Текст книги "По воле Персеид"

Оправдания

Осень выдалась холодной, и по утрам я чуть ли не силком вытаскивала себя из-под одеяла, чтобы вывести Ван Гога на прогулку. Шарль каждый раз смеялся, когда я показывалась в своем зеленом дождевике, красных резиновых сапогах и желтой вязаной шапочке, которую предусмотрительно купила сразу в трех экземплярах несколько лет назад. В таком виде я выгуливала Ван Гога всегда, даже в хорошую погоду, потому что ходить по кромке воды с собакой, для которой сплошное счастье поноситься по набегающим волнам, – это верный способ промокнуть с ног до головы.

До первых снегопадов мой маршрут был неизменен. Сначала – в булочную, где я наскоро завтракала сэндвичем, пока Ван Гог жадно обнюхивал все, что попадалось ему под нос, потом – вниз к воде, до нижней набережной, и, наконец, – назад к дому. Выходило плюс-минус девять километров, но, поскольку путь этот я проделывала по мокрому песку и в резиновых сапогах, ногам он казался едва ли не вдвое длиннее.

Шарль рано отправлялся работать на строительную площадку, и мне нравилось выпивать первую чашку кофе рядом с ним в постели. Я приоткрывала окно, чтобы было слышно, как шумит река, и он рассказывал мне, где был и что делал вчера. Какие дома строит, что за работы ведет, что недавно рассказали ему братья. Его страсть к работе меня восхищала.

И еще меня восхищало, как умел он, раз наметив план, неуклонно ему следовать до самого конца. Мне же, когда я приступала к чистому холсту, больше всего нравилось как раз не знать, что же в итоге получится. В то же самое время в обычной жизни мне всегда нужны были внешние рамки. По иронии свою свободу я обретала, лишь отдаваясь творчеству, – но я никогда не пыталась разгадать ее логику, боясь, что иначе могу ее потерять. И всякий раз, когда ученик замирал перед белым листом, я давала ему тот же совет, что помогал и мне:

– Просто доверьтесь себе.

Минуты, что мы делили с Шарлем ранним утром, всегда пролетали слишком быстро, и, чтобы их увековечить, я каждое утро фотографировала один и тот же край кровати с полом. Порой в кадр попадал спящий Ван Гог, а порой видны были только разноцветная простыня и залитые солнцем доски. В конце года я один за другим просматривала 364 снимка – и в них оказывался целый мир, хотя мы сами оставались за кадром. Воображению было вполне достаточно этого коллажа из рассветов, чтобы дорисовать спрятанную за ними сокровенную жизнь. Шарлю эти фотосессии поначалу были непонятны, но в конце концов он тоже оценил прелесть замысла, когда я вставила одну из фотографий в рамку и повесила ее над нашей кроватью.

Сделав ежедневное фото и допив кофе, я считала до пяти, выскакивала из-под одеяла и голая бежала прямиком в душ. Шарль смеялся, глядя, как я скачу, стараясь как можно меньше соприкасаться с холодным полом, и не упускал случая еще чуток подремать: только спустя минут пятнадцать я торопила его помыться, пока вода еще не остыла. Торопила, в общем-то, напрасно, потому что душ он предпочитал прохладный.

Я очень радовалась, что он любил утро так же сильно, как я. Каким счастьем бывало для нас пораньше лечь в пятницу, чтобы потом встать к пяти часам и вместе пойти на берег встречать начинающийся день! Два чудака. Как и он, я не хотела привыкать к реке. Я старалась вобрать в себя каждое мгновение, говоря себе, что, быть может, вижу восход солнца в последний раз. Жить с такими мыслями было тревожно. Но, потеряв отца и мать, я не могла думать, что вся жизнь – и любовь – у нас была еще впереди.

Я спешила жить, спешила осуществлять планы. Дуплекс, который мать завещала нам с Этьеном, покорил меня с первого взгляда – несмотря на то, что здесь и зародилась секта «Лунный круг». Пользуясь тем, что часть здания предназначалась для бизнеса, я собиралась оборудовать там собственную художественную студию. Все нужные для рисования принадлежности, как и в Доме «Птицы», были у меня уже под рукой. Несколько вечеров в неделю я бы вела уроки: задавала бы какую-нибудь тему, а дальше каждый ученик работал бы в своем стиле. И раз в месяц устраивала бы выставку. Но долгосрочный подряд Шарля и ремонт заставили отложить этот план до лучших времен. Впрочем, одно только знание, что он осуществим, наполняло меня радостным волнением.

