Текст книги "Ларек"

Майя Новик
Ларек

Все герои вымышлены, любые совпадения случайны

Сдается мне, джентльмены, это была комедия…

(Из кинофильма «Человек с бульвара Капуцинов»)

Глава первая
Начало конца

….Мой брак вступил в завершающую стадию в тот самый момент, когда Илья сказал:

– Сегодня Игорь уволил напарника, я остался один, пойдешь работать со мной?

Я неуверенно кивнула в ответ, не совсем понимая, что от меня требуется.

– Женщин вообще-то в ночную смену не берут, но, поскольку я твой муж, Игорь сделал для тебя исключение. Для тебя это, наверное, будет тяжело, работаем две ночи через две, решай сама, но быстро: послезавтра мне выходить. Или Игорь найдет мне другого напарника.

Илья лгал, но я этого не знала. В ларек его по большому блату устроил любовник сестры, тренер по боксу Андрей Тихонов. Поскольку весь местный рэкет, который контролировал уличную торговлю, был воспитан Андреем, ему ничего не стоило устроить непутевого родственничка продавцом.

Шел девяносто третий год, время было голодное, доценты получали зарплату, которую хватало на полбутылки водки «Абсолют» и пару шоколадок «Марс», поэтому на предложение Илья согласился с радостью: как-никак работа в ночном ларьке сулила кусок хлеба с маслом, а то и с колбасой. Про налоговую инспекцию все только слышали, но никто путем не знал, что это такое, поэтому при нужном подходе в ларьке можно было неплохо устроиться.

Не надо думать, что Илья все время сидел и ждал у моря погоды. В поисках хлеба насущного он проявлял небывалую активность. То привозил из Углича партии часов, которых тогда в Сибири не было, и партии этих часиков, хрупких, отделанных филигранью, финифтью, позолоченных и безумно дорогих моментально расходились среди всевозможных заведующих детскими садиками, магазинами и столовыми.

То он брал у каких-то знакомых партии недорогих курток, детских комбинезончиков, колготок, сапог и мотался с громадными сумками по разным организациям, всучивая толстым, ухоженным и неухоженным тетушкам заведомо лежалый или бракованный товар. Надо признаться, что подход к этим тетушкам он знал, шестым или даже десятым чувством понимал, что им говорить, что делать и как выходить из тех щекотливых ситуаций, когда обладатель бракованных сапог пытался вернуть их обратно. Он улыбался своей обаятельной улыбкой, которая мне казалась волчьей из-за прямого прикуса и слегка выступающих клыков, и тетушки таяли, прощая ему все недостатки работы.

Сначала пыталась подключиться к этому занятию и я, но через несколько месяцев была вынуждена отказаться: дело в том, что в тот самый момент, когда Илья впаривал очередной заведующей детсадиком кварцевые часы, выдавая их за механические, меня охватывало такое жгучее чувство стыда, что можно было только диву даваться, почему эти тетушки, сами, в некотором роде, авантюристки, не читали на моем лице всего, что бушевало в душе. Наверное, они просто хотели обманываться, а Илья давал им эту возможность спуститься с небес на землю, чтобы потом в узком кругу сетовать, что вот, мол, и я!.. И меня!.. Ну кто бы мог подумать… Такой интеллигентный молодой человек!

Это я стала понимать намного позже, а тогда мне было так невыносимо стыдно, что толстые покупательницы с жирными пальцами, унизанными золотыми перстнями, снились мне по ночам и требовали вернуть деньги. В общем, это занятие мне пришлось бросить, а другого не было: найти в провинциальном городе работу и с высшим образованием было сложно, а с моим неоконченным политехом и вовсе безнадежно.

Отчего все тетушки считали Илью интеллигентным мальчиком, я понять не могу до сих пор. Единственное, что было в нем интеллигентного – это внешность. Худоба придавала ему вид студента, многодневная щетина – студента обаятельного, аккуратно постриженная и аккуратно же взлохмаченная шевелюра намекала на одухотворенность, а серые, еврейского разреза глаза, в глубине которых притаился денежный голод, принимаемый покупательницами за поволоку мечтательности, казалось, смотрели прямо в душу.

