Текст книги "Ореховый лес"

4

На поверхность из глубины сна меня вытащило острое желание выпить кофе. Когда я открыла глаза, Эллы рядом уже не было.

Главная причина просыпаться раньше всех в доме Гарольда – это шанс попасть на кухню первой. Я все еще чувствовала себя здесь гостьей, так что предпочитала заниматься своими делами, когда никто не видел. Через несколько минут после того, как я налила себе кофе и добавила в чашку молоко и мед, в кухню вошел Гарольд – в костюме-тройке, застегнутом до последней пуговки, как будто он компенсировал то, что вчера я видела его расхристанным. Он демонстративно взял молоко со стола и поставил его обратно в холодильник.

– Я еще не закончила, – возразила я, откинувшись на спинку стула и заливая пульсацию гнева глотком горячего кофе.

Отчим косо поглядел на меня.

– Кофе затормаживает рост, – сообщил он наконец. – Ты что, хочешь всю жизнь выглядеть как подросток?

Я со стуком поставила чашку, но Гарольд уже вышел из кухни. Я подавила желание швырнуть чашку ему в спину, вместо этого допила кофе одним обжигающим глотком. Мне нужно было подзаправиться. Во сне я видела того рыжеволосого человека – его лицо смотрело сквозь запотевшее стекло окна, его голос нашептывал сказку в трубку телефона-автомата. Сны мешались с тем, что случилось в «Соленой собаке», и все это переставало быть реальным. Все, кроме пера, расчески и кости, вполне материальных, лежавших на дне моего рюкзачка.

Заслышав пронзительный голос Одри, предупреждавший меня о ее приближении, я схватила батончик мюсли из собственного тайника в буфете Гарольда и выскользнула из кухни. Свою дозу сестрицы я и так получу по дороге в школу – тем более что я не знала, с каким из вариантов Одри мне предстоит иметь дело сегодня. Может, она будет меня полностью игнорировать, может, будет не затыкаясь рассказывать о какой-нибудь своей подруге, нарушившей такой и сякой пункт неписаного кодекса девушек. А может, решит отыграться на мне за вчерашнее – я ведь без ее согласия оборвала нашу ритуальную извращенную игру.

Я заранее ждала на подъездной дорожке – неистребимая привычка курильщика. Одри вышла из дома в 8:35, и мы вместе уселись в черный лимузин Гарольда.

– Папа сегодня взял выходной на работе, – сказала она своему телефону, прокручивая на нем сообщение длиной с библейскую главу. – И ты отлично знаешь, что это значит.

– Правда знаю?

– Это значит, – пояснила Одри, понизив голос до шепота, – что надвигается неизбежное. Р-А-З-В-О-Д.

Я откинула голову на кожаный подголовник сиденья, пахнувший недавно убитой дичью, и приготовилась ощутить торжество. Но никакое торжество не ощущалось. Наоборот, одолело извращенное желание поспорить.

– Но они только что поженились. Какое отношение к разводу имеет выходной? Они что, прямо сегодня будут разводиться?

Одри трагически вздохнула, как будто разговаривать со мной было непосильным бременем.

– Сегодня он позвонит брачному консультанту, причем обязательно женщине. Он всегда так делает, чтобы потом сказать себе самому, что пытался все спасти. Если история и правда повторяется, через шесть месяцев – начиная с сегодняшнего дня – он бросит твою мать ради консультантши. Впрочем, неважно, ради кого. Либо Элла первая взбрыкнет, либо он непременно свяжется с кем-нибудь еще, просто потому что он так устроен. Он предсказуем, как долбаный учебник. Так что не надо делать вид, что ты не понимаешь, о чем я.

Закончив эту речь и все еще тяжело дыша, она уставилась в свой телефон с таким видом, будто хотела его убить.

Я помолчала, потом протянула ей руку мизинцем вперед.

– Не бойся, Одри. Мы-то с тобой всегда останемся сестрами. Клянусь мизинцем.

