Текст книги "Дарвин в городе: как эволюция продолжается в городских джунглях"

5. Городские пройдохи

Передо мной 463 страницы текста на датском языке, напечатанного готическим письмом и отсканированного для Google Books. Качество изображения оставляет желать лучшего, скорость интернета в поезде от Лейдена до Гронингена – тоже. Боюсь, у меня так и не выйдет найти самое раннее упоминание городских растений. Герберт Зукопп, мэтр европейской городской экологии, утверждает, что оно находится где-то в труде Йоакима Скоу «Основные положения общей географии растений» 1823 года. Придется поверить Зукоппу на слово – наверняка где-то в этом нечитаемом тексте Скоу пишет, разделяя буквы пробелами для пущей выразительности: «Растения, что зовутся Plantae Urbanae, встречаются исключительно у городов больших и маленьких, – среди них и Onopordon acanthium, и Xanthium strumarium[8]8
  Xanthium strumarium – дурнишник обыкновенный, Onopordum acanthium – татарник колючий. В тексте Йоакима Скоу использовано написание Onopordon, которое восходит еще к «Естественной истории» Плиния Старшего (I век). Тот писал: «Говорят, когда ослы едят Onopordon, возвращается шум» (Onopordon si comederint asini, crepitus reddere dicuntur). Слово происходит от др. – греч. ὄνος, «осел», и πέρδοµαι, «пукать». Карл Линней латинизировал его при описании рода Onopordum в своем труде «Виды растений» (1753), где были заложены основы современной биноминальной номенклатуры, в первую очередь ботанической. Тем не менее написание Onopordon иногда ошибочно используется в латинских именах разных видов татарника и даже проникает в таком виде в научные публикации и гербарии. – Прим. ред.


[Закрыть]. Как правило, причиной тому оказывается их чужеземное происхождение».

Удивительно, но два столетия тому назад ботаники уже понимали, насколько для видового разнообразия города важны чужеродные виды. Факторов, благодаря которым заморские растения появляются в нынешних городах, тогда еще не существовало: не было садоводческих магазинов, прохожие не кормили птиц семенами, а сельское хозяйство еще не доросло до глобального уровня. Торговля животными была развита значительно хуже, чем сейчас, а самолеты, поезда и автомобили, на которых нынче любят путешествовать представители экзотической фауны, встречались далеко не так часто. Понятно, почему в наши дни видовое разнообразие городов включает в себя целую коллекцию видов из разных уголков планеты: у них же столько возможностей для переезда! В Европе и Северной Америке городская флора на 35–40 % состоит из чужеродных видов, а в центре Пекина этот показатель достигает аж 53 %. Порой немалую роль здесь играют социально-экономические факторы. В Финиксе, штат Аризона, измерили уровень видового разнообразия флоры на двухстах с лишним участках размером 30 на 30 метров, случайным образом раскиданных по городу и его окрестностям. Одним из самых значительных факторов, влияющих на богатство видов на участке, оказалось финансовое благополучие района. Чем богаче жители, тем больше вокруг видов. Этот эффект – ученые назвали его эффектом роскоши – указывает на одно: появлению в городе новых видов растений мы обязаны путешествиям, торговле и неумолимому стремлению чужеродных растений покинуть ухоженный сад.

Неиссякаемый поток видов-чужестранцев – это первое из минимум четырех объяснений богатству видов, которое встречают на улицах городские натуралисты. Второе объяснение заключается в том, что людские поселения, позже перерастающие в города, обычно строятся там, где биоразнообразие и без того велико. Если вы откроете физическую карту мира и найдете там самые крупные города, то обнаружите, что они находятся вовсе не в горах и не в пустынях. Там, где их основали, видовое разнообразие изначально было высоким: это устья и поймы рек, низины с плодородной почвой и другие места, где человек и зверь найдут чем себя прокормить и займут свою нишу. Иными словами, вторая причина богатого городского биоразнообразия кроется в том, что оно было богатым и до появления города. Часть этого богатства до сих пор выживает в тесных уголках привычной среды, оставшихся в развивающемся городе. Как мы узнали в предыдущей главе, большая часть аборигенных видов Сингапура обитает на клочках первичного леса, что скрываются посреди небоскребов.

