Текст книги "Сети любви"

Порой это была не Мэдлин. Ему и не хотелось, чтобы она всегда оставалась его сестрой. Другая была спокойнее Мэдлин. Никогда не плакала, как его сестра, когда злилась на него. Она его успокаивала. Давала холодную воду и… что еще? Она появлялась с прохладными салфетками, словами утешения и ласковыми руками. Даже когда она делала ему больно, он научился стискивать зубы и терпеть. Потому что потом ему всегда становилось лучше.

Он пылал в огне. Это был раскаленный добела уголь. Но ей он ничего не скажет. Она и без того слишком много делает для него. Постоянно чем-то занята. И постоянно бодра. Все время улыбается.

Кто же это? Он не мог вспомнить.

Для нее он цеплялся за жизнь. Несмотря ни на что, она делала жизнь терпимой. Несмотря на жар, и тяжесть, и ощущение, что его грудная клетка вот-вот взорвется.

Иногда это была Мэдлин.

Но всегда – была она.

Хирург четырежды в течение десяти дней пускал ему кровь, несмотря на молчаливое неодобрение Эллен. Жар не спадал, и он слабел. Почти все время бредил. За все время съел один гренок, размоченный в жидком чае.

Через две недели гнойник прорвало. В эту минуту Эллен была рядом. Она кликнула кого-то из слуг и велела бежать за хирургом. А пока, крепко закусив губу, сама принялась чистить рану. Он стонал при каждом вдохе.

Наконец-то это произошло. Грудная клетка взорвалась, и боль кромсала его ножом, не давая дышать, лишив возможности думать и даже видеть.

Но постепенно тяжесть слабела. Незнакомка склонилась над ним. Наверное, это она убрала огонь и сняла с него все тяжелые одеяла. Он ощутил легкость и прохладу – только жгучая боль не отпускала.

– Миссис Симпсон? – вдруг спросил он. Она резко подняла голову, оторвавшись от своего занятия, и посмотрела ему в лицо.

– Вы меня узнали? – сказала она и положила ему на лоб прохладную ладонь. – Жар спал. Он прошел вместе с гнойником.

– Я был ранен, – сказал он. – Как я попал сюда?

– Приехали верхом. Вам помогли.

– Как давно?

– Вы здесь две недели.

Две недели? Боль режет ножом. Но какая легкость! Он может дышать, несмотря на боль.

– Я умру? – спросил он, и глаза его сами собой закрылись. Он падал в какую-то глубокую тихую темноту. Он не слышал ответа, но ее ласковая рука, лежащая у него на лбу, снова стала частью этой тишины.

– Хм, – произнес хирург, тыкая вокруг прорванного гнойника пальцем, который Эллен страшно хотелось вымыть в своем умывальном тазу. – Везучий молодой человек, скажу я вам.

– Он будет жить? – спросила она. Хирург пожал плечами.

– Он молод, – сказал он. – И крепкий и сильный. Скажем так – выживет, если захочет. Я не бог, мэм. Я видел, как выздоравливают и в более серьезных случаях. Держите его на гренках и чае. Я приду завтра и еще раз пущу ему кровь.

Эллен сглотнула.

– Он без сознания или спит? – спросила она. Хирург пожевал губами.

– Пожалуй, и то и другое. Когда у человека жар, он толком не спит.

– Да, ему нужен сон, – сказала она.

– И вам тоже, мэм, позвольте мне заметить, – сказал хирург. – А в случае с пареньком вы победили. Удар по моей профессиональной гордости, но факт есть факт. Итак, малый отправится домой с обеими руками. Всего вам хорошего. Я зайду завтра.

– Благодарствуйте, – отозвалась она бесцветным от усталости голосом.

Сон буквально свалил ее с ног, а тело даже не почувствовало жесткости пола.

* * *

Граф Эмберли встретил жену, детей и мать в вестибюле своего лондонского особняка. Они вернулись после прогулки по Гайд-парку. Вдовствующая графиня заметно похудела и выглядела озабоченной.

– Сядьте, матушка, – тронув ее за локоть, проговорил граф. – Я только что получил письмо от Мэдлин. Вы не поверите – оно было написано три недели назад. Доминик в Брюсселе. Когда она писала, он страдал от очень серьезной раны в грудь, сломанных ребер и сильного жара.

Графиня нервно прошлась по комнате.

