Текст книги "Трилогия Мёрдстоуна"

Минут через сорок пять он вывалился оттуда с лицом бледным и восковым, точно кладбищенская лилия. Добравшись по стенке до неразобранной кровати, он рухнул на нее и почти сразу же лишился чувств.

3

Наутро Филип осторожно заварил себе чаю и скрутил сигаретку. Прихватив и то и другое, он прошел через парадную дверь и узкий проезд к тому месту, где в древнюю каменную стену были вделаны покосившиеся и ржавые ворота. Филип поставил кружку на столбик и закурил.

Вид отсюда открывался дивный – постоянный и неизменно новый. Каким-то образом он всегда соответствовал настроению Филипа. Сегодня это была композиция из сильно разбавленной акварели, освещенная бледным солнцем. Курган Овечий нос выделялся парой бежевых мазков у подножия бесцветного неба. Потаенные очертания затерянной Деревни святого Пессария, притаившейся на полпути вниз с холма Козий локоть, прикидывали, не закосить ли в индиго. За Бежевым мямлей неуловимые изгибы Пасторской щелки сбегали по нежному лону Медовых лугов в темную чащу Большой Нодденской трясины тонкой жилкой цвета сепии. Однако в кои-то веки эта красота не несла утешения. Внутри у Филипа все поникло. В состоянии ли он покинуть это великолепие и отправиться в изгнание в какую-то нелепую версию Средиземья?

Затоптав самокрутку, он побрел назад к дому.

Он влюбился в этот коттедж с первого взгляда, десять лет назад. Тогда его распирало от оптимизма и денег, которые принес ему успех «Последнего у финиша». Чтобы себя побаловать, он снял на длинные выходные номер в дорогом и роскошном отеле близ Мортонхэмпстеда, тайно надеясь встретить там привлекательных юных особ женского пола, готовых растаять в объятиях восходящей звезды детской литературы. Как выяснилось, «Блайт-манор» специализировался на гольферах в отпуске. Компанию Филипу в отеле составляли сплошь крикливо одетые мужчины, которые по вечерам с пеной у рта обсуждали гольф, пока не напивались до полной потери речи.

Чтобы утешиться, он отправился на прогулку по вересковым пустошам. И, к своему удивлению, получил массу удовольствия. К середине лучезарного летнего дня он оказался во Флемуорти, маленьком непримечательном городке, не имеющем ровным счетом никаких причин стоять там, где стоит. Городок Филипу понравился, несмотря на обшарпанность – скорее всего, потому, что у тамошних жителей вид был такой же неприкаянный, как у него самого.

Так что он пропустил пару пинт в «Приюте коновала», малолюдном пабе на углу Сквер, а потом отыскал тропу, ведущую к Козьему локтю, конечной цели его сегодняшней прогулки. Слева, за низкой каменной стенкой, земля сбегала в зеленую долинку, на дне которой журчал ручей, а потом снова поднималась чередой выглядывающих друг из-за друга холмов со скалистыми вершинами. Овцы щипали траву, жаворонки оглашали небеса легким джазом и все такое прочее.

Будь Филип не так счастлив, не разглядывай все кругом с таким алчным интересом, он бы запросто проглядел коттедж, сложенный из серого камня, с монашеским клобуком обтрепанной соломенной кровли. Коттедж уютно примостился в складке холма, как мудрый старый зверь, ждущий перемены погоды. Маленькие окошки подслеповато щурились, точно непривычные к такому обилию солнца. На ржавую железную оградку, отделявшую заросший сад от проезда, устало привалился выцветший плакатик «Продается».

Филип постучал в дверь, хотя было совершенно очевидно, что здесь уже изрядное время никто не живет. Прикрывая глаза ладонью, он заглянул в одно из двух окон первого этажа. Тяжелые черные потолочные балки, зеленая крашеная дверь, ведущая куда-то вглубь дома, каменный камин почти во весь торец. На Филипа вдруг накатило яркое и совершенно неотразимое видение – как он сидит в этой комнате перед огромным камином, в котором жарко пылают поленья. Или как он умиротворенно наблюдает смену сезонов, волшебно преображающих этот великолепный вид. Именно в таких местах и живут Писатели.

