Текст книги "Большой круг"

Баркли опять улыбнулся своей кривой улыбкой:

– В твоем расследовании тебе удалось узнать, что мне было всего девятнадцать, когда умер мой отец? Проведя год в шотландском университете, я вернулся домой. Отец все оставил мне. Ранчо, но еще ответственность за мать и сестру, и, к моему изумлению, кучу долгов. Я думал, тут какая-то ошибка. Один из самых крупных землевладельцев штата, человек, который жил нарочито благочестиво, умеренно, в достатке, но не на широкую ногу. Я не мог понять, как он мог очутиться в долгах, пока не начал разбирать его бумаги. Неправильное управление, вот в чем дело. Самая простая штука на свете. Доверял не тем людям. Не туда вкладывался. Закапывался все глубже и глубже, пока не очутился в миленькой глубокой черной яме. По счастью, он переселился в настоящую яму, прежде чем успел закопать нас еще глубже. Я не мог сказать матери. Но мне и не пришлось. Оказалось, у меня чутье угадывать возможности, а восемь-девять лет назад наступило время огромных возможностей.

Начало сухого закона. Он посмотрел на Мэриен, проверяя, слушает ли она.

– Я вытащил нас из ямы, а потом только и делал что работал. Хотел быть уверен, что никогда не окажусь там опять. Нашел людей, разоривших моего отца, и разорил их. – Кривая улыбка. – Они не догадались, кто их разорил. Предпочитаю стратегию непрямого действия. – Баркли опять резко помрачнел. – Я говорю тебе это, так как хочу, чтобы ты знала: я понимаю, каково нести груз чужих ошибок, когда ты молод. Знаю, каково, когда тебя недооценивают. Но такая недооценка может стать возможностью, Мэриен, если умело ей воспользоваться. Улавливаешь?

Опыт говорил Мэриен, что недооценка не привела ее никуда, уж точно не за штурвал аэроплана, но она ответила:

– Думаю, да.

– Увидев тебя тогда… Не знаю, как сказать. Я увидел в тебе человека, которого мне необходимо знать. Ты меня заворожила. Иначе я бы не… – Он осекся и задумчиво провел каблуком по траве. – Я имел много девушек. Обычно я тут же забываю о них. Если бы ты была, как они, я бы тебя тоже уже забыл. Думаю, я не ошибаюсь. Я ждал, что ты уйдешь. Но ты все время здесь. – Он постучал пальцем по виску. – После одного мимолетного взгляда. А ты думаешь обо мне?

При воспоминании о том, как она о нем думала, когда она о нем думала, Мэриен вспыхнула.

– Мне надо идти.

Она встала, взяла корзину.

Он протянул руку и схватил ее через брюки за ногу чуть ниже колена. Хватка была сильная, как будто челюсти животного.

– Мэриен. Я хочу узнать тебя, больше ничего. Быть тебе другом. – Он одумался и отпустил ее. – Теперь, поскольку мы друзья, маленький совет. Вместо того чтобы давать деньги Уоллесу, ты с таким же успехом можешь выбросить их в реку. Я навел справки о его долгах. Он никогда не сможет с ними расплатиться, а в какой-то момент наступит срок. Но я могу помочь.

Ей очень хотелось спросить, сколько и кому должен Уоллес. Его долги казались темным колодцем, куда она вечно заглядывала, прислушиваясь к плеску от упавшего камушка.

– Если я была одета, как шлюха, – сказала Мэриен, – это еще не значит, что я шлюха.

Выражение лица у Баркли не изменилось.

– Помни, ты всегда можешь ко мне прийти.

* * *

У Мэриен не имелось причин интересоваться домом по приезде сюда, но на обратном пути она остановилась и осмотрела отдельно построенный бело-зеленый гараж, возле которого припарковала грузовик Стэнли. По структуре гараж напоминал миниатюрный амбар, куда могли поместиться два автомобиля, на раздвижных дверях висел замок. На каждом длинном фасаде было вырезано по два маленьких квадратных окна, и она подумала, если на что-то встать, можно заглянуть внутрь. Интересно, на каком автомобиле ездит Баркли? Она время от времени видела автомобили бутлегеров – мощные «Паккарды», «Кадиллаки», «Студебеккеры», «Виски-6», слышала истории про улучшенные моторы, двойные полы, выдолбленные сиденья, бронированные баки для горючего, ребордные колеса, чтобы ездить по железнодорожным рельсам и эстакадам.