– Так что он не находится на пути в Париж со всей армией, – сказала она, просветлев лицом. – И мы были не правы, упрекая его в легкомысленном молчании.

– И молчание Мэдлин тоже объяснилось, – сказала Алекс. – Так, значит, она с ним, Эдмунд?

– Очевидно, нет. Он находится на улице Монтень, у миссис Симпсон. Мэдлин не может оставить дом леди Андреа, который превращен в лазарет. Мэдлин с ног сбилась, ухаживая за ранеными.

– Но он в хороших руках, – сказала Алекс. – Она вам понравилась бы, матушка. Очаровательная, спокойная и разумная леди. А пишет ли Мэдлин о капитане Симпсоне? С ним все в порядке?

– Увы, он, кажется, убит, – сказал граф.

– Ох! – Потрясенная Алекс взглянула на мужа. – Какой ужас! Они были так преданы друг другу!

Вдовствующая графиня беспокойно поднялась с места.

– Я поеду, – сказала она, голос ее заметно дрожал. – Мне следовало уехать в Брюссель еще весной. Вы должны отвезти меня в Брюссель, Эдмунд, – заключила она. – В противном случае я еду одна. Сию же минуту еду домой, чтобы приготовиться к отъезду.

Граф подошел к ней и крепко обнял за плечи.

– Мы выедем завтра утром, матушка, – сказал он. – Вы и я. У вас вполне хватит времени уложить вещи. Немного погодя я прикажу подать карету, чтобы отвезти вас домой. Но сначала сядьте и выпейте с нами чаю.

Мать припала к нему.

– Казалось, мне станет легче, когда я что-нибудь узнаю, – сказала она. – Не важно, что именно. Лишь бы знать – так мне казалось. Но я по-прежнему ничего не знаю. Три недели, Эдмунд. И у него сильный жар.

Он поцеловал мать в лоб и прижал ее к себе.

– Нет, матушка, не нужно давиться слезами. Если бы вам удалось скрыть ваши слезы, я чувствовал бы себя очень глупо из-за своих слез. Завтра мы уже будем в пути. По крайней мере мы будем чем-то заняты. И вскоре все узнаем.

Он посмотрел сквозь слезы на жену, положил голову матери себе на плечо, словно укачивая ее.

Глава 10

Лорд Иден еще спал, когда она проснулась. Сон его был глубок и спокоен. Он не метался, лицо его не пылало, не слышно было бормотания, к которому она привыкла за две недели, пока ухаживала за ним. Он спал. Скоро он опять будет здоров.

От сна на полу у Эллен все болело. Но она полежала еще немного. Лежала не двигаясь и смотрела на него. Если бы сейчас она увидела его впервые, назвала бы его красивым? Его светлые волнистые волосы были немыты, разве только на лбу и висках она смачивала их, прикладывая влажную салфетку, чтобы охладить его пылающее лицо. За две недели у него выросла борода. Лицо стало худым. Даже руки, лежащие поверх одеяла, стали тоньше.

Но он вернулся домой, и она боролась за его жизнь. Он будет жить. Вопрос о том, красив ли он, в высшей степени нелеп.

Она долго смотрела на лорда Идена, лежа без движения. Казалось, она тоже спала впервые за долгое, долгое время и почувствовала себя отдохнувшей. Где-то внутри ее таилась смерть, огромная тяжесть, которая могла бы раздавить ее, если бы она о ней думала. Но пока нельзя обращать на нее внимания. Нельзя думать о ней как о реальности. Она выспалась, она отдохнула, восстановила свои силы и энергию.

Элен умылась, переоделась и как раз складывала последнее одеяло, которым укрывалась, лежа на полу, когда, обернувшись, увидела, что он смотрит на нее.

– Вы проснулись, – сказала она.

– Вы спали здесь? – спросил он. – Наверное, это очень неудобно.

– Пожалуй. Но я спала так крепко, что ничего не заметила.

На его лице появилось слабое подобие прежней усмешки.

– Я был трудным пациентом? – спросил лорд Иден. – Я помню только, что мебель ходила по комнате. Уверяю вас, это сильно сбивает с толку.

– Вы были нетрудным пациентом, – ответила Эллен. Некоторое время он внимательно смотрел на нее.

– Я пробыл здесь две недели? В доме были и другие больные, кроме меня? У вас измученный вид.

– Да, здесь были и другие, – ответила она. – Они и сейчас здесь, в другой части дома. И все поправляются.