Третий источник видового разнообразия в городе – ухудшение условий для жизни непосредственно за чертой города. В наши дни городской центр часто кажется экологическим оазисом по сравнению с окрестностями. Раньше все было наоборот: сельская местность (те самые поля и луга, кусты и живые изгороди, ручьи и пруды – в общем, романтика!) отличалась многообразием, и разные виды можно было найти в каждом уголке. Именно поэтому в XIX веке натуралисты из Нью-Йорка отправлялись на прогулки по окрестностям города. По сравнению с городами, где заводы загрязняют воздух, окрестности считались природной идиллией. Теперь же во многих странах все наоборот. На тщательно обрабатываемых полях и плантациях, разделенных ровнехонькими каналами, для биоразнообразия практически не остается места. Города разрастаются и поглощают все больше пригодной для возделывания земли, так что из каждого оставшегося квадратного сантиметра почвы стараются выжать максимум. Теперь на фоне выхолощенных распаханных квадратов центр города – со своими разнообразными дворами, зелеными крышами, старыми каменными стенами, заросшими канавами и просторными парками – кажется раем для множества видов растений и животных.

Ботаники Здена Хохолоушкова и Петр Пышек описали эти перемены в чешском городе Пльзене. Они изучили целые кипы старых статей, отчетов и гербариев, чтобы отследить изменения во флоре города и окрестностей за последние 130 лет. Как выяснилось, в черте города разнообразие растений неустанно росло: в конце XIX века их там насчитывалось 478 видов, в 1960-х – 595, а в наши дни – 773. В окрестностях же ситуация обратная: количество видов снизилось с 1112 до 768, а потом и до 745. В чем же дело? Скорее всего, в том, что сельское хозяйство в XX веке стало усиленно развиваться. За чертой города дикие растения принялись активно истреблять, тогда как в его центре все обстояло наоборот. Если выразиться художественным языком, изгнанные из деревень сорняки обрели укрытие в городских стенах.

В случае крупных позвоночных животных слова об укрытии вполне буквальны. В Сиднее спасаются от опасности кустарниковые большеноги, в Чикаго – койоты, в Лондоне – лисицы, в Мумбаи – леопарды, в Гуджарате – болотные крокодилы… Крупные и зачастую опасные птицы, млекопитающие и пресмыкающиеся наводнили города во всем мире. Конечно, нужно принимать во внимание их размеры: порой эти животные оказываются лишь верхушкой айсберга, скрывающего в себе тысячи подобных перемен в биоразнообразии города, пусть и не таких заметных. Но представителей мегафауны город часто встречает радушнее, чем их собственная среда обитания. Все дело в терпимости горожан.

В качестве примера рассмотрим койотов. В 1980 году в журнале American Midland Naturalist написали о койоте-перебежчике, живущем прямо в центре Линкольна, штат Небраска. Его сородичи, видимо, вдохновились примером и стали массово перебираться в города. Стэнли Герт, урбозоолог из Университета штата Огайо, уже не один год вживляет чикагским койотам микрочипы и вешает бирки на уши. По его подсчетам, сейчас в городе живет более двух тысяч особей. На четыреста из них он надел специальные ошейники с навигатором и теперь следит, как они прогуливаются по железнодорожным путям, ждут зеленого света на переходе и воспитывают детенышей на крыше автостоянки. Да, койоты – наглые и неприветливые городские пройдохи, но шансов быть убитыми в городе у них в четыре раза меньше, чем в сельской местности. «Уже целые поколения некоторых видов хищников практически полностью свободны от людского преследования, – рассказал Герт журналу Popular Science в 2012 году. – Эти хищники, можно сказать, видят город иначе, чем полвека назад видели их предки. В те времена, завидев человека, они понимали, что их сейчас вполне могут пристрелить».