Зато я успела преобразить жилые помещения на нижнем этаже: выкрасила все стены белой краской, повесила в ванной небольшую вышивку с голубыми цветами, обставила комнаты и гостиную. Чтобы не было пусто, заполнила все пространство растениями и нарекла его «Паузой». Это слово как нельзя лучше описывало то теплое чувство покоя, которым каждый раз окутывала и меня, и Шарля эта простая, но уютная обстановка, когда мы приходили сюда что-нибудь доделать. То, что мы смогли вдохнуть светлую душу в комнаты, которые давали приют стольким душам заблудшим, было чудом.

Еженедельно я спускалась полить цветы и вытереть пыль, как будто готовясь к скорому приезду важного гостя. Все встало на свои места через несколько месяцев, когда мне позвонила тетя Клэр. Именно ради нее, сама того не подозревая, я с таким трепетом ухаживала все это время за этими комнатами. Когда она попросила меня помочь ей оформить проживание в дэмонском доме престарелых, я спросила, не лучше ли ей будет поселиться у нас, на свободном этаже. По раздавшимся в трубке радостным возгласам я поняла, что мое предложение принято. Правда, сначала тетю пришлось немного поубеждать, что она точно нас не побеспокоит. Шарля новость тоже обрадовала, и он в тот же день готов был привезти тетю к нам. Через несколько дней она перезвонила мне сообщить, что собралась, что они посидели на прощание с друзьями и что она получила коробку шоколадных конфет от квартирной хозяйки, на лице которой читалась плохо скрываемая радость, оттого что спустя двадцать лет жилица все-таки съезжает, а значит, наконец-то можно втрое повысить аренду.

В Дэмон мы выехали рано, в субботу утром, и по мере того, как река исчезала из виду, сменяясь лесами, у меня к горлу начала подступать тошнота. Как будто меня заставили раздеться и рассматривать собственные шрамы. Я поняла вдруг, что не все раны до конца затянулись, хуже того, некоторые требовали лечения. Все три года я жила, глядя только вперед и не вспоминая о том, что оставила там, в трех часах езды к западу от реки. Вообще-то я сознавала, что только зарыла свое горе и весь пепел прошлого, – и с тех пор каждую весну напряженно готовилась накинуть сверху еще горстку земли, лишь бы ничего не пробилось наверх.

Как же я скучала по придорожным елям, которые, проносясь мимо, сливались теперь в бесконечную зеленую полосу! Их непрерывный пышный строй заботливо привел нас прямо ко въезду в Дэмон. Я попросила Шарля остановиться ненадолго у маяка: хотела убедиться, что он все так же прекрасен. Я закрыла глаза и снова открыла их, только когда Шарль заглушил мотор. При виде маяка мое сердце забилось, как будто я видела его в первый раз. Гордо возносясь над лесом, он был еще выше и величественнее, чем в моих воспоминаниях.

– Я и не знала, что так сильно соскучилась.

Шарль взял меня за руку и несколько мгновений глядел вместе со мной. Вылезая из пикапа, мы услышали чьи-то крики. Кричали из одного из больших окон верхнего этажа, где когда-то была моя мастерская.

– Эгей! Фаби! Эй! Фаби, привет!

Сын моего брата Кловис корчил рожи, прижавшись лицом к стеклу. Утерев слезы, я в ответ показала ему зубы, подняв указательным пальцем кончик носа. Он засмеялся – и мы, заразившись, тоже. Ван Гог, которого я держала на поводке, узнав голос мальчика, всполошился и не мог спокойно стоять на месте. Я внимательно осмотрелась. Кормушки были полны, многолетники не были задушены сорняками, а на крыльце, с обеих сторон от двери, даже висели кашпо с геранью. Я улыбалась как идиотка, не веря своим глазам. На балконе, зевая, показался Этьен – видимо, только встал с постели.

– А вы что это тут делаете?

