Текст книги "И колыбель упадет"

Мэри Хиггинс Кларк
И колыбель упадет

Нежной памяти Лоры Мэри Хиггинс

4 мая 1961—30 августа 1962

Некоторые пациенты, каким бы опасным ни было их состояние, выздоравливают просто оттого, что получают удовлетворение от общения с добродетельным доктором.

Гиппократ

1

Не будь Кэти настолько поглощена выигранным делом, она, возможно, не вошла бы в поворот на такой скорости. Но ее все еще переполняла радость из-за вынесения обвинительного вердикта. Шансы были почти равны. Рой О'Коннор – один из лучших адвокатов Нью-Джерси. Суд отклонил признание обвиняемого, что стало большим ударом для обвинения. Но, тем не менее, ей удалось убедить присяжных в том, что именно Тедди Коупленд при совершении ограбления жестоко убил восьмидесятилетнюю Эбигейл Ролингс.

Сестра мисс Ролингс, Маргарет, пришла в суд, чтобы услышать вердикт присяжных, а после заговорила с Кэти.

– Вы были великолепны, миссис Демайо, – сказала она. – Вы похожи на юную студентку. Я никогда бы не подумала, что у вас получится, но вы хорошо обосновали каждый пункт, заставили их прочувствовать, что он сделал с Эбби. А что будет дальше?

– Будем надеяться, что с таким досье судья отправит его в тюрьму до конца дней, – ответила Кэти.

– Слава богу, – произнесла Маргарет Ролингс. Ее глаза, влажные и выцветшие от старости, наполнились слезами. Она спокойно вытерла их и добавила: – Мне так не хватает Эбби. Нас ведь только двое и оставалось. И я все время думаю, как ей было страшно. Несправедливо, если б ему удалось выйти сухим из воды.

– Ему это не удалось!

Воспоминание об этом разговоре отвлекло Кэти, и она сильнее надавила на газ. Резкое увеличение скорости на повороте – и машину занесло на обледеневшем шоссе.

– О… нет! – Она яростно вцепилась в руль. Сельская дорога была темной. Машина выскочила на встречную полосу и развернулась. Кэти увидела приближающийся свет фар.

Она вывернула руль в сторону заноса, но не смогла справиться с управлением. Автомобиль вылетел на обочину, которая тоже превратилась в сплошной каток, замер на мгновение у края, словно лыжник перед прыжком, колеса повисли в воздухе, и он рванул с крутой насыпи в лесистые поля.

Впереди выросло что-то темное: дерево. Кэти услышала тошнотворный лязг – железо врезалось в ствол. Машина содрогнулась. Кэти ударилась о руль, потом ее отбросило назад. Она подняла руки, защищая лицо от осколков ветрового стекла. Острая режущая боль пронзила запястья и колени. Фары и огни на панели управления погасли. Темнота, бархатистая чернота накрыла ее, и тут вдалеке она услышала рев сирены.

Звук открывающейся дверцы машины; порыв холодного воздуха.

– Господи, это же Кэти Демайо!

Голос был знакомым. Том Кофлин, тот приятный молодой полицейский, который свидетельствовал на процессе на прошлой неделе.

– Она без сознания.

Она хотела возразить, но губы не могли сложить слова, а глаза не открывались.

– Из руки идет кровь. Похоже, перерезана артерия.

Ее держали за руку и прижимали что-то плотное. Другой голос:

– У нее могут быть внутренние повреждения, Том. Тут по дороге Вестлейкская клиника. Я вызову «скорую», а ты оставайся с ней.

Полет. Полет. Со мной все нормально. Я только не могу до вас дотянуться.

Чьи-то руки уложили Кэти на носилки; она почувствовала, как ее укрывают одеялом, как в лицо бьет ледяная крупа.

Ее несли. Машина ехала. Нет, это была «скорая». Двери открывались и закрывались. Если бы только она могла заставить их понять. Я слышу вас. Я в сознании.

Том называл ее имя.

– Кэтлин Демайо, живет в Аббингтоне. Она помощник прокурора. Нет, не замужем. Вдова. Вдова судьи Демайо.

Вдова Джона. Ужасное одиночество. Чернота начала отступать. Свет бил в глаза.