Возле гаража стояли ведро и деревянный ящик, Мэриен поставила их друг на друга, взобралась и чашечкой приставила руки к окну. Автомобиль, находившийся в гараже, она видела в журналах, однако ни разу воочию – блестящий черный брогам «Пирс-эрроу», длинный, низкий, с широкими подножками, выпуклыми ограждающими щитками, боковины шин из белой резины. Серебряный лучник на капоте нацелил стрелу на надвигающийся мир. Все ее смущение, связанное с Баркли, сменилось сильнейшим желанием поднять этот капот и впиться глазами в восемь (восемь!) цилиндров мотора под ним. Ей захотелось опять постучаться в дверь и спросить, можно ли посмотреть машину. Она знала, Маккуин не откажет, может, даже позволит сесть за руль, но тогда она уже будет ему должна.

Мэриен была в таком восторге, что сначала не заметила второй автомобиль, за «Пирс-эрроу», в тени, почти целиком затянутый брезентом, кроме того места, где ткань впереди задралась, обнажив фрагмент серого капота и бампер, прекрасно ей известные.

* * *

– Я больше не хочу возить туда товар, – сказала она Стэнли. – Пусть ездит кто-нибудь другой.

Вид у Стэнли был усталый, волосы побелели от муки, большие руки он сцепил поверх фартука. После акта Волстеда хозяин зарабатывал кучу денег, но Мэриен не представляла, на что они уходят. Он продолжал жить в том же доме, каждый день трудился в пекарне. Его жена ходила в обычной одежде. Должно быть, копил.

– Придется, – ответил Стэнли. – Он особо просил тебя. Он ведь не приставал к тебе с глупостями, нет? Потому что если нет, ты поедешь. Ради меня, ладно? Я ради тебя немало рисковал, много чего тебе доверил. При желании он бы сровнял меня с землей, и он особо тебя просил. Хорошо?

Что она могла сказать?

* * *

Она могла только вспоминать другую ночь, когда ей не спалось. Ночь, когда приезжал ее отец, она без сна пролежала на веранде, а Джейми посапывал на соседней раскладушке. Он был взволнован не меньше, может, даже больше, но ему каким-то образом удалось отключиться, так что она одна слышала голос их отца, тихий и невнятный. Одна видела его силуэт в окне флигеля, когда он задернул занавески. В лунном свете высокая трава между домом и флигелем подернулась серебром, как волчья шкура.

С тех пор в течение почти пяти лет она засыпала легко каждую ночь («Ты гений сна», – говорил Уоллес), но теперь сон опять отлетел, и, слушая дыхание Джейми, она думала о Баркли Маккуине. Ее охватила странная тоскливая любовь к брату. Как можно тосковать по тому, кто спит здесь же, на раскладушке, через узкий проход, так что почти можно дотянуться рукой? Но в то же самое время он был непроницаем, неуловим, как тень, метнувшаяся от поезда, уже исчезающего вдали.

Баркли Маккуин. Закрывая глаза, она смотрела в окно Джильды на животное, в окно гаража Баркли на фрагмент серого капота. Зачем ему «Кадиллак»? Сделать ей больно? Что-то у нее отнять? Или он предложит вернуть его в рамках какой-то будущей сделки? Джейми сказал, не надо иметь дел с Баркли. У него плохое предчувствие. Мэриен, как могла, попыталась объяснить, что у нее тоже плохое предчувствие, как будто она в реке и ее тянет к водопаду, она в панике, но не может избавиться от сильного, безудержного любопытства. Она прижала пятку к синяку, который оставил Баркли, схватив ее за голень, и почувствовала глухую боль и острое удовольствие. Откинула одеяло, натянула ботинки, выскользнула с веранды. Стояла почти полная луна. Твердым шагом она шла в хижину Джильды. Ответом на тихий стук в темное окно крошечной каморки, где спал Калеб, стала тишина, только дрогнуло отражение луны. Наверное, он в горах. Света не было и в окне у Джильды, но, развернувшись идти домой, Мэриен заметила на траве тень. Калеб спал под открытым небом на скатке.