Он списал имя агента по недвижимости и, выехав в понедельник утром из «Блайт-манора», явился в контору Жулингса, Плутера и Пройда в Мортонхэмстеде. Стоило ему объяснить причины своего визита, мистер Плутер проявил в равной степени недоверчивость и поразительную услужливость.

Независимый эксперт (совершенно случайно еще один мистер Плутер) доложил, что коттеджу требуется «легкий ремонтик», так что Филип в виде начального гамбита предложил всего три четверти запрашиваемой цены. К его несказанному изумлению и восторгу, предложение было тотчас же принято. И документы, и юридические аспекты были оформлены с ошеломительной скоростью. Филип подумал, что девонширцы, пожалуй, не заслуживают своей репутации тормозов-тугодумов. Не прошло и шести недель, как, получив в ходе маленькой торжественной церемонии перед дверью ключи от коттеджа «Днище», он махал рукой вслед стремительно удаляющемуся рэндж роверу мистера Плутера.

Пять лет спустя легкий ремонтик (новые стропила и крыша; новая канализация; искоренение сухой гнили, влажной гнили, древоточцев и точильщиков; обустройство в доме совместного санузла; подпорка осевшей задней стены; новая электропроводка и трубы; замена растрескавшихся оконных рам; обработка стен от сырости и побелка заново; два новых потолка; новая лестница и полы на втором этаже) был завершен. К несказанной радости Филипа, все это никоим образом не нарушило витавшей в коттедже общей атмосферы божественной неприветливости и застарелого упрямства. Ровно так же новшества ни в малейшей степени не затронули уникального и неизменного запаха этого места, запаха, что и теперь приветствовал Филипа, когда тот распахнул дверь и остановился под низкой притолокой. Он много раз пытался проанализировать этот неуловимый аромат, опознать его многочисленные составляющие. Мокрые ботинки, смерзшийся колбасный жир, застарелый табак, созревающий сыр, плесень, помет мелких грызунов – все эти компоненты складывались в замысловатую смесь. Но было и что-то еще, нечто неуловимое – именно оно-то и делало запах таким уютным; Филип так и не сумел понять, что же именно. Порой казалось, он сам привнес этот аромат, а не унаследовал его вместе с домом.

Он вдохнул, нащупывая слово.

«Барсучий», вот оно. Ее слово.

Она приезжала к нему однажды, всего однажды, три года назад. Охваченный восторженным ужасом и тревожным возбуждением, он подготовился к ее визиту, разбавив мужскую аскетичность ванной наилучшими лосьонами, какие только мог предоставить Флемуорти, и позаботившись, чтобы гостевая спальня была уютна, но все же уступала в заманчивости спальне хозяйской. Визит длился менее двух часов, и Минерва даже пальто не сняла.

От воспоминаний его развезло. Наконец он кое-как собрался и, решительный и четкий, выступил к деревне.

Как водится, кучка самых разнузданных обитателей Флемуорти собралась на Сквер поглазеть, как там паркуют машины. Чуть позже, скорее всего, они дерзко переберутся в «Квик-март», дабы насладиться еще более волнующим зрелищем астигматичной девицы, нарезающей салями на стойке для разделки готового мяса.

В 1898 году старейшины Флемуорти решили, что назревшие санитарные и культурные потребности города утолит разве что строительство общественной уборной и библиотеки. Нет нужды упоминать, что идея была встречена яростным сопротивлением всех тех, кто считал столь вычурные излишества угрозой миропорядку и традициям. Однако в 1901 году королева Виктория весьма кстати скончалась, и противников проекта уговорили возвести оба здания в память о ней.

Старейшины бросили клич по городам и весям в поисках подходящего архитектора и в конце концов остановились на слегка авангардном молодом даровании из Барнстепля. Коньком его была Гармония. Он постулировал, что поскольку двум новым зданиям суждено задавать тон на Сквер, то строить их следует в одном стиле и из одинаковых местных материалов. Старейшины, не привычные к подобным эстетическим соображениям и весьма ими впечатленные, дали согласие. А что юный архитектор в интересах Гармонии спроектировал здания одного размера, они просмотрели. Вот каким образом Флемуорти обзавелся самым большим туалетом и самой маленькой библиотекой в графстве. Зато и то и другое – с соломенной кровлей. Неудивительно, что местные порой путали, где что. В менее популярное из двух этих заведений сейчас и устремил стопы Филип.

