своих родных детей, и теперь вы оказались в таком положении, что можете оправдать свое предназначение. Вы достаточно сильны и можете один это сделать.

– Ты так думаешь?

– Бесспорно. Иначе вы бы не приехали ко мне с этими разговорами.

– Как это? Малачи заулыбался:

– Вы, мой друг, только что вышли на свет из долгой и очень темной ночи. Вы стоите перед утренней зарей на прекрасном поле, и все вам кажется удивительным. И вы, вот такой, какой вы есть, обернулись назад – взглянуть в ту ночь, и увидели меня. Вы хотите взять меня с собой в Аран не потому, что, по вашему мнению, я вам нужен, а потому, что вы думаете, что для меня будет благом уехать отсюда. Вы хотите, чтобы для меня наступил такой же рассвет, какой вы уже увидели, и за это я вам более чем благодарен.

Помолчав, Тревелин вздохнул:

– Я себя чувствую не как человек после жуткой темной ночи, а как святой Мартин после своей долгой холодной зимы.

– Выразительная аналогия, ваше высочество. Ваше путешествие в Аран будет похоже на путешествие святого Мартина на север через Феррайнс в – компании волков, когда он прибыл в Илбирию и отдал нам свою мудрость и проницательность. – Малачи светло улыбнулся. – Но с вами будут не звероподобные волки, а много наших солдат, и они помогут вам защитить лоно нашей церкви. Вы станете воплощением мартинистского идеала: верный волк, помогающий Господу как пастырю защищать свое стадо.

– А этим стадом окажутся свиньи в овечьей шкуре. Финансисты больше заботятся о последствиях в этом мире, а не в будущем.

– Что вполне понятно, ваше высочество, и гражданская власть больше подходит для работы с преступлениями, но прошу вас – подумайте и об их душах. Обратите сердце человека, и он больше для вас сделает, чем требуется по закону.

– Принято, – принц снова вздохнул. – Хотя я вполне уверен, что кое-кто из них вообще без сердца.

Малачи наклонился вперед, протянул руку и похлопал принца по колену.

– Ваше высочество, вам предстоит великое приключение. Буду ждать от вас известий. Я тут подумал – если хотите, мы можем сыграть партию в шахматы по переписке…

– Ты хочешь сказать – закончим ту, которую я бросил, когда умерла Рочел…

– Да нет, пожалуй, начнем новую.

– Это лучше. Я не могу продолжать ту… Рочел ведь так интересовалась нашей игрой. По ее просьбе я и ее учил играть, и мы с ней обсуждали все твои ходы и мои ответы на них. У нее получалось играть в шахматы.

– Женщина с талантом к шахматной игре – благословение, ваше высочество.

– Она и была такой, и даже больше. – Судя по голосу, принцу полегчало. – Я вот что сделаю, как приеду в Аран: куплю два одинаковых набора шахмат и один отошлю тебе, чтобы нам играть на одинаковых Досках и одинаковыми фигурами.

– Благодарю, ваше высочество, – Малачи встал и подал руку принцу. – Спасибо, что навестили и спасли меня от самого себя, но, судя по всему, обстоятельства сложились так, что оба мы одновременно оказываемся спасенными.

– Действительно, Малачи, как хорошо складывается. – Тревелин своей теплой рукой обхватил его ладонь и крепко сжал. – Сегодня я вернусь в Ладстон, а седьмого белла буду опять тут на «Сант-Майкле». В день нашего приезда приглашаю тебя отобедать на борту.

– Вы не собираетесь умыкнуть меня в Аран, а? Принц рассмеялся:

– Теперь уже нет, раз ты разгадал мой замысел. Проедемся, отобедаем, и, может быть, мне пригодятся твои соображения об Аране и Крайние и обо всем континенте Истану.

– Для меня это будет честью, ваше высочество, – соглашаясь, кивнул Малачи и на прощание помахал рукой своему другу. – Мир Господень да пребудет с вами, и Божественный Волк пусть удержит ваших врагов от нападения.

Глава 7
Королевская военная семинария, Сандвик, Беттеншир, Илбирия, 18 ценсуса 1687

Урия Смит пригладил непослушный клок рыжих волос, одернул полы своего серого мундира. По правилам он мог бы облачиться в более легкую, летнюю форму из хлопка, но он не спешил расстаться с тяжелым шерстяным облачением – в более плотном мундире он казался более внушительным.

«Какая, в сущности, разница, в чем идти на разбирательство в Дисциплинарный совет, но лучше выглядеть по возможности достойно пока они еще не испортили мою жизнь».

Он глубоко вздохнул и начал уговаривать себя, что на него не может повлиять никакая пакость капитана Айронса, но душа его уходила в пятки, значит, как ни убеждай себя, ничего не получается. Илбирийское общество держало его цепко, как муху в паутине. Сандвик для него – единственный шанс независимого существования, независимого от желаний его братьев и их матери, но и эта его фантазия лопнула.

Во рту у него был кислый привкус.

«Прошу тебя, Господи, не дай им хотя бы обрядить меня в парик».