Мэриен не чувствовала страха, только вызов, неотличимый от необходимости. Она легла возле него со скоростью солдата, занимающего позицию в стрелковом окопе. Он испуганно проснулся, но она приблизила к нему губы, прежде чем он успел что-то сказать. Калеб расслабился. Понял. Мэриен стянула пижаму, он тоже разделся одним движением. Калеб всегда казался человеком в шаге от наготы. Он перевернул ее на спину. Она чувствовала, как его член тычется об нее, шаря туда-сюда, затем сильное давление, жар и чувство, будто пилят тупой пилой. Она отстраненно следила за необычной болью, смотрела, как черные волосы Калеба упали с плеч, как поднимались и опускались его бедра между ее колен. Представила бедра Баркли, плечи Баркли, дыхание Баркли ей в шею. Она не знала, куда девать руки, и прижала их к траве.

Все кончилось быстро. Мэриен испытала не удовольствие, но облегчение. Встала и оделась.

– Я все еще не хочу быть твоей девушкой, – сказала она, глядя вниз на Калеба, вытянувшегося в лунном свете, как изящная нежащаяся кошка.

Она знала, что это правда. Баркли превратил это в правду.

Калеб оскалился:

– Не обманывай себя.

Она ткнула его в ребра ногой:

– Придурок. – И Мэриен пошла домой, засыпая на ходу.

Утром, в первый раз: ее месячная кровь.

Миссула

Сентябрь 1929 г.

Два месяца спустя

– На аэродром? – переспросила Мэриен, осмотрев заказ, который вручил ей мистер Стэнли.

– Спецзаказ. Господину по фамилии Маркс, – ответил тот.

– Я знаю всех на аэродроме и не знаю никого по фамилии Маркс.

– Мне сказали, он точно там.

– Кто сказал?

– Некто, кто неплохо относится ко мне, а стало быть, и к тебе.

Когда она приехала, несколько пилотов сидели на бочках со смазкой перед конторой и, прислонившись к покосившейся стене, дремали на солнышке. Послеполуденное небо было темно-синим, без единого облачка. На их месте она бы в нем летала. Мэриен крикнула из окна грузовика:

– Я ищу Маркса.

Пилоты пошевелились.

– Да, новенький, – сказал один. – Посмотри в том ангаре, в конце.

Другой спросил:

– Пробных бесплатных образцов нет сегодня, Мэриен?

– Есть вчерашние булки.

– А как насчет того, что разливают по бутылкам?

– Посмотрим. Возьмешь меня наверх?

– Посмотрим.

Она постучала пальцами по рулю:

– Сначала мне надо повидать этого Маркса.

Пилот пожал плечами:

– Может, тогда я уже уйду домой.

Она подъехала к самому новому и большому ангару. Там было просторно и прохладно, окна дымчатого стекла забраны решетками. Высокие раздвижные ворота в дальнем конце открыты на поле, яркий прямоугольник света разрезан длинными оранжевыми крыльями стоящего носом к воротам аэроплана с черным фюзеляжем, спускающимся к оранжевому хвосту.

– Здорóво! – На складном стуле под левым крылом сидел человек и, уперевшись ногами в нижнюю перекладину приставной лестницы, читал газету. – Ты, наверно, знаменитая развозчица Стэнли.

– А кто интересуется?

Бросив газету на колени, но не снимая ноги с лестницы, человек царственно протянул грязную ладонь, слишком большую для костлявой руки, с широкими, как у лягушки, подушечками пальцев.

– Крепкий орешек, да? Я Голец Маркс.

– Мэриен.