– Да ты само гостеприимство… Мы приехали за тетей Клэр.

– Уже? Я думал, мне еще помогать ей с коробками.

– Наверное, она подруг попросила…

– Ну что, неплохо, да?

Он обвел рукой все, чем я только что любовалась.

– Если честно, при тебе даже как-то красивее стало.

– Да брось, ты просто давно здесь не была.

Подбежал Кловис и бросился ко мне в объятия.

– Ну надо же, как ты вырос!

– Фаби… Мы же у вас гостили на прошлой неделе!

– Знаю, это все магия маяка, не иначе…

Когда я уезжала и надо было как-то распорядиться имуществом, маяк я была готова только сдавать. О продаже и речи не было, я бы этого не перенесла. Я опросила всех знакомых, сотрудников кафе «Thym et Sarriette», даже предлагала поселиться там тете Клэр. Она только посмеялась, представив, как станет карабкаться на такую верхотуру: ей и в мастерскую-то мою не хватало духу подняться. Шарль тогда вдруг спросил, почему бы не уступить маяк Этьену – и я удивилась, как сама не додумалась до такого простого решения. Брат знал, как дорог мне маяк, и я радовалась, что детские воспоминания Кловиса сложатся именно здесь.

Я поставила Этьену три условия: исправно кормить птиц круглый год, ухаживать за цветами и несколько раз в месяц посылать мне весточки о том, как поживает тетя. На все условия он согласился – правда, закатил глаза по поводу цветов, тут же заметив, что садоводческими талантами не обладает. Судя по тому, как теперь выглядел сад, за эти три года брат сумел-таки их в себе раскрыть.

– Тетя, кажется, очень скучает.

Я собралась было защищаться, решив, что речь обо мне и о том, что я могла бы почаще звонить:

– Почему ты так думаешь?

– Она часто говорит о твоих папе и маме.

– Все по ним скучают, Этьен. И я больше всех…

Уже не слыша его ответа, я заключила его в объятия. Как обычно, он стал вырываться, жалуясь, что я обнимаюсь слишком крепко. То же самое, только наоборот, повторилось с Кловисом, который обнял меня крепко-крепко, даже, наверное, еще крепче, чем я Этьена. Я даже сделала вид, что лишилась чувств, понарошку обмякнув в его руках. Он, как всегда, рассмеялся. Шарль пожал обоим руки и обещал, что мы скоро закатим ужин в честь тетиного новоселья.

Перед тем как залезть в пикап, я задержалась перед маяком и смотрела на него, как будто прощалась со старым другом, – и по некой необъяснимой причине мне захотелось перекреститься. И почему мне взбрело это в голову?

– Я сейчас, уходя от маяка, перекрестилась…

Над Дэмоном шел дождь. Досадно, что тетя не выбрала для переезда солнечное утро. Шарль включил дворники и сказал:

– Может быть, ты хотела так его защитить? Мы иногда делаем странные вещи, когда что-то берет за душу. Ты ведь целых три года не приезжала.

Я сложила ладони в молитвенном жесте и, повернувшись к Шарлю, в шутку благословила его:

– Мой мальчик, сестра Фабьена видит, что сердце у тебя доброе.

Мы оба рассмеялись, но все-таки он был прав. Все это время я отвергала все приглашения Этьена приехать и поглядеть, как он обустроился на маяке. Я боялась пожалеть, что выбрала реку.

* * *

Мы остановились перед тетиным домом. Уже с улицы мы увидели, что она ждет с вещами у выхода. По стеклянной двери сбегали капли, придавая всей сцене печальное настроение.

Расстояние от машины до входа я преодолела бегом, чтобы не слишком промокнуть. Чмокнув тетю Клэр в щеку и сказав, что от нее, как всегда, изумительно пахнет, я начала оглядываться в поисках мебели и ящиков, которые необходимо будет погрузить в машину. И тут же несколько опешила, обнаружив, что весь тетин багаж составляли три небольших чемоданчика. Один синий и два коричневых. Неужели жизнь длиной в шестьдесят девять лет могла занимать так мало места? Она заметила мое удивление и, легонько толкнув меня локтем, постучала пальцем по виску:

– Все самое важное – здесь. На тот свет возьму не стулья, а воспоминания.