Вещие сестры заметили его приближение. Презрев основное свое занятие – сочинение описаний для каталога, – они счастливыми гарпиями запорхали вдоль стеллажей, готовясь к его приходу. Со всеми прочими жительницами Флемуорти их роднило наличие усиков и нежелание толком распрямлять спину в вертикальное положение. У них имелись имена – Фрэнсин и Мерили, – каковые Филип, согласно с местным обычаем, использовал произвольным образом.

– Доброе утро, Мерили. Доброе утро, Фрэнсин.

– Утречка, мистер Мёрдстен. Рады видеть вас взад из Лондуна.

– Ужасти-то какие, что вам туда ездить приходитси. Христом-богом клянусь, я б нипочем не смогла. Туннели эти, народу тьма, говорят по-всякому. Как подумаю, так по всему телу мурашки!

– Ну да, там иногда слегка…

Фрэнсин сочувственно вздохнула.

– Ну вам-то, сам собой, куда деватьси. Вам, писателям, вынь да положь рехулярные ночные загулы с вином и беспутными девками. Все знают.

Мерили закивала.

– Дело такое.

– Э-э-э-э… я, гм…

Сестры выжидательно подались в его сторону. Филип не в первый раз почувствовал, что непостижимым образом слабеет под их взглядами – вроде бы и косыми, но все равно гипнотизирующими. Освободиться можно было лишь физическим усилием, сознательно встряхнувшись.

– Собственно говоря, я хотел узнать, найдется ли у вас на полках что-нибудь из того, что, если не ошибаюсь, называется высоким фэнтези.

Они буравили его взглядом горгулий.

– В исследовательских целях, – торопливо добавил он.

– А-а, – бормотнула Фрэнсин.

– В исследовательских, – выдохнула Мерили. Руки у нее дернулись было, словно порываясь накрыть ладонями грудь, но Фрэнсин остановила их легким хлопком. Выскользнув из-за стойки, она заговорщическим жестом пригласила Филипа следовать за ней. После короткого и извилистого пути они оказались перед пустой полкой.

– Холера, – сказала Фрэнсин. – Опять все на руках. Вечно так. Больно уж пупулярны, видите? Ну мы тады пока погодим принимать заказы.

– Бог ты мой, – сказал Филип. – А местные тут такое любят, да?

– Да им все мало.

– В самом деле? Поразительно.

– Настоящая жисть им слишком хороша, вот что.

– Так значит, – беспомощно уточнил Филип, – даже «Властелина колец» не найдется?

– Эх. Чего нема, того нема. Но у нас вона фыльмы есть. На кассетах и на дисках еще.

– Верно. К сожалению, у меня нет необходимого оборудования.

Мерили сдавленно фыркнула.

Фрэнсин просияла, глядя на него снизу вверх.

– Я б это проблемой не назвала, потому как у нас-то есть. Мы офигеть как рады будем, ежли вы заглянете посмотреть у нас. Сделайте одолжение.

– Ой, ну это очень любезно и, я уверен…

– Сегодня прям?

Не успел Филип ответить, Фрэнсин повернулась к стойке и рявкнула:

– Нема в наличии!

– Собственно, – начал Филип, борясь с паникой, – не знаю насчет сегодня.

– Тады завтра? В среду?

– Я сверюсь со своим расписанием.

– Уж сверьтеся. Спецыффекты тама – фантастика.

– Ага. Ну ладно. Я с вами свяжусь. – Он бочком подобрался чуть вправо, обозревая полки. – Похоже, все мои книги снова разобраны…

– Как всегда, – сказала Фрэнсин. – Их разве что гвоздями прибивай, иначе не удержать.