Она примостила корзину на левое бедро и, наклонившись, крепко пожала его руку, с грустью вспомнив Феликса Брейфогла. Маркс был на диво уродлив. Откуда взялось его прозвище, вопросов не вызывало. Рот оттянут книзу и почти до невозможности широк: скорее окунь, чем голец. Во время разговора он обнажал желтую пилу кривых зубов. Верхняя часть лица ничуть не исправляла положение. Веки, одно больше другого, нависали над глазами; короткие, глубокие уши приплюснуты к большой круглой, абсолютно лысой голове. Зато Гольца отличало веселое спокойствие и бесовское обаяние.

– Симпатичный аппарат, – признала Мэриен.

– Любишь аэропланы?

– Да.

– Летала?

– Пару раз.

– Управляла когда-нибудь?

– Меня никто не подпускал.

– Вот как? Почему?

Какой смысл объяснять очевидное. Она поставила корзину и зашла под крыло, смотря вверх на гладкую, покрытую лаком поверхность. Аэроплан был довольно новый, еще чувствовался слабый запах бананов – химическая шутка одного из растворителей в составе покрытия. Мэриен закрыла глаза и вдохнула.

– У тебя такой вид, как будто ты нюхаешь букет роз, – сказал Голец.

– Это лучше, чем розы.

Она обошла, чтобы осмотреть серебристый пропеллер и черную смазку карданного вала. Внутреннее чувство говорило ей: если она сдаст правильные карты, он возьмет ее наверх; нужно только быть осторожной, не ляпнуть ничего, что заставило бы его отпихнуть ее как ребенка, девчонку.

– Какая тут модель?

– Новая, улучшенная. «Пратт энд Уитни Уосп». Четыреста пятьдесят лошадиных сил.

– А максимальная скорость?

– Говорят, сто сорок, около того, но я разгонялся быстрее, и обошлось, не загорелось. Фары сделаны на заказ. Хорошо садиться в темноте.

– Вы часто садитесь в темноте?

– Бывает. А тебе, кажется, кое-что известно про аэропланы.

– Я много читаю.

– Вот как! И что же ты читаешь?

– Все журналы по авиации. Все, что встречается в газетах. Книги.

Особенно ее интересовали упоминания о женщинах-пилотах, она внимательно читала о всех их свершениях, словно стараясь предсказать собственную судьбу. Она не преклонялась перед ними, как перед пилотами-мужчинами, но завидовала им болезненной завистью, иногда прокисавшей до неприязни. Непременные фотографии, как они пудрят носики в кабине пилота, казались ей отвратительны, а шумиха вокруг Амелии Эрхарт, которой выпала честь быть первой женщиной, совершившей трансатлантический перелет, хотя она была всего-навсего пассажиром «френдшипа», огорчала и раздражала ее. С таким же успехом можно превозносить до небес мешок с балластом.

Ей больше нравилась Элинор Смит, получившая летную лицензию в шестнадцать, а в семнадцать уже летавшая на спор под мостами Куинсборо, Уильямсберг, Манхэттенским и Бруклинским на «Вако-10». (После чего она появилась во всех газетах, пудря свой чертов носик.) Позже Элинор поставила рекорд длительности одиночного полета – почти тринадцать с половиной часов, – а когда его кто-то превзошел, выдала еще один: двадцать шесть с половиной часов на большом «Белланка Пейсмейкере». Кроме того, за ней числился рекорд скорости среди женщин – 190,8 мили в час.

– Какие книги? – спросил Голец.

– Ну, вы понимаете. Пилотов. Про пилотов. – И гордо: – Одну по теории полетов.

– И что же там говорилось?

– Про Исаака Ньютона, про взлет, закон Бернулли, всякое такое.

– Бер-кого? Никогда не слышал. А что он утверждает?

Мэриен, которая хотела лишь намекнуть, что ей кое-что известно, взобралась на стойку шасси и через боковое окно заглянула в кабину пилота. Длинный салон был пуст, только два плетеных сиденья привинчены к полу по обе стороны от приборной доски.

– Трудно объяснить, но речь о том, почему воздух выталкивает аэроплан вверх.

Она надеялась, Голец не станет углубляться в расспросы.