«Вот и у нас то же самое, дружище», – прокудахтал бы с обратной стороны земного шара кустарниковый большеног (Alectura lathami), птица, которая строит компостные кучи из песка и листьев и откладывает там яйца, чтобы их согревало выделяющееся при гниении тепло. Жареные большеноги столетиями считались любимой закуской охотников. В начале 1970-х отстреливать их запретили, и теперь, вместо того чтобы прятаться в кустах, большеног предстал перед людьми во всей красе – не только в сельской местности, но и (особенно!) в городах, где запрет явно соблюдают лучше. Дэррил Джонс, специалист по кустарниковым большеногам из Университета Гриффита, утверждает, что за последние двадцать лет количество особей в Брисбене выросло в семь раз и что на очереди у них Сидней. Казалось бы, странно, что этот вид ни с того ни с сего решил обосноваться в городе, ведь компостную кучу посреди города не построишь. Оказалось, для большеногов это не помеха. Они просто устраиваются у горожан во дворах и сооружают кучи весом до четырех тонн прямо в клумбах. Вот уж действительно инженеры экосистемы! Чтобы свести наносимый ущерб к минимуму, по телевизору советуют принять следующие меры: разложить камни вокруг самых важных растений и сделать компостную кучу где-нибудь на менее ценном участке сада своими руками – а это, на минуточку, почти так же сложно, как заново высадить цветы в клумбе.

Четвертое и последнее объяснение большого биоразнообразия в городах – разнообразие самой среды обитания. Только задумайтесь: для нас город – это торговые ряды, парковки, магистрали, деловые районы и тротуары, а для парящего в небе сапсана, летящей вдоль улицы журчалки и опускающегося на землю пушистого семечка молочая – целый калейдоскоп каменных выступов, влажных ям, поросших мхом полос и подземных ручьев. Эти разбросанные по городу местообитания образуют на удивление разнообразный ландшафт с множеством ниш, которые способствуют поддержанию видового разнообразия, пусть и разделенного на фрагменты.

Давайте вспомним, какими разными бывают городские сады. Где-то посреди вымощенных плиткой и камнями тропинок красуются ухоженные декоративные кусты, где-то возвышаются зеленые изгороди, где-то за заборчиком раскинулся газон, где-то в горшках на крыше растут пальмы и горные травы, где-то выращивают овощи, где-то можно найти пруд с ведущей к нему скользкой каменистой тропинкой, где-то и глазу не за что зацепиться… Нынче в моде индивидуальность, а потому разновидностей садов можно насчитать столько же, сколько садовников. В 1999 году британская группа биологов из Шеффилдского университета под руководством преуспевающего эколога Кевина Гастона (с тех пор он перевелся в Эксетерский университет) взялась за долговременный проект по изучению экологии городских садов Шеффилда. Проект назвали BUGS – Biodiversity of Urban Gardens in Sheffield («Биоразнообразие городских садов Шеффилда»).

Первым делом исследователи провели опрос по телефону. Для этого они случайным образом выбирали номера из городского справочника и задавали собеседникам вопросы, связанные с садом. Не всегда звонки оказывались успешными. «В некоторых случаях звонок сбрасывался, прежде чем его цель была доведена до собеседника», – отмечалось в одной из научных статей. Опросив 250 домовладельцев, исследователи провели приблизительные подсчеты и выяснили вот что: в городе с населением 500 000 человек насчитывается около 175 000 садов, которые покрывают четверть от общей площади города, и в этих садах можно найти примерно 25 200 прудов, 45 500 скворечников, 50 750 компостных куч и 360 000 деревьев. Иными словами, сады – это внушительный экологический ресурс. Но при этом городские сады редко включают в региональные перечни природных уголков. В 1966 году Чарлз Элтон утверждал в своей книге «О закономерностях в животных сообществах», что сады – настоящие биологические пустыни, но в ходе проекта BUGS ученые доказали, что там обитает уйма различных видов.

