Текст книги "Великолепные руины"

Глава седьмая

Проснулась я поздним утром – вся в поту. Я упала на кровать, даже не разувшись. На лицо сполз берет, и я сорвала его с головы, не подумав о шпильках. Они вылезли заодно с ним из волос, и половина моих прядей разметалась в разные стороны. Мне удалось снять сапожки и добрести до туалетного столика. А там, в зеркале, я увидела узор, оставленный на моей щеке шенилловым покрывалом. В попытке от него избавиться я потерла щеку, а затем заметила круги под глазами и воронье гнездо из волос.

– Тебе уже ничто не поможет, Мэй Кимбл, – пробормотала я.

«Входите!» – откликнулась я на раздавшийся стук в дверь и решила, что заколю себя шпилькой, если в комнату войдет кузина без всяких признаков плохого самочувствия на лице. А в том, что их у нее не будет, я не сомневалась. Ведь она была Голди Салливан, а я была… я.

Но порог моей спальни переступила не Голди, а Шин – с подносом в руках, принесшим запах чем-то вроде кофе.

– Благослови тебя Господь! – схватила я чашку, прежде чем служанка поставила поднос. На нем были еще бекон и какие-то пирожные. Но ни одно, ни другое не показалось мне аппетитным в то утро.

Шин окинула меня критическим взглядом, но спросила только одно:

– Не хотите ополоснуться, мисс?

Мной овладело смущение. Что она могла подумать? Но наряду со смущением я испытала признательность Шин за ее предложение. И к тому моменту, как я искупалась, оделась и села перед зеркалом, предоставив китаянке атаковать мои спутанные волосы, я почти пришла в себя. Я наблюдала за тем, как Шин укрощала мои растрепанные пряди, ловко расправляя и приглаживая их, чего мне не удавалось никогда даже всеми десятью пальцами. И боролась с назойливым искушением покоситься на культю ее указательного пальца. Чтобы переключиться, я спросила:

– Голди все еще спит?

– Она уехала, мисс.

– Уехала? Куда?

– Я не знаю, мисс.

– Она ничего не сказала?

Шин только помотала головой и занялась очередной прядью. Глотнув кофе, я сказала себе: «Ничего страшного!» Кузина, без сомнения, догадывалась о моем ужасном самочувствии и не захотела меня будить. И все-таки мысль о том, что она уехала из дома, не сказав мне ни слова…

– Не похоже это на Голди, – пробормотала я.

Руки Шин замерли, и я взглянула на нее в зеркало. Вид у китаянки был такой, словно она хотела мне что-то сказать. Но уже в следующий миг она плотно сжала губы и продолжила расчесывать мои волосы. Но во время этой короткой паузы в выражении ее лица было нечто такое, что заставило меня вспомнить минувшую ночь и шаги в коридоре.

Шин обвила прядь вокруг своих пальцев и прицепила ее на место.

Еще одна прядь, еще одна шпилька. А потом Шин осторожно приложила пальцы к моим вискам и повернула мою голову к зеркалу, дав мне возможность восхититься ее искусной работой. Еще секунда – и она тихо (так тихо, что я сперва даже усомнилась, не почудилось ли мне это) сказала:

– Будьте осторожны, мисс Мэй.

Я попыталась перехватить в зеркале ее взгляд, но Шин отвела свои глаза в сторону. Закрепив последнюю шпильку, китаянка спросила:

– Вы наденете сегодня голубую юбку, мисс?

Мне следовало ее расспросить. Но вместо этого я решила, что опять допустила промах: «Наверное, Шин просто намекнула, что тут не принято расспрашивать о других домочадцах, и я переступила некую условную границу». Я ведь сама попросила служанку о помощи; ни стыдиться, ни смущаться из-за того, что она мне дала совет, тоже не следовало.

Но недоумение осталось при мне. Где была Голди? Куда она отправилась посреди ночи? Зачем?

– Спасибо, Шин, – притворилась я такой, какой учила меня быть матушка. – Да, пожалуй, голубая юбка лучше всего.

В доме не было ни Голди, ни дяди Джонни. И даже при наличии служанок и лакеев, передвигавшихся из комнаты в комнату, словно тени, я ощутила одиночество, странное беспокойство и – что хуже всего – отсутствие цели. Жизнь, проводимая подобным образом… Нет! Я не могла ее понять. Без своих собственных денег и достойной родословной я не могла считаться «хорошей» невестой. Но и остаться навсегда бедной родственницей, целиком зависящей от тети с дядей, я себе тоже позволить не могла.