– И секреты!

Она расхохоталась, как будто сама только что это сказала. Я ей позавидовала. Судя по реакции, секреты ее были прекрасны.

Шарль, до нитки промокший из-за того, что не бежал, а шел, взял тетю под руку и торопливо повел ее к пикапу. Я следом покатила под дождем чемоданы, на этот раз без спешки. Ни детей, ни мужа у тети не было. Мне всегда хотелось знать, жалеет она об этом или выбрала такую жизнь сознательно. Спросить я никогда не решалась, но теперь была рада, что ей не придется встречать старость в одиночестве. Теперь нас будет разделять лишь одна лестница. Гораздо лучше, чем три часа езды на машине.

Я решила взять кофе и маффинов в «Thym et Sarriette» и попросила Шарля подождать меня минутку в машине, пока я схожу. Мне хотелось посмотреть, изменилась ли кофейня за те годы, что меня не было, и любопытство придавало мне храбрости.

Над головой раздался знакомый звон колокольчика – и я застыла на месте как вкопанная. За кассой стоял и обслуживал посетительницу Фридрих. В один миг перед глазами пронеслись годы, проведенные вместе, как славно мы вдвоем смеялись, наши ночи на маяке – и его лицо, когда он признался в измене. Я не видела его с той ночи, когда, пьяный, он явился ко мне и сказал, что я прекрасна, как река, но, когда она мелеет, можно по колено увязнуть в грязи и всяком дерьме.

Мимо меня с недовольным вздохом протиснулась еще одна посетительница, явно спеша. Я и правда загородила собой весь проход. Я попробовала шагнуть вперед или назад, но ноги меня не слушались. Лишь когда Фред поднял на меня глаза, я поняла: меня сковала или гордость, или неловкость. Какое именно из этих двух чувств, я разбираться не стала, счастливая уже тем, что обрела контроль над телом.

– Сколько лет, сколько зим! Как ты?

– Хорошо, вот приехала забрать Клэр, она переезжает к нам в дуплекс, в Сент-Огюст.

Выражение его лица изменилось, и эту гримасу я сразу же узнала. Ее он выдавал каждый раз, когда что-то казалось ему нелепым.

Я принялась судорожно выбирать маффины, торопясь как можно скорее покончить с покупкой и уйти отсюда. Краем глаза я видела, как он смотрит на меня.

– А ты все такая же красивая, Фаб.

– Мне, пожалуйста, три латте, два маффина с голубикой и один с шоколадной крошкой.

– Хоть и прошло три года, я тебя не забыл.

– И салфетки.

– Я жалею о том, что случилось.

Мое сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.

– А суп дня сегодня вкусный? Еще его, пожалуйста.

– Я все испортил. Ты же моя единственная, черт подери!

– Я еще возьму лапшу. Да, а для супа…

– Все время хотел тебе написать или позвонить.

– Для супа мне нужна ложка.

– Мне так жаль, Фаб.

Я смотрела в сторону. Повисло молчание. Слава Богу, он, похоже, закончил. Я была готова перечислить все меню, лишь бы он понял, что я не хочу принимать участие в этом разговоре – только не здесь, не при гостях, которые уже, нимало не смущаясь, оглядывались в сторону кассы, желая узнать, кому это там старина Фридрих поет о любви.

Я всматривалась в него, пытаясь поймать хоть одно движение, которое подтвердило бы его искренность. Ничего не увидев, я кивнула и выдохнула короткое: «Окей…» – после чего он удалился готовить мой заказ. В то же мгновение что-то шелохнулось во мне, как будто желая освободиться и исторгнуться. Помню, на долю секунды я даже решила, что, раз к горлу подкатили слезы, я все еще его люблю. Но нет, ни сердца моего, ни тела Фридрих уже не волновал.

Он протянул мне пакет с маффинами, контейнер с супом, стаканчики с кофе и отмахнулся от моего кошелька, показывая, что это подарок. Мои щеки пылали. Я закрыла на секунду глаза и выдавила улыбку. Этим я надеялась сказать ему сразу многое, в том числе «мне тоже жаль, что все закончилось вот так».