Шестьдесят один домовладелец позволил исследователям вторгнуться в свое личное пространство и похозяйничать в саду. Если вы когда-нибудь видели, как работают полевые биологи, то понимаете, о чем я. Исследователи измерили каждый сад рулеткой, подсчитали общую площадь различных покровов и составили карты. Вооружившись атласами и блокнотами, они определили виды всех найденных деревьев, кустов и трав, в том числе в горшках и прудах. Еще они собрали листья с витиеватыми ходами, прогрызенными личинками определенных видов мух, бабочек и других насекомых. В большинстве случаев специалисты могут определить, кто именно грыз лист, не видя само животное, по одной лишь форме хода.

У забора в каждом саду они зарыли в землю по три пластиковых стаканчика – ловушки для насекомых и других членистоногих, попав в которые те уже не могут выбраться. Исследователи даже налили в стаканчики этилового спирта, чтобы наверняка. Обычно в этих целях используют более токсичный этиленгликоль, но исследователи решили заменить его на этанол – а то вдруг ловушку обнаружит домашний питомец или ребенок. Затем они набили мешки сухими листьями и почвой, чтобы поискать там других беспозвоночных, и для полного счастья установили в каждом саду по палаточной ловушке для ловли летающих насекомых – такой же, как у Дениса Оуэна из предыдущей главы. Несмотря на столь дерзкий подход к изучению экологии городских садов, ученые отмечают, что почти все садовладельцы угощали их чаем с печеньками.

Порывшись в 61 саду, группа обнаружила 1166 разных видов растений. Большинство из них (70 %) оказались чужеродными, что для садов неудивительно. Тем не менее 344 вида – четверть видового разнообразия британских растений! – были аборигенными. Около 30 тысяч найденных беспозвоночных принадлежали примерно к 800 разным видам. Такое количество впечатляет, но это не так уж и много, если вспомнить, сколько видов Денис Оуэн нашел у себя в саду. Впрочем, группу интересовали не столько цифры, сколько разница между садами. Почти половина всех обнаруженных видов насекомых и пауков обитала в одном-единственном саду. А так называемая кривая видового накопления, которая должна была показать, как увеличивается суммарное число видов с каждым новым садом, так и не выровнялась. Иными словами, флора и фауна в каждом саду отличались практически полностью.

Напомню, что речь идет всего о шестидесяти одном саде. Это ничтожная доля от всех садов Шеффилда, а те, в свою очередь, составляют лишь крошечную часть всех садов Великобритании. А представьте, что будет, если провести подобное исследование в других забытых уголках городов – в канавах и стоках, возле дорог и на крышах…

Конечно, жизнь в городе не обходится без трудностей. И все же животные и растения, способные преодолеть большое расстояние и выжить в тесных, отгороженных от окружающего мира уголках, обнаружили здесь на удивление разнообразную среду, где есть место для великого множества видов. Если вспомнить об остальных трех причинах биологического богатства городов (появление чужаков, изначальное биоразнообразие, отсутствие преследования), станет ясно, почему в списках у городских натуралистов, о которых мы узнали в прошлой главе, так много видов.

Видов, может, и много, но они подобраны не случайно. Не каждое животное и не каждое растение сумеет выжить в городе. Особенности одних видов не позволяют их представителям заделаться горожанами, в то время как другие, напротив, словно созданы для жизни в городах. В основе этой книги лежат как раз такие особенности и их развитие. Давайте рассмотрим их поближе и узнаем о таком замечательном явлении, как городская преадаптация.