– Вообще-то я уже долго летаю и никогда такого не слышал. – Когда Мэриен спрыгнула обратно, Голец отложил газету и встал. Он доходил ей до плеч, но казался сильным. – Так ты хочешь вверх или стоять здесь и пускать слюни? День что надо.

Несколько секунд она яростно смотрела на аэроплан. Потом сказала:

– У меня есть деньги. Если вы согласитесь меня научить, я могу платить вам за уроки.

Засунув руки в карманы, он улыбнулся, показав все свои жуткие желтые зубы.

– Ну и хорошо, что есть. Деньги – полезная штука. Но тут будет бесплатно. Он уже заправлен. Мне только надо, чтобы ты помогла его выкатить.

Для своих крупных размеров аэроплан двигался легко. Они встали по разные стороны и, будто навалившись на плуг, принялись толкать подкосы крыльев, выплывая на яркий свет. Мэриен почувствовала такой всплеск адреналина, что будто засветилась изнутри. Вот ее учитель. Явился, в чем она и была уверена.

– Тебе что-нибудь известно про маршрут осмотра? – спросил Голец, прикрыв глаза рукой от солнца и посмотрев на нее.

– Только в теории.

– Вроде теории Бер-как-его-там? Правда, эта довольно проста. Ты как следуешь осматриваешь аэроплан и убеждаешься, что нигде нет никаких дыр и ниоткуда не течет смазка. Проверяешь шасси. Ну, вот примерно и все.

Когда осмотр «трэвел эйра» показал отсутствие явных дыр и протечек, Голец открыл дверцу кабины, расположенной ближе к хвосту, и велел Мэриен занять сиденье справа.

– Правый борт, – сказала она.

– Ого! Мы как следует освоили Бер-как-его-там!

Во время подъема по наклонному полу кабины Мэриен пришлось пригнуться. Внутри пахло бензином. Отверстия под шурупы в полу говорили о том, что можно еще разместить сиденья, но она видела только брезентовые ремни и металлические крюки.

– Вы часто возите груз?

– Бывает, – ответил Голец, поднявшись следом за ней.

Как только они уселись – локоть к локтю, тут было тесно даже для некрупного мужчины и худой девочки, – Голец указал на приборную доску:

– Вот твой топливомер, вот компас, высотомер, тахометр, датчик давления масла, часы…

– Я знаю, что такое часы.

– Ты чертовски талантлива. Вот указатель воздушной скорости, вариометр…

Он показал ей рычаги, педали, два одинаковых соединенных штурвала, рукоятку управления стабилизатором над головой, тормоза, управляемые только с его стороны.

– Необязательно запоминать все сейчас, – заметил Голец.

Но она уже запомнила.

Она еще не летала в аэроплане, где не нужно вращать пропеллер. Электростартер закрутил маховик, завелся двигатель, поднялось и растворилось облако дыма. Отдельные удары перешли в неравномерный перестук встряхиваемых в стаканчике камешков, затем в нетерпеливый лошадиный галоп, наконец, в ритмичное металлическое пыхтение. Пропеллер размылся.

– Чтобы освоить основы, лучше учиться на биплане. – Голец перекрикивал шум. – Но у меня сейчас нет. Хотя принцип один и тот же.

Во время руления он велел ей управлять штурвалом, дал почувствовать неловкие тычки аэроплана по земле.

В конце поля Голец притормозил, чтобы проверить показания приборов и засунуть за щеку щепотку табака, а потом двинул вперед. Набирая скорость, аэроплан трясся и грохотал. Мэриен чувствовала, что он становится легче, колеса уже не с такой силой вдавливаются в траву. Когда поднялось хвостовое колесо, фюзеляж накренился. Голец потянул на себя штурвал, и «трэвел эйр» оторвался от земли.

– Ну вот, можно расслабиться. – Он медленно надавил на штурвал. – Он может взлететь и более круто, но здесь не стоит. В горах надо подниматься под бóльшим углом, а тут сплошь открытое пространство.

Внизу показались ангары, крестики закрепленных на траве бипланов, длинные амбары ярмарочной площади и овальный ипподром.