Лорд Иден закрыл глаза.

– Вам нельзя говорить, – заметила Эллен. – Вы очень слабы.

– И останусь таким, покуда буду лежать здесь, спать и молчать, – сказал он, вновь открывая глаза. Потом потрогал свой подбородок. – Фу-у! Вид у меня, наверное, чудовищный. Можно попросить у вас воды и полотенце, сударыня? И не могли бы вы добыть бритвенные принадлежности?

– Я принесу, – сказала Эллен, взяла свою постель и вышла.

Но когда она вернулась, принеся все, что он просил, и взялась за край его одеяла, чтобы откинуть его, он взял ее обеими руками за запястья.

– Это я сделаю сам, – сказал лорд Иден. – Я так понимаю, что в течение последних двух недель вы заботились обо всех моих нуждах. Я краснею при мысли об этом. Я благодарю вас, но отныне буду сам заботиться о своих телесных потребностях.

– Вы слабее, чем вам кажется, – возразила она. – Вы очень сильно болели.

Эллен колебалась.

– Я голоден как волк, – продолжал он. – У вас в доме есть еда, сударыня? А деньги у вас есть? Боюсь, что у меня нет возможности проверить, есть ли они у меня. Есть?

– Хирург сказал, что вам можно только чай с гренками, – ответила Эллен. – Сейчас я принесу. Он придет сегодня, чтобы пустить вам кровь.

– К черту! Я слаб, как младенец. И вряд ли смогу поделиться с каким-либо хирургом хоть каплей крови. Она мне самому нужна, а бифштекс с портером – это звучит аппетитней, чем чай с гренками.

Эллен не могла не улыбнуться.

– Может быть, гренки с яйцами? – предложила она. – А вместо чая – молоко?

Когда Эллен снова вошла в комнату, лорд Иден лежал и глаза у него опять были закрыты. Но он был чисто выбрит и волосы были влажные и чистые. Он был очень бледен.

– Я чувствую себя так, словно проработал целую неделю, – пожаловался он. – Проклятие! Такая слабость! Простите, сударыня. Должно быть, у меня в голове какая-то путаница. О чем я только думаю! Такие выражения в присутствии леди! – Лорд Иден не открывал глаз.

– Вам нужно поспать, – сказала Эллен, подходя к кровати и кладя легкие пальцы ему на лоб. Но лоб был совершенно холодный. – Поедите, когда проснетесь.

– Вы не знаете, как соблазнительно звучит ваше предложение, сударыня, – проговорил он. – Но мне нужно поесть, если я не хочу упасть в обморок, встав с кровати.

– Тогда я принесу поднос. Все готово.

К тому времени, когда она вернулась, ему удалось принять полусидячее положение, подложив под спину две подушки. Ему хотелось кричать от боли, но он стиснул зубы и улыбнулся. Никогда еще вареные яйца не выглядели так аппетитно, подумал он. Два яйца с двумя гренками и стакан молока. Ему показалось, что он в состоянии съесть даже тарелку со стаканом.

– А на обед бифштекс? – спросил он.

– Посмотрим, что скажет хирург.

Он ел и разговаривал с ней. Она немного постояла рядом с кроватью, сложив руки перед собой, а потом села и спокойно смотрела на него.

Лорд Иден вспомнил это лицо, склоненное к нему. Судя по всему, в доме нет прислуги. Значит, она все делала сама. И пусть волосы у него были грязные и борода отросла за две недели, сам он был совершенно чист, как обнаружил, когда умывался; чистой была и повязка, и длинная ночная рубашка.

Всем этим он обязан ей. Он был смущен. Насколько он понимал, они были одни в ее комнатах.

Миссис Симпсон была худа и бледна, под усталыми глазами легли темные тени. Но она была красива. И наверное, она не старше его. Не следовало ей ухаживать за ним.

Две недели лорд Иден полностью зависел от нее. Голос, женщины звучал успокаивающе и ласково. Он все еще слышал этот голос, хотя не понимал ни слова из того, что она говорила. Наверное, он часто звал ее. Он вспомнил, что она спала в кресле, в котором сидит сейчас.

А что Мэдлин – все еще в Брюсселе? Миссис Симпсон послала за ней вчера вечером, когда жар у него спал, так она сказала. Почему он не с Мэдлин? Лорд Иден уже собрался было спросить об этом, но что-то его остановило. Какая-то причина. Он не мог вспомнить. Он не хочет вспоминать. Пока не хочет. Прежде чем он вызовет это воспоминание, он должен хоть немного восстановить силы.