– Она приходит в себя. Сколько вам лет, миссис Демайо?

Такой обыденный вопрос, на него так просто ответить. Наконец она может говорить.

– Двадцать восемь.

Жгут, которым Том обвязал ее руку, сняли. Наложили швы. Она старалась не морщиться от острой боли. Рентген. Доктор из отделения скорой помощи.

– Вам очень повезло, миссис Демайо. Несколько серьезных ушибов. Переломов нет. Я назначил переливание, у вас очень низкий гемоглобин. Не пугайтесь. С вами все будет хорошо.

– Просто… – Она закусила губу. Собравшись с мыслями, она остановилась, прежде чем выдала свой ужасный безрассудный детский страх перед больницей.

Том спрашивает:

– Хочешь, мы позвоним твоей сестре? Тебя продержат здесь до утра.

– Нет. Молли только после гриппа. Они все переболели.

Ее голос звучал так слабо. Тому пришлось наклониться, чтобы расслышать.

– Ладно, Кэти. Ни о чем не беспокойся. Я пошлю людей, чтобы вытащили твою машину.

Ее отвезли в отгороженное занавесками отделение скорой помощи. По трубке, подведенной к ее правой руке, начала капать кровь. В голове прояснялось.

Левая рука и колени ужасно болели. Болело все. Она была в больнице. Одна.

Сестра убрала ей волосы со лба.

– Все будет хорошо, миссис Демайо. Почему вы плачете?

– Я не плачу. – Но она плакала.

Ее отвезли в палату. Сестра подала ей бумажный стаканчик с водой и таблетку.

– Это поможет вам отдохнуть, миссис Демайо. – Кэти была уверена, что это снотворное. Она не хотела его принимать. Иначе будут мучить кошмары. Но настолько проще было не спорить.

Сестра выключила свет и вышла из палаты, шаги ее звучали мягко и глухо. В палате было холодно. Простыни холодные и грубые. Интересно, больничные простыни всегда такие? Кэти соскользнула в сон, зная, что кошмар неизбежен.

Но на этот раз он изменился. Она сидела в тележке на американских горках. Тележка поднималась все выше и выше, круче и круче, и она пыталась справиться с управлением, но не могла. Потом тележка вошла в поворот, сорвалась с рельс и стала падать. Кэти проснулась, дрожа, как раз перед тем, как тележка ударилась о землю.

Ледяная крупа стучала в окно. Кэти неуверенно приподнялась. Окно было приоткрыто, и жалюзи дребезжали. Вот почему в палате так сквозит. Она закроет окно и поднимет жалюзи и тогда, возможно, сумеет заснуть. Утром она вернется домой. Она ненавидела больницы.

Пошатываясь, Кэти направилась кокну. Больничная рубашка едва доходила до колен. Ноги мерзли. Да еще эта ледяная крупа, которая теперь смешивалась с дождем. Кэти облокотилась о подоконник, выглянула в окно.

Автомобильную стоянку заливали потоки воды.

Кэти взялась за жалюзи и с третьего этажа посмотрела вниз. Багажник одной из машин медленно поднимался. Вдруг у нее закружилась голова. Она покачнулась, отпустила штору, и та с треском взлетела к потолку. Кэти ухватилась за подоконник и уставилась на багажник. Что-то белое опускалось в него. Одеяло? Большой узел?

Наверное, это во сне, подумала она. И поднесла руку ко рту, чтобы заглушить рвавшийся из горла крик. Она всмотрелась в багажник машины. Там горел свет. Сквозь волны ледяного дождя, заливавшего окно, Кэти пригляделась к белому пятну. Когда багажник уже закрывался, она увидела лицо – лицо женщины, гротескное в равнодушной развязности смерти.

2

Он проснулся по будильнику ровно в два часа. Долгие годы необходимости вскакивать по срочным вызовам научили его просыпаться мгновенно. Он встал, подошел к раковине в смотровой, плеснул в лицо холодной водой, аккуратно завязал галстук, причесался. Носки еще не высохли. Когда он снял их с едва теплого радиатора, они были холодными и влажными. Он с отвращением натянул их и сунул ноги в туфли.