Эта загадка, тайна его местного фан-клуба, не переставала интриговать Филипа. Где-то тут, рядом, видимо, существовал кружок пылких поклонников, постоянно берущих и берущих его книги, по кругу. И однако ни один из этих энтузиастов еще не подловил его за пуговицу, когда он приходил сюда по делам. Странно. Подпольный литературный клуб, не склонный никак себя проявлять.

Он продолжал ломать голову над этой загадкой, делая короткий крюк к Мемориальным Удобствам.

Вещие сестры смотрели ему вслед. Когда он скрылся из виду, Мерили вытащила из-под стойки девственно-чистые томики его сочинений и водрузила на законное место на полке рядом с нетронутыми романами Айрис Мердок.

Филип вернулся в «Днище» и с четвертой попытки убедил свой потрепанный и побитый жизнью фордик завестись. Через час он явился в библиотеку Тавистока, где был лицом примелькавшимся. Вдобавок к визитам для заплывов в сетях, он провел там немало публичных чтений; последнее, на котором он поднял вопрос о потенциальном гонораре, состоялось почти год назад.

В ответ на его запрос Таня (ее имя красовалось на бейджике, покоящемся на покатой перине ее левой груди) сказала:

– Ну, елки, это смотря что вы подразумеваете под фэнтези. Ну то есть, как вы, несомненно, знаете, это направление широкого спектра. Разумеется, бывает посттолкиновское традиционное фэнтези. Это вот ваши гоблины, волшебники и так далее. Проверено временем. Потом бывает посттолкиновское экспериментальное, там глэм-рок, ангелы, наркотики и все такое. Разумеется, не путать с мормонским вампирским фэнтези – это совершенно другой коленкор. Как и стимпанк.

– Стимпанк?

– Ну знаете, викторианское искривление времени. Например, если «Бегущего по лезвию» ставит Изамбард Кингдом Брюнель.

– А, да. – Мозг Филипа отчаянно пытался нащупать координаты – так утопающий паук судорожно цепляется за поперечинки слива в мойке.

– Кроме того, само собой, есть портальное фэнтези, где главные герои находят какой-нибудь проем или туннель и, пройдя в него, оказываются в другом измерении пространственно-временного континуума, хотя, на мой взгляд, – тут Таня презрительно фыркнула, – чаще всего это просто приукрашенные исторические романы. Впрочем, очень популярны у детей одиноких родителей. Решительно не понимаю почему. Так, что дальше. Ага: постапокалиптическое фэнтези. Мальчишеское чтиво. Фактически посттолкиновское экспериментальное, только со всякой жестью. Представьте себе компьютерные игры для недоучек. Трудно сказать, чем этот жанр отличается от сплаттерпанка – чаще всего ничем. Что, скажу я вам, спровоцировало немало оживленных дискуссий из области каталогизирования. Немало было преломлено багетов в ожесточенных битвах среди сотрудников. Фэнтези-антиутопии более или менее то же самое, только там главную роль играет девочка, потому что подростки-девочки обычно горестнее подростков-мальчиков. Что еще? Филип Пулман. Он сам по себе проблема. Когда придумывали систему Дьюи, его забыли учесть. Вы, может, скажете, религиозное фэнтези, но это ведь то же самое, что теология, верно? Ирэн вон за тем столом называет его претенциозным фэнтези, но она-то любит литературу исключительно о статистике. Есть еще, конечно, Терри Пратчетт, но он вполне sui generis[3]3
  Особого рода, в своей категории (фр.).


[Закрыть].

– И в самом деле, – многомудро заметил Филип.

– Ну и можно даже не упоминать, еще Гарри Поттер, но его вы знаете. Все равно его можете даже не искать. Все тома разобраны и забронированы на два года вперед. Собственно, даже книги, про которые Джей Кей сказала, что не собирается их писать, забронированы на два года вперед. – Таня посмотрела на часы. – Пожалуй, лучше всего просто идите да пошарьте сами. У вас примерно двадцать минут до следующего наплыва студентов из местного колледжа с их библиотечными проектами. Если понадобится помощь – я буду у охраны, проверять баллончики с перечным газом и сторожевых собак. Телефон на стене справа от двери. Код один девять восемь четыре.

Она собралась было уходить, но вдруг повернулась обратно.