Голец настроил подачу топлива, оттриммировал аэроплан.

Она вдруг испугалась, ей не приходило в голову раньше: а если у нее не получится? Представление о себе как о пилоте было настолько четким, что Мэриен забыла: вообще-то она не знает, как летать, ей нужно учиться. И она впервые с беспокойством задумалась о серьезных последствиях своего решения бросить школу.

– Ладно, – сказал Голец, – теперь ты.

– Что я должна делать?

– Просто постарайся держаться прямо и ровно.

Легко сказать. Ей пришлось регулировать приборы по указке Гольца. Изо всех сил стараться удержать равновесие в воздухе, на который воздействуют невидимые силы, было до крайности необычно. Аэроплан живой, воздух живой. Ее город внизу тоже живой, хотя как-то по-муравьиному: невразумительное, бесцельное движение крохотных существ.

– Не хочешь попытаться развернуться? – спросил Голец. – Ты штурвалом, я педалями.

– Я могу и то и другое.

– Это хитро.

– Я знаю, что такое координированный разворот.

– Знать и делать – разные вещи, но если хочешь… Вперед.

Страх ушел. Для него не осталось места. Она надавила педаль правой ногой, медленно выкрутила штурвал вправо, почувствовала равновесие. Аэроплан накренился и повернул. Конечно, повернул – он и создан, чтобы на нем летать. Приборы все регулируют, однако тот факт, что она приказала самолету и тот подчинился, показался страшно важным. Окно сбоку заполнилось темными извивами Биттеррута, верхушками деревьев. С земли узор не увидеть, не увидеть, как течет по долине река – не подчиняющимися логике излучинами, словно забрасываемая удочка; как вода, раскалываемая, разрезаемая песчаными косами, потом опять соединяется. Однако в открывшейся перспективе таилась и неизвестность. Утратились детали, мир съежился до лоскутного одеяла. Все деревья стали одинаковыми, поля – однообразно плоскими и зелеными.

– Отклони руль направления еще немного. – Голец выплюнул табачный сок в кофейный стакан. – Чувствуешь скольжение?

Как только она выровняла самолет, перед ней выросли горы, и пришлось снова поворачивать, облетая долину шариком, катающимся по внутренней поверхности сферы.

Когда они сели совсем недалеко от ангара, когда отключился мотор и остановился пропеллер, Голец сказал:

– Ты самородок.

Радость. Одна радость. Он не мог знать, что произнес слова, которые ей хотелось услышать больше всего.

– Правда? – спросила она, надеясь на развитие мысли.

– У меня бывали ученики и похуже. – И Голец жестом велел ей вылезать.

Теперь, полетав на «трэвел эйре», Мэриен воспринимала его иначе. Теперь ей знакомо ощущение штурвала, педалей, ритмичный стук выбрасывающего искры двигателя, вид оранжевого кончика крыла, указывающего вниз на реку, когда она разворачивалась над ней. В полете она была слишком сосредоточена и не могла полностью осознать тот волшебный факт, что она – она, Мэриен Грейвз, – сидела за штурвалом аэроплана, но теперь, вспомнив, испытала головокружение.

– С полетами дело такое, – начал Голец. – Летать неестественно. Тебе нужно научиться не следовать своим инстинктам, а выработать новые. Например – самое простое, – аэроплан глохнет, и ты теряешь высоту. Что будешь делать?

– Отдам штурвал от себя, чтобы вернуть скорость.

Голец кивнул:

– Ты так читала в книгах, но наверху все иначе. Когда такое случается, тебе меньше всего хочется вниз, но это абсолютно необходимо. Необходимо нацелить нос, куда тебе совсем не хочется, и уйти туда. Чтобы наработать голову летчика, требуется много времени. Нужно терпение. И самообладание. Наверху можно занервничать и перестать лететь.

– Знаю.

– Нет, не знаешь. Не можешь знать, по-настоящему.

Хотел ли он сказать ей, что лучше отступиться? Хоть и назвал ее только что самородком? Увидел ли в ней какую-то изначальную непригодность? В долине было совсем тихо. Ни ветерка, ни пения птиц.