Что же мне было делать? Куда себя девать?

Я вспомнила, что сказала мне накануне Голди о тете Флоренс в благотворительном комитете и о других дамах, миссис Олрикс и миссис Хоффман, организовывавших благотворительные балы. Об этом мне бы тоже хотелось расспросить тетю Флоренс, а заодно узнать, была ли ей эта деятельность интересной, приносила ли удовлетворение. Но мне надо было считаться с предостережениями дяди и не хотелось ее расстраивать. Тетя Флоренс хранила ключи от такого множества загадок, и сейчас – когда меня ничто не отвлекало – эти загадки всем скопом начали меня одолевать. Я не могла пойти к тете без разрешения. Но я вспомнила о стоявшем в ее гостиной кувшинчике из-под конфет в форме колокола Свободы – сувенире из прошлой жизни. У тети должны были сохраниться и другие вещи. Альбомы, может, дневники… А что, если я найду у нее письмо матушки? Я ведь ничем не наврежу тете, если поищу его сама?

Я выскользнула из своей спальни в коридор. «Вестник» уже лежал там на столе, среди фарфоровых фавнов, поджидая Голди. Я взяла газету – уже раскрытую на страничке светской хроники. Как же внимательно все слуги предвосхищали все желания и потребности кузины!

На последнем вечере в богемном клубе «Хай-Джинкс» разговор вращался в основном вокруг тайн Чайнатауна, хотя об опиумных логовах там, как ни странно, знали все и в мельчайших подробностях. Профессиональные гиды обычно рассказывают в Чайнатауне о сырых подвалах, в которые ведут петляющие тоннели под кумирнями, и игорных притонах. Но самое пикантное там не это, а маленькие комнатушки с соломенными тюфяками, в которых почитатели длинных трубок проводят в грезах свои вечера. То, что многие из этих почитателей часто упоминаются в новостях о светской жизни – секрет Полишинеля. Но почему дебютантка (чье имя всем известно) покупает шелка и вышитые домашние туфли не где-либо, а именно в китайских лавках? А светские львы (в числе которых известный архитектор и любимый всеми судья) предпочитают фланировать именно в этом районе? И как насчет матрон, которые по вторникам вдруг проявляют интерес к китайским рынкам?

Как же этот Альфонс Бандерснитч умел заинтриговать! Откуда он все это знал? И что за дебютантка отваживалась посещать опиумные притоны? Наверняка ее тоже снедала скука…

Знаменательное наблюдение недели: мисс Мэй Кимбл и ее кузина, популярная мисс Голди Саллливан, были подозрительно веселыми вчера в «Клифф-Хаусе» в компании мистера Джерома Белдена, мистера Томаса О’Кифа и мисс Линетт Уолл. Все пятеро наслаждались лучшим шампанским из ресторанного меню. Как всегда, мисс Мэй Кимбл была у всех на устах. А мистер Эдвард Хертфорд сопроводил всю эту тепленькую компанию домой.

Как всегда, у всех на устах? В этой фразе не было ничего чрезмерно критического и тем более осуждающего. Но я пришла в ужас. Я и понятия не имела, что Альфонс Бандерснитч находился в «Клифф-Хаусе» одновременно с нами. Для чего он там был? И конечно же… Разве его словечки «подозрительно веселые» и «очень тепленькая компания» не означали «пьяные», разве нет?

Мое расположение к репортеру охладилось. Что было совсем не удивительно, коль скоро он обратил свое остроумие на меня. Хорошо хоть этот Бандерснитч не упомянул Стивена Олрикса, чего так сильно опасалась Голди. Но что было делать с тем, что он написал о нас? Голди наверняка знала…

В конце холла приоткрылась дверь. Вскинув глаза, я увидела тетю Флоренс.

– Мэй, – прошептала она мое имя и резко оглянулась, словно чего-то боялась. А потом украдкой махнула мне рукой: – Иди сюда. Поторопись. У нас так мало времени.

Я заколебалась, помня, что обещала и дяде, и кузине не общаться с тетей без их одобрения. Но разве представлялось возможным отклонить столь прямое приглашение? Да и вид у тети был обезумевший, а рядом больше никого не было.