Я сумела добраться до машины, ничего не расплескав, но не поймав унесенные ветром несколько салфеток. Со стороны, наверное, выглядело романтично. Усевшись в пикап, я все еще была не в силах разговаривать. Тетя наклонилась ко мне сзади и тронула меня за плечо. Я посмотрела на нее, и она мне улыбнулась. Шарль догадался, что я столкнулась с Фридрихом, и поспешил завершить телефонный разговор, не желая ничего пропускать.

– Там был Фред?

– Как ты понял?

Он громко рассмеялся.

– Ну как тебе сказать… Не возвращаются с такой миной, когда идут за кофе. И маффинами, и… супом?

– Он мне душу излил. Я попыталась отвлечь его, заказывала одно за другим, а он как в театре: вызубрил роль и с блеском исполнил. Ужас, прямо признание в любви…

– Я его понимаю.

На шоссе мы выехали молча, и эхо последней фразы Шарля как будто продолжало отдаваться в кабине. Я знала, что он спокоен, а Шарль знал, что я хочу быть именно с ним. И сейчас, и всегда.

Я задремала, глядя на деревья, проносившиеся за окном. Контейнер с супом я поставила на колени, чтобы согреться. Еще один теплый судок я бы охотно приложила к сердцу. Короткие прощания ранят не меньше долгих.

* * *

Разбудил меня Ван Гог, который запрыгал, увидав в окне знакомые пейзажи Сент-Огюста. Я обернулась на тетю и следила за выражением ее глаз, желая проверить, поразит ли ее городок при первой встрече так же, как некогда меня, – и по ее ахам и охам поняла, что и она покорена им с первой секунды.

Когда мы вылезли из машины, я сказала, что, прежде чем пойти в дом, тете следует познакомиться с рекой Святого Лаврентия. Мы торжественно встали втроем на берегу, и я начала представлять их друг другу.

– Дорогая тетя, это река. Она будет с тобой всегда – и в горе, и в радости.

– Ох, Фабьена, уж река-то не убежит, понятно – а вот мне к ней бегать надолго ли еще ног хватит…

– Ничего страшного, она и издалека тебя поддержит. Дорогая река, это Клэр, моя тетя. Она такая веселушка, вот увидишь! А когда хохочет, то колыхается всем телом, точно как ты. Вы с ней подружитесь!

Тетя, как я и рассчитывала, громко рассмеялась. Я встала перед ней, спиной к солнцу, и попросила разрешения ее сфотографировать. Сияя от радости, она распростерла руки – точно как я, когда впервые оказалась на берегу. Я могла бы захватить и пляж за ее спиной, но вместо этого сделала портрет крупным планом. Уж очень она была тогда красивая – лицо обрамлено белокурыми локонами, которыми играет ветер. Мы перешли дорогу и оказались у дома. Я протянула тете ключи, и она замешкалась.

– Так странно думать, что она жила здесь…

– Да, я чувствовала то же, когда впервые приехала сюда.

Как бы глубоко ни разделяла я ее переживания, холод уже кусал мне ноги – не терпелось оказаться в тепле. Немного помолчав, она отперла дверь.

Я не ожидала, что дом подействует на нее так сильно. Войдя в гостиную, она присела на подлокотник дивана и заплакала. Я бросила изумленный взгляд на Шарля. Тетина реакция сбила меня с толку.

– Тетя, ты что, уже не рада, что приехала? Если хочешь, отвезем тебя назад в Дэмон.

И тут же спохватилась:

– Ой, только куда ж ты там теперь поедешь.

Клэр и Шарль рассмеялись. Нечасто мне доводилось видеть такое мокрое от слез лицо. Она любовно переводила взгляд с одного предмета на другой: эти стены явно навевали ей множество воспоминаний. Не найдясь, что еще сказать или сделать, я подхватила два чемодана и понесла к ней в спальню. В коричневом что-то звякнуло, будто школьный звонок на перемену. Тетя поспешно поднялась и, вытирая лицо, сообщила, что привезла вина – отпраздновать новоселье.

Чтобы до вечера тетя не скучала, я организовала для нее целую программу. Мы обошли с ней все, что непременно следовало посетить в Сент-Огюсте: причал, ремесленные магазинчики и художественные галереи, продуктовый, клинику, библиотеку – и вдобавок Шарль догадался познакомить ее с Жосленом, владельцем местного магазинчика, который любил быть в курсе всех новостей.