– Проклятие! – проговорил он, глядя на поднос и обнаружив, что и тарелка, и стакан пусты. – Никогда в жизни я не чувствовал себя таким усталым. Уж не дали ли вы мне сонного зелья, сударыня? – Вдруг он услышал громкий и неизящный зевок, который, надо полагать, исходил от него самого.

– Нет, просто ваше тело несколько разумнее вас, как я полагаю.

Поднос взяли из его рук. Вокруг его плеч обвилась рука, и когда она его отпустила, подушки снова лежали на кровати плоско. Они были прохладными и удобными. А ее рука у него на лбу была легкой и прохладной. Он удовлетворенно вздохнул.

– Волшебные руки, – пробормотал он и погрузился в глубокое и долгожданное ничто.

* * *

Лорд Иден еще спал, когда к вечеру появилась его сестра, торопливая и задыхающаяся.

– Вы, наверное, подумаете, что я бессердечная, – сказала она, обращаясь к Эллен. – Я так плакала, получив вчера вечером вашу записку, что леди Андреа произнесла длинную речь о том, насколько Домми лучше пребывать там, где он находится, чем бессмысленно страдать здесь. И я всю ночь плакала и смеялась. Я бы пришла еще ранним утром, но я опять понадобилась лейтенанту Пенворту. Бедняжка! Понимаете, у него нет никакого желания жить, и никто ничего не может с ним сделать, кроме меня. Он отказывается есть, пить и даже шевелиться, когда с ним кто-то другой. Сегодня утром я ему понадобилась. Нога снова причиняет ему боль, точнее, обрубок его бедной ноги… Что-то я много болтаю, да? – И Мэдлин расплакалась.

Эллен обняла ее и привлекла к себе.

– Да, он будет жить, – сказала она. – Я никогда не сомневалась в вашей преданности брату. Ни на секунду. Он спит сейчас. Ступайте посмотрите на него.

– Вы его побрили, – заметила, улыбаясь, Мэдлин, вернувшись из спальни. – И даже ни разу не порезали подбородок. Какая вы ловкая.

– Сегодня утром мне ничего не позволили сделать для него, только принести поднос с едой, – сказала Эллен. – Если бы рядом лежала его шпага, он, полагаю, держал бы меня на расстоянии с ее помощью.

Мэдлин снова рассмеялась.

– Ах, от ваших слов у меня на душе стало легче, – сказала она. – Мой дорогой Домми. Наверное, он потребовал на завтрак почки с элем?

– Точнее, бифштекс и портер.

Женщины посмеялись; им это показалось забавным, словно они говорили о чем-то невероятном. Они посмотрели друг на друга не без смущения, и в конце концов у обеих на глазах показались слезы.

– Мне бы очень хотелось, чтобы лейтенант Пенворт так же громко возражал, – сказала Мэдлин. – Ах, как мне хотелось бы этого! Но ведь его ранения в некотором смысле гораздо хуже, чем у Домми… Ему придется учиться жить без ноги и без глаза. На это уйдет больше времени, не так ли?

– Ему повезло, что рядом с ним оказался человек, который хочет тратить на него время и сочувствует ему, – сказала, улыбаясь, Эллен.

– И Домми повезло, – подхватила Мэдлин. – Но теперь меня не оставляет ощущение, что мы вас затрудняем, миссис Симпсон. Вероятно, вам хотелось бы освободиться и уехать отсюда…

– Никаких планов у меня нет, – ответила Эллен. – И мне не хотелось бы, чтобы лорда Идена перевезли отсюда, пока он не восстановит силы. Пожалуйста, оставьте его здесь. – Ее голос дрогнул. – Я думаю, что должна быть чем-то занята еще некоторое время.

Мэдлин закусила губу и отвела взгляд.

– Да, конечно, – сказала она. – Значит, я оставлю его здесь. И большое вам спасибо. Вы скажете Домми, что я заходила? Лейтенант спал, когда я ушла, но он никогда не спит подолгу… Если смогу, зайду завтра утром.

После этого она почти сразу же торопливо вышла – ей не терпелось вернуться к своему главному пациенту. Она попробовала представить себе, что с Домми случилось то же самое, и поняла, что ее брат скорее бы умер. Как и лейтенант Пенворт. Он не раз говорил ей об этом.