Он потянулся за пальто, дотронулся до него и скривился. Насквозь мокрое. Не имело смысла вешать его рядом с радиатором. Если надеть мокрое пальто, дело кончится пневмонией. Кроме того, на темно-синей ткани могли остаться белые волокна от одеяла. И придется как-то объясняться.

В шкафу висел старый плащ. Он наденет плащ, а мокрое пальто оставит здесь и сдаст его завтра в химчистку. Плащ без подкладки. Он замерзнет, но ничего другого не остается. К тому же плащ неприметный – серовато-оливковый, слишком большой теперь, когда он похудел. Если кто-нибудь видел машину – видел его в машине, – меньше вероятности, что его узнают.

Он поспешил к платяному шкафу, стянул плащ с проволочной вешалки и повесил тяжелое мокрое пальто в глубь шкафа. Плащ пах, как пахнет забытая одежда – в нос ударил резкий пыльный запах. Поморщившись, он натянул плащ и застегнул пуговицы.

Он подошел к окну и на дюйм приподнял штору. Стоянка еще не опустела, так что присутствие или отсутствие его машины вряд ли заметят. Он прикусил губу, когда понял, что разбитый фонарь, из-за которого дальний угол стоянки был плохо освещен, заменили. В свете фонаря вырисовывалась задняя часть его машины. Придется пробираться в тени других машин и как можно быстрее положить тело в багажник.

Пора.

Открыв шкаф для медицинского оборудования, он наклонился. Опытными руками ощупал тело под одеялом. Покряхтывая, подсунул одну руку под шею, другую под колени и поднял труп. До беременности она весила около ста десяти фунтов, но потом набрала вес. Его мышцы ощущали каждую унцию этого веса, пока он нес ее к смотровому столу. Там, при свете маленького фонарика, завернул ее в одеяло.

Он внимательно осмотрел пол в медицинском шкафу и снова запер его. Бесшумно открыв дверь, выходящую на стоянку, двумя пальцами ухватил ключ от багажника. Тихо двинулся к смотровому столу и поднял мертвую женщину. Впереди двадцать секунд, которые могут его уничтожить.

Через восемнадцать секунд он был у машины. Ледяная крупа била по щеке; завернутая в одеяло ноша оттягивала руки. Переместив тело так, чтобы большая часть веса приходилась на одну руку, он попытался вставить ключ в замок багажника. Замок залепило снегом. Он нетерпеливо соскреб его. Через мгновение ключ был в замке, и крышка багажника медленно поднялась. Он взглянул на окна клиники. В центральной палате на третьем этаже с треском поднялись жалюзи. Кто-то смотрел из окна? Желание поскорее убрать тело в багажник, выпустить из рук, заставило его двигаться чересчур поспешно. В ту секунду, когда его левая рука отпустила одеяло, порывом ветра приподняло край, и открылось лицо. Поморщившись, он бросил тело и захлопнул багажник.

Свет падал прямо на него. Кто-нибудь видел? Он снова посмотрел на окно с поднятой шторой. Стоял ли там кто-нибудь? Трудно сказать. Что можно увидеть из этого окна? Позже он разузнает, кто находился в этой палате.

Он подошел к водительской двери, повернул ключ. Быстро вырулил со стоянки и, лишь отъехав подальше, включил фары.

Трудно поверить, что за ночь это его вторая поездка в Чепин-Ривер. Хорошо, что он уходил из клиники как раз в тот момент, когда она выбежала из кабинета Фухито и окликнула его.

Венджи была на грани истерики и ковыляла к нему по крытой галерее, припадая на правую ногу.

– Доктор, я не смогу прийти к вам на этой неделе. Завтра я еду в Миннеаполис. Собираюсь к врачу, у которого лечилась раньше, к доктору Салему. Возможно, я даже останусь там и попрошу его принять ребенка.

Если бы он упустил ее, все было бы кончено.

Он убедил ее пойти с ним в кабинет, поговорил с нею, успокоил, предложил стакан воды. В последнюю минуту она что-то заподозрила, попыталась проскользнуть мимо него. Ее красивое, вечно недовольное лицо, наполнилось страхом.

И его охватил ужас – хоть и удалось ее утихомирить, вероятность того, что все откроется, по-прежнему велика. Он запер тело в медицинском шкафу и принялся размышлять.