Тетя снова позвала меня жестом. И я последовала за ней в ее спальню. Она нырнула в темноту за дверь и, едва я проскользнула внутрь, плотно закрыла ее.

Окна и в этот раз были глухо зашторены. Пламя очень маленькой лампы отчаянно пыталось пробиться сквозь покрытое сажей стекло, выглядевшее так, словно никто не обращал на него внимания целый год. И снова у меня возникло ощущение удушающей замкнутости, изоляции и отчуждения от мира.

– За тобой следом шли? – спросила тетя, нащупывая набалдашник дверной ручки.

– Кто?

– Кто-нибудь. Тебя подслушивали?

Я нахмурилась.

– Нет. Нет, мы совершено одни.

Тетя открыла дверь, выглянула в коридор и снова затворила ее:

– Они не должны услышать, ты понимаешь? Они не должны прознать.

– О чем прознать? Что услышать? Как вы себя чувствуете, тетя Флоренс? Вам нездоровится? Может, я смогу вам чем-нибудь помочь?

– Ты не знаешь, что они сделают. – Тетя стремительно отошла от двери. – Я обещала Шарлотте, – сверкнули ее глаза.

– Моей матушке? – уцепилась я за единственные слова, которые поняла.

Тетя остановилась, повернулась ко мне и нахмурилась:

– Шарлотте.

– Да, Шарлотта – моя мама, – с облегчением молвила я.

Тетя засеменила к ближайшему креслу, и я поспешила помочь ей присесть.

– Шарлотта умерла, – пробормотала она.

– Да. – Возразить мне было нечего.

– Она попросила меня. – Тетя уставилась, как загипнотизированная, на тени от лампы, пляшущие на стене. – Она попросила меня позаботиться о ее ребенке.

Тетя моргнула, потерявшись в прошлом. Я была тем ребенком, только теперь же взрослая.

– Это было давно, тетя Флоренс. Матушка прислала вам другое письмо. Всего несколько месяцев назад. Вы помните? Это письмо… оно у вас здесь?

– Письмо… – пробормотала тетя. – Я ответила «Нет».

– Оно у вас? – повторила я свой вопрос. А потом подошла к ее бюро и осмотрела его крышку. Письма там не было, только вышитые салфеточки, пузырьки с лекарствами да шпильки для волос.

– Письмо здесь? – повернулась я к тете. Она ничего не ответила. И я расценила ее молчание как разрешение. Я была в отчаянии, буквально жаждала узнать хоть что-нибудь и… выдвинула первый ящик. Не успела я в него заглянуть, как тетя Флоренс закричала:

– Я сказала «Нет»! Я обещала и сделала. Я сказала «Нет!»

В смущении и страхе я бросилась к тете, дотронулась до ее руки, желая ее успокоить и пытаясь понять.

Но, похоже, мое прикосновение лишь усугубило ее страдание. Она привстала с кресла, стиснув мои руки тонкими, как когти, пальцами.

– Ты не понимаешь! Она мне доверяла! – Ногти тети впились в мои руки; она была сильнее, чем казалась с виду. – Тебе не следовало сюда приезжать. Я хочу, чтобы ты уехала домой. Уезжай домой!

Тетя бросила эти слова мне прямо в лицо. Ее глаза потемнели от гнева, отчаяния и ужаса. Мне показалось, что она могла поглотить меня одной силой желания, и она намеревалась это сделать. Не в силах обуздать нараставшую панику, я попятилась.

– Пожалуйста, тетя Флоренс! Пожалуйста!

Слишком громко… Я услышала свой собственный страх и отчаяние.

Дверь распахнулась. Шин подлетела к тете, обхватила ее за плечи, стараясь успокоить. А я почувствовала стыд, но вместе с ним и облегчение.

– Сейчас, сейчас, миссис Салливан. Я принесла вам лекарство. Вот так, сюда, – приговаривала Шин.

Тетя Флоренс позволила китаянке довести себя до кресла, опустилась в него и зарыдала.

– Сейчас, сейчас. – Шин достала из кармана настойку. А затем ее взгляд скользнул по все еще открытому ящику бюро. И по тому, как китаянка на меня посмотрела, я осознала: она поняла, что я сделала.