– Ну, что скажешь? – не унимался Голец.

У Мэриен пересохло во рту:

– В смысле?

– Все еще хочешь летать?

На мгновение ей показалось, что ответить она не сможет.

– Если вы назовете цену, я найду возможность оплатить.

Голец широко улыбнулся, и от того, что кривая линия большого рта загнулась по краям, набрякшие глаза почти закрылись.

– У меня для тебя хорошие новости. Обалденные новости. Такие хорошие, что ты не поверишь. – Он выдержал театральную паузу.

– Не поверю во что?

– Кое-кто хочет оплачивать твои уроки. Тебе не нужно платить ни цента.

На мгновение она совершенно растерялась, но растерянность быстро ушла, уступив место уверенности.

– Нет.

Рот большой рыбы опустился вниз:

– Что значит «нет»?

– Нет.

– Мэриен! – Голец положил ей руку на плечо и легонько потряс. – Новости действительно хорошие. У тебя есть покровитель.

– Кто?

– Вообще-то он предпочел бы остаться неизвестным.

– Баркли Маккуин.

Лицо Гольца стало непроницаемым:

– Никогда не слышал.

– Больше некому. Нет. Я буду платить сама.

– Боюсь, это невозможно. – На лице Гольца выразилось искреннее сожаление.

– Что, мои деньги хуже денег Баркли?

Конечно, ерунда.

– Я не знаю, о ком ты.

– Он не мог не понимать, что я догадаюсь. Люди не толпятся в очереди за меня платить. Только один недавно предлагал.

– Тогда почему бы просто не порадоваться подарку?

Она отвернулась.

– Приятно было с вами познакомиться. Спасибо за урок.

Голец поднял руки:

– Ладно. Он говорил, что ты сначала можешь не принять его предложение, но потом передумаешь.

Мэриен ненадолго задумалась:

– Аэроплан его, так?

– Формально мистера Сэдлера. Так что, боюсь, я не смогу позволить тебе самой платить за уроки. Если бы был мой, я бы не возражал. Если бы у меня был такой аэроплан, я бы много против чего не возражал.

К концу этой тирады Голец будто стал меньше, свернулся, как еж, и вдруг, резко крутанувшись, пошел к ангару, бешено работая короткими ногами.

Мэриен осталась на месте. Она хотела побыть наедине с аэропланом. Двигатель еще отдавал тепло и запах смазки. Она опустила голову и положила руку на пропеллер, будто на крышку гроба. Если бы Баркли действительно хотел проявить щедрость, он подсунул бы ей свой аэроплан и разрешил платить Гольцу разумную цену, и она стала бы пилотом, питая блаженную иллюзию самостоятельности. Так ведь нет, она должна знать, что обязана. Зачем, Мэриен не понимала, но понимала достаточно, чтобы насторожиться.

– Не холодное, – раздался у нее за спиной голос Гольца, державшего в руках по бутылке пива из привезенной ею корзины. – Но первый полет нужно отметить.

Она взяла одну:

– Спасибо.

– Подоткни травы, – велел он, усаживаясь.

Она села рядом с ним по-турецки. Теплое пиво имело отчетливый привкус солода.

– Я помню, как это, – кивнул Голец. – Хотеть быть пилотом.

Низкое солнце отсвечивало от аэроплана.

– Все время, – начала Мэриен, – пока никто не хотел меня учить, я была уверена, что мой учитель просто еще не появился. Думала, в один прекрасный день он явится, прилетит сюда, как тот первый в моей жизни пилот. Поэтому, когда вы согласились взять меня… – Она мрачно отхлебнула из бутылки.

– Да пусть все идет, как он хочет. Я получаю деньги. Ты – уроки. Он – статус твоего покровителя. Все довольны.

– Он не по доброте душевной.

Обод отраженного солнечного света на аэроплане сузился и исчез. Начинало холодать.

– Может, тут то же самое, что я говорил о полете, – тихо сказал Голец, пощипывая траву. – Может, тебе следует пойти наперекор инстинкту. Ты хочешь оттолкнуть, но добьешься желаемого, только если сделаешь противоположное.