6. Получится там – получится где угодно

Мы ходим взад и вперед у центральной железнодорожной станции в Лейдене – городе, где я живу. Как и на многих нидерландских станциях, отсюда открывается вид на целый океан припаркованных велосипедов. На простирающейся в обе стороны от главного входа двухэтажной велосипедной парковке их тысячи, и блеск хромированных рулей на солнце напоминает водную рябь на тихом озере. Я с интересом разглядываю это обилие металлических спиц, пружин, трубок, рам, цепей и шестерней, но мой спутник – именитый биолог Герат Вермей из Калифорнийского университета в Дейвисе и частый гость в этом городе – их не видит. Вермей ослеп в трехлетнем возрасте, так что свою карьеру палеонтолога, эколога, эволюционного биолога и автора популярных книг он построил с помощью кончиков пальцев, чуткого слуха и могучего ума.

Впрочем, Вермей все равно знает, что перед нами полно велосипедов. Все потому, что в них поселились одни из самых милых, но притом недооцененных птиц – домовые воробьи (Passer domesticus). Стайки коричневато-серых воробушков прыгают вокруг колес, купаются в пыли меж плиток, сидят на велосипедных спицах и перелетают с сидений на багажники, шурша крыльями и звонко чирикая. «Да, – улыбается Вермей, и в уголках его невидящих глаз возникают морщинки. – Вы правы: они везде».

Я привел Вермея к воробьиному жилищу, устроенному среди велосипедов, чтобы обсудить с ним силу преадаптации.

Преадаптация – довольно загадочный и весьма спорный термин в эволюционной биологии. Эволюцию можно рассматривать только в ретроспективе: то, что сегодня является адаптацией, вчера подвергалось естественному отбору. Так о какой предварительной адаптации может идти речь, если эволюция не может заглянуть в будущее и подготовить животное или растение к грядущим условиям?

Вернемся к нашим воробьям. Велосипедная парковка у лейденской железнодорожной станции – явно не то место, к которому их готовила эволюция. В своем эволюционном прошлом они вообще велосипедов не видели. Однако, как слышит Вермей и вижу я, они будто бы созданы для жизни среди велосипедных спиц. Их короткие крылышки идеально подходят для того, чтобы перелетать с педали на сиденье. Они снуют туда-сюда в стайках и все время чирикают, чтобы быть на связи с собратьями в металлических джунглях. Если взлетит один воробей, за ним последуют и остальные, а почуяв опасность, даже незначительную, они тут же скроются меж велосипедов. Почему они выбрали именно это место? Да потому, что в природе они жили в зарослях колючих деревьев и кустарников. Металлические прутья разной толщины, прямые и изогнутые, расположенные под разными углами – для них все это совсем как прежний дом.

Вот только мы не знаем наверняка, каким он был, их прежний дом. Домовый воробей, как и домовая ворона, настолько привык жить в людской среде, что в дикой природе его больше не найти. Скорее всего, в дочеловеческие времена воробьиные предки обитали в засушливых регионах, стайками гнездились в кустах, питались семенами и насекомыми, а когда на горизонте объявлялся ястреб, прятались среди шипов. Затем появились люди, и вместе с ними пришло сельское хозяйство. Домовый воробей покинул естественную среду обитания, стал питаться зерном и гнездиться на крышах домов и сараев – а потом и на велосипедных парковках.

Иными словами, Passer domesticus изначально был адаптирован к образу жизни, который по чистой случайности помог ему освоить ниши, созданные нами в городах. Условия городской среды оказались в некоторых аспектах схожи с теми, к которым он уже приспособился в природе. Именно это подразумевается под преадаптацией к новым городским нишам. Преадаптированные виды селятся в городах первыми.

Помимо домовых воробьев на территории лейденской станции живут и другие преадаптированные птицы. Так, на огромных часах у входа примостились городские голуби – потомки диких сизых голубей (Columba livia)[9]9
  Если точнее, городские голуби – это полудикие потомки домашних голубей, прирученных людьми в глубокой древности, а затем развезенных по свету и одичавших. Все они принадлежат к виду Columba livia. – Прим. ред.