От ставшего обжигающим стыда я чуть не сгорела. И он же выгнал меня из тетиной комнаты. Я никогда не слышала такого разрывающего сердце плача! И не знала, что делать, как все исправить и как объяснить свое поведение дяде или кузине, когда Шин расскажет им, как я расстроила тетю, роясь в ее личных вещах. Словно в ответ на мои мысли на лестнице возникла Голди.

«Она же уезжала!» – вспомнила я.

– Вот и ты! – Вина, страх и беспокойство сделали меня чересчур сердечной. – Где ты была?

Голова Голди вздернулась, в глазах что-то блеснуло. Раздражение? Но кузина тут же заулыбалась, и странный блеск пропал.

– Ой, привет! – Теперь уже и голос кузины показался мне странно веселым.

– Где ты была? – повторила я свой вопрос.

– Я ездила за мороженым. Мне так сильно его захотелось! А тебя будить я не стала. Ты так крепко спала.

За мороженым? Как-то странно, Голди ведь отсутствовала несколько часов. Да и кто ездит за мороженым посреди ночи? И какие кондитеры работают в такое время?

Но лжи в лице Голди я не увидела. Да и сомневаться в себе у меня тоже было немало причин. Это шампанское, головная боль… Я действительно что-то слышала прошедшей ночью или это был только сон, как я сама тогда подумала?

– Что с мамой?

Плач тети Флоренс стал тише, но все еще был слышен.

– Извини меня. Я знаю – мне не следовало к ней заходить, но она так хотела поговорить со мной, и я…

– Тебя не надо было этого делать, Мэй! Я же тебе говорила, – ринулась вперед мимо меня Голди.

– С тетей сейчас Шин…

Я хотела зайти вслед за Голди в тетину комнату, но кузина буквально хлопнула дверью перед моим носом. Конечно, я это заслужила, кто бы спорил. Но мне все равно стало больно. Я услышала ее низкое разъяренное бормотание. Шин что-то ответила. Я представила, что могла рассказать Голди служанка, и это заставило меня унести ноги в свою спальню. Там я схватила альбом для эскизов, но карандаш завис в руке, а глаза лишь безучастно уставились на пустую страницу. У меня даже не получалось даже придумать, что нарисовать.

Довольно скоро дверь тетиной спальни открылась и закрылась, и на пороге моей спальни, которую я оставила открытой в смиренном ожидании, появилась кузина.

– Давай поговорим, Мэй, если ты не возражаешь.

В тоне Голди не было злости, и это принесло мне облегчение. Да и сама она не выглядела рассерженной, только уставшей. И признаться честно, половинка меня испытала удовлетворение от того, что внешний вид кузины все-таки мог пострадать. Тем не менее я приготовилась получить от нее нагоняй.

– Я очень сожалею, Голди! Поверь, все не так, как могло тебе показаться…

– Что она тебе сказала? – Переступив порог, кузина притворила за собой дверь.

– Я почти ничего не поняла. Тетя лепетала какую-то бессмыслицу.

Лишь одна ее фраза – «Я хочу, чтобы ты уехала…» – прозвучала совершенно логично.

– Ты сказала, что она хотела поговорить с тобой.

– Тетя несла полный вздор. Ты была права, Голди. Мне следовало послушаться тебя и дядю Джонни. Мне нужно было ей отказать.

Голди задумчиво кивнула:

– А что ты ей такого сказала, что она расплакалась?

– Мне так жаль!

– Не бери в голову. Так почему она заплакала?

– Я не знаю… – Я попыталась вспомнить, что могло вызвать этот ужас в тетиных глазах и заставить ее руку так крепко сжать мою, а ее пальцы – впиться мне в кожу. – Я спросила ее про письмо. Я… я думала, что оно хранится у нее. Вот почему я…

– Какое письмо? – На лице Голди отразилось замешательство. Она явно не заметила выдвинутый ящик бюро, или Шин ничего не рассказала ей о моем поползновении произвести обыск.

– То, которое, как ты мне сказала, прислала моя матушка. То самое, из которого вы узнали, где меня найти. Я надеялась, что отыщу в нем ответы не некоторые вопросы…

– О твоем отце? – спросила Голди.

– Обо всем, – поправила я кузину с коротким смешком.