– Те, что в синих обложках, обычно лучше прочих, – сказала она.

Часом позже Филип нянчился с фордиком по дороге обратно на Пустошь. Пассажирское сиденье рядом с ним занимали: «Дочь алхимика», тома первый и третий; «Заклинатель драконов», часть первая; «Меч Немезиды – 4»; «Пестик саламандры», части седьмая – девятая; и «Темное начало: прелюдия». Поверх этой крикливой многоцветной груды покоилась «Краткая история Дартмурских похоронных традиций» Слотропа. Филип взял ее из рассуждений, что ему понадобится какое-нибудь легкое чтиво.

Вернувшись в безопасность «Днища», он свалил пухлые томики на стол под окном. Потом принес наверх стремянку и фонарик и забрался на низкий чердак. Смахнул толстый слой пыли и сухого мышиного помета с картонных коробок, пролежавших нетронутыми почти десять лет. Почти на самом дне третьей коробки, под слоем экзаменационных сочинений, он отыскал «Хоббита». Края страниц стали коричневыми, как корка на копченом беконе. Филип отнес книгу вниз и добавил к общей груде вместе с новеньким блокнотом формата А4, заметками Минервы и двумя карандашами. Дабы укрепиться духом, он приготовил и съел подряд три тоста с мармайтом[4]4
  Мармайт – очень популярная в Великобритании бутербродная паста, изготовляется на основе дрожжевого экстракта.


[Закрыть]. Он стоял у окна, отхлебывая чай из большой кружки и затягиваясь самокруткой. А потом решительно отвернулся от весеннего великолепия вересковой пустоши, опустился в кресло и приступил к чтению.

Через два дня он приобрел затравленный взгляд и растерзанный диковатый вид беглеца, чудом выбравшегося из ужасов средневекового побоища.

4

Тенебрис испустил протяжный и громкий вопль на неизвестном языке. Покорные зову легионы Гашлука восстали вспять из сырых каменных плит, испепеляя чужаков огнем мертвых глаз.

Воздух в чертоге отяжелел от их вони.

Азрафель мрачно улыбнулся и выхватил Ретимнон из ножен.

Ретимнон? Филип был уверен, что это курорт в Греции. Или Турции. Может, Ксанф? Или Крит? Впрочем, совершенно точно не Уэльс.

Оружие взыграло в его руке, точно неистовый лосось.

О господи.

– Маг! – взревел он. – Пред тем как вступить в свой последний бой, спроси себя, знают ли твои грязные прислужники подлинное имя того, кого тщатся поработить? Во имя Панкреуса предлагаю тебе последний выбор: сдайся и мирно воротись в Гнусное королевство или же Истинный Избранник предаст тебя Вечному Льду!

Презрительный смех Тенебриса раскатился по чертогу, дробясь и отражаясь от стен. Гашлуки тоже оскалили узкие зубы в припадке веселья.

– Глупец! – прошипел маг. – Думаешь, жалкое твое оружие способно одолеть вот это?

Пошарив под своим грязным плащом, Тенебрис извлек Амулет Банга, лаская его кривыми пальцами…

– Да чтоб тебя! – вскричал Филип, роняя «Темное начало: прелюдию» на груду открытых книг с заломанными корешками. Он закрыл лицо руками и позволил себе всхлипнуть. Через минуту-другую он снова зачерпнул из глубинных источников и взял первый том «Палимпсеста ужаса» – толстый, как надгробие, и почти такого же веса. Карта на переднем форзаце подозрительно напоминала остров Уайт.

Через пятнадцать минут он уже обмяк на табурете перед пивной стойкой в «Приюте коновала».

– Пинту обычного, Денис, пожалуйста.

Денис был барменом новеньким, юным и из Бирмингема; речь его состояла преимущественно из вопросов.

– Получили новое особое пиво? Фистонская «Темная энтропия»? Слегка смахивает на «Ньюкасл-браун», только попикантнее? Хмель с легкой ноткой горелой помадки? Вставит вам грифель в карандаш?

– Э-э-э… не, спасибо, Денис. Просто обычного. Честно говоря, я сегодня слегка разбит. Пожалуй, надо бы и перекусить.