[Закрыть]. Сизые голуби обитают в Европе и Северной Африке, причем исключительно там, где есть скалы – на них птицы отдыхают и гнездятся. На болотистых низинах Нидерландов сложно найти что-то выше кротовины, так что голуби здесь никогда не водились. Но потом люди начали возводить здания из кирпича и бетона, чьи карнизы и подоконники оказались для этих птиц в самый раз – сколько бы мы ни пытались отвадить их от своих окон пластиковыми шипами.

Над нами, громко крича, носятся черные стрижи (Apus apus) с серповидными крыльями. В природе они тоже гнездятся на скалах. Лейден пришелся им по вкусу благодаря зазорам под водосточными желобами в домах 1970-х, нишам под черепицей церкви XVII века и укромным уголкам в кирпичной кладке старой мельницы – все это прекрасно подходит для стрижиных гнезд. На лужайках за станцией, будто у себя дома, разгуливают черно-белые кулики-сороки (Haematopus ostralegus) с длинными-длинными красными клювами – в природе они обитают на берегах водоемов и питаются моллюсками, которых вытаскивают клювами из ила. В Лейдене они променяли ил на лужайки, моллюсков на дождевых червей, а галечные берега на плоскую крышу медицинского центра при Лейденском университете. Домовые воробьи, сизые голуби, стрижи, кулики-сороки – все эти виды птиц были так или иначе преадаптированы к жизни в городе. Среди всех возможных птиц в городской среде они оказались избранными.

Нет ничего удивительного в том, что у центральной станции Лейдена водятся преадаптированные к городской среде птицы (Вермей предпочитает говорить «предрасположенные», чтобы развеять намек на то, что эволюция умеет загадывать наперед). Связь между их природной средой обитания и городом вполне очевидна. То же и с членистоногими: многие из наших крошечных сожителей изначально обитали в пещерах. Возможно, когда наш предок перестал быть пещерным человеком и стал человеком домашним, они проделали этот путь вместе с ним. Так, ближайшие родственники постельных клопов (Cimex lectularius) паразитируют на летучих мышах, живущих в пещерах, а значит, прежде там обитали и сами постельные клопы. Фаланговидные фолькусы (Pholcus phalangioides) – пауки-сенокосцы, что сейчас встречаются в домах во всем мире, – предпочитают закрытое пространство, где прохладно и влажно. В природе они живут в подземных пещерах, но полые оболочки из кирпичей и бетона – те самые, что мы называем домами, – для них ничем не лучше и не хуже естественной среды обитания.

Но некоторые преадаптации не так очевидны. Возьмем, к примеру, столкновения птиц с машинами. «Мы видим и слышим, как приближается машина, – объясняет Вермей, – а многие птицы – нет, и потому их сбивают. И почему представители одних видов влетают в стеклянные окна, а других – нет? Интересный, по-моему, вопрос. Кроме того, некоторые птицы, например вороны, кажутся прямо-таки чемпионами по выживанию в городах и пригородах. И почему в Северной Америке странствующий дрозд живет в городе, а другие дрозды – нет?»

Чтобы разобраться в этих непонятных преадаптациях, можно поискать сходства в разных городах. Экологи Кармен Пас Сильва и Ольга Барбоса из Университета Аустраль де Чили использовали этот подход в трех небольших городах на юге Чили: Темуко, Вальдивии и Осорно. Эти города с населением от 100 до 350 тысяч человек расположены в Вальдивских лесах – экорегионе с богатым видовым разнообразием. Сильва и Барбоса с коллегами начертили на картах городов и их окрестностей сетку, где каждая ячейка с учетом масштаба составила 250 квадратных метров, и случайным образом выбрали по 110 ячеек в каждом городе и по 50 – в сельской местности (всего вышло 480 ячеек). Дело оставалось за малым – узнать, какие там встречаются птицы. Для этого они просто приезжали туда поутру, вставали где-нибудь в центре ячейки и в течение шести минут вели учет всех птиц, которых видели или слышали.