Почему не пишет Эдмунд? Интересно, получил ли он три письма, которые она ему послала? Но это не имеет значения. Домми спасен. А она так занята, что у нее нет времени беспокоиться за родных и за свой дом.

* * *

В последующие дни лорд Иден делал решительные попытки вернуть себе здоровье и силы.

Его ужасала собственная слабость. Он не мог ходить, не наваливаясь всей тяжестью на плечо Эллен, и десять шагов до двери спальни и обратно были ему почти не по силам. Посидев в постели и поев, он с радостью снова занимал лежачее положение. Казалось, что всю жизнь он тратит на сон.

Он обидел врача в тот день, когда прорвался гнойник, твердо отказавшись от кровопускания, и теперь добавил к обиде оскорбление, открыто рассмеявшись, когда тот посоветовал миссис Симпсон придерживаться диеты – гренок, размоченный в жидком чае, – по меньшей мере еще две недели. После чего хирург заявил, что умывает руки, ушел и больше не возвращался.

Лорд Иден решительно съедал все, что ему подавали, и не один раз ему хотелось попросить добавки, если бы не смущение оттого, что он живет на деньги миссис Симпсон. Она не ответила на вопрос, были ли у него при себе деньги. Он понятия не имел, где его одежда и вещи. Мундир по крайней мере должен быть в плачевном состоянии, судя по тому, как выглядит его грудная клетка.

Но он ни о чем особенно не беспокоился, кроме как о выздоровлении. Он вовсе не был уверен, что ждет не дождется того дня, когда сможет уйти из этих комнат и вернуться к обычной жизни.

Но по большей части они с миссис Симпсон оставались одни. Его стыдливость исчезла на второй же день, когда он сам стал заботиться об интимных потребностях своего тела. Оказалось, что она веселый и спокойный собеседник. Она проводила в его комнате почти все время; по большей части сидела и шила.

Они беседовали. Он рассказывал – по ее просьбе – о своем детстве, о многочисленных проделках его и Мэдлин. Она также рассказала ему кое-что о своем детстве, очень счастливом, как она считала. Тот, кого она называла отцом, был к ней добр, хотя с годами она видела его реже и реже, а иногда, когда он приходил домой, оказывалось, что он нетрезв. Но и тогда, говорила она, он не обращался с ней плохо, но ей не нравились его блестящие глаза и запах спиртного, которым от него разило. Ее мать всегда была приятным, оживленным, но редко появляющимся созданием, обожаемым ею.

– Только обладая преимуществами взгляда взрослого человека, – сказала она, втыкая иголку в шитье, – я поняла, какой это был несчастливый домашний очаг. Дети с готовностью принимают любой образ жизни как норму. Я страдала, когда они ссорились, но я слышала это не так уж часто. Расскажите мне побольше о ваших родителях. Должно быть, это было ужасно – потерять отца в двенадцать лет.

Иногда она сидела у его постели молча, наклонив голову над работой, а он смотрел на нее, пока не засыпал. А иногда он открывал глаза и видел, что она сидит и смотрит на него.

Это молчание, эта встреча взоров в тихой комнате в пустом доме могли бы смущать. Но смущения не было. Вовсе нет. Иногда они молча смотрели друг другу в глаза, а потом один из них что-то говорил, или улыбался, или он закрывал глаза.

Стройная, ростом не выше среднего, Эллен оказалась на удивление сильной. Ни разу не споткнулась, хотя при ходьбе он поначалу тяжело опирался на нее. Она могла принять тяжесть его тела на свою руку, когда он садился в постели или снова укладывался, особо не напрягая грудные мышцы.

В полусне он часто слышал шелест ее юбок и чувствовал ее прохладную руку у себя на лбу – она проверяла, нет ли у него опять жара. Он никогда не показывал ей в такие моменты, что не спит. Ему нравилось, что она рядом, что она прикасается к нему.

Эллен спала теперь в комнате Дженнифер; дверь оставалась открытой, чтобы она могла услышать его голос. Он крикнул несколько раз подряд, и она тут же прибежала.

– Что такое? – спросила она, наклоняясь к нему в темноте и кладя руку ему на плечо. – Что-нибудь случилось?