Душа же, в которую он старался никого не пускать, состояла из трех равнозначных простых частей: денег, водки и женщин. Всему остальному места в ней не находилось. А может, я ошибаюсь. Потому что Илья был меломаном, и это тоже составляло какую-то часть его жизни. Музыку он слушал всегда: утром и вечером, трезвый и пьяный, уставший и бодрый, он засыпал в наушниках, чем очень меня раздражал, он просыпался в наушниках, наушниками он отгораживался от наших ссор.

Он любовно перекладывал с места на место кассеты и катушки с записями, составлял каталоги, что-то все время переписывал, покупал, обменивал и слушал, слушал, слушал… Покупал колонки, магнитофоны и магнитофончики, плееры и аудиосистемы.

Через какое-то время я поняла, что ненавижу всю музыку без исключения: рок и попсу, инструменталку и джаз, классику и техно. К этому времени я уже начала догадываться о некоторых свойствах его несложной души и стала понимать, что по меткому выражению Бернарда Шоу мы представляем собой классическую семью, в которой «один из супругов тянет на юг, второй на север, в результате оба сворачивают на восток, хотя на дух не переносят восточного ветра».

Осознание того, что наш брак ни к чему хорошему не приведет, почему-то не подстегивало к активным действиям. Наоборот, я стала погружаться в тягучую трясину пассивного наблюдения за нами со стороны. Я и так не отличалась большой активностью в обустройстве собственной жизни, обычно она потихоньку обустраивалась сама, тут я и вовсе выпустила вожжи управления из рук и жила по принципу «будь что будет».

Не очень понимая, что происходит вокруг меня, но изо всех сил стараясь как-то отстраниться от происходящего, я стала спать. Я спала долго и с наслаждением, меня невозможно было разбудить никакими способами, не действовало абсолютно ничего, даже сладкие обещания Ильи купить мне что-нибудь на китайском рынке. Я точно знала, что на что-нибудь хорошее у нас либо не хватит денег, либо это хорошее окажется не моего размера, что тоже мало утешает. Поэтому, не отрывая головы от подушки, я махала Илье рукой, отказываясь просыпаться, чем, наверное, вызывала у него полное недоумение: по его мнению, женщина просто должна, обязана бегать по магазинам в поисках обновок!

Сам он отличался необыкновенной предприимчивостью: вставал рано, пропадал где-то весь день, иногда не ночевал дома, возвращался явно с похмелья. Я не возражала, время, когда мне нравилось веселиться вместе с ним, давно прошло. Его «веселье» почему-то каждый раз заканчивалось скандалом: то он умолял меня пойти вместе с ним в ванную и перерезать вены, то пытался выкинуться из окна, то начинал задирать официанток в кафе и забрызгивал их из газового баллончика.

Мне особенно запомнился один случай. Мы возвращались от Аленки Ивановой, моей закадычной подруги. Насколько я помню, пирушка закончилась как обычно – скандалом. Слава Богу, скандал на этот раз произошел не в нашем семействе: к Аленке в гости пришла сводная сестра Анжелика с мужем Сергеем. Сергей, так же как и Илья, оказался беспокойным пьяницей: перепив, он, вместо того, чтобы спокойно лечь спать, двинул жене в зубы. За Анжелику вступился Аленкин муж Никита – сильный деревенский парень, который обычно отличался поистине олимпийским спокойствием. Он скрутил ревнивца и оттащил его за шиворот домой. Илья в это время заперся в ванной и делал вид, что режет вены. Я периодически стучала в дверь, а Аленка, сидя в кресле, курила и укоризненно качала головой.

– Да не стучи ты… Ему ведь это и нужно, чтобы все обращали на него внимание. Он делает это специально. Перестань стучать, и он сам выйдет оттуда.

Илья в самом деле скоро вышел. По-идиотски улыбаясь, он продемонстрировал свою руку, на ней лезвием было вырезано мое имя: Лиана. Я пожала плечами. Что с него взять?