Она фыркнула.

– О да, конечно, мы постоянно будем видеться. Я зайду в гости в твое новое жилище и притащу оттуда клопов.

– По-твоему, в коробках от холодильников живут клопы?

– Остро.

Тут ее телефон подал сигнал, и она снова погрузилась в обмен сообщениями. А я – в легкую тошноту, сопровождавшую мысли о разводе.

Я знала, что брак Эллы обречен. Гарольд – последний мужчина на свете, с которым она могла бы прожить всю жизнь. Его литературные предпочтения, его инертность, его зацикленность на внешней стороне вещей – все это было прямо противоположно самой сущности моей мамы.

Но в самом начале их отношений я порой приходила домой – и заставала их в обнимку на диване, он без галстука, она – босиком… Когда он наклонялся поцеловать ее в лоб, ее лицо поворачивалось ему навстречу, как цветок подсолнуха. Такие сцены бросали меня одновременно в жар и в холод – это как потеть холодной зимой в слишком жаркой шубе. Сейчас воздух между ними звенел напряжением, но все равно порой в нем пробегали искры чего-то горячего и интимного. Хотя становилось ясно, что им не остаться парой надолго, все же в Гарольде было нечто, в чем Элла нуждалась. Не для меня нуждалась – для самой себя.

Я почувствовала укол вины и передернула плечами, чтобы от нее избавиться.

Телефон Одри снова загудел, и нечто, что она прочла на экране – полное, как я могла разглядеть, орфографических ошибок и картинок-эмодзи, – сделало ее голос еще более резким.

– Просто к твоему сведению: ни один брак моего отца не длился меньше года. Так что у твоей мамочки очевидный талант золотодобытчицы.

Я безучастно смотрела на нее, чувствуя, как вина уступает место гневу. Чистому белому гневу. Она уловила эту перемену, и руки ее еще более нервно забегали по экрану, набирая текст.

Я представила, что вот сейчас срежу ее несколькими словами – одним прицельным ударом в какое-нибудь слабое место. А их было немало – россыпь прыщей на подбородке, различимая даже под слоем макияжа; грубый комментарий ее отца насчет того, как на ней сидят новые джинсы; собственная мать Одри, с которой они не общались, что не мешало ей ежемесячно тянуть из Гарольда деньги. Точечный словесный удар – перед полным разгромом противника.

Но я не могла так поступить – на плечах ощущались теплые руки Эллы, а в ушах звучал ее голос: «Вдыхай свет, Алиса. И выдыхай гнев».

Как же я ненавидела всю эту хипповскую фигню!

– Просто к твоему сведению, – сказала я куда вежливее, чем мне хотелось, – Элла никогда до сих пор не встречалась с мужчиной, у которого было бы больше имущества, чем старый мотоцикл. Так что это ее первый выход в качестве золотодобытчицы.

Одри сделала снисходительное лицо, принимая мой слабый ответный выпад, и вернулась к своему телефону – теперь она использовала его как зеркальце, чтобы поправить макияж, включив фронтальную камеру.

Вот сценарий романа моей мамы и отца Одри в трех актах.

Акт первый: Гарольд замечает Эллу на коктейльной вечеринке. «Я думал, она – одна из гостей, – позже с удовольствием рассказывал он. – Мне в голову не могло прийти, что она из обслуги!» В исполнении Гарольда это должно было считаться за комплимент.

Только когда море людей между ними расступилось, он рассмотрел, что она одета в фартук официантки и держит на уровне талии поднос. Как-то она объясняла мне, что, если держать поднос выше, у мужчин появляется приличный повод заглядывать тебе в вырез блузки.