– Боже! – проговорил он, задыхаясь от боли. – Боже! – Он наклонялся над мертвыми глазами, и весь ад, вырвавшись на волю, теперь гнался за ним…

– Боже! – повторил он. – Да, страшный сон.

– Страшный сон, да? – спросила она. – Теперь все будет хорошо, – ласково проговорила Эллен.

Она помогла ему снова улечься, откинула волосы со лба. Она наклонялась над ним – стройная молодая женщина, шаль поверх белой ночной рубашки, – и ее тяжелые светлые волосы падали вперед, обрамляя лицо, и на плечи. Он видел ее совершенно ясно, когда его глаза привыкли к темноте.

Он тут же успокоился.

– Я вас разбудил, – прошептал он. – Прошу прощения.

– Ни к чему извиняться, – отозвалась она. Она гладила его по щеке кончиками пальцев. Он вспомнил, что она делала это и раньше. – Хотите, я посижу рядом немножко?

Он покачал головой.

– Я и так уже столько времени не даю вам спать. Он не понимал, что уже поднял руку, и. эта рука откинула ее волосы с одной стороны на спину. Он коснулся кончиками пальцев ее щеки. Теплой, мягкой щеки.

Эллен не шелохнулась. Она чувствовала у себя на щеке его теплые, ласковые пальцы.

– Эллен, – прошептал он.

Они не могли понять потом: он ли привлек ее к себе, или она сама опустила голову, или это они оба ощутили вспышку той странной общности, которая возникла между ними в последние дни. Как бы то ни было, губы их встретились. И прижались друг к другу. И раскрылись, и ласкали. И одна его рука обняла ее за плечи, а другая обхватила затылок. Ее руки упирались в подушку по обе стороны его лица. Ее запястья касались его плеч.

Густые шелковистые волосы. Ее аромат, который он давно уже ощущал. Ее красота, тепло и нежность. Ее мягкость, и сладость, и женственность.

– Эллен. – Его рука оказалась на пуговицах ее ночной рубашки, и она приподнялась, чтобы помочь ему. Она его не удерживала. Она помогала ему, ободряла его. – Эллен…

Он спустил батист с ее плеч и обхватил руками ее груди. Полные и твердые. Шелковисто-гладкие. Соски уже затвердели. Затвердели для него. Она его хочет.

Она его хочет. Руки у него были теплые и ласковые, как она и предполагала. Они знали, где к ней прикоснуться. Как прикоснуться. Его большие пальцы теребили кончики ее грудей, вызывая сладостные мучения, зарождавшиеся где-то в горле и спиралью опускавшиеся к лону.

– Эллен.

Он смотрел в темные провалы ее глаз. Эллен приподнялась на вытянутых во всю длину руках, но не сделала попытки прикрыться или отодвинуться. Он протянул руку, сдернул с кровати одеяло. Она посмотрела на одеяло и встала рядом с кроватью. Движением плеч она окончательно спустила с себя рубашку и приняла его приглашение, забравшись на кровать рядом с ним. Он укрыл ее простыней и лег на бок, прикусив при этом губу.

Он почувствовал ее жар, как только прикоснулся к ней, ощутил ее готовность, страстное желание отыскать в темноте его губы. Она была теплая, мягкая, стройная. Она жаждала его. То была не притворная страстность многочисленных куртизанок, с которыми он спал раньше, но горячая, напряженная страстность, которую женщина испытывает к своему любовнику.

Эллен легла рядом с ним, прижалась к нему, ощутила тепло его длинных ног, ощутила, как его руки крепко обняли ее, как губы его нашли ее губы. Она и не думала отодвигаться от него. Она отдавалась полностью и страстно. Именно этого она хотела. Хотела всегда. Она давно его хотела. Любила его. И где-то в ней таилась огромная боль, которую он излечит. Уберет.

Он накрыл ее губы своими и провел языком по их краям, прежде чем проникнуть в жаркую влажную полость. Эллен красива. Вся она – женщина. Вся – страстная и отдающаяся ему. Отдающаяся ему полностью.

И он хочет ее, хочет уже много дней. Много недель. Всю жизнь. Всегда хотел ее. Всегда искал. Только ее. Он запылал.

Доминик тяжело перекатился на нее и немного полежал не двигаясь, пытаясь совладать с болью. Он не мог поднять свой вес и был вынужден вдавить ее в матрас.

Но она не жаловалась. Она обвила его руками, раскрылась ему навстречу. И подняла к нему свое лицо.