Время было за полночь, чтобы добраться из микрорайонов до города, пришлось тормознуть тачку, новенькую иномарку. В тачке сидели двое парней нашего возраста. Они с пониманием переглянулись, и один из них весело подмигнул мне.

– С гулянки?

– Ну да… – ответила я.

– Завидую! – хохотнул второй, двусмысленно посмотрев на нас.

Я поежилась. Илья широко улыбался, демонстрируя дружелюбие. Мы доехали, он душевно распрощался с парнями, щедро заплатил, а когда иномарка отъехала, вдруг премерзко хихикнул.

– Я им сиденье порезал! – заявил он мне, доставая из кармана и демонстрируя выкидной ножик.

Как большинство психопатов, он постоянно таскал с собой оружие: баллончики с газом, газовые пистолеты, ножи, кастеты… Драться он не умел, и, наверное, применить это оружие в случае экстремальной ситуации не смог бы. Но все же упорно таскал все с собой.

Мне стало противно. В принципе, парни не сделали нам ничего плохого, разве что один из них довольно игриво посмотрел на меня. Отчего-то я была уверена, что Илья порезал сидение не из-за этого. Он сделал это из зависти, из-за того, что у этих ребят была машина, а у него – не было. Еще мне стало нехорошо от одной мысли о том, что город маленький, и мы запросто можем встретить этих парней еще раз.

….Наступил момент, когда я перестала спрашивать Илью о том, где он проводил ночи. Думала ли я о других женщинах? Пожалуй, нет. Это можно приписать как моей фантастической наивности, так и тому, что мне это было, во-первых, безразлично, а во-вторых, я была настолько уверена не то чтобы в никчемности Ильи, а в том, что он, такой меркантильный, эгоистичный и непредсказуемый, неинтересен ни одной нормальной женщине, что, конечно, не соответствовало истине.

Женщины любят деньги, а Илья все деньги, которые зарабатывал, тратил именно на женщин. По-видимому, большинство из них не были требовательными: бутылка шампанского, конфеты, колготки, – и они были готовы на все. Впрочем, я забегаю вперед.

Итак, Илья остался без напарника, но он врал, уверяя, что напарник в этом сам виноват, нечего было пить на смене. Дело было совсем по-другому, но я узнала об этом лишь несколько месяцев спустя. Собственно говоря, мне выбирать не приходилось. В свои двадцать три года я дошла до того порога нищеты, когда еще немного – и мне не в чем будет выйти на улицу. Весь мой гардероб составляли бархатные брючки, черный вязаный джемпер с рисунком на груди да осенние ботинки с опушкой из крашеного кролика. Деваться мне было некуда.

– Конечно, Илья, я пойду.

– Вот и славно. Только оденься потеплее и возьми чего-нибудь поесть.

Ларек фирмы «Актей» стоял на трамвайной остановке возле строящегося микрорайона. Это был эдакий металлический сейф, ящик, сваренный из толстого железа и обшитый изнутри листами ДВП. Внутри кое-как разместились крохотная полочка под витрину, такой же крохотный прилавок, лежанка, на которой невозможно было вытянуться в полный рост, и ящики с товаром. Двоим в ларьке было тесно. Смена начиналась в восемь вечера и заканчивалась через двенадцать часов утром. Илья объяснял мне существующие порядки.

– В общем, так: коммерческого директора зовут Игорь Бенедиктов. Между собой мы зовем его Беней, но не вздумай называть его так в глаза. Для тебя он Игорь Анатольевич или просто Игорь. Водка приходит к нам по две двести, мы ее ставим по две шестьсот, ликер, вино накручиваем рублей по двести, сигареты по сотне. Утром половину «левака» отдаем Игорю. Не отдашь «левак» – уволит.

– А откуда он знает, сколько «левака» должно быть? – вполне резонно спросила я.

– Он живет в доме напротив, так что спуститься вниз и посмотреть, какие ты ставишь цены, ему не сложно. Обмануть его тоже не удастся: сколько ты за ночь продашь водки и сигарет, он посмотрит по журналу.