Гарольд съел с ее подноса кусочек спанакопиты и попросил Эллу записать на салфетке номер ее телефона. И она записала. Вот этой части истории я до сих пор не понимаю. Что ее привлекло в нем – джерсийский акцент? Темные волоски, видневшиеся в вырезе рубашки? По моей версии, это могли быть дорогие часы, блестевшие на его толстом запястье – или, если попробовать судить менее цинично, его глаза. Они у Гарольда глубокого меланхолического голубого цвета, с многообещающим блеском в глубине. Правда, я ни разу не видела, чтобы обещание было выполнено.

Акт второй: первое свидание. Гарольд пригласил Эллу выпить по коктейлю, она вышла из нашей квартиры в восемь – и застала у дверей ждущий ее черный лимузин. Вечерний коктейль плавно перешел в ужин в ресторане, а ужин – в телефонный звонок домой в два часа ночи. Пьяным голосом Элла сообщила мне, что вернется только утром. Такой Эллу я не помнила со своих девяти лет, когда среди тихой августовской ночи она босиком каталась на мотоцикле своего тогдашнего парня и заехала в пруд для домашних уток. Этот случай так ее перепугал – она позже рассказывала, что чуть не поседела от мысли о том, что было бы, если бы позади сидела я? И она дала клятву возвращаться домой до полуночи и хотя бы относительно трезвой.

Со свидания с Гарольдом она вернулась почти через сутки после выхода из дома, без туфель (всегда опасный признак) и в накинутом на плечи мужском пиджаке поверх платья. Я понюхала этот пиджак, когда она не видела. Его запах напомнил мне нетрезвых банковских клерков, которые в час пик в метро старались прижаться ко мне поплотнее. Я встряхнула головой, чтоб избавиться от этого запаха. Бедный Гарольд. Элла явно собралась съесть тебя живьем.

Акт третий: ураган ухаживаний. Гурманские рестораны с пятнадцатью переменами блюд, уик-энды в Хэмптонсе, неловкий ужин в компании меня и Одри. И, конечно же, решающее свидание – поход в оперный театр, который начался в буквальном смысле с вешалки: Гарольд прислал моей матери платье.

– Такая дешевка, меня чуть не стошнило, – сообщила я Элле.

– Мы можем его сдать в ломбард, если свидание не удастся, – парировала она, разглаживая платье на бедрах. Когда она рассматривала себя в зеркало, глаза ее странно блестели. Я вспомнила об этом, когда по ее возвращении увидела такой же блеск на ее правой руке – кольцо с огромным, как на приеме в «Ритце», камнем.

Мои воспоминания об этой ночи по большей части обрывочны – сплошные экранные помехи. Блеск камня попал мне в глаз, как осколок зеркала тролля, и меня накрыло гневом. Помню перекошенное лицо Эллы, когда она захлопнула дверь ванной у меня перед носом, помню, как брызнули щепки дешевой древесины, когда я ударом ноги выбила эту дверь. Помню вкус виски с медом – с утра мама лечила им мое горло, саднившее от вчерашних воплей, и горячечную пелену тоски перед глазами, когда я увидела наутро, что она и не подумала снять кольцо.

Женщина, которая спустя шесть недель вышла замуж за Гарольда, не была моей матерью. А вот женщина, которая сейчас делала его несчастным, куда больше походила на знакомую мне Эллу, выходящую из долгой спячки.

Водитель Гарольда затормозил у входа в Уайтчепел, и мой желудок подпрыгнул, как на американских горках. Одри убрала телефон в сумку и выскочила из машины так стремительно, что к тому времени, как я коснулась ногой асфальта, она уже растворилась в толпе богатеньких подруг.

Всю свою школьную жизнь я провела в качестве новенькой – и это всегда было отвратительно. И неважно, идешь ты в начальную школу в каком-нибудь захолустье или в предпоследний перед выпуском класс в Уайтчепеле – элитной академии в Верхнем Ист-Сайде, которую тебе оплачивает Гарольд. Везде одно и то же: замкнутые группки, оценивающие взгляды, ни единой души, способной вести себя независимо.