– Эллен. – Он поцеловал ее, говоря все этим поцелуем. И скользнул руками по ее горячим бокам, по грудям, по гибкому стану, по женственным изгибам бедер. Под нее. Она обхватила его ногами. И он нашел ее в темноте, нашел, куда войти, и спрятал лицо в ее мягких шелковистых волосах, и ворвался в ее блаженные жаркие недра.

Оба задохнулись.

– Доминик. Доминик.

Руки ее шарили по его спине, над и под повязкой, и она поднялась навстречу ему, задвигалась вместе с ним, так что он стиснул зубы, крепко закрыл глаза и заставил себя сдерживаться.

– Да… ах, пожалуйста… Да.

– Эллен. Такая красивая. О, любовь моя.

– Да, Доминик. Ах, пожалуйста… пожалуйста.

Они нашли общий ритм, и он запустил руки в ее волосы и снова впился в нее губами.

И это. Ах да, вот это. Доминик. Он любит ее, а она – его. Так и должно быть. Так должно было быть всегда. Доминик любит ее, и она любит Доминика. Не надо сдерживаться. Отдавать и получать. Вместе. Любить. Да. Ах, вот это. Конечно, она знала это какой-то частью своего "я".

Он снова спрятал лицо в ее волосах и вошел в нее снова и снова, пока не освободился – гораздо раньше, чем ему хотелось и чем она была готова, как ему показалось. Он взял все, что она могла ему дать, и отдал ей всего себя, и вот он лежал, вздрагивая, опустошенный, налегая на нее всей своей тяжестью.

Потом он скатился с нее, крепко закусив губы, чтобы она не услышала, как ему больно; одну руку он оставил у нее под головой. Он подоткнул вокруг них простыню и посмотрел на Эллен. Оказалось, что глаза у нее открыты.

– Я вас раздавил? – спросил он, отводя свободной рукой ей волосы с плеча.

– Нет. О нет! – Она легко обвела пальцем его нижнюю губу и закрыла глаза.

Она ощутила замешательство. И пустоту. Разочарование. Она не была готова отпустить его. И при этом она чувствовала оживление. Теплый жар. Удовлетворение. Он ее любовник. Он ее любит. Он был в ее лоне. Там, где он был, еще чувствовалось содрогание, ноющая боль. И его руки все еще обнимают ее. Она дышала его теплом. И она его любит.

Эллен уснула почти мгновенно. Он понял это по ровности ее дыхания. Сам он дышал часто, дожидаясь, пока ослабнет боль, зная, что в конце концов так и будет, если только лежать не шевелясь.

А пока что Доминик рассматривал ее, удивляясь. Удивляясь самому себе – как это он не узнал ее до этой ночи. Он знал ее очень долго, она ему нравилась, он ее уважал, восхищался ею. Испытывал невольное притяжение. Но он ее не узнал. За три недели, что он пролежал в этой кровати, он привык зависеть от нее, привык чувствовать покой и радость, только когда она здесь. И все же он ее не узнал. За эти долгие дни она стала ему ближе, он почувствовал ее красоту, силу и привлекательность ее характера, понял, что не хочет, чтобы эти дни кончились. Но все же он так и не узнал ее.

Он искал ее много лет. И продолжал искать в молодых девушках, которые были слабыми и нуждались в его защите. Но она была сильной и сама взяла его под защиту. Теперь она в его постели, в его объятиях, разогретая его ласками. Женщина его жизни. Любовь его жизни. Эллен.

Он попытался вздохнуть поглубже. Боль проходила.

Всегда ли она такая отчаянно-страстная? Была ли она такой с Чарли?

Нет, нет, нет, нет. Нет! Голова его металась по подушке. Он стиснул зубы. Не теперь. Только не это. Не теперь. Он еще не готов.

Он посмотрел на Эллен и понял, что это, вне всяких сомнений, не мимолетная страсть. Он ее любит. Она только что отдала ему все, ничего не требуя взамен. Но все равно он ей отдаст всего себя. Все, что у него есть. Все это принадлежит ей. Всю жизнь он ее искал. Теперь нашел, и ей принадлежит все, что у него есть, все, чем он стал.

Эллен.

Боль утихла. Ее голые ноги, прикасающиеся к его ногам, были теплыми и гладкими. Он вновь ощутил ее волнующий аромат.

И закрыл глаза.