Исследование длилось весь сезон размножения в 2012 году. Оно показало, что живущие в городах птицы – это вовсе не случайная подборка птиц из окрестностей. В каждом городе ученым встретились преимущественно одни и те же птицы: чилийская ласточка (Tachycineta leucopyga), химанго (Milvago chimango) и, конечно, вездесущие домовый воробей с сизым голубем. А вот красногорлый топаколо (Scelorchilus rubecula), который встречается повсюду в окрестностях чилийских городов, в сами города не залетает. Не гостят там и красноглазая пиропа (Xolmis pyrope) и патагонский овсяночник (Phrygilus patagonicus). Однако для большинства птиц разница оказалась невелика: они встречались как в городе, так и за его чертой, просто в разном соотношении.

Чтобы выяснить, без каких преадаптаций в городской среде не обойтись, Сильва и Барбоса первым делом разбили виды птиц по категориям в зависимости от способа питания: плодоядные, семеноядные, насекомоядные, нектароядные, падальщики, хищные и всеядные. Затем они выяснили, где эти виды водятся в природе: в лесу, на открытой местности, у воды, на болотистой местности или где угодно. И наконец, провели ряд статистических тестов, чтобы понять, как выглядело бы разнообразие птиц в городе, если бы из всех возможных категорий – как по среде обитания, так и по способу питания – они выбирались случайным образом. Анализ показал, что подборка птиц в городской среде совсем не похожа на случайную. Чтобы жить в городе на юге Чили, птица должна быть всеядной или семеноядной, а еще не сильно привередливой в плане местообитания. Оно и понятно: из предыдущих глав мы узнали, что город – это мозаика из разных типов среды, так что лучше всего в нем приживаются виды, приспособленные к разнообразию и непредсказуемости. В природе к таким динамичным, нестабильным местам можно отнести, к примеру, лесные прогалины и заливные луга. Но при чем тут семеноядность? Все дело в том, что человек тоже в немалой степени семенояден. Наше питание во многом основано на зерновых культурах, так что большая часть человеческих пищевых отходов – хлебные корки, соскобленный со дна сковороды рис, недоеденные крекеры, крошки от печенья – оказались вполне привычной пищей для птиц, предпочитающих семена и орехи.

Итак, городские птицы предпочитают скалистую или заросшую местность, едят то же, что и мы, и не капризничают при выборе среды обитания. Но питание и умение приспосабливаться – это еще не все. Птицы в основном общаются друг с другом с помощью звуков, а как быть, если вокруг шумят машины, визжат сирены, кричат люди и надрываются станки? Эколог Клинтон Фрэнсис в процессе подготовки диссертации в Колорадском университете решил выяснить, у каких птиц лучше получается преодолевать городской шум. Как ни странно, для этого он отправился не в мегаполис, а в пустыню на севере штата Нью-Мексико.

Там, в пустынном каньоне Гремучей Змеи, городов нет и в помине, зато есть создаваемый человеком шум. В этом каньоне богатейшие залежи природного топлива, одни из самых продуктивных в США, и для их добычи там пробурено около 20 тысяч нефтяных и газовых скважин. Одни из этих скважин оборудованы шумными компрессорами – насосами, с помощью которых газ круглосуточно выкачивается из земли в трубопровод. Другие же обходятся без компрессоров, и там всегда тихо. Фрэнсис понял, что для исследования влияния шума на птиц лучше места не найти: там не возникнет тех проблем, что в городской среде. В городах шум сопровождается другими факторами, о которых мы уже говорили. Скажем, если окажется, что пересмешники в городе встречаются реже, чем за его чертой, мы не сможем сказать наверняка, что дело в шуме, – возможно, причиной тому окажутся другие факторы городской среды. Но в пустыне кругом можжевельники – просто где-то тихо, а где-то шумит компрессор. В общем, настоящая мечта исследователя.