– И сколько за ночь выходит?

– Хорошо выходит, не беспокойся. И ему перепадает, и нам, и «Актею».

….Днем в ларьке работали девушки. Нашу сменщицу звали Ирина. Вместе со своим мужем Славой она работала в ларьке уже третий месяц. Слава работал с напарником в ночь, она – в день. За это время пара умудрилась весьма прилично обставить квартиру, одеться, теперь копили на машину.

Принять смену оказалось делом несложным: пересчитать товар, занести данные в журнал, расписаться в нем, и все, готово. Пока я пересчитывала пачки сигарет и жвачку, Илья где-то бегал. Ирина подвела итог выручки, засунула ее в блок из-под сигарет, написала сумму и, заклеив блок скотчем, стала ждать Игоря. Илья скоро появился с набитой чем-то сумкой, положил ее на лежанку, прикрыл курткой.

– Не перестарайся, – заметив его ухищрения, сказала Ирина. – Беня чикаться не будет, вылетите.

– Не боись, – Илья самоуверенно ухмыльнулся. – Все под контролем.

Беня приехал на машине подтоварки. Он оказался непримечательным невысоким усатым мужичком лет тридцати пяти в синей «аляске». Хмуро кивнул Илье, улыбнулся Ирине, принял у нее выручку и мотнул головой в сторону «УАЗа».

– Принимайте товар.

– О, водку привезли! – Илья повеселел. – Будем с деньгами!

Ирина ушла. С неулыбчивым, похожим на уголовника водителем, который изо всех сил старался выразить презрение к Илье, мы быстро перетаскали ящики в ларек, расписались в накладной и, дождавшись, когда Беня отойдет от ларька, принялись расставлять на витрине бутылки и лепить на них ценники.

Я до сих пор не могу понять, почему водки в те времена катастрофически не хватало: то ли производили ее мало, то ли всю скупали спекулянты. Это был бизнес. Можно было спокойно заработать на квартиру, продавая водку с машины: мужики с загнутыми буквой «зю» пальцами стояли на трассе буквально через каждые сто метров.

Одно время пытался приобщиться к этому бизнесу и Илья. Закупив несколько ящиков водки во время очередного «завоза», он вместе со мной по вечерам выходил «на охоту». Мы прогуливались по вечерним улицам Ангарска и, завидев очередного помирающего от жажды, подходили к нему, и продавали бутылку, а то и две. Почему мы ходили вместе, я до сих пор не пойму, но, думаю, Илья просто боялся идти один.

Летом схема была еще более проста: он садился на велосипед и объезжал ближайшие кварталы. Водка уходила моментально. Точно так же улетали и деньги. Теперь, в ларьке, когда Илья стал практически властелином умов на несколько кварталов вокруг, он чувствовал себя в своей тарелке, он был царь и бог. Впрочем, все на свете имеет свою цену, и ему в этом предстояло еще убедиться.

Как оказалось, электричество в ларек было проведено от уличного освещения, поэтому обогреватель начинал работать и свет появлялся только ночью, когда фонари загорались. Стоял сентябрь, днем в ларьке было холодно и темно. Как работали дневные продавцы, можно было лишь гадать, потому что света, проникающего через маленькое оконце, было явно недостаточно.

– Водка есть? – хрипло спросил кто-то в окошко, как только Илья поставил бутылки на витрину.

– Есть, привезли, – ответил Илья.

– Мужики! – заревели снаружи, и я вздрогнула от этого крика. – Мужики, греби сюда! Тут водку дают!

Возле ларька образовалась очередь. Хватали сигареты и водку. Улучив момент, Илья достал из сумки несколько блоков сигарет, распечатал.

– Про эти Беня не узнает, эти наши будут, – сказал он, счастливо улыбаясь.