– Противоположное – не отталкивать Баркли? – Мэриен жестко посмотрела на него.

Голец не выдержал ее взгляда и поднял руки:

– Вообще не мое дело, но я думаю, Маккуин не имеет в виду ничего плохого. – Он опять посмотрел на нее: – А ты?

– Если честно, понятия не имею.

– Можно откровенно, Мэриен?

– Ну да.

Голец прокашлялся и распялил рот:

– Ты бы сделала мне большое одолжение. Он вбил себе в голову, что я должен научить тебя летать. Я хороший инструктор. Правда. Я и для него летаю. На север. Вожу товар. Ты слушаешь?

Ну, конечно. Чего удивляться, что в салоне нет сидений для пассажиров. Аэроплан перевозит спиртное из Канады. Она покачала головой на собственную тупость.

– Нет? – спросил Голец.

– Нет, слушаю, только… чувствую себя идиоткой.

Голец указал дном бутылки на аэроплан:

– Ты можешь надеть на него лыжи, удобно зимой. Можешь надеть поплавки и приводниться. Мои поставки лишь капля в море, но твой друг достаточно умен и понимает, что, накапав достаточно капель, довольно скоро получишь полное ведро.

Лыжи! Идея так заманчива, что она тут же забыла о своих переживаниях.

– Вы приземлялись на лыжах?

– Поучись у меня, и тоже сможешь.

Возник новый образ, который еще нужно продумать и отшлифовать. Вот она спускается на «трэвел эйре» к гладкой белой равнине, высекая при приземлении петушиные хвосты снежной пыли.

– У меня жена и дети. Я был бы тебе очень признателен. – Голец скривил большой рот в печальной улыбке и, вытащив из-за пазухи блокнот с карандашом, протянул ей: – Держи. Будешь записывать свои полеты.

Страницы журнала были разграфлены в колонки «Дата», «Тип аэроплана», «Номер аэроплана», «Тип двигателя», «Летные условия», «Продолжительность полета» и «Комментарии». Голец дал ей ручку:

– Давай заполни первую строку. – Когда она запнулась на продолжительности полета, он подсказал: – Тридцать семь минут. В «Комментариях» напиши «обучение». Мамочки, ну и почерк у тебя.

Мэриен хотела вернуть ему журнал, но Голец мотнул головой:

– Нет, твой. Храни. Да, чуть не забыл. Мне велели поздравить тебя с днем рождения.

– Это было вчера, – ответила Мэриен.

Им с Джейми исполнилось пятнадцать.

* * *

С аэродрома Мэриен поехала к бело-зеленому дому. Постучалась в переднюю дверь и стучала, пока не открыл Сэдлер.

– Его нет, – сказал он.

– Передайте, что у меня есть условие.

– Да ты что!

– Я получу лицензию и буду на него работать, летать через границу. Мне не нужна благотворительность.

– Он не согласится.

– Прекрасно. Потому что, как я ему и говорила, я вообще никуда никогда не хотела летать.

По взгляду Сэдлера Мэриен внутренним чутьем поняла, как же он ее не любит, она усложняет ему работу. «Но ведь я не виновата!» – хотелось крикнуть ей. Ведь Баркли мог оставить ее в покое.

– Передадите?

Сэдлер потер щеку, будто проверяя, как побрился.

– Хочешь совет?

Вопрос вывел Мэриен из себя:

– Откуда мне знать, если я до сих пор обходилась без него?

Он долго, пристально на нее посмотрел, а затем сказал:

– Передам.

И закрыл дверь.

По дороге обратно к Стэнли она что было силы давила на газ. Приземистый старый грузовик крутило на поворотах. А ей представлялось, как она тянет на себя штурвал и шасси отрываются от земли. Баркли согласится, она чувствовала нутром. Он соврет, у него будет план, как не сдержать обещание, но она ему не даст. Она научится летать, а потом будет работать пилотом. Из нее вырывалась какая-то сила. Взлет. Это взлет.