– Не думаю, что письмо помогло бы тебе, Мэй. В нем было только «Я больна и беспокоюсь за свою дочь, вы могли бы ей помочь?» И ничего больше, насколько я знаю. Я не читала это письмо. Мама пересказала нам его содержание.

– И тетя Флоренс сказала, что моя матушка была больна? – Голди кивнула. –  Даже этого она мне не говорила, – вздохнула я. – В любом случае, я очень сожалею. Дядя Джонни обещал спросить у тети об этом письме, и я должна была просто подождать. Но иногда я бываю крайне нетерпеливой.

– Мама сейчас отдыхает. Настойка и впрямь – просто чудо!

– Я рада.

И мы обе замолчали. Тишина показалась мне неловкой – за все время нашего общения она случилась впервые. И я поспешила спросить:

– Как мороженое?

– Мороженое? – отрешенно переспросила Голди, а затем прыснула со смеху, как будто она пошутила, а я все приняла за чистую монету. – О, да! Конечно, оно было вкусным. Плохо, что ты спала.

– Ты могла бы меня разбудить. Я бы не выразила недовольство.

– Ну… ты действительно вчера напилась.

При этих словах я вспомнила о сплетнях в «Вестнике».

– Ты читала сегодня светскую хронику?

– Зачем? – мотнула головой Голди.

– Там есть строки, посвященные нашему отдыху в «Клифф-Хаусе».

– Правда? – взвизгнула Голди. – Где этот «Вестник»?

– Сказать по правде, мы там выставлены в не слишком привлекательном свете. Там говорится, что мы выпили много шампанского и нашу «тепленькую компанию» отвез домой мистер Херфорд.

– И это действительно так.

– А еще там говорится, что я, как всегда, у всех на устах.

– Да? – приподняла бровь кузина. – Ну-ну…

– И что нам теперь делать?

– «Делать»? Что ты под этим «делать» подразумеваешь?

– Мистер Бандерснитч назвал нас «подозрительно веселыми». По-моему, мы не должны позволять ему распускать о нас слухи в таком уничижительном тоне.

Голди рассмеялась:

– Ох, моя милая Мэй, скажи мне, что ты шутишь. О нас упомянули в светской хронике «Вестника»! Ты просто не представляешь себе, сколько людей готовы пойти ради этого буквально на все. Да это триумф! Пожалуйста, не уподобляйся Мэйбл!

Судя по виду, Голди была по-настоящему счастлива из-за того, что ее имя промелькнуло в газете. И я снова – в который раз – попыталась внушить себе, что слишком отстала от жизни. Матушка всегда придерживалась мнения, что о настоящих леди не должны судачить в газетах, но она была из другого времени и места. И я позволила радости кузины развеять свои опасения.

– Если ты, конечно, волнуешься из-за этого, то просто говори всем, что тебя там не было, – сказала Голди. – Ты этого хочешь?

В ответ она явно ожидала услышать «Нет».

«Помни, кто ты…»

– Нет, конечно. Я вообще думаю, что нам это событие надо отпраздновать. А ты как полагаешь?

Кузина прикрыла рукою глаза.

– Возможно, позже. У меня жутко болит голова, – сообщила она и двинулась к двери.

– Голди, я так сожалею из-за твоей мамы. Не только потому, что я ее расстроила, но вообще… из-за того, что она… такая. Мне действительно очень жаль, – сказала я кузине вслед.

– Ладно, – глубоко вздохнула она. – Не переживай из-за этого слишком сильно. Мама сейчас в стране грез, где ей нравится быть больше всего. Ее там ничего не волнует.

Глава восьмая

На следующее утро мы с кузиной прогуливались по дорожкам, обрамлявшим постриженные лужайки Юнион-сквер, неподалеку от отеля «Сейнт-Фрэнсис». Внезапно Голди схватила меня за руку, затащила за пьедестал статуи Крылатой Победы и молча кивнула на еще одну прохаживающуюся пару – моего дядю и его любовницу, Альму Деннехи.

Они шли под руку, а ее голова в шляпе почти лежала на его плече. Вокруг витало облако табачного дыма – от сигар дяди и миссис Деннехи. Они гуляли у всех на виду! «Почему же их не обсуждают во всех разговорах? – промелькнуло у меня в голове. – Ведь это же явный скандал!»

– А почему он о них никогда не пишет?

– Кто?

– Мистер Бандерснитч.

– Скоро напишет. – Голос Голди снова пропитало смирение.