Основную опасность представляла ее красная машина. Нужно срочно отогнать ее с больничной стоянки. «Линкольн-континенталь» последней модели, который вызывающе сверкает хромом и привлекает внимание каждой заносчивой деталью, непременно заметят, когда закончится время для посещений.

Он точно знал, где она живет в Чепин-Ривер. Она говорила, что ее мужа, пилота «Юнайтед Эйрлайнс», не будет дома до завтра. Он решил поставить машину около ее дома, подбросить внутрь сумочку, создать видимость того, что она вернулась.

Сделать это оказалось неожиданно просто. Из-за отвратительной погоды дороги были почти пусты. В Чепин-Ривер установили, что минимальный размер прилегающих к домам участков – два акра. Дома стояли вдалеке от шоссе, и к ним вели извилистые подъездные дорожки. Он открыл дверь гаража, нажав кнопку на приборной панели «линкольна», и поставил машину в гараж.

На кольце с ключами от машины висел ключ и от входной двери, но он не понадобился: внутренняя дверь из гаража была отперта. Во всем доме горел свет – возможно, включился автоматически. В поисках хозяйской спальни он поспешил по коридору в спальное крыло. Последняя комната справа, ошибиться невозможно. В доме оказалось еще две спальни, одна переделана под детскую, с яркими эльфами и ягнятами, улыбающимися со свежепоклеенных обоев, и новенькой детской кроваткой и комодом.

Именно тут он понял, что мог бы представить ее смерть как самоубийство. Если она начала обставлять детскую за три месяца до рождения ребенка, угроза потери этого ребенка была убедительным мотивом для самоубийства.

Он пошел в хозяйскую спальню. Широкая кровать застелена кое-как, поверх одеял небрежно брошено тяжелое покрывало из белой синели. Ночная рубашка и халат лежали на кресле рядом с кроватью. Если бы только удалось притащить тело сюда, положить в ее собственную постель! Это опасно, но гораздо меньше, чем бросить его где-нибудь в лесу, – ведь тогда тщательное расследование неизбежно.

Он оставил сумочку на кресле. Машина в гараже и сумочка в спальне, по крайней мере, создадут видимость того, что она вернулась из клиники.

Потом он четыре мили возвращался в клинику пешком. Это было опасно. На дороге, проходящей мимо этих богатых домов, могла появиться полицейская машина. Вдруг бы его задержали? Он бы не сумел объяснить, что делает здесь. Но путь занял меньше часа. Он обошел стороной главный вход и проскользнул в кабинет через заднюю дверь, выходящую на стоянку. Было всего десять часов.

Пальто, ботинки и носки насквозь промокли. Он дрожал. Слишком опасно пытаться вынести тело, пока есть хоть небольшая возможность кого-нибудь встретить. Ночные медсестры заступали на смену в двенадцать. Он решил, что снова отправится в путь далеко за полночь. Вход в отделение скорой помощи находился в восточном крыле. По крайней мере, можно не бояться, что его увидят доставленные на «скорой» пациенты или полицейские из сопровождающей машины.

Он поставил будильник на два часа, улегся на смотровой стол и проспал до самого звонка.

И вот он свернул с деревянного моста на Вайндинг-Бруклейн. Ее дом был справа.

Выключить фары; свернуть на подъездную дорожку; завернуть за дом; подогнать машину задом к двери гаража; снять шоферские перчатки; надеть хирургические; открыть дверь гаража; открыть багажник; пронести сверток мимо стеллажей к внутренней двери. Он вошел из гаража в дом. Тишина. Через несколько минут он будет в безопасности.

Он поспешил по коридору к хозяйской спальне, отдуваясь под весом тела. Положил труп на кровать и забрал одеяло.

В ванной он бросил кристаллы цианида в голубой стаканчик с цветочным узором, добавил воды и выплеснул большую часть содержимого в раковину. Тщательно вымыл раковину и вернулся в спальню. Поставив стакан рядом с рукой мертвой женщины, он вылил последние капли раствора на покрывало. Разумеется, на стакане должны остаться отпечатки ее пальцев. Начиналось трупное окоченение. Руки были холодными. Он аккуратно сложил белое одеяло.