Мою обычную понедельничную апатию усугублял глубинный страх. Я везде высматривала рыжеволосого мужчину. Он проломил ограду, отделявшую меня от самого странного, похожего на сон дня из моего детства, и снова приблизил его. Единожды обнаружив свое присутствие, он мог оказаться где угодно, кем угодно: парнем, который вроде бы говорит по телефону на углу Восемьдесят Шестой улицы… Утренним бегуном со стаканчиком из «Старбакса» в руке… Может, я войду в свой класс и встречу его там в облике замещающего учителя, с зеленой книгой в руках. Я нервно разгладила форменную юбку и перевела дыхание.

Расписание на первую половину дня включало литературное мастерство, средневековую литературу, матанализ – а потом обед. После обеда меня ждало сценическое мастерство в компании Одри и ее компашки Будущих Жен Миллионеров. Это был единственный урок, который она никогда не прогуливала – скорее всего, по той причине, что вел его бывший телеактер с пышной шевелюрой, который требовал у учеников называть его просто Тоби.

Но сегодня, вопреки обыкновению, Одри где-то застряла. Ее отсутствие означало, в частности, что в классе осталось четное количество учеников, чтобы разбить их по парам для чтения диалогов в конце урока.

И когда Тоби начал размахивать своими вельветовыми руками, спонтанно назначая каждому партнера, сбылось мое дурное предчувствие: я попала в пару с Эллери Финчем.

5

Вообще-то бедные в Уайтчепеле не учились, но богатство семьи Финча – это был совсем другой уровень. Еще в те времена, когда Одри надеялась меня впечатлить, она устроила мне Гугл-ликбез о лучших людях школы (читай: самых богатых). Она показала мне фотографию Финча на каком-то мероприятии. На снимке он был на пару лет младше и выглядел эксцентричным ботаником, зажатым между роскошной блондинкой и красивой темнокожей женщиной с ожерельем, которое понравилось бы Элле: что-то вроде падающих звезд, нанизанных на цепь.

Финч был худой и невысокий – чуть выше меня, но весь его облик так и кипел энергией, которая окружала его, словно аура. Волосы его, казалось, растут сразу во всех направлениях, быстрые глаза были кофейного цвета – чуть светлее, чем его кожа. Одевался он примерно как Боб Дилан на старых фотках: тяжелые рабочие ботинки и штаны с высокой талией. Представления не имею, как он добивался, чтобы форменные школьные штаны сидели на нем так высоко.

Все это не имело для меня абсолютно никакого значения – все, кроме одного: Финч знал, кто я такая. Большинство этого не знало, а если бы и знало – вряд ли кто озаботился бы. Подумаешь, внучка какой-то давно забытой литературной знаменитости, почти никому не интересной в современном мире – особенно в школе, где в благотворительных целях порой объявлялись мероприятия вроде уроков игры на гитаре, даваемых звездным родителем кого-нибудь из учеников. Только своим обычным невезением я могу объяснить тот факт, что в Уайтчепеле обнаружился целый один представитель вымирающего вида фанатов Алтеи Прозерпины, и именно он умудрился выяснить, кем я ей прихожусь. Финч подкараулил меня у шкафчика в раздевалке еще в мою первую неделю в новой школе.

– Привет, ты ведь Алиса Прозерпина?

– Кто тебе это сказал?

Финч просиял. Я уже видела его на уроках, он даже показался мне симпатичным парнем, – но в тот момент мне ужасно хотелось стереть эту ухмылку с его лица.

– Одри. Не то чтобы она мне именно сказала… – он сделал боб-диланский жест рукой – достаточно красноречивый, чтобы объяснить без слов, почему Одри скорее пойдет закупаться одеждой в секонд-хенде, чем снизойдет до разговора с ним.