– Фирменным блюдом у нас сегодня печень с кумкватом? – спросил Денис.

В восходящей кишке Филипа что-то предостерегающе заурчало.

– Звучит заманчиво, Денис. Но мне бы что попроще. Может, «обед пахаря»?

Денисовы интонации были крайне заразительны.

– Пахарь с хрустящим китайским блинчиком? Острый тайский пахарь с крабами?

– М-м-м. А можно просто под сыром? О, и да, Денис? Не надо маринованного лука?

Денис с уязвленным видом удалился на кухню, а Филип тем временем осторожно огляделся, не рыщут ли поблизости грозные любители завести беседу.

Двое Старцев, Леон и Эдгар, сидели на своем обычном месте под доской для дротиков. Загустевшие шапки пены на их пинтах «Гиннесса» были выровнены аккурат посередине стаканов, точно они координировали процесс питья при помощи спиртового уровня. Общение их происходило исключительно телепатическим образом, но время от времени то один, то другой говорил: «Ну и вот», а второй покачивал головой, неохотно соглашаясь. Сейчас для ланча было уже поздновато, так что, кроме них, в пабе остались лишь две коротко стриженные седые женщины в навороченных туристических ботинках. Они сидели, склонив друг к другу голову над картой. Филип выдохнул. Червь отчаяния ослабил хватку.

После третьей пинты Денис уговорил его перейти на «Темную энтропию».

Покидая без десяти четыре «Приют коновала», Филип был пьян как сапожник. Он двинулся домой, искусно лавируя между препятствиями, которые только он один, в своем магическом состоянии, и видел. Время от времени он пугал встречных прохожих внезапными громогласными возгласами вроде «Ха!» и «Да!». На Даг-Лейн, околдованный цветущим боярышником, он остановился полюбоваться, как белое облако колышется и переливается в недвижном воздухе, точно кружево на заднице у невесты. Несмотря на некоторые пробелы в сознании, он в конце концов обнаружил, что подходит к коттеджу. Впереди и слева открывались зелено-охряные полотнища пустоши. У ворот в каменной стене он постоял, дирижируя пейзажем, точно нарастающей бравурной мелодией.

Однако стоило ему добраться до своей калитки, коснуться ее рукой, как хорошее настроение мигом улетучилось. Что-то темное скользнуло по сердцу, точно огромная уродливая тень по морскому дну. Он не мог заставить себя войти в дом, в свой собственный дом. Его святая святых была захвачена некромантами, чернокнижниками, темнофаксерами, алхимиками, распроклятыми дурками и писателями, страдающими аллергией на нормальные полнокровные точки; он не в силах был встретиться с ними со всеми лицом к лицу. Он икнул, вслед за икотой к горлу поднялся кислый пузырь. «Темная энтропия» внутри бродила и пенилась.

Филип развернулся и нетвердыми шагами направился к пустошам. Благополучно преодолев заградительную решетку для скота, он выбрал правую тропу, потому что она предлагала прогулку по ровной местности, а ноги сейчас ощущались как-то не ахти. Там тоже хватало майского цвета, наброшенного на терновое ложе, точно снежный плед; но Филип уже утратил к нему интерес. В вышине разыгрывалась яростная схватка между ястребом и эскадрильей грачей, но он не поднял головы. Закуковала кукушка; песня ее звучала издевкой.

Филип выровнялся и рыгнул, а затем устремился в размытые складки пейзажа.

Как свойственно каменным кругам в целом, Кровопивцы не слишком впечатляющи с виду. Это совершенно не помешало им опутаться ореолом легенд; в Дартмуре сложи в кучу три камня – не пройдет и двух недель, как по округе расползется легенда. Сказывают, например, что Кровопивцев нельзя сосчитать; сколько ни пытайся, всякий раз получишь другое число. Всего их четырнадцать, хотя один завалился внутрь круга. По местным преданиям, именно на нем, обращенном к рассвету Алтарном камне, в былые времена совершали всякие ужасные ужасы с девственницами, буде таковые случатся в наличии. На самом деле его опрокинул в 1763 году один местный фермер, пытавшийся уволочь его на притолоку для амбара.