Тетин визит означал для него свежую сплетню, которой он еще несколько дней сможет радостно потчевать своих посетителей. С первой же минуты их разговора стало ясно, что они отлично поладят. Жослен, как я знала, несколько лет как овдовел, тетя была одинока, и мне подумалось, что, быть может, прямо здесь, между отделом спиртного и полкой с чистящими средствами, я наблюдаю начало новых отношений.

На ужин, который я решила подать наверху, в «винтажном уголке», я приготовила спагетти со своим фирменным соусом. Тетя похвалила меня, сказав, что мамин рецепт я воспроизвела в совершенстве. К горлу у меня подступили слезы – правда, я списала неожиданный прилив эмоций на спиртное.

– Расскажи мне о ней.

Тетя вытерла губы и отпила вина.

– Твоя мать – самая сильная женщина из всех, кого я знаю. И я так говорю вовсе не потому, что она мне сестра. Она зверь, а не женщина!

Шарль выпучил глаза:

– А-а, так вот в кого она такая! Фабьена сама настоящий зверенок!

Я улыбнулась ему и протянула руку – а когда он хотел было взять ее, быстро отдернула.

– Извини. Я еще не совсем ручная.

Мы рассмеялись. Тетя продолжила:

– У меня даже язык не поворачивается говорить о ней в прошедшем времени. И как только такой человек, как она, мог угодить в лапы этого Марселя. Совсем не в ее духе.

Я перестала смеяться.

– Не говори так. Она в секту его угодила, а не в постель.

– А вот этого, Фабьена, точно сказать никто не может. Порой думаешь, что знаешь людей, а потом вдруг оказывается, что ты кругом ошибался. Все секреты твоя мать унесла с собой.

Я переглянулась с Шарлем, который, очевидно, тоже не понял, что она имела в виду.

– А мой отец?

Она улыбнулась, набирая в ложку спагетти. Ее техника была безупречна – у меня никогда так не получалось. Ложка стояла ровно под таким углом, чтобы макаронины легко наматывались на вилку.

– Ну а что твой отец… Про него мне сказать особо нечего.

Шарль перевел разговор на другую тему, и дальше они час проговорили о новых коммерческих проектах, которые затевались в Дэмоне.

В 22:32, когда я готовилась подавать десерт, у меня зазвонил мобильный. Это была Лия. Не успела я снять палец с зеленой кнопки, как в динамике раздался ее голос.

– Алло, Фаб? Ты нужна нам в Доме. Смарт хочет с тобой поговорить.

Я всегда обожала шутки и частенько разыгрывала Лию. Я подумала, что она решила в конце концов мне отплатить.

– Да что ты говоришь, Лия! Может, еще и пирога для него захватить?

– Я не шучу, Фаб. Только что заходила медсестра: он хочет тебя видеть.

Я немного помолчала, ожидая, что она сейчас не выдержит и признается, что я ее раскусила. Но ответа не последовало.

– Я выпила. Не думаю, что мне стоит сейчас приезжать.

– Фабьена… Я слышу по голосу – не так уж ты пьяна.

По ее тону было совершенно ясно, что от визита мне не отвертеться. Я попробовала вытянуть из нее какие-нибудь подробности о просьбе Смарта, но Лия не стала распространяться и сказала лишь, что будет меня ждать. Садиться за руль мне было нельзя, и я попросила Шарля отвезти меня в Дом «Птицы».

– Он хочет тебя видеть? В субботу вечером?

– Похоже на то…

Шарль поинтересовался у Клэр, знает ли она Смарта, и разговор немедленно перешел на его фильмы, которые оба принялись оживленно обсуждать, пока я собиралась. Они его так расхваливали, что я устыдилась своего невежества. Жаль, что я не могла разделить их восторг. Я быстро сменила платье в цветочек на вязаный свитер с джинсами, забрала волосы в пучок, подкрасила немного ресницы – все, готова. К Дому мы поехали втроем, и по дороге тетя щедро делилась догадками о том, что же задумал Смарт.

– Небось хочет позвать тебя актрисой в новый фильм! Или завещать тебе свои миллионы!