– Как давно это продолжается?

– Ее последний муж представил папу Эйбу Руфу. Это было три или четыре года тому назад. А это, – пожала кузина плечами, – кто ж знает? Может, несколько месяцев… Мне известно только, что на публике они стали появляться вместе недавно, и, похоже, отца совершенно не волнует, что думают люди.

– Он бы наверняка заволновался, если бы о них написали в «Вестнике».

– Папа ненавидит «Вестник». А она имеет влияние на мистера Руфа. Да и папа щедро осыпает ее деньгами. Ты не видишь на ней нового украшения?

– Откуда я могу знать, новые у нее украшения или нет? – Голди вздохнула. –  Ты уверена, что тетя Флоренс ничего не знает? – спросила я. – Не это ли… Не могло ли это стать причиной ее головных болей?

Голди посмотрела на меня так пристально-изучающе, словно я сказала что-то удивительное.

– Ее головных болей?

– Возможно, она узнала о твоем папе и его пассии, и нервное напряжение… ну, ты понимаешь.

– А-а, – задумалась Голди. – Да, пожалуй. Какая ты умная, Мэй, что подумала об этом. Возможно, этим все объясняется.

Лицо Голди приняло удовлетворенное выражение, а я порадовалась, что разгадала хотя бы одну тайну. Хотя мне было непонятно, почему кузина не догадалась об этом сама – ведь такой вывод напрашивался. И похоже, мое предположение не причинило ей такую же боль, как мне. Хотя опять-таки – я была слишком растревожена и расстроена после визита к тете накануне, и в таком состоянии легче было найти кого-то другого, чтобы переложить на него свою вину.

Мы подождали, когда дядя и его дама сердца выйдут из парка, и еще минут пять – чтобы удостовериться, что они не повернут назад. И только после этого Голди разрешила мне выйти из-за Крылатой Победы. А когда мы через несколько часов вернулись домой, я поспешила с карандашами и альбомом в потрепанном кожаном футляре в сад. В надежде позабыть и о дяде с миссис Деннехи, и о своей собственной вине перед тетей Флоренс. И найти утешение.

Но я уже долго не практиковалась в рисовании, а сад, как и дом, не казался мне надежным прибежищем. В нем тоже было многолюдно и до странности пустынно одновременно. Выложенная белым камнем дорожка извивалась среди засаженных розами цветников, охраняемых отрядами статуй. Напротив одной из многочисленных стен с барельефами фонтан из нимф выплескивал воду из огромных урн. Глазу негде было отдохнуть, но, по крайней мере, у сада не было ограничивающей крыши, и ясное октябрьское небо простиралось голубым покровом над головой высоко-высоко.

Заметив приближавшегося дядю, я напряглась. Не только из-за воспоминания о том, как он утром гулял под руку с любовницей, но и из-за осознания того, зачем он меня искал. Я всю ночь размышляла о том, как оправдаться перед ним за свою встречу с тетей, но так ничего и не придумала. Я была предупреждена. Тем не менее позволила своему любопытству взять над собою верх. И теперь я была бы счастлива, если бы дядя не стал настаивать на моем отъезде.

– Вот ты где! – Как всегда пугающе безупречный, он жестом указал на скамейку: – Не возражаешь?

– Пожалуйста, – подвинулась я, освобождая для него место.

Вытянув шею, дядя заглянул в мой альбом:

– Голди сказала, что ты любишь рисовать. Она была права. У тебя очень хорошо получается. Можно мне взглянуть? – Он протянул руку, и, не найдя вежливого способа ему отказать, я отдала ему альбом. Дядя просмотрел мои эскизы с неподдельным вниманием. – Пожалуй, я поручу тебе разработать дизайн нового здания. Уж слишком сложно ангажировать архитектора, которого я хочу.

Я моргнула в изумлении:

– Вы шутите?

Дядя Джонни вздохнул:

– У тебя хороший вкус. Хотя мне бы хотелось побольше ангелов.

– Похоже, у вас к ним особое пристрастие.

– Господь мне помог, – просто ответил дядя, вернув мне альбом. – Мне хочется воздать ему должное чем могу.