Все камни примерно в метр шириной. Высота их варьируется от чуть больше двух метров до коренастых метра двадцати, хотя отследить это сложно, потому что иногда по ночам они меняются местами.

Иногда Кровопивцев еще называют Часами Дьявола, Ночным Горшком Старого Ника и Морозилкой Рогатого. Говорят, свежее мясо никогда не протухнет, если подставить его под свет молодой луны внутри круга – что, возможно, и послужило причиной скосившей население Флемуорти в 1923 году вспышки гастроэнтерита на почве пирогов со свининой. Кровопивцы способны исцелять от рахита, лишая, золотухи, подагры, ногтевого грибка, заикания, облысения у женщин, ереси и газов. И еще импотенции, что, вероятно, объясняет, почему рядом вечно валяется презерватив-другой.

Странность с Кровопивцами в том, что хотя ты готов поклясться, что они стоят на ровной площадке, прямо посередине, но никогда их не видишь, пока не подойдешь почти вплотную. Вот и этим весенним днем они снова застали Филипа врасплох, хотя он им обрадовался. Ему надо было к чему-нибудь привалиться.

Чувствовал он себя скверно. Внезапно набрал тонну веса, а в самой макушке угнездилась знакомая тупая ломота, которая впоследствии стиснет череп клешнями головной боли. Воздух загустел, и Филип весь взмок. У Долговязой Бетти, четвертого не то пятого монолита, если отсчитывать по часовой стрелке от Алтарного камня, он помочился, а потом сел на траву, прислонившись спиной к Пальцу Ворчуна. Очень медленно он скрутил сигарету. Когда же велел руке поднести ее к губам, рука не поднялась, потому что он уже был в отключке.

Мне, Орберри Хомякану, четвертому и последнему из Пяти Высших Книжников, выпало на долю составить сей документ. Сколь бы зловещи и темны ни были события, мне надлежит незамедлительно поведать о них. Я прожил двести четыре цикла и во снах вижу уже обрывками, как мои предки за Стеклом ждут возможности приветствовать меня. Когда этот последний мой труд будет завершен, конец истории записан, а Великий Гроссбух запечатан навеки, я с радостью присоединюсь к ним. Возможно, тогда я прозрею вновь. Не то чтобы я не питал благодарности Силам, лишившим меня зрения. Величайшая отрада моей слепоты состоит в том, что она скрывает от меня худшую и более глубокую тьму, наброшенную на Королевство гнусным Антархом Морлом Морлбрандом и его вездесущими прислужниками.

Чей-то голос произносил эти слова, чья-то рука, не отставая, записывала, но Филип знал: голос и рука принадлежат не одному и тому же владельцу. Голос был стар и надтреснут – вглубь, до самого сердца. Рука же, направлявшая стремительное перо, старой не была. Ни морщин, ни вен, ни шрамов, ни волос. Светлая кожа напоминала текстурой шероховатое мыло. Пальцы длинные, узкие, с бледно-голубыми ногтями. Языка, на котором велась запись, Филип не знал, но понимал в совершенстве. Письмена представляли собой по большей части плавные косые черточки, перемежаемые точками – не больше пяти зараз – вписанными в круг или ромб. И когда перо уже пролетало дальше, чернила все еще продолжали складываться в буквы.

Но слеп я и вынужден диктовать моему единственному уцелевшему писцу, Покету, грему из клана Матриарха Доброчеста. Хоть он и упрям, как вся его порода, но выучился Книгам и прилично владеет Чернилописанием. Начнем мы, как велит Закон, с Заклинательного Вступления на Древнем Наречии. Венкс Билхата, Венкс люкс Билхата, карпен хос…

В свинячью задницу Заклинательное Вступление.

Этот второй голос вклинился так неожиданно, что Филип чуть было не вылетел из страны сновидений головой вперед. Голос был одновременно звонким и сиплым – как у ребенка с легкой формой ларингита. В тот же момент сменилась и манера письма: плавные диагонали превратились в быстрые штрихи, тщательно вырисованные круги и ромбы свелись к торопливым галочкам, черточкам и завитушкам. Чернила корчились на бумаге, стараясь поспевать за пером.