– Я – Алиса Кру, – тихо поправила я, глядя ему через плечо. Мама давным-давно решила отказаться от претенциозной бабушкиной фамилии ее собственного изобретения и щедро предложила мне выбрать себе любую фамилию по вкусу. Я выбрала эту в восемь лет, после того как прочла «Маленькую принцессу»[5]5
  «Маленькая принцесса» – классический детский роман Ф. Э. Бернетт. Главную героиню зовут Сара Кру.


[Закрыть].

Парень согласно кивнул.

– Понял. Прозерпина – это немного слишком. В смысле, уж я-то знаю. Технически, я сам – Эллери Оливер Джан-Нельсон-Абрамс-Финч. – Он заметил выражение ужаса на моем лице и усмехнулся. – Да, честно. Часто интересуются, что выходит, если женятся двое людей, у каждого из которых составная фамилия с дефисами. Вот это самое и выходит. Я решил остановиться на Финче.

Проходящие мимо нас ребята кивали Финчу, а меня мерили специальными взглядами «для новеньких». Я должна была давно к этому привыкнуть, но никак не могла.

– Очень увлекательно, Финч, – сказала я более ядовито, чем собиралась. Он сморгнул, но не отступил.

– Книга твоей бабушки – это нечто особенное, – сообщил он, понизив голос. Я отлично знала этот тон: благоговейное бормотание религиозного фанатика. Он всегда вызывал у меня острый дискомфорт – и еще что-то вроде ревности, в исследование которой я не хотела углубляться.

– Я ее никогда не видела, – отрезала я, шумно захлопнув шкафчик. – Ты наверняка знаешь о ней больше моего.

Я даже не была уверена, что это ложь. Загвоздка была в том, что наверняка мы знали об Алтее одно и то же и из одинаковых источников – из вторых рук. С тем исключением, что Финчу посчастливилось прочесть книгу. Прежде, чем он успел сказать что-нибудь еще, я протолкалась сквозь толпу в раздевалке и ретировалась по коридору.

Судя по всему, наш первый разговор должен был бы стать и последним, но Финч обладал талантом всюду попадаться мне на пути.

Сперва я наткнулась на него в парке – он совершал пробежку. Сначала я подумала, что он убегает от хулиганов, но разглядела на его ногах противоестественно белые кроссовки и догадалась, что красивая вельветовая курточка и джинсы – это его тренировочная одежда.

– Алиса! – окликнул он меня на бегу счастливым голосом; волосы летели за ним по воздуху, лишь слегка придерживаемые наушниками.

Неделю спустя я наткнулась на него в книжном на Пятьдесят седьмой улице. Получилось, как в плохом кино: я вытащила с полки толстенный потрепанный том Йейтса – и в отверстии между книгами обнаружился Финч, вернее, кусочек Финча в окошке с Йейтса шириной. Он задумчиво грыз ноготь и читал Пэтти Смит.

В третий раз я встретила его под маркизой дорогого ресторана в квартале от дома Гарольда. Высокие окна были распахнуты, но все равно большинство посетителей сидело за мраморными столиками, вынесенными наружу. Финч делил столик с мужчиной, в котором я по фото в Интернете опознала его отца, и костлявой стриженой блондинкой, ковырявшейся ножом в мисочке с крем-брюле. Финч поймал мой взгляд раньше, чем я успела отвернуться, и вскочил, как на пружинках. Не прошло и пары секунд, а он уже вылетел из-за стола и зашагал рядом со мной.

– Ты меня просто спасла, – сообщил он. – Я там уже отключаться начал. Думал, моя жизнь прошла в созерцании, как моя мачеха четверть часа заталкивает в себя кусочек десерта, а все воспоминания о прошлом – просто программа Матрицы. Привет, Алиса!

– Привет, – нервно отозвалась я. Я как раз шла с работы, так что моя блузка была вся в крошках печенья, а волосы от пота торчали, как иглы.

– Ты пахнешь кофейными зернами, – сказал парень, когда мы дошли до угла. – Прекрасный запах! – Он с тоской оглянулся на ресторан, лицо его было таким страдальческим, что я чуть не рассмеялась. – Ладно, боюсь, мне придется вернуться туда.