Тело было распростерто на кровати лицом вверх: остановившиеся глаза, перекошенные губы, выражение мучительного протеста. Все, как и должно быть. Большинство самоубийц передумывают, когда ничего изменить уже нельзя.

Не упустил ли он чего-нибудь? Нет. Ее сумочка с ключами на кресле, остатки цианида в стакане. Оставить ее в пальто или раздеть? Пусть будет в пальто. Чем меньше ее трогать, тем лучше.

А туфли? Стала бы она их снимать?

Он приподнял длинное свободное платье и похолодел. На опухшей правой ноге был потертый мокасин. На левой – только чулок.

Другой мокасин, видимо, свалился. Где? На стоянке, в кабинете, в доме? Он выбежал из спальни, поискал по пути в гараж. Мокасина не оказалось ни в доме, ни в гараже. В ярости от того, что вынужден терять время, он выбежал к машине и заглянул в багажник. И там нет.

Возможно, мокасин слетел, когда он тащил тело по стоянке. Было бы слышно, упади он в кабинете, и в медицинском шкафу его тоже не было. Это точно. Из-за опухшей ноги она постоянно носила эти мокасины. Он слышал, как регистраторша шутила с ней на эту тему.

Придется ехать назад, обшарить стоянку, найти мокасин. А если его подобрал кто-нибудь, кто видел ее в этих мокасинах? Когда тело обнаружат, пойдут разговоры. Вдруг кто-нибудь скажет: «Ой, а я видел ее мокасин на стоянке. Наверное, потеряла, когда уезжала домой в понедельник вечером». Но если бы она прошла по стоянке хотя бы несколько футов в одном мокасине, то испачкала бы колготки. Нужно вернуться на стоянку и найти его.

Он бросился в спальню и открыл стенной шкаф. Целая груда женской обуви рассыпалась по полу. В основном – с высоченными каблуками. Смешно предполагать, что кто-нибудь поверит, будто в ее положении и в такую погоду она надела каблуки. Там было три или четыре пары сапог, но ему не застегнуть «молнию» на опухшей ноге.

Потом он увидел туфли на низком каблуке, практичные, как раз такие обычно носят беременные. С виду совсем новые, но их надевали по крайней мере один раз. С облегчением он схватил их. Поспешив к кровати, стащил мокасин и засунул ноги мертвой в эти туфли. Правая оказалась маловата, но все же удалось ее зашнуровать. Спрятав мокасин в просторный карман плаща, он забрал белое одеяло и вышел из комнаты в коридор, потом через гараж наружу, во тьму.

К тому времени, как он въехал на больничную стоянку, ледяной дождь прекратился, но было ветрено и очень холодно. Он припарковался в дальнем углу. Если мимо пройдет охранник и заговорит с ним, он просто скажет, что его вызвали встретить одну из пациенток, у которой начались роды. Если вдруг это станут проверять, он сделает вид, что рассержен, и скажет, что вызов был ложный. Но гораздо безопаснее, если его никто не увидит. Держась в тени кустарника, окаймляющего островок безопасности на стоянке, он поспешно повторил путь от машины до двери кабинета. По идее, мокасин мог соскользнуть, когда он перехватил тело, чтобы открыть багажник. Скорчившись, он обыскал землю. Прокрался по собственным следам. Теперь все окна в этом крыле были темными. Он взглянул на центральное окно на третьем этаже. Жалюзи закрыты. Кто-то закрепил их. Наклонившись, он медленно шел по щебенке. Вдруг кто-нибудь видел его? От гнева и разочарования он не замечал пронизывающего холода. Где этот башмак? Его надо найти.

Стоянку осветили фары вылетевшей из-за угла машины, взвизгнули тормоза. Возможно, водитель направлялся в отделение скорой помощи и понял, что не туда свернул. Он развернулся и уехал со стоянки.

Надо уходить. Оставаться бессмысленно. Он попытался выпрямиться и упал вперед. Рука проехала по скользкому щебню и нащупала что-то кожаное – мокасин. Он схватил его, поднял. Даже при тусклом свете было ясно, что это мокасин. Он нашел его.