Фрэнсис и его команда сделали примерно то же, что до них Сильва и Барбоса: отобрав ряд шумных и тихих скважин, они приезжали туда и по семь минут слушали голоса птиц. Для этого им пришлось уговаривать руководство нефтедобывающей компании ненадолго отключать компрессоры: из-за шума исследователи не смогли бы распознать птиц на слух. Результаты говорят сами за себя: птиц с низким голосом, таких как плачущая горлица (Zenaida macroura), на участках с компрессорами не было. Шум не давал им слышать друг друга, так что они переселились от насосов подальше. А вот птицам с высоким голосом, таким как обыкновенная воробьиная овсянка (Spizella passerina), было без разницы, где жить: они поют сопрано, и баритон компрессоров им не мешает. Более того, некоторые птицы – к примеру, черногорлый архилохус (Archilochus alexandri) – и вовсе предпочитают гнездиться к ним поближе. По мнению Фрэнсиса, причина кроется в том, что кустарниковая сойка Вудхауза (Aphelocoma woodhouseii), местная хищница, не переносит громкого шума. Таким образом, шум защищает колибри.

Да, вы угадали: в городах шум тоже в основном низкий, и водятся там прежде всего птицы с относительно высоким голосом. Но для доказательства связи между шумовым загрязнением и преадаптацией пернатых теноров потребовались исследования аж в далекой пустыне.

Итак, в городских экосистемах без преадаптации никуда. От нее зависит, какие виды пройдут через строгий отбор машинами, мусором, бетоном и пылью, чтобы в конце концов назвать город своим домом. Городская флора и фауна во многом состоит из аборигенных и экзотических видов, которые в ходе эволюции научились справляться с вызовами, подобными тем, что потом встретились им в городе.

Давайте на минутку вспомним о мирмекофилах – тех самых животных, что живут в муравьиных сообществах, – с ними мы познакомились в начале книги. Это тоже не случайно взятые насекомые и другие беспозвоночные. Джо Паркер из Калифорнийского технологического института в журнале Myrmecological News пишет, что в основе мирмекофилии тоже заложена преадаптация. Так, немалую долю мирмекофилов составляют жуки-карапузики. Прочные жесткие надкрылья делают их похожими на бронемашины и защищают от муравьев. Именно благодаря своим надкрыльям карапузики успешно вторглись в муравьиные владения, где бесславно пали многие другие насекомые. Также многие мирмекофилы относятся к жукам-ощупникам из семейства коротконадкрылых. Их тельце укреплено изнутри: сколько бы рассвирепевший муравей их ни кусал и ни давил, причинить ощутимый вред он не сможет. Алеохарины, еще одни коротконадкрылые жуки, тоже мирмекофилы – расположенная у них сзади железа вырабатывает особое вещество, успокаивающее муравьев[10]10
  К ощупникам, например, относится булавоус, или желтый безглазик (Claviger testaceus), а к алеохаринам – Lomechusa pubicollis и Pella funesta. Об этих коротконадкрылых жуках рассказывалось в 1-й главе. – Прим. ред.


[Закрыть].

Можно сказать, в наших городах сейчас происходит примерно то же, что происходило в природе миллионы лет назад, когда крохотные жучки осмелились пробраться в первые муравейники. Виды, заранее приспособленные к поджидающим в муравейнике трудностям, в ходе длительной эволюции стали настоящими мастерами мирмекофилии. В сравнении с ними преадаптированные животные и растения едва только начали обустраиваться в людских городах. Но это вовсе не значит, что эволюция еще не начала совершенствовать их природные качества, которые оказались вдруг полезными для жизни в городской среде.