Все равно бедный старый темнец в жисть не узнает, что именно я пишу. Пока слышит скрип пера, так и будет нудеть без просыху. И все сплошь о Тьме и Роке. Чего нам, в нашем-то, язвись оно, виде, и так предостаточно. В его, язвись оно, виде. Борода пол метет, вся мусором забилась, под губой мох нарос. Когда я прихожу его кормить, завязки шляпы у него купаются в поссете, а стоит мне ему на это указать, он лишь вздыхает и трясет головой, точно облепленный слепнями козел. Газы он пускает самозабвенно, ничуть не считаясь с моим чувствительным гремским обонянием. Спит он порой по два дня кряду, а то и дольше, а просыпается, лишь чтобы воспользоваться горшком (а выносить мне, а я ведь Полноправный Писец). Когда ж не спит, спасу нет от его нытья и жалоб, что, мол, он застрял тут – как он выражается, «в подземном изгнании», словно какой-нибудь норный недотепа. Ну да, а мне, конечно, что станется. А когда я уговариваю его приободриться, он рычит на меня и велит научиться Высшему Смирению и признать, что Высшие Силы переметнулись на другую сторону. А когда я говорю, в свинячью задницу это все, он насылает на меня Лихоманку, а я этого не люблю, и говорит еще, я, мол, упрям, как все мы, гремы. Ну, может, и так, может, и так.

Перо бежало все прытче, буквы, теснясь и толкаясь, выстраивались в строку.

Может, только по нашему упрямству мы, гремы, не перевелись еще на свете. Он-то винит во всем себя, вот в чем дело. Трясется над всякими «если бы да кабы», как наседка над яйцами. Если бы он исключил Морла из Университета, едва учуяв, что тот замышляет. Если бы доверил Кадрелю Четыре устройства Амулета. Если бы раскусил козни оборотня Меллуокса. Гоняет себя этими «если» по кругу, пока сам себе на спину не налетит. И всем только хуже. Сплошные колючки, как говаривала моя почтенная старушка.

Так что, если я позволю ему и дальше нудеть, мы ввек не закончим. Он как ударится в Отступления Глобальные и Отступления Незначительные, и клятую Обратную Риторику, и Примечания, и Приложения, как в Гроссбухах пишут, так мы и до сути дела не доберемся. А у нас, может статься, времени нет. Морловские огнельты повсюду, даже здесь, в Фаррине. Я засек их над головой и вовсе не уверен, что Библиотечная Печать устоит, особенно если они призовут клятых оккуляторов. Ну вы только послушайте его. Все еще бормочет на Древнем Наречии. Это Вступление тянется семнадцать клятых страниц, не меньше. К чему утруждаться, как-то спросил я его. И получил за свои страдания Лихоманку.

Перо приостановилось и чернила догнали его, но голос продолжал звучать; и из глубин своей комы Филип понял, что теперь голос обращается непосредственно к нему.

Значит, вот. Что тебе нужно, так это Общий План. Как гласит старая гремская поговорка, пока не разберешься, где ты, что происходит – и подавно не поймешь. Добавим картинку.

Бодрствуй сейчас Филип, он бы закричал. Он словно вознесся в прозрачном лифте с ракетным двигателем через каменные напластования и широкие вены земли, мимо разверстых зевов подземных лабиринтов и могильников, мимо обхвативших скалы корней могучих деревьев. И голос Покета поднимался вместе с ним.

Гремские штучки. Так даже Пеллус не умеет. И бесится, что не умеет, хотя нипочем не признается, слишком уж нос дерет. Ага, вот мы и на месте.

Филипа бесшумно и резко рвануло вперед, протащило через полосу сияния – и наконец он остановился, зависнув над безбрежным и немыслимо прекрасным ландшафтом, залитым светом плавно скользящих многоцветных лучей: словно бы солнце било сквозь медленно вращающиеся светофильтры. На один жуткий миг Филип решил было, что переживает религиозное откровение.

Королевство, – сказал Покет небрежно. – Или, как полагается называть его в наши дни, клятая Морлова Подневольщина.