Через пятнадцать минут он поворачивал ключ в замке своего дома. Стащив плащ, он повесил его в шкаф в прихожей. Висевшее на двери зеркало отразило его во весь рост. Он с ужасом понял, что колени мокрые и грязные. Волосы взлохмачены. Руки испачканы в земле. Щеки горят, а глаза, всегда выпуклые, теперь навыкате, с расширенными зрачками. Он выглядел как глубоко потрясенный человек, карикатура на самого себя.

Бросившись наверх, он разделся, сунул часть одежды в корзину для грязного белья, а часть в мешок для химчистки, принял ванну, надел пижаму и халат. Он был слишком взвинчен, чтобы спать, и жутко голоден.

Домработница оставила ему ломтики баранины на тарелке. На сырной доске на кухонном столе лежал свежеотрезанный кусок «бри». Во фруктовом ящике холодильника нашлись хрустящие сладкие яблоки. Он аккуратно сложил все на поднос и отнес в библиотеку. Щедро плеснул себе виски и сел за письменный стол. Он ел и обдумывал все, что произошло сегодня вечером. Если бы он не остановился свериться с ежедневником, то упустил бы ее. Она бы уехала, и он не успел бы ее остановить. Отперев стол, он выдвинул большой центральный ящик и сместил назад двойное дно. Там хранились текущие «особые» дела и в большом коричневом конверте лежало одно-единственное подробное досье. Он достал чистый лист и сделал последнюю запись:

15 февраля

В 8.40 вечера врач запирал заднюю дверь своего кабинета. Данная пациентка только что вышла от Фухито. Она подошла к врачу и сказала, что собирается домой в Миннеаполис и будет просить своегопрежнего доктора, Эммета Салема, принять роды. Пациентка была в истерике, и ее удалось уговорить войти в кабинет. Очевидно, что пациентке нельзя было позволить уехать. Сожалея о такой необходимости, врач приготовился устранить пациентку. Врач предложил ей стакан воды, под этим предлогом растворил в стакане кристаллы цианида и заставил пациентку проглотить яд. Пациентка скончалась ровно в 9.15. Возраст плода 26 недель. По мнению врача, он мог бы родиться жизнеспособным. Полный и точный медицинский отчет находится в этом конверте и должен заменить и аннулировать отчет, хранящийся в кабинете Вестлейкской клиники.

Вздохнув, он отложил ручку, убрал запись в конверт и запечатал его. Затем встал и подошел к последней секции книжного стеллажа. Нащупав за книгой кнопку, нажал ее, и панель повернулась на петлях, открывая сейф в стене. Он положил туда конверт, невольно отметив, что число их растет. Он мог наизусть процитировать имена, написанные на конвертах: Элизабет Беркли, Анна Хоран, Морин Кроули, Линда Эванс – более семидесяти: взлеты и падения его медицинского гения.

Он закрыл сейф, вернул полку на место и медленно пошел наверх. Снял халат, лег в большую кровать с пологом и закрыл глаза.

Теперь, покончив с этим, он чувствовал себя измученным до тошноты. Не упустил ли чего-нибудь, не забыл ли? Он убрал пузырек с цианидом в сейф. Мокасины где-нибудь выбросит завтра вечером. События последних часов яростно прокручивались в голове. Делая то, что было необходимо, он оставался спокоен. Теперь, когда все позади, как и в прежних случаях, его нервная система бурно протестовала.

Утром он сам забросит вещи в химчистку по дороге в клинику. Домработница Хильда умом не блещет, но она заметит грязные и мокрые колени брюк. Он выяснит, кто находился в центральной палате на третьем этаже восточного крыла, кто мог его видеть. Не стоит думать об этом сейчас. Сейчас – спать. Приподнявшись на локте, он открыл ящик ночного столика и достал коробочку с пилюлями. Легкое успокоительное, вот что ему нужно. Тогда он сможет проспать часа два.

Он нащупал маленькую капсулу. Проглотив ее без воды, откинулся назад и закрыл глаза. Ожидая, пока подействует лекарство, он пытался убедить себя, что ему ничего не угрожает. Но как ни старался, он не мог отогнать мысль о том, что пропустил самое очевидное доказательство своей вины.