Шарль одно за другим отметал ее предположения, в то время как я нервно крутила на пальцах кольца, соображая, как мне следует держаться, когда я переступлю порог комнаты номер десять. Я предпочла бы часами кататься на машине и слушать радио, хотя диктор бубнил с полным равнодушием. Когда Шарль парковался, я засмотрелась на него, улыбаясь.

– Ты чего?

– Спасибо, что любишь меня.

Он залился смехом, который так мне нравился.

– Да ну тебя, Фаб, не говори так, я ж тебе не одолжение делаю!

Тетя пожелала сесть сзади, и на миг я совсем про нее забыла. Меня охватило смущение за свой порыв нежности. Мне хотелось горячо поцеловать его, как я любила, но я только чмокнула его в щеку, отстегнула ремень безопасности и попрощалась. Поглядела вслед машине и, лишь когда она уехала, вошла в Дом «Птицы». У дверей меня уже ждала Лия. Она потребовала, чтобы я подняла руки и прошлась по воображаемой прямой линии, что я чуть было не проделала, но быстро спохватилась, поняв, что она шутит.

– Надеюсь, Фабьена Дюбуа, когда ты наконец напьешься, я сама буду трезва и это запомню!

В ответ я скорчила рожу и протянула тарелку, на которой лежал кусок пирога.

– Хочешь?

Я знала, что Лия сладкоежка. Она уставилась на пирог, пожирая его глазами, но тарелку не взяла.

– Смарт, наверное, будет рад гостинцу. Он как раз в обед просил чего-нибудь сладенького.

В коридоре «Ласточек» стояла тишина. На меня всегда глубоко действовали покой и безмятежность, здесь царившие, но по вечерам эффект был особенно силен. Пространство было будто пронизано тайной. В этом воздухе все было хрупким, как крыло бабочки: любое слово, любой разговор. Грань между жизнью и смертью была здесь предельно тонка – и, вопреки здравому смыслу, именно поэтому в хосписе мне становилось легче.

Теперь Лия выглядела серьезной, и между бровей у нее залегла характерная складка. Я не выдержала и резко остановилась.

– Ты точно не знаешь, чего ему надо?

Она не ответила и только махнула рукой, чтобы я поскорей зашла. Кровь стучала у меня в висках. Я обернулась – но Лия уже возвращалась к себе в кабинет. Смарт сидел в постели и читал все тот же журнал, что и в прошлый раз. Когда он заметил меня и скривился, я подумала, что Лия все-таки меня уделала. Смарт вовсе никого не звал, а она сейчас потирает руки, довольная своим ходом. Только вот никак не верилось, что Лия способна зайти так далеко.

Я поставила тарелку с пирогом на столик у кровати и сняла пальто. Мы по-прежнему ни словом не перемолвились. Я, как и тогда, присела на подоконник, решив, что досчитаю в уме до тридцати – и, если за это время он ничего не скажет, начну разговор сама. Заодно я улучила момент, чтобы окинуть взглядом его личные вещи: стопку книг и журналов на книжной тумбочке и фото немецкой овчарки в деревянной рамке. Здесь не было того, что обычно видишь в комнатах пациентов: цветов, растений, фотографий родных, детских рисунков.

Секунды шли, а Смарт на меня даже не взглянул. Двадцать восемь. Я встала и направилась к двери.

– Фабьена!

Он произнес мое имя таким голосом, как будто я уходила навсегда. Я обернулась и подняла указательный палец: подождите минутку. Дежурила моя любимая медсестра, Барбара. Я спросила ее, навещал ли кто-нибудь Смарта за все то время, что он у нас лежит.

– Ты представляешь, я у девочек сегодня то же самое спрашивала. Нет, посетителей не было, и не звонил никто.

– А ты уже знала, кто он такой?

– Ну конечно, я думала, тут весь день будет толпа народу, человек-то известный.

Я ушла, крепко задумавшись. Увидев меня снова, Смарт опустил журнал и подложил себе под спину подушку, чтобы сидеть повыше.

– Я думал, ты совсем ушла.

– Нет, что вы.

Я уселась на свое обычное место. Начала заново счет, и, когда дошла до десяти, он сказал:

– Ну, как он там поживает?