«Есть гораздо лучшие способы отблагодарить Господа, нежели покупка двенадцати дюжин фарфоровых купидонов», – подумала я, но благоразумно не высказала эту мысль вслух. Мы каждое воскресенье ходили в церковь, но благоговейному вниманию мессе дядя предпочитал там общение со знакомыми. О других примерах игнорирования Господа и его заповедей мне и думать не хотелось.

– А что за архитектор?

– Эллис Фарж… О, я вижу, ты уже слышала о нем?

– Он был намедни в «Клифф-Хаусе». Голди мне его показала, – ответила я, и тут мне вспомнился тихий комментарий Томаса о том, что никто не посмел бы отказать «Салливан Билдинг». Выходит, хоть один, но посмел.

– Фарж там был? Как странно. Последнее время он предпочитает уединение. Каких только усилий я не прикладывал, чтобы привлечь его к проекту. А он, видите ли, устал… Но тебя, дорогая, это никоим образом не касается. – Дядя вздохнул, и этот вздох воплощал собой безусловное разочарование. – Я хотел поговорить с тобой еще кое о чем. О вчерашнем инциденте с Флосси.

– Простите меня! – перебила я дядю. – Тетя пригласила меня к себе, мне следовало отказаться, но…

Дядя поднял руку, призвав меня к молчанию:

– Ее сейчас осматривает доктор Броуни. Полагаю, тебе нужно с ним поговорить.

Дядя разговаривал со мной как с маленьким несмышленым ребенком, и я почувствовала, как покраснели мои щеки:

– Я извлекла урок, дядя Джонни.

– Возможно. Но если ты побеседуешь с доктором, мне станет легче на душе. Он лучше любого другого объяснит тебе положение вещей и перспективу. – Дядя поднял и протянул мне руку.

Зажав альбом под мышкой, я пошла с ним в комнату отдыха дожидаться мистера Броуни. Раскаяние и так уже переполняло мое сердце, а в полной людей комнате оно вообще меня парализовало. Вконец разнервничавшись, я присела, а дядя Джонни закурил. Вскоре комнату заволокло дымом, как залив туманом. И к приходу доктора я по-настоящему опасалась, как бы мне не упасть в обморок.

Мистер Броуни поглядел на меня свысока. Его глубоко посаженные глаза источали враждебность.

– Полагаю, – заговорил он, – вы осведомлены о болезни тети, учитывая ваш собственный опыт.

– Мой опыт?

– Мне известна история сумасшествия в вашем роду. – Ничего не понимая, я уставилась на доктора. –  Ваша мать, – подсказал он, – разве она не была одержима какими-либо маниями или фантазиями?

– Нет, что вы! Я никогда…

– Возможно, вы просто не желали этого замечать и тем более признавать. Мы часто стараемся оправдать поведение тех, кого любим, – объяснил доктор, и его лицо приняло сочувствующее выражение. – Сумасшествие часто передается по наследству. Так что сестры могут страдать им в равной мере.

Я была настолько потрясена утверждением мистера Броуни, что практически не услышала остального. Доктор долго разглагольствовал об уходе за тетей, о чудодейственной настойке опиума и о полном спокойствии, необходимом ей. Я все это уже знала. И когда он ушел, вздохнула с облегчением. Мне не понравились ни сам мистер Броуни, ни его нелепые предположения.

– Ты в порядке, Мэй? – поинтересовался дядя Джонни. – Надеюсь, ты не нашла беседу с доктором чрезмерно утомительной?

– Нет, конечно же нет. Мне так хочется хоть чем-то вам помочь.

– Тебе ни к чему себя изводить. Развлекайся лучше с Голди в городе, – небрежно махнул рукой дядя. – Молодость дается только раз.

Я с трудом выдавила улыбку:

– Боюсь, дядя Джонни, я не создана для развлечений. Я ощущаю себя бесполезной.

– Бесполезной?

– Я провела здесь уже три месяца, и, по-моему, мне пора подыскать себе какое-нибудь занятие… дело.

– Дело? – дядя произнес это слово так, словно оно было безвкусным. – Дело? – повторил он еще раз. – Да что тебе еще делать, кроме того, чем ты уже занимаешься?

– Мне следует найти себе работу. Я могла бы устроиться гувернанткой или… еще кем-нибудь. Могла бы заняться благотворительностью. Я чувствую, что злоупотребляю вашим великодушием.