Илбирийцы считали наличие лысины и седину признаками ума, жизненного опыта и мудрости. Молодым людям определенного ранга позволялось выбривать макушку и осветлять волосы в знак их службы церкви и государству. Если кто проштрафился или был откровенно глуп, таких обряжали в парики, и они были вынуждены носить лохматые шутовские колпаки, пока не выражали свое раскаяние или не исправлялись.

«Если капитану Айронсу удастся затеянная им кампания по моей дискредитации, я всю оставшуюся жизнь буду носить локоны ниже лопаток».

Уже при одной мысли о таком наказании ладони Урии сами сжались в кулаки. Три года обучения в Сандвике подтвердили мнение его родителей, что он очень сообразительный парнишка. Он знал, что именно поэтому старшие сводные братья его обижали и желали руководить его жизнью. В Сандвике он завел мало друзей, потому что презирал степенных, медлительных инструкторов и тупых учеников. Выносить Урию мог только Робин как человек более взрослый и опытный.

«По крайней мере, я думаю, что мы друзья».

Неожиданная мысль, что он ошибался, снова погрузила его в пучину одиночества и изоляции, привычную ему с детства. Злобное отношение старшей жены его отца к матери Урии – женщины из Крайины – перенеслось а него и отделяло его от братьев. Они были намного старше, так что дистанция была вполне естественной, и Урия это понимал, но его не могла не задевать их отстраненность.

Зная себя как человека неглупого, он считал, что мог бы завести побольше друзей. Но беда была в том, то при его упрямстве и своеволии он отвергал всех, то не дотягивал до его идеала. Уже стоя перед дверью комнату допроса, он вдруг понял, что отвергал всех потому, что считал их мельче себя. Если мои братья меня не принимали, почему я должен принимать кого-то, то мельче меня?

«Если бы у меня хватило ума понять это раньше, не было бы всей этой ситуации. Я, наверное, все-таки засуживаю парика». Он вздохнул.

«А когда на меня напялят парик, его надо будет ежедневно припудривать углем».

В какой-то момент ему пришла безумная мысль: надо было перед этим судилищем выкрасить рыжие волосы в черный цвет, но он знал прекрасно, что лучше не дразнить инквизитора, которому поручено его дело. Хоть раз в жизни не стоит нарываться на неприятности. Он постучал в солидную дубовую дверь. – Кающийся может войти.

Входя в дверь, Урии пришлось наклонить голову, этим он как бы невольно сделал поклон в сторону инквизитора. Он не знал человека в черном, а может, просто не узнал его, но по размеру его тонзуры и выкрашенным под седину волосам Урия решил, что это декан. По церковному рангу этот сан приравнивал его к капитану Айронсу. Никто из лиц церковного ранга не мог приказывать представителям армии, но инквизитор имел право верховной власти в сегодняшнем мероприятии, и все участники должны будут принять его решение.

– Кадет Смит явился согласно приказу, сэр.

– Благодарю вас, мистер Смит. Я Фрэнсис Уэбстер, декан Общества Святого Игнатия. Я расследовал ваши обстоятельства. – Инквизитор посмотрел направо, потом налево. – Капитана Айронса и полковника Кидда вы уже знаете, не так ли?

– Да, сэр. – Урия прочел ненависть на лице Айронса, но выражение лица Кидда не позволяло разгадать, что таится за этими серебряными глазами.

Уэбстер знаком предложил Урии занять кресло, сам уселся за прочный дубовый стол. Единственным освещением в комнате были две газовые лампы, мерцавшие за спиной инквизитора. Они были расположены между двумя стрельчатыми окнами, через которые еще только просачивался свет утренней зари.

Инквизитор взглянул на своих коллег:

– Начнем. Давайте вместе помолимся. Урия наклонил голову и сложил руки. Уэбстер скрестил руки на груди.

– Отец наш небесный, пусть мудрость Твоя пребудет с нами в этом расследовании. Направь нас на принятие решения, которое Ты сочтешь мудрым и справедливым. Пусть наказание соответствует преступлению, смягчится Твоим милосердием, и пусть его предвосхитит Твое всепрощение греха. Помолимся об этом.

– Да будет воля Твоя. – Урия смотрел вверх, его голос слился с голосами остальных. – Господи, о справедливости прошу.

– Я рассмотрел обвинения, выдвинутые против вас капитаном Айронсом. Он довольно откровенно высказался в том смысле, что вы подрываете основы и абсолютно лишены воинского характера. Он обратил особое внимание на многие случаи вашего неповиновения. По его словам, вы нарушаете дисциплину, он предполагает в вас отсутствие ума и даже выдвигает тот довод, что вы физически непригодны к службе.

– Что? – Урия не удержался и необдуманно рассмеялся. – Прошу вас, сэр, если можно, объясните это последнее обвинение.

Инквизитор отрицательно покачал головой:

– Я мог бы объяснить подробно все обвинения, но не стану. Это было бы не в интересах всех собравшихся. На мой взгляд, обвинения изложены вполне понятно, но при расследовании я нашел, что они в основном несущественны. Например, в беседе с полковником Киддом подтвердилось сообщение капитана Айронса об инциденте, имевшем место при оценке вашего проекта на семинаре по тактике, но полковник Кидд не придает этому такого серьезного значения. Это же относится и к другим инцидентам, доведенным до моего сведения капитаном Айронсом.