– Наблюдать за мучительными пытками десерта.

Его улыбка на долю секунды коснулась глаз, как солнечный блик на темной воде. Потом он развернулся и пошел обратно.

После той встречи он взял за обыкновение по утрам поджидать меня у шкафчика в раздевалке, прислонясь к нему в характерной позе, напоминающей фильмы восьмидесятых.

– Привет, Кру, – обычно говорил он, пока я жонглировала учебниками, выбирая нужные на сегодня, и в конце непременно подхватывал книжку-другую, чтобы помочь мне донести их до класса. У дверей класса он возвращал учебник с таким видом, будто это была понятная только нам двоим шутка. Внимание Финча служило мне щитом. Теперь в школе я была не только странненькой приемной сестрой Одри, но и приходилась кем-то Финчу… Только вот кем? Объектом благотворительности?

Подругой?

Не совсем то слово – но довольно близко к действительности. Я почти ни с кем не общалась. Не потому, что другие не пытались идти на контакт – в любой школе найдется доброхот, готовый удочерить новенькую. К тому же я выгляжу безобидно – миниатюрная блондинка с темными глазами, с мягким и удивленным взглядом, который меняется только когда я злюсь.

«Какая же ты милая, просто сладкая кисонька, – как-то раз сказал мне один учитель – тихонько, чтобы никто не расслышал. Это было в Нэшвилле, в мою первую неделю в девятом классе. Слова учителя и то, как он на меня при этом смотрел, проникли мне под кожу, как яд. Я нашла способ излить этот яд наружу – выплеснула термос горячего кофе на клавиатуру его ноутбука. Меня не поймали. Однако с тех пор я страстно возненавидела несоответствие моего отражения в зеркале тому, как я себя на самом деле ощущала.

Но с Эллери Финчем все было иначе. Я выросла в атмосфере, пропитанной волшебными сказками и злой судьбой, работавшей точно, как механизм, так что не особо верила в совпадения. С Финчем нас действительно что-то связывало. Я никогда не могла определить, что именно, однако это нечто заключалось в самом его существе. Может, это была наша связь через Алтею, может, то, как постоянно пересекались наши пути – словно у конькобежцев, выписывающих восьмерку. А может, мне просто хотелось снова и снова видеть игру света в его глазах, от которой по моей коже пробегала волна жара.

Странно, что место Одри пустовало – она никогда не пропускала сценическое мастерство, – однако я приняла ее загадочное отсутствие как дар небес. Она слишком любила находить в людях слабые места и тыкать в них пальчиком. За нами с Финчем, например, она с удовольствием наблюдала с таким выражением, будто смотрела сериал.

Мое предчувствие оправдалось – Тоби определил нас в пару, при этом подмигнув со значением. Это меня страшно смутило, я так и вспыхнула от стыда – не только за себя, но и за него. Учителя, которые любят сватать учеников друг другу, – зрелище столь же жалкое, как и те, что позволяют бегать за собой девчонкам-подросткам с крашеными губами.

Я притворилась, что ищу что-то на дне рюкзачка, ожидая, когда краска отхлынет от щек. Наконец я пересела к Финчу, который уже открыл для нас книгу – «Стеклянный зверинец» Теннесси Уильямса.

– Привет, Кру.

– Привет, Финч, – отозвалась я.

– Будешь читать за Лору – или давай я?

Я терпеть не могла Лору – она слишком походила на персонажа сказки. Не такой, как писала моя бабушка – насколько я знала, ее женские персонажи пили кровь или устраивали еще что покруче. Нет, Лора принадлежала к худшему виду красоток из сказок братьев Гримм: нежная, тихая, ожидающая, когда наконец прискачет на коне кавалер и спасет ее. И внешность у нее наверняка была вроде моей.

– Бери Лору ты, – быстро сказала я.