Водка таяла, как снег под ярким весенним солнышком. К воплям и крикам пьяных я быстро привыкла. Пересчитывать деньги и высчитывать сдачу мне было не впервой. Ночью, когда поток покупателей иссяк, мы по очереди отдыхали на лежанке. Илья умудрился даже поспать, а я просто пару часов полежала, прислушиваясь к звукам ночной улицы. К утру свет отключили, и основательно замерзнув, часов в семь мы подсчитали выручку, товар и стали ждать Бенедиктова. Наш барыш превзошел все мои ожидания – восемьдесят тысяч рублей. Даже при условии, что мы должны были отдать сорок тысяч Бенедиктову, оставалось по двадцать штук на нос. И это за ночь!

За месяц до этого я работала почтальоном. Мне обещали платить пятнадцать тысяч рублей, и это были деньги! Проработала я чуть больше трех недель, потом начались дожди, и я заболела. После этого на работу уже не вышла. Мне заплатили три тысячи. Три. А тут – двадцать! В этот момент мне показалось, что жить можно даже в Ангарске. По дороге домой мы зашли в магазин и в первый раз за долгое время я купила колбасы, сыру и банку свиного паштета!

Минусы ночной работы я поняла сразу. Во-первых, на нас могли «наехать». Сами «авторитеты», естественно, этим не занимались, посылали шестерок. Шестерок было много, и выяснить, кто на этот раз пытался получить халявную водку, оказывалось сложно. Пару раз после таких наездов «крыша» «Актея», состоявшая из двух братьев-боксеров Юсуповых и их друзей, выясняла, кто «принаглел» на этот раз, товар или деньги за него удавалось возвращать. Вскоре Бенедиктову это надоело.

– Все, Илья, даешь кому-то водку, высчитываем из зарплаты. Если б в самом деле на вас наезжали бандюки, еще можно было бы понять, а то шваль всякая… Усек?

Шваль была хуже бандитов – сплошные отморозки. Но сытый голодного не разумеет: разве объяснишь спокойно проспавшему всю ночь человеку, что наезд «шестерок» – дело малоприятное?

Во-вторых, я быстро выяснила, что ларек делали натуральные саботажники – для того, чтобы его закрыть, снаружи предусматривалось… две петли для замка! Любой наркоман мог вставить в петли кусок толстой проволоки, и мы оказывались в ловушке: хочешь – поджигай, хочешь – вымогай. Как это ни странно, за те два месяца, что я проработала именно в этой «будке», никто из взрослых не воспользовался этим методом давления. Наверное, в темноте петли не были заметны. Зато нас доставала вездесущая шпана. Они вставляли в петли то палочки, то щепочки, и Илья с перекошенным от злости лицом каждый раз выбивал изнутри дверь ногами.

В-третьих, оказалось, что все мужское население фирмы «Актей» ненавидело Илью лютой ненавистью. Его ненавидели все: охранники и водители, грузчики и продавцы. Так как я была его женой, ненависть автоматически распространялась и на меня. Мужиков просто трясло от злости при виде Ильи. От злости и от беспомощности, потому что проучить его безнаказанно они не могли, ведь в «Актей» его устроил Тихонов.

Причину этой ненависти я долго не могла понять. Сперва мне казалось, что они, как стая волков, чуют его страх и поэтому травят его. Он боялся их панически и хотя старался изо всех сил не показывать трусость, она проступала во всем: у Ильи начинали трястись руки и бегать глаза при одном только появлении кого-нибудь из работников «Актея».

Но позже выяснилось, что он «подставил» напарника, который работал с ним до меня, и этого ему простить не смогли. В чем была причина этой «подставы», и как это произошло, я так путем и не узнала. Но о подлом поступке знали все без исключения. Знали и помнили.

Проработав в ларьке несколько недель, я вдруг обнаружила, что денег у меня больше не стало. Как-то так получалось, что весь навар забирал Илья. Он исчезал на день, а когда возвращался вечером домой, оказывалось, что он все потратил. Я не стала спрашивать, куда девались деньги, просто в очередной раз, подсчитывая выручку, аккуратно разделила «левак» на три части: половину Игорю и по четверти мне и Илье.

– Ах, так… – протянул было он и замолчал.