Уэбстер обратился к Айронсу:

– В ходе расследования мне стали известны обстоятельства, которые объясняют и смягчают многие нарушения, доведенные вами до моего сведения. Капитан Айронс, вы не сочли нужным упомянуть, что отец мистера Смита умер в середине месяца инитибря, почти через пять лет со дня смерти матери кадета в дорожном происшествии. Конечно, вы могли бы учесть, что по этой причине для кадета Смита учебный год начался не лучшим образом. Даже если не считать эмоционального воздействия смерти отца, он потерял месяц на поездку на похороны в Карвеншир и назад, и этот пропуск в занятиях объясняет его заблуждения в учебных анализах.

– Если он собирается стать воином, пусть привыкает к смерти, – не мог не прокомментировать Айронс.

– Вы правы, капитан Айронс, но пока еще он не воин. В ходе своего расследования я столкнулся с кое-какими фактами, так что мое время не потрачено попусту. Некоторые из них, действительно свидетельствуют не в пользу мистера Смита; и если бы не эти факты, мне пришлось бы рекомендовать вашему командованию, капитан Айронс, отправить вас в ссылку на месяц в монастырь Святого Игнатия в Беконфилд. Вам бы надо присмотреться к своей душе, капитан; мне кажется, что ваши взаимоотношения с Господом не таковы, какими им следует быть. Если бы они были должными, если бы вы понимали, что такое сочувствие, я не оказался бы здесь.

Урия сдержал улыбку. Такой выговор от инквизитора Айронсу угрожал наказанием, по сравнению с которым надевание парика – просто благодеяние. Режим ордена Святого Игнатия славился тем, что многого требовал в смысле физических лишений, зато духовно возвышал. Каждого кадета перед выпуском подвергали двухнедельной программе, как бы подобием испытаний, которые переносит человек в месячной ссылке за дисциплинарные проступки. Никто, за исключением самих монахов-игнатианцев, добровольно не подвергал себя этим их духовным практикам, а если тебе предписывалась ссылка – это уже основание для отчисления из некоторых полков.

Трудно было скрывать радость при виде того, как распинали Айронса, но Урии отлично удалось, потому что инквизитор отвернулся от него и смотрел на Айронса взглядом суровым и холодным. Урии стало жарко, он занервничал, чувствуя близкий приговор, но абсолютно не мог сообразить, с какой стороны ждать беды.

Если обвинения, предъявленные ему Айронсом, сочли пустяком, то чего ждать теперь?

Выражение лица Уэбстера смягчилось.

– Сочувствую вашей скорби о смерти отца, кадет Смит.

– Спасибо за сочувствие, сэр.

– Не стоит благодарности. Вы занимательный молодой человек, мистер Смит. Кроме капитана Айронса и еще кое-кого, все опрошенные мною говорят, что вы в потенциале можете достичь многого, но никогда не отдаетесь полностью своей задаче.

– Да, сэр. – Урия опустил голову и рассматривал свои руки.

«Сколько раз я уже это слышал».

– Учтите, Урия, это нехорошо. Если бы я не знал послужного списка членов вашей семьи на службе церкви и королю, я бы усомнился в серьезности вашего призвания. Если происшедшее не заставит вас задуматься, у вас очень просто могут появиться такие же проблемы с душой, как у капитана Айронса, а вы ведь этого не хотите, я правильно понял?

– Нет, сэр. – Урия по-прежнему смотрел на руки, не желая видеть горящий взгляд инквизитора. Все же он робко поднял взгляд. – Должен ли я так понимать ваши слова, что мне позволено остаться в Сандвике?

– Да, это возможно. Но не гарантировано. – Уэбстер грустно покачал головой. – Выясняя ваше положение, я узнал, что вы здесь оказались по гранту, оплаченному вашим отцом.

– Да, сэр, это так.

Каждой семье, в которой один ребенок был на духовной службе, церковь предлагала стипендию для обучения другого ребенка в Сандвике. Рукоположение его брата Грэма означало, что плата за обучение в семинарии для Бартоломью поступала из фондов церкви. Для обучения же Урии следовало оформить грант, как и поступил его отец.

«Но сейчас отец умер и, наверное, мой грант тоже. Тибальт наверняка прекратил его выплачивать. Он имеет на меня виды в отношении Карвеншира, но в его планах не предполагается, что я стану воином».

– Герцог Тибальт подал петицию на изъятие гранта, и кардинал Гароу намерен дать ему разрешение.

– Ну да! – Айронс громко рассмеялся. – При отсутствии платы за обучение вам придется уйти.

В ту долю секунды, за которую прозвучало язвительное замечание Айронса, Урия впервые осознал, что он просто очень хочет остаться в Сандвике. Не назло Айронсу – хотя и это неплохая причина, но он хочет учиться именно здесь, подготовиться к следующей войне, чтобы такие как Айронс своей глупостью не доводили солдат до гибели.