Следующую четверть часа мы читали диалоги. Финчу это удавалось на редкость хорошо. Большинство учеников не старалось, а те, кто старался, переигрывали и говорили ненатуральными сценическими голосами – виной тому был школьный миф, что Тоби на самом деле тайно ищет среди нас актерские таланты. Надо было видеть, как, например, та же Одри натужно кривляется в роли Кошки Мэгги[6]6
  «Кошка» Мэгги Поллит – главная героиня пьесы Т. Уильямса «Кошка на раскаленной крыше».


[Закрыть].

Когда прозвенел звонок, Финч подчеркнуто протянул мне руку на прощание – как будто пародируя собственный жест. Это была черта его характера – постоянная нотка самоиронии. Как будто он приглашал других посмеяться над ним раньше, чем это произойдет без его участия. Постоянная роль новенькой располагает к углубленному изучению антропологии на примере американских школьников, и парни такого типа мне уже попадались в прошлом. Собственно, мне попадались парни любого типа.

Я чуть помедлила, но ответила на его пожатие.

– Надо бы нам как-нибудь встретиться не случайно, а намеренно, – предложил Финч, слегка задержав мою руку в своей. – И где-нибудь вне школы. Как тебе такая идея?

Я отняла руку, лихорадочно перебирая в уме причины ответить отказом. Я постоянно нужна Элле… Мы все равно скоро уезжаем… Нас преследует злая судьба… Может, Элла и думала, что это все – лишь сон, но после прошлой ночи я не собиралась на это покупаться.

Финч явно нервничал. Голос его слегка дрожал, так что последнее слово растянулось, будто он заикался. Его приятели наблюдали за нами от дверей – длинный тощий парень, чьего имени я не помнила, потому что оно было одним из немногих нормальных в этой школе – Майк? Марк? – и Астрид, девчонка с косой, которая почему-то смотрела на меня глубоко уязвленным взглядом.

– Ладно, – сказала я. – Давай.

Он улыбнулся и отступил на несколько шагов, засунув руки в карманы. Мимо проскочила, слегка толкнув меня, одна из подружек Одри – со специальным смешком, намекающим, что она слышала наш разговор. Финч нервно обернулся, я проигнорировала ее и кивнула ему на дверь, стараясь поскорее собрать вещи в рюкзачок – от смущения руки плохо меня слушались.

Неужели это все? Посетившая меня мысль была похожа на строчку песни. Загадочное нечто между нами, которое росло, как живое, и притом не пугало, мерцая где-то на задворках разума, как радостная тайна… Неужели это всего-навсего такая глупость, как школьный романчик? Мы усядемся рядом за столиком в кофейне, и Финч попытается взять меня за руку?

Я быстро прокрутила в уме историю нашего общения – вот я ему грублю, вот он пытается быть смешным, вот мы молча идем рядом по коридору – и мысль о том, что ему этого мало, что ему нужно от меня что-то еще, пробежала по моей коже, как чьи-то потные пальцы.

Я вспомнила слухи о Финче, которые дошли до меня вскоре после нашего первого разговора, – такие истории всегда лезут из щелей в маленьких школьных сообществах вроде Уайтчепела. Из-за этих слухов я прекратила отшивать Финча – потом появились и другие причины, но эта была первая. Кое-что о новой жизни отца Финча с новой женой. Кое-что о его матери, о таблетках, о ванной, запертой изнутри… Мама Финча была в своем роде знаменитостью в узком кругу, так что подробности ее смерти обсуждались в новостях.

Все это заставило меня подмечать некоторые мелочи – то, как внезапно погасали глаза Финча, когда он не шутил и не смеялся. И то, что он шутил и смеялся больше всех, кого я знала. Может быть, между нами и впрямь наблюдалось некоторое сходство. Мы оба вели себя на людях наилучшим для выживания образом, а истинную сердцевину держали в тайне даже от себя самих.