Потом взял свою часть денег и, не попрощавшись, вышел. До следующей смены я его не видела.

По-моему, самую большую радость Илья испытал, когда в ларек завезли «Анапу» в трехлитровых банках. Этот весьма крепкий, терпкий и вонючий напиток сразу же привлек всех местных бичей. Они тыкали заскорузлыми пальцами в банку на витрине и сипели.

– Слышь, ты… Налей, а?

Илья сразу понял, что тут-то и скрыты алмазные копи неучтенного приработка, притащил в ларек одноразовые стаканчики и принялся похмелять страждущих, конечно, по более высокой цене. Одноразовые стаканчики быстро закончились, но Илья и тут не растерялся – он пускал их «в оборот» во второй, а потом и в третий раз, не заботясь о том, чтобы их помыть. Об антисанитарии он не думал. Этот приработок радовал его еще и тем, что он мог вполне «законно» не делиться со мной, я отказалась продавать «Анапу» в разлив наотрез. Безобразие это прекратила инспектор санэпиднадзора, которая, стоя на остановке у ларька, заметила бойкую торговлю Ильи, и не долго думая, выписала ему штраф.

Глава вторая
Раз подружка, два подружка

….До сих пор не знаю, почему я вышла за Илью замуж. Каким образом умненькая, начитанная девочка, дочь интеллигентных родителей вышла замуж за охламона-безотцовщину, детдомовца при живой матери? Это при том, что в девятнадцать лет я была уверена, что раньше, чем в двадцать восемь я замуж не пойду! И вот – выскочила в двадцать неизвестно за кого. Мое единственное оправдание – полное одиночество, в котором я находилась с момента рождения.

Нет, еще была моя потрясающая наивность во всем, что касалось отношений между людьми. До сих пор я была уверена на все сто пятьдесят процентов, что верность в браке – это святое, что дружба должна быть обязательно до гроба, и что человеку нужно жертвовать собой для того, чтобы люди, с которыми он живет рядом, были счастливы. Подобная инфантильность не может не быть наказана, так что все, что произошло со мной дальше, вполне закономерно.

Я никогда не понимала других женщин, их душа оставалась для меня полной загадкой, эдакая «терра инкогнита», черная дыра в космическом пространстве, в которой может скрываться все, что угодно – от самых возвышенных чувств, до самой низкой мерзости, на которую только способен человек.

«Женщины тоже люди, – сформулировал как-то один знакомый, – но… как бы это сказать… инопланетяне. Поэтому мы никогда не поймем их, а они – нас».

И я полностью согласилась с ним.

До работы в ларьке или, вернее, до развода я догадывалась, что отличаюсь от всех остальных женщин, однако, изо всех сил старалась не обращать на это внимание. Да, мы по-разному относились к одним и тем же вещам, ну и что? Да, в основном именно я поддерживала отношения с подругами, ну и что? Да, они бегают по любовникам и магазинам, а я сижу за очередной книгой или предаюсь размышлениям о смысле жизни и смерти, ну и что? В конце концов, это нисколько не мешает проводить вместе время, бегать на Еловское водохранилище купаться и загорать, обсуждать недостатки знакомых парней, ходить в кино и в кафе-мороженое.

У меня было две совершенно разные подруги. Первая, Аленка Иванова, была моей одноклассницей, и дружить мы начали примерно в шестом классе. Учителя недоумевали, глядя на нас, и гадали, что же связывало двух таких непохожих девочек? Ответ был на поверхности: мы обе были одиноки. С первого класса Аленка была врушкой и выдумщицей. Она жила одна с мамой, которая запросто могла уехать отдыхать в Болгарию, бросив дочку одну в комнате на подселении. Полное одиночество и богатая библиотека сказок и фантастических историй способствовали развитию Аленкиной фантазии, и вдвоем с ней мы придумывали необыкновенные игры, выслеживали преступников, «краденых» собак, нам казалось, что на соседней помойке приземлился НЛО…

По-настоящему наша дружба началась в шестом классе с прогуливания художественной школы. Меня буквально запихали в это отвратительное заведение, когда мне было всего восемь лет. В школу принимали с десяти лет, но меня погубила формулировка одного из преподавателей: «особо одаренный ребенок».