Дядя Джонни рассмеялся:

– Я считаю тебя своей второй дочерью, Мэй. Пожалуйста, не заводи больше таких разговоров. Что подумают обо мне люди, если я позволю племяннице зарабатывать своим трудом на жизнь? Боже мой! У тебя и мыслей таких не должно возникать. Я хочу, чтобы ты делала то же, что и твоя кузина. Чтобы ты была веселой и беспечной. Мне в удовольствие видеть тебя такой.

Сердце мое замерло, хотя и я попыталась вернуть дяде улыбку:

– И все-таки, дядя. Тетя Флоренс ведь состояла в благотворительных комитетах.

– Это стоило ей большого напряжения сил. И именно это спровоцировало ее болезнь, я убежден.

Это? Или Альма Деннехи?

– И скажу тебе прямо, Мэй: мне совсем не хочется, чтобы ты закончила так, как твоя тетя. Ты же слышала, что сказал доктор – это наследственное.

– Моя матушка не была…

– Молодым девушкам не следует напрягать свои умы или тела чрезмерной работой, – с нежностью в голосе сказал дядя. – И я больше не желаю слышать об этом. Подозреваю, что Голди приготовила для тебя сегодня сюрприз. Так что приказываю тебе: прекрати думать о подобных абсурдных вещах и наслаждайся жизнью. Ты меня поняла?

– Да, дядя, – с неохотой кивнула я.

– Вот и прекрасно! – Дядя похлопал меня по плечу, а потом легонько его стиснул: – Твоя старая жизнь осталась в прошлом, Мэй. Ты слишком много лет провела в заботах и тревогах. Пришло время получать от жизни наслаждение.

Дяде мои намерения показались неблагоразумными. В самом деле – кто бы отказался от спокойного, безбедного существования ради желания обрести в жизни цель? И все же я так и не смогла избавиться от накатившего на меня уныния. И когда чуть позже ко мне в спальню пришла Голди, я чувствовала себя не намного лучше.

– Папа считает, что тебе нужно отвлечься. И я с ним согласна.

– Голди, я…

– Я не приму никаких отказов. Собирайся. Нас ждет приключение.

– Какое?

– Это сюрприз. – В глазах кузины снова заискрился озорной блеск, а губы изогнулись в хитрой улыбке. – Но я обещаю, что он тебе понравится.

Так я очутилась вместе с Голди в набитом людьми трамвае. В вагоне ехали несколько бизнесменов, но в основном – семьи, матери с детьми и молодые люди, судя по одежде, решившие провести вечер вне дома. Лязг и скрежет колес и стальных тросов и возбужденная болтовня тех, кто явно предвкушал хорошенько развлечься, немного приподняли мне настроение.

Голди так и не призналась мне, куда мы поехали. И что она везла с собой в большом саквояже на коленях, тоже не сказала.

– Увидишь, – отговорилась она. – А сейчас перестань засыпать меня вопросами.

А затем послышался визг тормозов, и под окрики матерей, призывавших детишек их подождать, и толкотню подростков мы вышли из вагона трамвая и… оказались перед «Купальнями Сатро».

Я видела их из окна ресторана «Клифф-Хаус», но внутри еще не бывала. Гигантский плавательный бассейн площадью в три акра со стеклянной крышей, увенчанной куполом, простирался прямо над пляжем.

– Мы собираемся поплавать? – спросила я Голди.

– А ты когда-нибудь тут была?

– Нет, никогда, – сразу стала отрицать я, внутренне раздражаясь, ведь у меня не было денег на подобные развлечения. Даже Кони-Айленд был мне не по карману. – Голди, я не умею плавать. У меня даже купального костюма нет!

– Там есть мелкие зоны, где можно просто поплескаться. А касаемо остального… – кузина погладила саквояж, – я все предусмотрела.

С этими словами Голди уверенно направилась к входу в виде греческого храма и, зайдя внутрь, устремилась к широкой лестнице, спускавшейся к купальням, расположенным на разных уровнях и обрамленных прогулочными палубами и смотровыми площадками. Я молча следовала за кузиной. Стеклянный сводчатый потолок и стены из окон, смотрящих на океан, эффектно сверкали на солнце. Лестницу и веранды ресторана украшали тропические растения и выгнутые дугами пальмы. Теплый и влажный воздух пах соленой водой, жареной едой и маслом для волос, а говорок людей, петлявших по палубам, перемежался с восхищенным детским визгом.