Я стала лихорадочно соображать, о ком речь, но только подняла недоуменно брови. Мое замешательство рассмешило его.

– Я вас давеча к черту послал, так ты обещала от меня ему поклониться.

– А-а! Он был весь красный как помидор – наверное, давление подскочило.

Он расхохотался так, что закашлялся, и тут же в комнату заглянула Барбара, проверяя, всё ли в порядке. Отдышавшись, Смарт направил на меня палец и сказал:

– Спасибо. Это все, что я хотел узнать. Спокойной ночи.

Я остолбенела. Еще с минуту я смотрела на него, пытаясь понять, не шутит ли он, но Смарт больше не открывал глаз, поэтому я надела пальто, на цыпочках вышла и прямиком отправилась в кабинет к Лии. Завидев меня, она от нетерпения вскочила с места, как будто ожидала узнать какой-то страшный секрет.

– Ну что?

Я притворилась, что роюсь в кармане пальто.

– Да вот, чек мне выписал, боюсь смотреть, сколько там.

– Что?!

– Ну нет, конечно. Спросил, как поживает черт.

– Хватит придуриваться. Что ему было нужно?

– Не придуриваюсь я, честное слово. Он правда хотел узнать, как поживает черт. Ну помнишь, я тогда еще сказала, что черту привет от него передам…

– Черт знает что такое.

Я пожала плечами и повязала шарф.

– Может, ему просто одиноко? Я спросила у Барбары, были ли у него посетители, – она говорит, никто не приходил.

Лия медленно села на место.

– И правда…

– Может, у него и нет никого?

И, будто от нажатия на невидимую кнопку, она оживилась, возмущенная моей наивностью.

– Ты что, Фабьена, это же Смарт! У него наверняка куча друзей, коллег… Да бред, не может такого быть.

Я потерла висок, стараясь унять барабанную дробь в голове. Да, наверняка этот человек знаменит – но правда в том, что он лежит и помирает совсем один в хосписе Сент-Огюст-cюр-Мер.

– Знаешь что?

Лия подпрыгнула от неожиданности, как будто я выдернула ее из мира грез.

– Что?

– Пойду-ка я спать.

Я попрощалась с ней, отклонив предложение подвезти меня до дуплекса. Мне, конечно, хотелось поскорее вернуться, но не меньше нужен был небольшой интервал между Домом «Птицы» и собственным домом. Ходьба, пересчет плиток под ногами и шум реки нередко помогали мне отделить дом от работы. Когда-то я пообещала себе не вкладываться эмоционально в жизнь пациентов так, как в Доме «Тропинка», в Дэмоне, но это было все равно что ежедневно оставлять сердце в прихожей – мысль совершенно абсурдная.

Я ускорила шаг, чтобы согреться, а когда до дома оставалось всего несколько минут, припустила бегом, впрочем, по-прежнему стараясь не наступать на швы между плитками. Я бежала, высматривая огонек над нашим крыльцом. Колени ныли, и я боялась поскользнуться на опавшей листве, но поднажала напоследок, пока не показалось крыльцо. Войдя, я услышала смех Шарля. Он сидел у тети Клэр.

Не успела я снять сапоги, как на меня накинулись с расспросами.

– Ну? Чего он хотел?

– Он умер?

Я упала на диван и, смеясь, ответила:

– Мне надо подкрепиться пирогом, тогда отвечу…

Шарль стремглав бросился наверх, как будто это была не просьба, а задание на скорость, и вернулся с остатками чизкейка. Сидевшая напротив тетя пристально следила за каждым движением моей вилки, а рядом, скрестив руки, стоял и не менее пристально смотрел на меня Шарль. Я нарочно томила их, с наигранным стоном смакуя каждый кусочек. Когда же весь чизкейк был съеден, я поставила тарелку на журнальный столик, обвела их взглядом и объявила:

– Он хотел узнать, как поживает черт.

Я думала, что мои слова их потрясут, что я удивлю или смущу их, но, вопреки всем моим ожиданиям, они рассмеялись. Тетя ткнула пальцем в сторону Шарля.

– Ну, что я тебе говорила? Фабьена еще не знает, с кем связалась!