Особо одаренному ребенку очень быстро надоело малевать акварелью кувшины и утюги, историю искусств я вообще считала скучнейшим предметом, а уж лепку терпеть не могла. Было еще одно обстоятельство: в общеобразовательной школе мы вплоть до седьмого класса учились во вторую смену. В художественной школе в первую смену учился только первый класс, все остальные классы занимались после обеда. Я просидела в первом классе два года, потом еще два года во втором… Ни один нормальный ребенок не выдержит, когда его формально переводят из класса в класс, а реально он несколько лет подряд сидит и рисует одни и те же драпировки, кубы и лапти!

Аленка обнаружила в себе склонность к рисованию значительно позже, она сама попросила маму записать ее в художественную школу и тут же об этом пожалела. Она рисовала тоненьких воздушных женщин, пеньюары, вуали, балы, а перед ней ставили ненавистные шары и пирамиды.

На идею прогуливания нас навела повесть «Витя Малеев в школе и дома», и как-то мы с Аленкой столкнулись за два квартала от художественной школы. Несмотря на то, что занятия шли уже полным ходом, и я и она направлялись совсем в другую сторону. Мы сошлись на перекрестке и с симпатией посмотрели друг на друга. После этого прогуливать мы стали вместе, что было, конечно, намного веселее. Примерно через год нас обеих исключили из художественной школы по одной и той же причине: «отсутствие способностей». Это не произвело на нас ровно никакого впечатления.

Если Аленка была аутсайдером с самого начала, как вруша и двоечница, то я умудрилась оказаться омегой в своем классе, потому что… влюбилась. Влюбилась ужасно, до слез, до дрожи в коленках в рыженького, веснушчатого новичка, Вадика, который смотрел на меня с недоумением.

Наверное, любая другая девочка инстинктивно стала бы делать что-нибудь правильное, что не вызвало бы такого «общественного» порицания. Я же если и старалась с ним заигрывать, то получалось это настолько по-детски, что у меня у самой опускались руки. Я боялась его до потери пульса. В самый нужный момент, когда всего-то нужно было сказать «извини» или «можно пройти?» у меня перехватывало горло, и с губ слетал лишь невнятный хрип.

Неудивительно, что Вадик считал меня идиоткой. Я могла смотреть на него часами, ждать на остановке только для того, чтобы увидеть, как он сядет в трамвай. Если он пытался подойти, я убегала. По-видимому, класс навсегда решил, что у меня не все дома, и я оказалась за одной партой с Аленкой.

Мы обе были неухоженные. Ее мама предпочитала устраивать свою личную жизнь, моя была занята работой, а мой отец понятия не имел, что воспитание девочек чем-то отличается от воспитания мальчиков. Поэтому ее одевали в то, что было под рукой, а меня – в то, что выбирал отец.

– Сапоги нужно выбирать так, чтобы можно было пододеть пару носков… – учил он меня, – и чтобы ноге было свободно.

И я ходила в страшненьких уродцах чуть ли не сорокового размера, хотя нога у меня была тридцать седьмого.

– Одежда должна быть прежде всего удобной, – поучал он опять, и я всю свою жизнь так и не смогла вылезти из брюк.

Хотя Аленка была тупа во всем, что касалось учебы, в жизни она была похитрее и поизворотливее. Я шла напролом, она предпочитала договариваться. Я вызывала конфликты, она сидела в сторонке тихой мышкой. Как-то помню, я зашла в класс и увидела, что Аленку мучают двое: тонконогий уродец Женя и косноязычный блондин Андрей, лицо которого сильно напоминало морду овцы-альбиноса.

Она съежилась, уворачиваясь от пинков, щипков и оплеух. Я такого вынести не могла и кинулась в бой. Увидев, что подоспело подкрепление, отщепенцы ретировались, Аленка подняла на меня свои зареванные глаза, и тут произошло то, чего я умирать буду, не забуду! Обида и боль в ее карих глазах вдруг моментально преобразились в презрение. Преображение было настолько мгновенным, что я только рот открыла, потому что презрение это было адресовано отнюдь не обидчикам, а мне!

– Подссывала… – почти не разжимая губ, процедила она, гордо закинула тощие косы за спину и удалилась к своему месту.

В этот день я так и не пришла в себя. Мало того, что меня оскорбила лучшая подруга, она оскорбила меня вместо благодарности! Этого я понять тогда не могла.

Позже мы помирились.

После школы Аленка вдруг расцвела: остригла волосы, прокрасилась в черный цвет, который выгодно оттенял ее бледную, тонкую кожу, и вдруг оказалось, что она красавица с тоненькой талией и высокой грудью. Она очень быстро выскочила замуж за Никиту – простого деревенского тугодума, спокойного и уравновешенного. Сперва мне казалось, что тут она и найдет свое счастье, но все пошло не так.

Если бы у них были дети, все, может, и было бы по-другому, но детей у них не было, и через год Аленка пустилась во все тяжкие, то есть завела себе любовника и не одного. Дальше – больше. Она переспала со всеми друзьями Никиты, со всеми мужчинами, которые бывали у них дома. До сих пор подозреваю, что Никита, скорее всего, знал или подозревал о похождениях своей любвеобильной жены, однако махнул на это рукой, мол, себе дороже будет разбираться с ней и… запил. Ирония судьбы была в том, что пил он, в основном, с теми, кто и отрастил ему длинные, ветвистые рога. На все мои увещевания Аленка лишь презрительно щурила тщательно подкрашенные глаза.

– Да ты никак завидуешь, подружка?

Объяснять ей, что глупо завидовать женщине, чей моральный облик заслуживает лишь одного эпитета, было невозможно! Аленка была уверена, что поступает правильно.

– Все очень просто, Линюня, – язвительно объясняла она мне, – когда рядом со мной нормальный сильный мужик, я хочу его и не отказываю себе в этом маленьком удовольствии. Вот и все!

Она знала, что я ненавижу, когда меня так называют, и специально дразнила меня.

Аленка обожала фильмы ужасов про демонов, дьявола и прочую нечисть. Самое большое впечатление на нее произвел «Экзорсист», который мы как-то посмотрели у меня дома. К моему удивлению, после фильма Аленка наотрез отказалась спать в другой комнате. Честное слово, я никогда не могла бы подумать, что этот фильм может произвести такое впечатление на человека, воспитанного в атеистических традициях. Ее просто трясло от страха.

Я замечала, что Аленка странным образом реагировала на раздавленных кошек, собак и голубей: любой нормальный человек старался отойти подальше, а если на труп все же приходилось смотреть, то все пытались хотя бы не задерживать на нем взгляд. Она же всегда останавливалась и тщательно осматривала останки. Ей было интересно, что это растянулось по асфальту? Кишочки? А это что? Вытекший глаз? Она очень удивила меня, когда мы, возвращаясь как-то из школы, увидели, что у соседнего дома похороны: она просто бросила меня и присоединилась к процессии, ей интересно было посмотреть на покойника. Было ей тогда лет тринадцать, не больше.

В завершение характеристики можно сказать, что ее идеалом мужчины был грубый, наглый мачо. Никита к этому идеалу не подходил совершенно, потому что относился к ней с уважением, и поэтому их брак был просто обречен. Аленка с презрением относилась и к Илье, для нее он был слишком худой и нервный. Это, впрочем, не мешало ей строить ему глазки.

Моей второй подругой была Леночка Вздорова. Мы познакомились с ней в театральной студии, куда она пришла реализовывать свои многочисленные таланты. У нее в жизни все было не просто так. Стоило какому-нибудь кавказцу посмотреть на Леночку, как этот ничем не примечательный случай превращался у нее в голове в целый фейерверк событий, и она, захлебываясь от восторга, рассказывала мне, как с ума сойти какой красивый грузин решил с ней познакомиться в Иркутске.